Текст книги "Сага о власти (СИ)"

Автор книги: La Piovra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

А сделав первый шаг, остановиться было уже невозможно. И Матиас заговорил. Честно, без прикрас и лукавства, как на исповеди. Собственно, это и была исповедь. Не перед Леоном и даже не перед его братом. Перед самим собой.

Тихо и неспешно рассказывал Матиас о том, как познакомился с Флорианом, как влюбился без памяти, каким оказался трусом и подлецом. И какой была расплата за это.

Рассказ Леона потряс. Не столько открывшейся правдой, сколько самим фактом: у такого крутого с виду мужика тоже имеются комплексы, слабости и причины презирать себя. Что он, вместо того, чтобы тщательно скрывать свою неприглядную изнанку даже от самого себя, может вот так запросто открыться совершенно чужому человеку. Да что там – малолетке.

Крутизну Леон определял как умение преодолевать обстоятельства, препятствия, конкурентов. Штайнбах показал её высший пилотаж – преодоление самого себя.

Больше всего в людях Леон презирал то же, что и в самом себе, – трусость и слабость: наблюдать со стороны собственную неприглядную суть было невыносимо.

Воображение будоражили сказки про Короля, а вслух он покорно бубнил, что женится на «принцессе». На вопрос: «Кем хочешь стать?» он заученно отвечал: «Бизнесменом, как папа», хотя больше всего на свете мечтал быть визажистом. Каждый раз, когда Леон набирался мужества и решался «с понедельника» быть собой, в душе наступала недолгая эйфория, которую тут же сменял намертво отпечатанный в подкорке ужас – память о том дне, когда он решил показать отцу, какой он красивый. И что из этого вышло. Душу и тело сковывал панический страх, и «бунт на корабле» малодушно переносился на «потом»: «Вот вырасту, и тогда…»

И вот Леон вырос, а «тогда» так и не наступило: отец-деспот сменился братом-самодуром, на смену брату пришёл собственник Йост – менялись только хозяева его жизни, сам же Леон в ней не решал ничего.

– Я тебе солгал, – внезапно сказал он, сам не понимая, зачем это делает. – Ну, тогда. Я не сплю с Дэвидом.

Всё шло совершенно не так, как он планировал. Он всего лишь хотел постебаться над «правильным женатиком». Он что, подсыпал ему в стакан эликсир правды?! Но это уже не имело значения. Случайно скатившийся с души маленький камушек вызвал настоящую лавину, сопротивляться которой было невозможно. И Леон, преодолевая смущение и неловкость, заговорил в ответ. О том сокровенном, что больше всего волновало его, но о чём он ещё никогда никому не рассказывал. Франк был слишком заботлив – его не хотелось огорчать, Флориан – высокомерен: перед ним не хотелось унижаться, Йост – крут: в его глазах не хотелось выглядеть слабаком, а Билл – идеален: рядом с ним особенно больно было осознавать своё собственное ничтожество. И только этот странный непредсказуемый Матиас был равным – его хотелось подбодрить: «Ты не один – я такой же, и я с тобой». С каждым словом у Леона легчало на душе, а сам он распрямлялся и вырастал в собственных глазах.

– Мы ещё увидимся? – спросил на прощание Матиас. Вопрос был риторический, потому что ответ на него допускался только один.

– Обязательно! – улыбнулся Леон. Улыбка была открытой и очень естественной, и Матиас вдруг проникся уверенностью, что никакого ехидства за ней не последует. Он не ошибся – ехидства не последовало.

После первой совместной попойки-исповеди, так неожиданно сблизившей их, их встречи стали регулярными – оба отчаянно нуждались в них.

Это не было предательством доверия Дэвида – Леон «не зарывался» и «дров не ломал». Они просто разговаривали. Честно, открыто, без прикрас и оправданий говорили они о том, в чём раньше не решались признаться даже самим себе. Для обоих это была терапия. Они стали наставниками друг другу. Слабые порознь, они черпали силу друг в друге. Они исцеляли друг друга от страхов, комплексов и застарелых обид. Проговорённые страхи больше не пугали, озвученные слабости не унижали, а признанная вина не требовала искупления.

