Текст книги "Сага о власти (СИ)"

Автор книги: La Piovra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Такая красота – и сама в руки бежит, – ухмыльнулся он, убирая мобилку в карман пиджака. – Только злой, как фурия.

– Если твой брат Флориан Вальберг, поводов для радости у тебя немного, – буркнул Леон, вырываясь из цепких мужских рук.

– И то верно, – рассмеялся Йост. – И чем он не обрадовал тебя на этот раз?

– Не отпустил в город на выходные.

– Ну, я его понимаю. – Дэвид окинул мальчишку откровенным взглядом. – Будь у меня такой смазливый брат, я бы его тоже без чадры и охраны в четырнадцать лет за порог не выпустил.

Леон было порозовел от витиеватого комплимента, но тут же зло фыркнул:

– Мне пятнадцать.

– Да-а-а? – деланно удивился Дэвид – мальчишка его прикалывал. – Я пропустил твой день рождения?

– Нет, – с неохотой признал Леон. – Но осталось всего три месяца. Поэтому округляем в большую сторону. Итого, пятнадцать.

– Да, с математикой у тебя всё в порядке – гимназия явно окупает те деньги, которые мы в неё вкладываем, – рассмеялся Дэвид.

Мальчишка сопел, задетый подколкой, но дерзить в ответ не осмеливался.

– Раз ты такой взрослый, может, пригласить тебя куда-нибудь? – сказал Дэвид и тут же мысленно выругался: дёрнул же его чёрт за язык! Наверное, сработал рефлекс: флирт – естественная реакция на смазливого мальчика. Леон Дэвиду нравился – то, что младший Вальберг будет покорителем мужчин, было ясно уже во время их первой встречи в доме его отца. После этого он иногда встречал его в городе с Флорианом или Франком, а однажды, когда Дэвид заехал за Биллом в школу, оказалось, что брат Вальберга – друг Билла. За последние полгода, которые Дэвид провёл в Дубае и Лос-Анджелесе, Леон изменился до неузнаваемости, как способны измениться только подростки: в один прекрасный день, глядя на знакомого ребёнка, вдруг с удивлением осознаёшь, что он совсем незнакомый, да и давно уже не ребёнок. Своими светлыми, почти белыми волосами он разительно напоминал негатив Билла. Две половинки одного целого. Чертёнок и ангелочек. Вот только бесёнок в этой паре был светловолосый. Эх, не будь он братом Вальберга…

– Может, – прервал его мысли Леон. – А куда?

Отступать было поздно, да и подло: вон как обрадовался мальчишка. В конце-то концов, не в койку же он его приглашает!

– «G-Bar» сойдёт? – небрежно спросил Дэвид, с удовольствием отмечая, как загорелись мальчишеские глаза.

– Ещё бы! – Леон даже не пытался скрыть свой щенячий восторг. – Ты это серьезно?!

– Вполне, – подмигнул ему Дэвид. – Я же знаю, как это важно, чтобы в четырнадцать, извини, в пятнадцать лет тебя пригласили в правильное место.

– Надеюсь, господин Йост – достаточно внушающий доверие человек, чтобы отпустить меня с ним? – насмешливо спросил Леон директора.

– Вполне. Я сообщу господину Вальбергу, что ему не о чем беспокоиться.

– Не стоит. – Йост с обезоруживающей улыбкой положил ладонь на плечо Балановски. – Я сам улажу с ним этот вопрос. Ответом ему был благодарный мальчишеский взгляд.

– Хорошо, – директор обескураженно покивал, – как скажете, господин Йост. Тогда желаю приятного вечера.

– Взаимно, – улыбнулся Дэвид. Леон победоносно ухмыльнулся.

***

В центр Гамбурга домчались за двадцать минут – в преддверии длинных выходных все уезжали из города, и Брамфельдское шоссе в обратном направлении было пустым.

Непродолжительное петляние узкими закоулками старого Санкт-Георга закончилось у входа в довольно высокое современное здание из стекла и бетона на Лянге Райе.

Бесшумный скоростной лифт за считаные секунды доставил их на последний этаж.

