Текст книги "Сага о власти (СИ)"

Автор книги: La Piovra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Леон переехал к нему.

Матиас понемногу приходил в себя, посвящая себя без остатка Леону. Леон вернулся в прежнюю школу, а оттуда вскоре перевёлся на дистанционное обучение, чтобы всецело отдаться своей истинной страсти – моде и визажу.

Он с детства изводил на рисунки сотни альбомов. Рисовал в основном портреты, а хотелось – лица: не на бумаге – на людях. Это умение завораживало его, потому что было сродни волшебству: мазок за мазком, и в чертах модели всё отчётливее проступала та сущность, которую видел внутри её Леон.

Его первым подопытным кроликом был Каулиц – лицо единственного друга, красивое и совершенное от природы, вдохновляло Леона и было благодатным материалом: Билл неизменно выходил из-под его «пера» прекрасным эльфийским существом, без пола, возраста и расы. Маму Леон рисовать не любил – его пугало упорно проступавшее под слоем макияжа выражение её лица, от которого в обычной жизни, сколько он в него ни вглядывался, не было и следа.

Нова Майерхенрих, культовый визажист, известный далеко за пределами Германии, у которой он брал мастер-классы, нарадоваться на него не могла: даже такое «творчество на заказ», как она называла рождение сына, получилось достойным мастера.

И только одно не давало покоя – у него теперь был Леон, который заслуживал всего самого лучшего. Матиас же, кроме любви, не мог сейчас дать ему ничего.

Помощь пришла, откуда Матиас её и вовсе не ожидал.

– Дэвид предложил мне возглавить один инвестиционный фонд, – сказал он Леону.

Странная симпатия и бескорыстная поддержка Йоста Матиаса озадачивали, но дарёному коню в зубы не смотрят. Особенно если это чистокровный арабский скакун. «Инвестмент Ганза» был одним из подконтрольных Корпорации инвестиционных фондов, специализировавшихся на скупке перспективных предприятий, обанкротившихся или обесценившихся во время череды мировых кризисов.

– Только я не уверен, что справлюсь, – меньше всего Матиасу хотелось подвести своего благодетеля. – У меня в инвестировании никакого опыта.

– В финансовых вопросах всё решают не опыт и расчёт, а доверие, – отмахнулся Йост. – И бывший «Первый Ганзиатский» – лучший тому пример. Недоверие и панику на фондовых рынках мы берём на себя. Тебе останется только собрать урожай.

– Тебя прикалывает эта работа? – хмыкнул Леон.

Вопрос застал Матиаса врасплох – он никогда не задумывался о том, кем хочет стать. Отпрыскам правящих династий неподвластна их собственная жизнь. В средние века всё решали государственные интересы. В двадцать первом веке на смену им пришли интересы деловые. Ещё в раннем детстве Матиасу сказали, что он будет банкиром, «как дедушка и папа», и он принял это как данность. Получал ли он удовольствие от своей работы? Работа не должна нравиться, работа должна делаться. Он и делал. Всё равно без Вальберга жизнь не имела смысла, так какая разница, на что её разменивать?

Теперь же, когда он так кардинально всё изменил, от одной мысли о возвращении к прежней рутине сводило скулы. Шестнадцатичасовой рабочий день, вечные командировки; на «досуге» – бизнес-тусовки; снотворное, стимуляторы и десятиминутный механический перепих на автопилоте пару раз в месяц – всё то, что раньше спасало от невыносимой семейной жизни, теперь грозило разрушить новообретённый рай с Леоном. Но задумываться о призвании было поздно – ничего другого Матиас не умел. Тридцать два – далеко не тот возраст, когда ничего уже нельзя изменить, но пока он определится с тем, чем хочет заниматься на самом деле, пока освоит с нуля новую профессию и достигнет в ней высот с соответствующей оплатой, пройдут годы, если не десятилетия. А деньги на достойную жизнь для Леона нужны уже сейчас.

– Мне нравится, что, благодаря ей, ты сможешь ни в чём себе не отказывать.

– Я и так ни в чём себе не отказываю, – ухмыльнулось его белокурое сокровище. – А вот банкиры в костюмах меня не возбуждают.

– Если тебе не понравится мой костюм, ты всегда сможешь его с меня снять. – Игривый компромисс тут же направил мысли обоих в нужное русло. Оказалось, что банкиры, по крайней мере, безработные, Леона очень даже заводят.