…С некоторых пор они говорили всё меньше. Не потому, что им больше нечего было друг другу сказать. Наоборот, то, что они чувствовали, становилось всё сложнее выразить словами, и они усаживались на диване в сумеречной гостиной и, обнявшись, смотрели на вечерний, утопающий в огнях Гамбург, как когда-то с Вальбергом.

…Огромное окно во всю стену выходило на озеро, в котором, несмотря на добрую долю абстракции, без труда угадывался Альстер. Перед окном, спиной к зрителю, сидели двое: взрослый кот и маленький котёнок – и смотрели на лунную дорожку на озёрной глади. Кошачьи хвосты переплетены. Называлось это концептуальное произведение ёмко и незатейливо – «Дружба».

– Это у них такой способ дружить, – сказал Леон, показывая на хвосты. – Потому что главное не выразить словами.

– Читал «Маленького принца»?

– Хочешь сказать, это плагиат? – сник мальчишка.

– Нет, творческое переосмысление. И оно мне очень нравится, Лео.

– Это мы с тобой, – сказал Леон.

– Я так и понял, – серьёзно кивнул Матиас. – Только ты никакой не котёнок, а львёнок. Просто ещё не знаешь об этом.

Леон улыбнулся – ему впервые нравилось собственное имя.

– Это очень похоже на наше общение. Знаешь, после наших разговоров я очень много думаю. И всегда в голову приходят такие мысли необычные. Вот, вроде, говорили об одном, а потом оказывается, что о совершенно другом. Не знаю, как объяснить. И не знаю, как ты это делаешь.

– Это неважно. – Матиас впервые за месяц их регулярных встреч решился его поцеловать, Леон ответил неумело и нежно. – Главное, что ты это понимаешь.

В следующую встречу Леон впервые изменил своему фирменному стилю.

…Джинсы были посажены достаточно низко, чтобы не оставлять сомнений в наличии под ними белья и простора для догадок относительно его цвета.

В зазоре между серой кромкой трусов и куцей розовой футболкой, аккурат на границе между спиной и задом, узкие мальчишеские бёдра опоясывала колючая проволока.

Это было первое, о чём Леон решился попросить своего наставника.

– Дэвид… Я хочу тату.

– Зависит от того, какую и где.

Откровенно говоря, он и сам не верил, что из этой затеи что-нибудь выйдет. Если бы существовала хоть капля уверенности в том, что его желание реально, он бы так и не осмелился высказать его – из страха отказа. Ответ Йоста Леона обескуражил, и он, вконец растерявшись, принялся торопливо объяснять, что именно он хочет.

– Если бы я раздел парня и увидел на его теле такое, мне бы это… – Дэвид медленно прошёлся кончиком языка по верхней губе, – понравилось.

В первоначальном замысле проволоку спереди – внизу живота – разрывали окровавленные мужские руки.

Но Йост его переубедил.

– Ни один мужчина не захочет видеть там чужие руки, – сказал он. – А вот убрать преграду своими захочет каждый.

Впоследствии колючая проволока станет лейтмотивом его творчества. На пике мировой карьеры Билла Каулица ремни от его личного стилиста Леона Вальберга, украшенные тройной колючей проволокой и метко прозванные прессой «поясами верности», станут последним писком моды, а мужчины, которых ещё в раннем детстве очень сильно убедили в их гетеросексуальности, вдруг массово начнут терять рассудок от эфемерных прозрачно-тонких андрогинных мальчиков в чадрах, цепях и проволоке.

…Матиас осыпал его жадными нетерпеливыми поцелуями, а в перерывах хрипло и бессвязно шептал:

– Ты не думай, это не из-за Фло. Вы с ним очень похожи, да, но дело не в этом. Я… хочу тебя, а не его.

– Знаю, – выдохнул Леон. Он действительно знал: Матиас внешне тоже здорово смахивал на Дэвида, но хотел Леон Матиаса.

Горячие мужские руки опустились ниже; левая задержалась на проволоке – точно там, где, по авторскому замыслу, ей и надлежало быть, – и принялась нетерпеливо мять плоский живот, а правая скользнула под грубый деним. Леон напрягся и отпрянул.