На просторной лестничной площадке была всего одна дверь без вывески, у которой торчал высокий крепкий парень, не то охранник, не то швейцар. Парень поприветствовал их почтительным кивком и набрал четырёхзначный код на щитке у входа. С тихим щелчком сработал электронный замок, дверь бесшумно распахнулась, и они вошли внутрь.

Леон огляделся.

Помещение, обставленное в лаунжевом стиле, было огромным и занимало, судя по всему, весь этаж, но столиков было не больше полутора десятка. Разбросанные на значительном расстоянии друг от друга, они казались одинокими островками в море стеклянно-хромированного хай-тека. Стены как таковые отсутствовали, вернее, были полностью стеклянными, как и потолок.

Безупречно вышколенный метрдотель проводил их в глубь зала к столику у окна-стены, откуда открывался умопомрачительный вид на залитое огнями побережье Внешнего Альстера. Посетители – все как один на вид жрецы моды и жертвы фитнеса – проводили их заинтересованными взглядами. С большинством из них, судя по обмену приветствиями, Дэвид был знаком.

Знаменитый «Generation Bar», или, сокращённо, «G-Bar», что придавало названию умышленную двусмысленность, был культовым заведением «для своих», о котором неустанно болтали в гимназии.

В углу у противоположной стены Леон заметил Тиля из девятого. Тиль писал гениальные стихи и мечтал о карьере сонграйтера. Благодаря своему наставнику, молодому, но уже известному на всю Европу продюсеру, в компании которого он сейчас сидел, мечты эти имели все шансы на исполнение. Тиль то и дело украдкой поглядывал на них с Дэвидом. Тиль был знатным сплетником.

Решение пришло подобно озарению. Достаточно было просто представить себе в деталях и красках последующий ход событий.

– Ты… встречаешься с Дэвидом? – первым делом спросят его во вторник утром.

– Да, – небрежно бросит Леон.

– Co-o-o-l, – прокатится по гимназии волна плохо скрываемой зависти.

Известие облетит гимназию мгновенно, и уже к вечеру Леон добьётся самой заветной цели – теперь он точно станет первой и неоспоримой звездой: ведь быть парнем Дэвида Йоста – ещё круче, чем братом Флориана Вальберга. А уж то и другое вместе сулят такой статус, что… У Леона закружилась голова.

По части сексапильности Дэвид мог дать фору любому мужчине.

Метросексуал Вальберг – Строгая Госпожа, как метко прозвали его брата безымянные остряки из старших классов, – возбуждал разве что мазохистов. Гомосапиосексуал Кейм подавлял интеллектом, подспудно вызывая опасения, что в качестве прелюдии он предпочитает философскую дискуссию. Сексуальность же Йоста была первозданной и подвидов-извращений не имела – с ним хотелось просто трахаться, без подведения под это желание какой-либо идейно-философской базы. От одного взгляда на его обтянутые футболкой рельефные бицепсы рук, от откровенного прищура глаз и плотоядной ухмылки большого чувственного рта в жилах пубертирующих подростков закипал тестостерон.

Иногда Кристиан появлялся в гимназии вместе с Дэвидом, и синергия интеллекта, харизмы и секса, которую излучал этот тандем, оглушала: Йост ретранслировал на подсознательном уровне то, в чём Кейм убеждал их сознательно. А может, всё было наоборот: одарённый философ лишь облекал в слова то, что излучал Дэвид и что, собственно говоря, ни в каких разъяснениях не нуждалось.

Его животная притягательность не оставляла равнодушным никого: одни мечтали стать такими, как он, другие хотели быть с ним, а третьи – под ним. Неважно, в какой форме, но Дэвида хотели все. Сам же Йост проявлял к гимназистам не больше интереса, чем к самой гимназии. Говорили, что у него встаёт на смазливые мордашки и упругие попки, а не на трёхзначный IQ.

…Они полулежали в креслах из мягчайшей рыжей кожи.

Играл тихий ненавязчивый джаз. Обволакивали мужские голоса, звенел приглушённый мальчишеский смех. Лился слабый свет, настолько мягкий и призрачный, что, казалось, исходил только от луны, звёзд и свечей на столиках, расставленных достаточно близко, чтобы себя показать и других посмотреть, и в то же время достаточно далеко, чтобы гарантировать посетителям интимность общения. Невербальные обещания, случайные касания, невысказанные желания.