– Ну так что? – спросил Матиас полчаса спустя. – Даёшь добро на инвестиционного банкира?

Леон погрустнел.

– Я бы хотел, чтобы ты занимался чем-то прикольным.

– «Чем-то прикольным», – передразнил Матиас. – А жить на что будем?

– Папашиного наследства до пенсии хватит, – беззаботно ответил Леон.

Матиас представил себе, как получает ежемесячные «алименты» от опекуна Леона, и его прошиб холодный пот. Жить на содержании любовников, бывшего и теперешнего, было за гранью вообразимого.

Решение подбросила сама жизнь.

Билл Каулиц, идеологический проект Корпорации номер один, стремительно завоёвывал мир, превосходя все возложенные на него ожидания. Звёздами становились все, попавшие рядом с ним в фотообъектив папарацци в радиусе ста метров. Леон Вальберг, лучший друг и личный стилист Билла, неизменно сопровождавший его во всех поездках, на шопинге и тусовках, делал стремительную карьеру как «светский львёнок». Вскоре он получил авторскую программу на Fashion TV, посвящённую мужской моде, с провокативным названием «Homme Sexuel».

Детские сказки, если в них очень верить, обязательно сбываются: оба получили своих королей и мир на двоих в придачу.

Звёздный тандем совершал мировую революцию – культурную, гендерную и сексуальную. На закулисной передовой стоял Матиас – их менеджер. Раз единственным, что теперь имело значение, был Леон, то и работать он будет с Леоном и на Леона.

Эта работа оказалась идеальным решением. Хотя по уровню стресса и нагрузки она ничем не уступала его прежней должности, а порой даже превосходила её, зато всё время без остатка Матиас мог проводить с Леоном. Общее дело их ещё больше сплотило.

Леон жил мечтой, а Матиас жил Леоном.

Корпорация щедро оплачивала результат.

Леон же, выбрав то, чего хотел на самом деле, всё остальное получил в виде бонуса. Известные дизайнеры, владельцы эксклюзивных марок и те, кто хотели, чтобы их продукция таковой считалась, бились за право одевать, обувать, выгуливать, кормить, катать и развлекать новоявленного культового трендсеттера. Бесплатно, разумеется.

Леон же с удивлением ловил себя на том, что с появлением в его жизни Матиаса материальные признаки статуса вдруг отошли на второй план. Только сейчас он понял, что все эти годы верил в «сказку про Короля» не меньше, чем Билл. Просто не признавался в этом даже себе, боясь неминуемого разочарования. А получив то, чего хотел на самом деле, он перестал нуждаться в эрзаце.

Леон был счастлив, а значит, счастлив был и Матиас. Он переживал вторую молодость, навёрстывая с юным любовником всё то, чего был лишён в собственной юности. Вместе с Леоном в его жизнь вошли кроссовки, джинсы и стильные небрежные стрижки – кажется, Леон к созданию его образа подходил даже серьёзнее, чем к своему собственному, – и молодёжные тусовки до рассвета. В закрытых вип-клубах к ним часто присоединялся Йост – со временем Матиас с Дэвидом подружились и по-настоящему сблизились. Со стороны многие даже принимали их за братьев.

Вот только отношения с Флорианом у обоих так и остались прохладными, но Леона часто навещал Франк.

========== P. S. Вместо эпилога. ==========

– А интересно получается: в авангарде борцов за мир без наследственной знати – одни потомственные аристократы, – заметил однажды в разговоре с Кристианом Дэвид. – Генетически мы все: ты, я, Вальберг, Хоффманн – выходцы из высшего класса. Ты не находишь это забавным?

Кристиан не находил – один из перечисленных аристократов был чистокровным плебеем.

…О том, что он не настоящий сын лорда Кейма, Кристиан узнал в день своего совершеннолетия. Этот хмурый, по-английски промозглый ноябрьский день перевернул всю его жизнь, а впоследствии – и историю всей Европы.

– Сын мой, – сказал ему отец утром, торжественно возложив руки на плечи. – Сегодняшний день для меня счастлив вдвойне. Ты оправдал все мои ожидания и даже превзошёл их, и сегодня я с полным правом могу назвать тебя своим сыном. Я счастлив, что восемнадцать лет назад выбрал тебя, – даже родной сын не смог бы принести мне большей радости.