– Что-нибудь не так? – Матиас мгновенно прекратил ласки.

– Нет, не в этом дело. Просто сначала я должен… поговорить с Дэвидом. Иначе это будет… неправильно.

– Понимаю, – кивнул Матиас, с видимым усилием убирая руки. – Но теперь это не твоя забота. Свою часть ты выполнил – принял решение. Говорить с Дэвидом и Флорианом буду я.

В итоге сошлись на компромиссе: Матиас взял на себя тяжёлую артиллерию, Леону достался Дэвид.

***

Получить аудиенцию у первой любви не удалось.

Матиас позвонил в рецепцию Корпорации и, назвав себя, попросил соединить с Флорианом.

– Вы из какой-нибудь фирмы? – любезно поинтересовался юношеский голос, тембр которого позволял предположить, что в свободное от основной работы время его обладатель подрабатывает в службе «секс по телефону». – Как вас представить?

– Матиас Штайнбах, – повторил он. – Этого достаточно. Фло… господин Вальберг знает меня.

– Подождите минутку, – проворковал голос, чтобы несколько секунд спустя обдать его холодом и официозом: – Очень сожалею, господин Штайнбах. Господин Вальберг сказал, что ваше имя ему ничего не говорит, и попросил его больше не беспокоить.

«Не забыл, – с тоской подумал Матиас. – Он тоже не забыл». Матиас целых три дня собирался с мужеством для этого звонка, мучаясь вопросом, с чего начать и что сказать. Ответ Флориана решил эту дилемму, а злость придала сил.

Узнав у Леона, когда Флориан будет в Гамбурге, а значит, и на работе, Матиас позвонил Йосту и назначил на этот день встречу.

***

Семиэтажное здание Корпорации на Любекертордамм выделялось на фоне окружающих домов не только высотой. Элегантный футуристический дизайн, экологичность и эргономичность постройки были отмечены золотым знаком качества Немецкого общества устойчивого строительства – штаб-квартира Корпорации была одним из пятнадцати зданий во всей Германии и первым в Гамбурге, удостоившимся столь высокой награды.

Основу архитектурной скульптуры – иначе это произведение современного строительного искусства нельзя было назвать – составляли два четырёхэтажных бумерангоподобных здания, на которых размещались ещё два трёхэтажных строения аналогичной формы, повёрнутые под прямым углом. Оба нижних элемента служили мостообразной несущей конструкцией для верхних этажей, образуя просторный и светлый внутренний двор. Простая и изысканная композиция архитектурного ансамбля, полностью выдержанная в духе ставшей крылатой фразы Кристиана Кейма «Великим идеям нужен свет и простор», обеспечивала не только прямое солнечное освещение всех кабинетов, но и панорамный вид из каждого помещения.

Главный вход венчали три переплетённые буквы «С» – аббревиатура «Capabilities Capital Corporation». Злые языки поговаривали, что на самом деле она расшифровывается как «Christian Cayme Corporation». Матиас знал, что злые языки ошибаются редко.

Прямо перед ним, лёгок на помине, в стеклянную вращающуюся дверь вошёл сам отец-основатель Корпорации. Матиас проследовал за ним.

Первое потрясение он испытал уже в холле – парни с ресепшена, рядом с которыми померкла бы любая топ-модель неважно какого пола. Впрочем, на подиуме таких не встретишь, и Матиас понимал, почему: настоящие супермодели работали здесь.

– Доброе утро, господин Кейм! – рецепционисты заулыбались так радостно, будто только что получили сообщение о повышении в должности.

– Доброе утро, мальчики. – Кейм одарил их такой же лучезарной улыбкой, снабдив её коробкой с пирожными: – Это вам к кофе. «Первые лица компании» были всеобщими любимцами, и среди высшего руководства считалось хорошим тоном баловать их мелкими знаками внимания.

– Господин Кейм, вы нас совсем закормили, – манерно протянул эффектный блондин, ультрамодная причёска которого, обильно сдобренная гелем, торчала иголками во все стороны. – Дизайнерские вещи ведь не безразмерны.

– Побольше секса, мальчики, – подмигнул Кристиан. – Очень действенное средство, рекомендую.