Дэвид любил бывать здесь.

Здесь не целовались по углам взасос. Здесь юным и смазливым не страшно было выйти без охраны в туалет. Здесь обещали и желали нечто большее, чем секс, а секс выходил за пределы физиологии, придавая понятию «транссексуальность» совершенно иное измерение. Сюда приводили мальчиков, у которых только просыпалась чувственность. Сюда приходили те, кто, погрузившись в пучину разврата и достигнув дна порока, жаждали вновь окунуться в невинность.

«Нуофит» был чашкой крепкого кофе для поднятия тонуса, «G-Bar» – стаканом воды для очистки притупившихся душевных рецепторов, возвращавшим вкусу былую остроту, а ощущениям – свежесть.

За соседним столиком белокурый скандинав лет двадцати, в белоснежной рубашке с длинными манжетами, наполовину закрывавшими кисти рук, пригубил бокал с красным вином. С губ скатилась крупная капля. Красное расползлось по белому.

Парень, опустив ресницы, медленно облизнул губы. Его спутник, ровесник Дэвида, судорожно сглотнул – Дэвид видел, как у него дёрнулся кадык, – и тут же попросил счёт. Когда они выходили, у обоих заметно стояло.

Дэвид мысленно зааплодировал.

Потрясающий перформанс! Умеет мальчик стильно сняться. Надо узнать, кто такой, – Кристиану должен понравиться: время от времени они баловали друг друга подобными знаками внимания.

Это не составило труда. Один из предупредительных официантов, знающих в лицо и поимённо всех посетителей и их предпочтения, склонился к нему и шёпотом назвал имя актёра. Дэвид довольно улыбнулся – он ценил эксклюзивный сервис, а персонал, натасканный угадывать тайные желания и отвечать на невысказанные вопросы, был визитной карточкой данного заведения.

Здесь тусовались так называемые ягпи – young gay professionals, пришедшие на смену яппи: мужчины от двадцати семи до тридцати пяти, уже успевшие, несмотря на молодой возраст, сделать головокружительную карьеру. Внешне – мужчины, уже получившие возможность самим покупать себе игрушки, в душе – мальчишки, ещё не утратившие способности в них играть. В большинстве своём бывшие выпускники Гимназии, настоящим признаком статуса они считали не модный пентхаус в фешенебельном Хафен-сити, не последнюю модель дорогого спортивного автомобиля и даже не занимаемую должность, обеспечивающую все эти блага. Вчерашние воспитанники правящей элиты мерилом жизненного успеха считали наличие подопечного. Не любовника – снять мальчика на ночь труда не составляло, а именно «крестника» в лучших корпоративных традициях. Однако гимназисты из Вольдорф-Ольштедта были на годы вперёд расписаны среди их руководства. Да и, честно говоря, не очень-то и хотелось. Это как с дорогой классической одеждой от лондонских портных: носишь только потому, что так надо, а сам втайне ждёшь не дождёшься момента, когда можно будет снять с себя вместе с эксклюзивной удавкой десяток лет, напялить джинсы и майку, по стоимости не уступающие костюму ручного пошива, и вновь ощутить себя юным бесшабашным мальчишкой.

Пусть юными гениями физики и математики занимаются старперы. Бывших «ботаников» тянуло к противоположностям – новым героям нового времени: indie-рокерам, уличным художникам, эпатажным блогерам. То, что начиналось как хобби, стремительно превратилось в спорт и уже напоминало эпидемию: после работы продюсеры-любители прочёсывали улицы городов и молодёжные клубы, на выходных отправлялись в европейские метрополии, по ночам зависали на youtube с одной-единственной целью – поиска яркой креативной молодёжи.

Особенным шиком считалось открытие таланта, слишком неординарного, чтобы быть замеченным и оценённым толпой, и слишком бунтарского, чтобы прогнуться под богемный истеблишмент.