На лице Кристиана не дрогнул ни один мускул – сказалась жёсткая аристократическая муштра с первых лет жизни, благодаря которой он научился не терять самообладание ни при каких обстоятельствах.

– Я долго думал, говорить ли тебе об этом, – продолжил лорд Кейм – с того дня Кристиан называл его в мыслях только так, – эта дилемма мучила меня со дня твоего появления в нашей семье. Я знаю, что для тебя значит принадлежность к нашему роду, – я сам воспитал тебя так. И именно поэтому я всё же решил рассказать тебе правду – на случай, если ты сам случайно её узнаешь. Если бы всё можно было повернуть вспять и я бы получил выбор: родить собственного сына, но в полной неизвестности, каким он вырастет, или усыновить тебя, но с гарантией, что ты получишься именно таким, каким ты стал, – я без колебаний выбрал бы тебя. Я хочу, чтобы ты знал: ты настоящий Кейм – пусть не телом, но душой.

Дурная наследственность была бичом Кеймов – казалось, в их роду черпали вдохновение все классики английского детективного жанра: пьянство, эксцентричность, извращения, безумие, самоубийства – фамильный шкаф трещал от переполнявших его скелетов. Представителей рода без каких-либо существенных пороков можно было пересчитать по пальцам – лорд Кейм был одним из них.

У отца были все основания им гордиться: острый ум, оригинальное мышление, блестящее воспитание; осанка, манеры, телосложение; первый ученик в Итоне, первый денди в Лондоне, первый игрок в поло; никаких скандальных выходок, азартных игр и девиц сомнительного поведения. Воплощение истинного аристократа, the Lord Cayme as he is obliged to be. Только руки слегка грубоваты – есть вещи, которые передаются лишь через гены.

Именно руки служили перфекционисту Кристиану вечным поводом для комплекса неполноценности. Эта часть тела превратилась для него в фетиш и была первым, что привлекло его в Дэвиде.

…Мальчишка-голодранец стоял у причала и пялился во все глаза на его яхту, а Кристиан, стоя у открытого окна каюты, где предавался невинному развлечению – рассматривал в бинокль гуляющих по набережной мальчиков, не сводил глаз с его рук – у оборванца были кисти потомственного аристократа.

– Нравится? – спросил он, выходя из укрытия.

– Когда-нибудь я тоже такую куплю! – с вызовом крикнул мальчишка.

– Точно такую же не получится, – рассмеялся довольный Кристиан – у мальчика есть не только порода, но и гордость, достоинство и амбиции. – Она существует в единственном экземпляре, а продавать её я не собираюсь. Но ты можешь подняться на борт посмотреть – вдруг её начинка тебе и не подошла бы?

«У тебя очень красивые руки, мальчик, – сказал он Дэвиду наутро после их первой ночи, надевая ему на запястье платиновый браслет в виде змеи. – Эта безделушка выгодно подчеркнёт их изящество».

Браслет стал для Дэвида обручальным кольцом. Он не расставался с ним, даже когда мылся. Но снимал всегда, когда занимался сексом не с Кристианом, – чтобы не осквернять память о прошлом.

– Я очень любил твою мать, – начал лорд Кейм свой неспешный рассказ. – Так любят одну из миллиона и раз в сто лет. Мы поженились. И вскоре узнали страшную правду – леди Кейм не может иметь детей.

Жизнь превратилась для нас в бесконечную череду дорогих клиник и прославленных докторов. Но всё было напрасно. А время шло. О том, чтобы развестись с Элейн, и речи быть не могло – я женился на ней не ради банального продолжения рода. Да что там говорить – я даже на формальную измену жене был не способен: возможно, беззаветная любовь и патологическая верность – тоже разновидность сумасшествия. Тогда, по крайней мере, это доказывает, что я настоящий Кейм, – лорд Кейм невесело рассмеялся. – Но и о продолжении рода забывать не следовало. Я был последним потомком Кеймов, и меньше всего на свете мне хотелось войти в историю как человек, на котором этот древний род оборвался.

Так сын простого садовника и белошвейки стал наследником лорда Кейма.

Настоящих имён родителей лорд Кейм ему так и не раскрыл.

– Они истые англичане – назовём их Джон и Мэри, – только и сказал он. – Очень красивая, славная и порядочная пара, чьи предки с незапамятных времён служили нашим предкам. Если бы у слуг была родословная, они могли бы гордиться ею не меньше, чем мы – своей.