Обменявшись с рецепционистами пожеланиями хорошего дня, Кейм направился к лифтам, а парни, как по команде, обратили взоры к гостю.

Матиас подошёл к стойке рецепции и представился.

– Да, всё верно, – ответил ультрамодный дикобраз, Йонас, как гласил бейджик на его груди, сверившись с расписанием визитов на сегодня. – Только у вас назначено на десять.

– Немного не рассчитал время, – виновато улыбнулся Матиас, специально приехавший на полчаса раньше. – Вы же меня не выгоните?

– Ну что вы, господин Штайнбах, разумеется, нет, – проворковал Доминик, жгучий брюнет, в котором Матиас узнал томного собеседника, отшившего его в прошлый раз по телефону. – Просто придётся немного подождать.

– Поднимайтесь на шестой этаж, – радушно отозвался третий, Эмиль, рыжик в петролевой рубашке. – Ассистенты господина Йоста о вас позаботятся. Я вас провожу к лифтам.

Эмиль вышел из-за стойки. Рубашка оказалась мини-туникой, что и не удивительно: прятать такие ноги под брюками было бы кощунством. Матиас сглотнул, стараясь не смотреть на ювелирно выточенные голени, до колен обвитые ремнями римских сандалий под цвет волос.

Поднявшись на нужный этаж, он спросил у встречного парня, где ему найти господина Вальберга. Кабинет Флориана обнаружился здесь же. Услужливый парень проводил его и даже попытался строить ему глазки, сунув на прощание визитку, – «на случай, если опять потеряетесь».

Матиас некоторое время простоял под дверью приёмной, которую украшала табличка:

Флориан Вальберг

Заместитель директора по контроллингу

Едва из приёмной послышался звонкий голос Флориана, Матиас вдохнул-выдохнул и решительно открыл дверь. Флориан, склонившись над столом секретаря, что-то объяснял ему, тыча пальцем в распечатку.

– Господин Вальберг, – негромко окликнул он его. Флориан вздрогнул и резко повернулся. Психологический перевес был на стороне Матиаса: Флориан, застигнутый врасплох, выглядел так, будто только что увидел призрак. Впрочем, это было недалеко от истины.

– Здравствуйте. Меня зовут Матиас Штайнбах. Я… – бойко начал Матиас заготовленную речь, но тут же замялся, покосившись на ассистента: – Простите, не уверен, что здесь подходящее место для разговора.

Расчёт оказался верным: Вальберг был слишком горд, чтобы устраивать сцену на глазах у свидетеля, тем более, подчинённого. Флориан молча кивнул в сторону своего кабинета и повернулся к секретарю, продолжая прерванный разговор, – ему явно нужен был тайм-аут, чтобы прийти в себя. Впрочем, Матиас нуждался в этом не меньше.

Он вошёл в залитую солнцем и воздухом комнату – язык не поворачивался назвать это помещение кабинетом – и оторопел.

Бежевая ультрамодная мебель, кремовый ковёр с длинным густым ворсом, белые кожаные диваны и причудливые кресла – кабинет Флориана напоминал комнату отдыха с выставочного павильона дизайнерских интерьеров. Вальберг всегда был оригиналом.

Кабинет самого Матиаса, обставленный антикварной мебелью, оставшейся ещё от прадеда, выдержанный в строгих тёмных «маскулинных» тонах, призванных символизировать власть и могущество своего хозяина, подавлял и вызывал тоску и уныние. Однако авторитет Флориана, судя по всему, от подобной экстравагантной обстановки ничуть не страдал.

Открылась дверь, и в кабинет вошёл Флориан. Вслед за ним тут же проскользнул холёный секретарь точно дозированной красоты: достаточно эффектный, чтобы подчеркнуть стильность окружающей обстановки, но не настолько яркий, чтобы затмить собой хозяина кабинета.

– Кофе, господа?

– Не стоит беспокоиться, милый, – процедил Флориан. – Господин, забыл его имя, всего на пару минут.

– Это что за паясничество? – прошипел он, едва за ассистентом захлопнулась дверь.