Хвастаться уловом полагалось в «G-баре», служившем не только ярмаркой тщеславия, но и биржей талантов: единственным капиталом ягпи были связи и знакомства, сами же они пока не имели достаточного влияния для настоящей раскрутки своих подопечных. Зато в бар регулярно наведывались могущественные мужчины типа того же Дэвида Йоста, которым первооткрыватели могли замолвить словечко за будущих звёзд.

Дэвид Йост появлялся здесь не так уж часто и приходил обычно в одиночку. Занимал свой любимый столик в углу по диагонали от входа, потягивал новомодные коктейли и наблюдал. Ему нравилось это немое кино – здесь всё решала харизма. Тот, кому, подобно давешнему скандинаву, удавалось чем-то зацепить и удержать его внимание, получал Шанс. К нему подходил официант и приглашал счастливчика за столик господина Йоста.

Дэвид больше не жалел о своём спонтанном порыве. Семейные праздники он ненавидел – отголосок детдомовского детства: в эти дни одиночество и собственная ненужность чувствовались особенно остро. Впереди маячили длинные тоскливые выходные: Кристиан ещё вчера вечером улетел со своим очередным в Нью-Йорк, Вальберг с Бригманном укатили трахаться в Альпы, Каулиц отправился с семейством на Майорку, – и если бы не Леон, он бы сейчас надрался сам, а потом механически отодрал бы первого подвернувшегося под член мальчишку. Что Пасха, что Рождество, что Троица – ритуал всегда один и тот же.

Леон вот уже добрую минуту шутливо пинал его носком ботинка. Не дождавшись реакции, он забросил ему ногу на колени, да так и оставил там. Дэвид сбрасывать её не стал.

– Лео, послушай, – лениво сказал он, – у меня есть парень.

– Каулиц, что ли? – фыркнул Леон, закидывая ногу повыше. – Ты же с ним не спишь.

– А ты откуда знаешь?

– Из хорошо проинформированного источника.

– Передай своему источнику, что я его болтливую холёную морду так разукрашу, что никакой стилист не поможет.

– За что? Он ведь не солгал? Ты же с ним не спишь?

– Не солгал. Не сплю.

– Как же ты без секса обходишься? – напускная подростковая развязность забавляла. Против неё было только одно действенное средство – такая же предельная откровенность в ответ.

– А с чего ты решил, что обхожусь?

– Предпочитаешь перепих на один раз? – не унимался Леон.

– Нет. Но и против ничего не имею.

– Что и требовалось доказать! Так какая тебе разница, с кем именно не спать с Каулицем? Почему бы и не со мной?

– А такая, – Дэвид решительно сбросил с себя ногу-оккупанта, – что ты брат Флориана.

– Боишься его?

– Уважаю. И понимаю. Он прав – я не тот человек, которому заботливые старшие братья могли бы со спокойной душой доверить единственного младшего.

– Значит, я тебе совсем не нравлюсь?

– Нравишься, очень даже. Но ты брат моего лучшего друга. Это будет неправильно.

– Эх, тяжело же вам всем, наверное, живётся, таким правильным.

– Лео, послушай. Всё равно, кроме секса, ничего больше я тебе предложить не смогу.

– А мне больше и не надо. Розовые сопли оставь Каулицу.

– Знаешь, хотя бы с первым мужчиной надо бы всё же по любви.

– Можно подумать, ты сам впервые переспал по большой и светлой.

– А вот не болтал бы ты, мальчик, чего не знаешь!

Леон вздрогнул – так разительно переменился Йост. До этого их разговор напоминал шутливую дружескую перепалку – кто кого. Он из чистого упрямства доставал Йоста, Йост так же упорно отбивался. И вот в одно мгновение всё переменилось: ехидные нотки в голосе Дэвида испарились, взгляд из насмешливого стал злым и жёстким.

Страх придал Леону смелости.

– Просто знай: если ты откажешься, я пойду по рукам, – разыграл он припасённый на этот случай козырь. – Потому что буду искать второго тебя, и, разумеется, не найду. И буду пробовать снова и снова.

Йост рассмеялся. Громко, от души. Нехорошо так. И старательно продуманная, казавшаяся такой взрослой фраза вдруг показалась Леону очень смешной, а сам он – жалким и нелепым.