– Я всего лишь поддержал предложенные правила игры, – ответил Матиас. – А теперь, когда амнезия миновала, может, поговорим нормально?

– Не о чем нам разговаривать! Ты уже всё сказал пятнадцать лет назад.

– Ошибаешься, есть. Я пришёл поговорить с тобой о Леоне. Мы… любим друг друга и…

У Флориана вытянулось лицо.

– Да ты, видно, совсем рехнулся, если решил, что я отдам его тебе.

– Я не прошу твоего разрешения – мне достаточно согласия Леона. Я просто ставлю тебя в известность.

– А вот тут ты ошибаешься, дорогой, – нехорошо усмехнулся Флориан. – Я пока ещё его опекун, и у меня достаточно возможностей, и юридических, и служебных, чтобы упечь тебя за решётку за совращение несовершеннолетних.

– Я мог бы подождать и до совершеннолетия. Однако говорят, что в вашей организации возрастной ценз в подобных вопросах сильно снижен. Думается мне, что апелляции в высшую инстанцию – ты, конечно же, понимаешь, о ком я? – будет достаточно, чтобы положительно решить этот вопрос уже сейчас. Особенно если в качестве приданого я принесу вам банк – твоё руководство с некоторых пор очень неровно дышит к нему, если ты не в курсе. Через десять минут у меня как раз встреча с Йостом по этому поводу.

– Обмен не равноценный, а потому лишён смысла, – губы Флориана расползлись в тонкой едкой усмешке. – Банк мы и без тебя рано или поздно заполучим. А вот Леона ты не получишь никогда.

Матиас ждал и боялся этой встречи до озноба. Всё это время его терзали сомнения, что на самом деле он любит не Леона, а фантом его брата. Мысль о том, что стоит оказаться лицом к лицу с настоящим Вальбергом, и «подделка» растворится в небытии, как призрак в первых лучах солнца, сводила его с ума.

Но образ-наваждение, лелеемый в течение пятнадцати лет, оброс за это время такими чертами, что его реальный прототип в этом состязании был заведомо обречён.

Вальберг, его Вальберг, был смешливым и беззаботным мальчишкой. Мужчина, который стоял сейчас перед ним, напоминал манекен из ультрамодного бутика – такой же стильный и холодный. Внешность юной топ-модели и взгляд зрелого топ-менеджера. Матиас вновь почувствовал себя робким мальчиком перед строгой доминой – университетские друзья-шутники пригласили такую на мальчишник перед его свадьбой: «Это тебе для генеральной репетиции семейной жизни – теперь так будет всегда». Шутка оказалась пророческой. У Матиаса не встал. И это тоже было знамением.

Матиас смело смотрел в лицо своему прошлому и впервые чувствовал уверенность, что у него есть будущее.

Взгляд зацепился за фотографию в серебряной рамке на столе рядом с монитором. Флориан сидел на стволе поваленного дерева перед горной хижиной, мужчина чуть за сорок, склонившись над ним, обнимал его сзади. Мужчина смотрел на Флориана, как на божество, Флориан улыбался, как тогда. Оба светились от счастья. Снимок оставил Матиаса равнодушным.

– Ошибаешься, дорогой, – в тон любовнику, теперь уже точно бывшему, сказал он. – Я его уже получил.

Не дожидаясь ответа, Матиас повернул к выходу.

Флориан нагнал его в шаге от двери и, схватив за лацканы пиджака, с тихой угрозой сказал:

– Запомни: он мой брат. И если ты его обидишь…

Не договорив, он посмотрел в упор в глаза первой любви.

– Не бойся, – так же тихо и серьёзно ответил Матиас, сбрасывая с себя чужие руки, прикосновение которых стало ему вдруг очень неприятным. – Не обижу. Теперь всё будет хорошо.

***

Любое могущество ограничено собственным источником – впервые в жизни Флориан не мог рассчитывать на поддержку родной организации.

Он думал, что худшего кандидата, чем Йост, нет. Он ошибался. Выяснять, где и как этот сучонок снюхался с этим подонком, времени не было.