– Ты что, шантажируешь меня? – спросил, отсмеявшись, Йост.

– Ставлю в известность, – огрызнулся он, наглым тоном заминая внутреннюю неуверенность и стыд.

– Лео, послушай. На мне что, свет клином сошёлся?

– Да. Мне нужен наставник, с которого я смогу брать пример и который воспитает из меня настоящего мужчину.

– А Фло как role model уже не катит?

– Нет. Уже нет. Я хочу выглядеть, как он, но быть, как ты. Первой цели я уже добился, а достичь второй мне поможешь ты.

– Вариант «быть собой», я так понимаю, вообще не рассматривается?

– А это и буду я! С его внешностью и твоим характером.

– Ну, положим, характера Флориану не занимать, – рассмеялся Дэвид, чтобы развеять сюрреалистичность ситуации, – столь прагматично-деловой подход к планированию собственного будущего в столь юном возрасте… напрягал.

– Он слишком правильный и хороший.

– А тебе нравятся неправильные и плохие?

– Мне нравишься ты.

– Потому что я неправильный и плохой?

Попытка свести разговор к шутке не удалась. Леон упрямо молчал.

– Лео, послушай: в таком случае мы можем просто дружить. Зачем же непременно спать?

– Затем, что мне этого хочется. – Терять уже было нечего – он сегодня сказал достаточно, чтобы перестать чего бы то ни было стесняться. – Знаешь, как хочется в пятнадцать? Мне ни с кем нельзя: все претенденты или слишком молодые, или недостойные. От меня все шарахаются, как от прокажённого. Как будто у меня клеймо на лбу: «Не прикасаться! Брат Флориана!»

До Дэвида наконец дошло, насколько всё серьёзно, и сейчас он лихорадочно соображал, что с этим делать.

– В общем, ты единственный настоящий мужик, которого я знаю, – подвёл итог Леон. – И единственный, который имеет смелость и наглость смотреть на меня как мужик. Думаешь, я ничего не замечаю и не понимаю? Ты тоже меня хочешь, Дэвид.

Мальчишка ронял слова медленно, тяжело, и с каждым обронённым словом у Дэвида тяжелело в паху.

– Хочу, – признал он. – Но это неправильно.

Леон демонстративно закатил глаза, как это умеют только подростки.

– Есть, впрочем, ещё один, – небрежно сказал он, высматривая что-то в прозрачном потолке. – Но он трахает моего брата. И спать с «братом Флориана» тоже считает неправильным.

***

– Я определился с наставником, – сказал Леон, едва Флориан с Франком переступили порог его комнаты в интернате.

Все три дня отпуска Флориана мучило подспудное чувство вины за то, что он так обошёлся с братом. Из-за этого и отношения с Бригманном разладились. Тот ему, разумеется, ничего не сказал, но немой укор во взгляде и нарочито сухой механический секс были красноречивее любых слов. В Гамбург они в итоге вернулись на день раньше, чем планировали, – к вечеру воскресенья напряжение достигло апогея, и оставаться вдвоём в одинокой горной хижине стало невыносимо. Так что по возвращении домой в понедельник утром Флориан первым делом предложил съездить в интернат проведать Леона. Бригманн просиял – будь он собакой, завилял бы на радостях хвостом.

По дороге решено было забрать мальчика в Гамбург и провести остаток дня втроём.

Новость Флориана огорошила, хоть он и был внутренне готов к подобному повороту событий – рано или поздно это должно было случиться. Флориан слеп не был: он видел, как реагировали на его брата мужчины, и, что гораздо важнее, – как реагировал на мужчин его брат. Он и сам уже с некоторых пор прикидывал, кому бы отдать Леона, и… не находил в своём окружении никого, кто был бы достаточно хорош и кому он мог бы со спокойной совестью доверить его. Отпечатанный в подкорке панический страх, что его «маленькому братишке» кто-то может причинить такую же боль, какую в своё время причинил ему самому Матиас, напрочь лишал Флориана его легендарной рассудительности.

– Леон слишком лакомый кусочек: и сам по себе, как парень, и как наследник огромного состояния – оглянуться не успеешь, как какой-нибудь шакал подхватит, – сказал ему Кейм на следующий день после похорон родителей. – Ты старший брат. Ты за него в ответе. Ты должен взять всё под контроль и не дать мальчику наделать глупостей, которые в своё время совершил ты. Тебе простительно: у тебя не было никого, кто мог бы наставить тебя на путь истинный. Для Леона подобное оправдание не актуально – у него есть ты.

Кейм умел убеждать. Но в этом случае его красноречие не понадобилось – Флориан на себе испытал верность каждого из выдвинутых им тезисов. Если бы он в семнадцать лет попал в руки правильного мужчины, его жизнь сложилась бы совершенно иначе. А согласился бы он сам, чтобы «старшие товарищи» занялись для его же блага подобной «селекцией»? Хотел бы он счастья из теплицы с искусственно созданным идеальным микроклиматом и научно обоснованными дозами органических удобрений?

Возникшие сомнения в моральности подобного подхода были обрезаны на корню – сейчас мальчика нужно защитить и оградить от ошибок, а когда он повзрослеет, сам сможет воспользоваться своим правом свободного выбора.

Леон же ждать был не намерен.

– Поздравляю, – Флориан постарался, чтобы голос соответствовал словам. В конце концов, попытался успокоить он себя, кандидаты в наставники проходят строжайший отбор – он сам был членом отборочной комиссии. Неприятные случайности исключены. «Любой сделает его счастливым, уже хотя бы из страха передо мной», – рассудил он.

– Ну, колись, кто этот счастливчик?

– Дэвид.

– Это который? – от нехорошего предчувствия у Флориана перехватило дыхание.

– Йост.

Ну твою ж мать! Это что, карма такая – из всего богатства выбора останавливаться на самом худшем? И как, спрашивается, это вообще возможно, если Йоста даже в списках наставников нет – он никогда не искал себе подопечных среди гимназистов?

– Он сам… предложил тебе это?

– Нет, это была моя идея.

– А он?

– А он отказался. Сказал, что это будет неправильно по отношению к тебе, – передразнил Леон и тут же затараторил: – Но если ты скажешь ему, что ты не против, то он тоже согласится, я уверен.

У Флориана отлегло от сердца – всё же Йост не совсем уж конченая сука.

– Тогда здесь не о чем разговаривать – я против.

– Почему? – Леон опешил. – Он же твой лучший друг.

– Вот именно поэтому! Я знаю его слишком хорошо, чтобы не питать на его счёт никаких иллюзий. Дэвид – не тот мужчина, который тебе нужен.

– Ты что, издеваешься?! – глаза Леона заблестели. – А с кем мне тогда можно?

– Ни с кем! – выкрикнул в сердцах Флориан, но вовремя спохватился: – Сейчас – ни с кем. Тоже мне, нимфетка выискалась.

– Да ты хуже папаши! Он хотя бы сам жил так, как заставлял меня. А у тебя сплошные двойные стандарты: всё, что можно тебе, нельзя мне.

– Я в четырнадцать лет с вдвое старшими мужиками не трахался! Вообще ни с кем не трахался!

– И теперь ты мстишь за это мне?

Флориан задохнулся.

– Леон… – подал наконец голос Франк.

– Да пошли вы! Достали уже! Оба.

– Не нравится? – серые глаза Флориана не выражали ничего, кроме спокойствия и насмешки. – Уходи!

Леон круто повернулся. Хлопнула входная дверь. Франк вздохнул.

– Флориан…

– Ты, кажется, хотел детей? – напускное спокойствие как рукой сняло. – Вот тебе мой ответ – ни-ког-да!

Было время, когда Бригманн всерьёз заговаривал с ним о том, как было бы здорово усыновить ребёнка. Желательно девочку – во избежание грязных инсинуаций. Флориан про себя сразу решил – ни за что, а вслух отшучивался, что пока морально не готов стать матерью, и обещал подумать. А потом в их семье появился Леон, и всё решилось само собой: Флориан получил положенного по статусу воспитанника, а Франк – такого желанного ребёнка. Девочку – если быть точным. Твою мать!