Флориан, вне себя от потрясения и бешенства, мчался на предельной скорости в Вольдорф-Ольштедт и мысленно подписывал один приговор за другим. Первым в расстрельном списке стоял Балановски. Но сначала надо было образумить мальчишку: спасение утопающих – в руках самих утопающих.

– Леона ко мне! Быстро! – скомандовал он, ворвавшись в кабинет директора. – И закрой дверь с той стороны.

Кое-как совладав с собой, он битый час пытался достучаться до рассудка брата. Безуспешно. Придётся прибегнуть к крайнему средству – Флориан берёг его до последнего, не желая делать больно мальчишке. Но операция во спасение без боли не возможна.

– Ты хоть понимаешь, – тихо, с расстановкой, спросил Флориан, – что на самом деле он хочет не тебя, а меня в твоей оболочке?

Мальчишка побледнел и нанёс ответный удар:

– Ты себе льстишь, Фло. Сколько лет тебе, а сколько – мне.

– В данном случае возраст работает на меня, – усмехнулся Флориан. – У меня уже есть опыт. Я знаю, что этот подонок собой представляет.

– Вот потому и ревнуешь, – парировал Леон, – что прекрасно знаешь, какой он.

– Это ненормально, он псих! – сорвался на крик Флориан. – Вы оба психи!

– …и завидуешь, – со свойственной юности жестокостью продолжал Леон, – что тогда он бросил тебя ради спокойной жизни, а сейчас готов пожертвовать всем ради меня.

Теперь побледнел уже Флориан.

– А вот сейчас, – припечатал Леон, – ещё и ненавидишь. Потому что знаешь – я прав по всем пунктам. В общем, полный набор психических отклонений, с извращённым Эдиповым комплексом в придачу.

Флориан с шумом втянул в грудь воздух.

– Okay, – тихо, на грани шёпота, прошипел он. – Но запомни, ты сам это выбрал. Когда он тобой наиграется и выбросит, мне можешь не жаловаться.

***

С Дэвидом всё оказалось на удивление просто.

– Любишь его? – только и спросил он, выслушав сбивчивый рассказ подопечного.

– Да, – кивнул Леон. – Мне с ним хорошо. Он… очень классный.

– Верю, – рассмеялся Дэвид. – У вас, Вальбергов, потрясающее чувство вкуса. Вы на дерьмо не западаете.

Леон улыбнулся.

– Но если твоё чутьё тебя обмануло и он окажется не тем, за кого ты его принял… – Дэвид вдруг сделался непривычно серьёзным. – То, что ты теперь его парень, не отменяет того факта, что ты по-прежнему мой подопечный. А значит, я по-прежнему за тебя в ответе. И если он тебя обидит, если у тебя возникнут какие-либо проблемы, неважно, с ним или вообще… Знай, ты всегда можешь на меня рассчитывать.

– Спасибо. – Леон почувствовал, как к горлу стремительно подкатывает ком, и прикусил губу. Дэвид всё понял без слов и, стиснув его в скупом объятии, прижал к себе. Леон уткнулся ему лицом в грудь.

– Тебе спасибо. – Дэвид, не размыкая объятий, потрепал его по спине. – За честность и за то, что не злоупотребил доверием. Я рад, что ты мой подопечный. Хочу, чтобы ты это знал.

– Мне просто повезло с наставником, – глухо пробормотал он ему в футболку, чувствуя, что сейчас точно разревётся.

– Это не везение, мальчик, а всего лишь отличный вкус.

Леон не видел его лица, но был уверен, что Дэвид сейчас ухмыляется. Эта невидимая ухмылка мгновенно ослабила накал страстей. Угроза позора миновала. Леон оторвался от спасительной груди и так же ехидно улыбнулся в ответ: «Спасибо, я знаю». Дэвид довольно рассмеялся, а Леон вдруг почувствовал невыразимую лёгкость и спокойствие на душе. С наставником он и вправду не ошибся, а это давало надежду, что чутьё не подведёт и в остальном.

***

Каминг-аут и развод Матиаса Штайнбаха, самого молодого президента банка в Германии, на несколько недель стали главной темой немецкой светской прессы.