– Это ты его разбаловал! Ты воспитал из него своенравную и неуправляемую девицу!

– Воспитание здесь ни при чём, – спокойно ответил Франк. – Это у вас семейное – власть крови ничем не перешибёшь.

В очередной раз проявив чудеса семейной дипломатии, он, не дожидаясь, пока родительская ссора перерастёт в супружеское выяснение отношений, предусмотрительно оставил Флориана наедине и отправился на поиски Леона.

***

Когда с пункта пропусков сообщили о приезде Вальберга, у Балановски неприятно ёкнуло сердце.

Внезапный визит куратора, даже в выходной день, при иных обстоятельствах его не насторожил бы. Дисциплину в гимназии блюли строжайше. Внеплановые проверки – последнее, чего следовало опасаться директору. Но после вопиющего нарушения правил самим Йостом в минувшую пятницу, да ещё в отношении брата Вальберга, можно было ожидать чего угодно. Донести куратору о странном поведении его шефа у Балановски не хватило смелости. Решив, что Йост сдержит обещание и «сам поговорит с Флорианом», директор малодушно занял выжидательную позицию. Но плохое предчувствие не оставляло. Он даже на выходные никуда не уехал. Друзья, год назад перебравшиеся в Прованс, уже давно звали его в гости. Но после пятничного инцидента он в последний момент отменил поездку, сославшись на плохое самочувствие, и все выходные проторчал в гимназии в ожидании непоправимого. И дождался.

«Так и есть», – обречённо думал Балановски, наблюдая из окна кабинета, как куратор прямиком направляется в общежитие № 3, в котором поселили Леона. Рядом с ним – какой-то незнакомый старший мужчина. Род деятельности не известен – охранники не рискнули требовать полных данных от спутника самого Вальберга, а сам он назвал только имя и фамилию – Франк Бригманн. Наверняка из Корпорации. Почему он раньше никогда не приезжал? «Потому что раньше всё было в порядке!» – рявкнул внутренний голос. Точно из какого-нибудь секретного отдела по борьбе с внутренними должностными преступлениями, потому и не указал должность. Сейчас они заберут Леона и явятся за ним.

«Что же делать?!» Директор заметался по кабинету, как угодивший в охотничью яму кабан.

Возможно, явка с повинной ему зачтётся? А почему непременно явка? Есть не менее действенное средство. Главное – правильно расставить акценты. Как хорошо, что вы приехали, господин Вальберг! Есть неприятный, но неотложный разговор. Не хотел беспокоить в отпуске… Но раз уж вы здесь… Ваш шеф – здесь обязательно сделать ударение! – сказал, что сам с вами поговорит, а кто я такой, чтобы сомневаться в словах господина Йоста? Но переводить стрелки на Йоста опасно, ох, опасно!.. А почему непременно на Йоста?..

От внезапного озарения директор подскочил на месте, как гимназист-первоклассник.

Медлить нельзя ни секунды – Вальберг уже выходил из здания общежития. Директор тут же бросился ему навстречу.

Куратор, засунув руки в карманы расстёгнутого пальто, быстрым шагом направлялся к своей машине. За ним развевались полы пальто. Не куратор, а Немезида во плоти.

Нагнав куратора посреди аллеи, соединявшей территорию общежития с автостоянкой, запыхавшийся директор остановился и перевёл дыхание.

– Господин Вальберг, – окликнул он его, собравшись с мужеством. – Можно вас на минутку?

Вальберг резко обернулся.

– Я бы хотел поговорить с вами о Леоне, – начал он. Куратор коснулся пальцами висков и на миг прикрыл глаза. Балановски даже показалось, что у того мигрень. Но Вальберг тут же взял себя в руки и, пригладив пятернёй пару невидимых волосков, выбившихся из тугого хвоста на затылке, молча кивнул на скамейку в тени двух старых лип.

Они присели. Вальберг, так и не проронив ни слова, выжидающе уставился на него. Это было странно: куратор не рвал, не метал и, похоже, не имел к нему совершенно никаких претензий. У директора промелькнула мысль, а не раздул ли он из мухи слона. Но отступать было поздно. Да и профилактика не повредит: мальчишка слишком уж стал зарываться, пятничный разговор с Леоном и его высокомерный тон очень его задели.