Когда же клиенты банка, большей частью пенсионеры, возмущённые аморальностью руководства банка, принялись дружно закрывать свои счета в «Первом Ганзиатском» и переводить деньги в другие учреждения, скандал из светской хроники перебросился на первые полосы деловых изданий.

Решением членов семьи, которым принадлежал банк, Матиаса отстранили с поста президента. Но было поздно. Из-за стремительного оттока капитала и внутренних проблем банк, главным капиталом которого была многовековая репутация и приверженность традициям, оказался на грани банкротства. Штайнбах-старший не вынес потрясения и скончался от инфаркта. Смерть своенравного патриарха, державшего в узде весь клан Штайнбахов, развязала руки остальным родственникам, для которых единственной ценностью давно были только деньги.

– Вот теперь можно покупать! – ворвался в кабинет Йоста Боргхардт, как только получил известие о продаже банка. Однако директор по контроллингу его в очередной раз озадачил.

– Теперь он мне и даром не нужен, – непривычно тихо ответил Дэвид. – Я получил, что хотел. Причём бесплатно. Но оно меня почему-то совсем не радует.

Финансовый директор странно покосился на коллегу, но, заметив выражение его лица, предпочёл ничего не говорить, и, тихо прикрыв за собой дверь, вышел из кабинета.

Утром следующего дня Дэвид позвонил Матиасу.

– Я готов выкупить банк. При условии, что ты станешь президентом.

– Он мне и даром не нужен. Что хотел, я получил. Это банкротство – лучшее, что могло со мной случиться.

Дэвид тихо рассмеялся. Жаль, что их разговора и его предысторию не слышал Кристиан, – возможно, это несколько поколебало бы его убеждения.

***

Правду о своём происхождении Дэвид Йост узнал довольно поздно – когда возглавил департамент контроллинга и получил доступ к его неограниченным возможностям. Достаточно было сдать анализы на ДНК и сравнить с имеющимися в базе данными. Корпорация располагала досье на всех представлявших для неё интерес людей. Разумеется, окажись его родителями бомжи или наркоманы, он вряд ли бы вышел на них. Впрочем, в таком случае и искать не имело смысла. Но удача Дэвиду не просто улыбнулась – она его сердечно обняла и провела в высший свет: у него обнаружились гены Йоста Штайнбаха – владельца «Первого Ганзиатского банка». Получалось, что высший свет, куда он так страстно стремился, был не дерзкой мечтой, а зовом крови.

После такой зацепки раскопать остальную историю труда не составило.

В молодости, ещё студентом, его отец крутил роман с одной девчонкой-официанткой из студенческой столовой – обычное дело, все друзья так делали. Зачем соблюдать этикет, рассыпаться в реверансах, упрашивать, обихаживать, уламывать капризных разбалованных девиц из своего класса, если можно завести себе любовницу простую и непритязательную, которая будет тебе заглядывать в рот и ловить каждое слово, лишь бы удержать такого перспективного парня? А нагулявшись всласть, можно и жениться. На своих, разумеется.

У этого союза не было будущего. Наивная девочка, однако, так не думала. Твёрдо решив женить на себе банкирского сына, она забеременела и сказала об этом Йосту, когда изменить что-то было уже поздно. Молодой папаша отреагировал предсказуемо, а юная мамаша, оставшись у разбитого корыта, сдала его в детдом. Хорошо, хоть не придушила – и на том спасибо.

Дэвид долго раздумывал, стоит ли делиться открывшейся правдой с Кристианом: кто знает, как отрицающий наследственность Кейм отнесётся к подобному интересу к собственной генеалогии? Разве может тот, за спиной которого стояли десятки поколений и сотни предков, понять безродного сироту, не знавшего даже отца с матерью? Отрицать можно только то, что у тебя есть. Нельзя отказаться от рода и фамильного наследия, если их у тебя никогда не было.

Но тайное знание распирало – от Кристиана у него не было секретов. Дэвид рискнул. Мир не рухнул и даже не пошатнулся.

– А какая тебе разница? – флегматично спросил Кейм. – В итоге ты всё равно занял то место, которого достоин. Причём собственными силами.

Однако для Дэвида разница была.