– Понимаете, – Балановски, и без того весьма экспрессивный от природы, зачастил быстрее обычного, будто боялся, что у него в любой момент отберут «микрофон», – мальчик в последнее время ведёт себя вызывающе, в открытую отрицает и высмеивает основоположные принципы школы, всей корпоративной философии. Сами знаете, как подростки подвержены плохому влиянию. А Леон… очень плохо влияет на остальных учеников. Не в последнюю очередь – в силу происхождения. Понимаете, он не такой, как все. И он это понимает, и все это понимают. У него культовый статус, он, несмотря на то, что один из самых младших учеников, является неформальным лидером школы. С него берут пример. Хуже того, ему подражают. А если подростковый лидер показывает недостойный пример, вы понимаете, к чему это может привести?

Куратор молчал – видимо, не понимал. Его лицо, непривычно уставшее и осунувшееся, ничего не выражало, а сжатые в тонкую белую полоску губы не предвещали ничего хорошего. Вот только для кого?

– Вот, к примеру, в пятницу, чтоб далеко не ходить, он… – обречённо начал директор, но, заметив, как изменилось выражение лица куратора, совсем невпопад сказал: – Возможно, вы сможете повлиять…

– Я вас правильно понял? – хрупкая фигура Вальберга поднялась, как в замедленной съёмке, и, повернувшись к директору, нависла над ним, как грозовая туча, заслоняя горизонт; директор от нехорошего предчувствия вжался в скамейку и втянул голову в плечи. – Вы предлагаете мне сделать за вас вашу работу? За мои же деньги?

– Нет, что вы, – залепетал побледневший Балановски, – я совсем не это имел в в-в…

Но Флориана уже было не остановить.

– Зачем, спрашивается, я плачу вам такие деньги, если в итоге всё приходится делать самому? Нет, даже не так: зачем мы, собственно, вкладываем в этот проект миллионы, если вы не в состоянии справиться с одним-единственным сопливым малолеткой?

– Мы… мы п-пытались. Просто мы уже исчерпали все средства влияния.

– Запомните, господин директор: мне… нам нужен результат. Не будет результата – вас тоже не будет.

– Я… п-п-понял, господин Вальберг. Мы п-п-примем меры.

***

– Вижу, вы, господин директор, встречались с господином куратором, – тихий вкрадчивый голос откуда-то сзади заставил Балановски вздрогнуть. Он резко повернул голову в сторону звука. За скамейкой стоял Леон. Подслушивал? С этого белобрысого дьяволёнка станется!

– А я ведь предупреждал, что мой брат очень не любит, когда его беспокоят по пустякам, – продолжал злорадствовать чертёнок. – Надеюсь, вы извлекли урок и больше тревожить его не будете?

Не дожидаясь ответа, Леон ухмыльнулся фирменной, генами защищённой от подделок, вальберговской ухмылкой и пошёл прочь, засунув руки в карманы, – точь-в-точь, как минуту назад его брат.

«Не потревожу, – обречённо подумал Балановски, невидящим взглядом провожая мальчишку. – Обещаю самому себе, на этом самом месте, что никогда больше не потревожу ни тебя, ни твоего брата. Разбирайтесь-ка вы между собой сами».

***

– Ты бы помягче с ним, Фло, – сказал ему уже в машине Бригманн. – У мальчика было тяжёлое детство, а сейчас он вступает в ещё более трудный возраст. Ему нужна любовь, вот он и ищет её, как умеет. Ты сам виноват – держишь его за семью замками и готов порвать в клочья любого, кто хотя бы посмотрит в его сторону. Так чего теперь удивляться, что он запал на Йоста? У него и вариантов-то других нет. Он ответит взаимностью любому, кто проявит к нему хоть толику внимания.

– Он, может, и к тебе уже клинья подбивал? – Флориан сам не понял, как эти слова сорвались у него с языка, – ничего подобного у него и в мыслях не было. Чего только со злости не брякнешь.

– Что за чушь! – Франк возразил ровно на секунду позже, чем следовало.