Он понимал, что о женитьбе отца на его матери и речи быть не могло, но уж помочь ей вырастить сына он был в состоянии. Шестнадцать лет детдома он оправдать и простить не мог. Завладеть отцовским банком, уничтожить то, без чего отец не мыслил своей жизни, превратилось для Дэвида в идею фикс. Долгими бессонными ночами он не раз представлял себе, как однажды войдёт в отцовский кабинет и скажет: «Моя фамилия Йост, а могла бы быть Штайнбах».

Его имя-фамилия служило поводом для излюбленной шутки мальчишек в детдоме.

Когда в классе появлялся новый учитель и подходила очередь Дэвида представиться, его непременно опережал какой-нибудь остряк: «Меня зовут Йост, а фамилия – Давид». Класс сгибался от хохота, а Дэвид презрительно огрызался в ответ: «Советовал бы вам запомнить моё имя – когда-нибудь оно станет знаменитым». Последние слова тонули в очередном взрыве хохота, ещё более сильном, чем первый.

Скорее всего, непутёвая безграмотная мать хотела назвать его Давид-Йост – чтобы хоть что-то досталось ему от отца, но пропустила чёрточку между именами, а сотрудники детдома, нашедшие записку рядом с подкидышем, приняли второе имя за фамилию.

Фамилию свою Дэвид не любил. И дело было вовсе не в детских психотравмах, оставленных насмешками одноклассников. Причина коренилась в самом явлении. Какой смысл в фамильном имени, если за ним не стоит familia? Без семьи и родословной фамилия превращалась в формальность.

Новым знакомым, даже тем, которые были значительно моложе и ниже его по статусу, он первым делом предлагал перейти на «ты», лишь бы не слышать ненавистное «господин Йост». Кто такой Давид, он знал – с ранних лет имя было его единственной собственностью и единственным средством его самоидентификации. После знакомства с Кристианом «Давид» превратилось в «Дэвид» – Дэвиду очень нравилось, как благородно звучало его имя в классическом британском произношении Кристиана. Йост же не нёс никакой смысловой нагрузки, ибо не имел под собой никакой основы, и каждый раз, когда к нему обращались по фамилии, Дэвид воспринимал это как пощёчину и напоминание о том, что он – никто.

***

Каминг-аут и последовавший за ним развод стоили Матиасу Штайнбаху не только репутации, семьи и работы, но и привели к личному финансовому краху.

В семейном банке ему не принадлежало ничего. Предполагалось, что после смерти отца, главного акционера «Первого Ганзиатского», которому принадлежали 25 % активов банка, его долю унаследует Матиас. Разумеется, при условии, что он окажется достойным великой чести возглавить клан, – Йост Штайнбах умел держать людей, и в особенности сына, на коротком поводке. Вся жизнь Матиаса, сколько он себя помнил, была нацелена на одно – оправдать отцовские ожидания, чтобы когда-нибудь занять его место. Пока же единственное, на что он мог рассчитывать, было управление семейным банком и зарплата его президента. Свободные личные средства полагалось вкладывать в акции родного банка – как доказательство и гарантия лояльности. Напрасно он толковал отцу о диверсификации рисков – у Йоста Штайнбаха на все аргументы ответ был один: «Только если все твои собственные яйца окажутся в этой корзине, я смогу быть уверен, что ты отнесёшься к делу с полной ответственностью». То, что осталось после продажи обесценившихся акций банка, почти полностью отошло после развода жене.

Матиас Штайнбах потерял всё. И, несмотря на это, чувствовал не известную ранее свободу.

Развод закончился на удивление быстро: на дом и дочку Матиас не претендовал, а больше с него взять было нечего. Пия довольно скоро нашла утешение в объятиях знакомого финансиста: судя по всему, они уже давно были любовниками, – но охотно разыгрывала на публику страдалицу, упиваясь поднятой вокруг неё медиа-шумихой.

Матиас продал пентхаус, который изначально приобрёл для встреч с любовниками. На часть вырученных денег снял небольшую двухкомнатную квартиру на тихой старой улочке в Пёзельдорфе, которую они с Леоном очень стильно и уютно обставили. Оставшейся суммы должно было хватить, чтобы продержаться на плаву пару лет, не снижая привычного уровня жизни.