В голодные послевоенные годы моё предложение было спасением. Но твоими родителями двигали отнюдь не меркантильные соображения – на закате старой доброй Англии титул лорда значил нечто неизмеримо большее, чем материальное благосостояние, понять которое под силу только тем, кто с кровью матери впитал благоговение перед благородным происхождением.

– Вы молодые, – утешал я их, чтобы хоть как-то загладить вину перед родителями, у которых забирал первенца, – ещё родите и для себя – я о всех позабочусь. Но другими детьми Джон с Мэри так и не обзавелись – чтобы не сглазить выпавшую им великую честь: их род угаснет вместе с ними, чтобы возродиться в потомках лорда Кейма.

Но оправдать надежды родителей, ни родных, ни приёмных, Кристиан не мог.

Он уже давно мучился неразрешимой дилеммой – с тех пор, как узнал о себе главное. А понял он это довольно рано – в четырнадцать лет. Не в последнюю очередь этому способствовали разнузданные нравы Итона, но они лишь послужили катализатором, проявившим его истинные склонности. К восемнадцати годам Кристиан окончательно убедился, что не сможет переспать с женщиной даже ради продолжения рода, – физически не сможет, а детей из пробирки и прочее клонирование он считал извращениями больного ума. Его очень тяготила ответственность перед предками – будущее древнего рода Кеймов зависело теперь от него. Отцовское откровение это бремя только усугубило: родной сын мог позволить себе роскошь стать последним представителем рода, приёмный, усыновлённый с целью его продолжения, – нет. Лорд Кейм поспешил со своей похвалой – главную его надежду приёмный сын оправдать не мог: пусть он не родной сын лорда Кейма, но верность себе и своим идеалам у него в крови.

Кристиан боготворил лорда Кейма – он был для него гораздо больше, чем отцом, он был кумиром и наставником. Идеалист, мечтатель и романтик в нём на удивление гармонично уживались с политическим стратегом и дальновидным бизнесменом. Казалось, все добродетели, которые обычно обходили их род за версту, воплотились в его отце. Вот уж кого действительно можно было заподозрить в незаконном рождении – настолько пугающе нормальным выглядел он на фоне своих вырождающихся родственников.

Аристократ по духу, а не только по происхождению, лорд Кейм привил ему верность долгу, принципам и идеалам. Кристиан определял себя через свой род. Каждое слово, каждый поступок тщательно выверялись внутренним цензором с «кодексом лорда Кейма». Отцовское откровение выбило у него почву из-под ног – рассыпался в прах тот фундамент, на котором он возводил свою самооценку, самосознание и личность в целом.

После того, как Кристиан узнал правду о своём происхождении, чувство долга стало главенствующим в его жизни: отныне он каждый день должен был доказывать своё право на то, что, будь он родным сыном лорда Кейма, принадлежало бы ему по праву рождения.

Иногда Кристиану самому казалось, что он помешался на своих идеях. Но это же и грело душу – потому что роднило его с Кеймами: настоящего Кейма без сумасшедшинки не бывает. Лёгкий налёт безумия у них – родовое пятно. Лет до двадцати Кристиан даже тешил себя иллюзией, что отец просто рехнулся после смерти матери – леди Кейм всего год не дожила до совершеннолетия сына – и выдумал весь этот бред с усыновлением. Но простой взгляд в зеркало обрезал надежду на корню. В детстве родители, предупреждая замечания о непохожести сына на них, часто говорили, что тот «вылитый сэр Родерик Бартлетт, троюродный дядя дедушки по отцу». Теперь Кристиан знал почему.

Однажды во время учёбы в университете Кристиан, подходя к аудитории, где должна была состояться лекция по истории Древней Греции, ещё из коридора услышал разговор сокурсников.

– Кристиан опять превратит лекцию в философский балаган, – донёсся до него голос младшего сына виконта Кобхэма. – Совсем помешался на своих греках. Скоро отпустит бороду, и на занятия в тоге являться будет.

– Это наследственное, – послышался в ответ снисходительный смешок Ричарда Мосли, его закадычного дружка. – Он же Кейм! У них в роду все немного того.

За такое его мнимые предки вызывали на дуэль, Кристиан же готов был расцеловать пересмешника. В дальнейшем он до окончания учёбы старательно поддерживал эксцентричную репутацию «настоящего Кейма».

Лорд Кейм думал, что перехитрил злой рок. Но оказалось, что это наследственное. Семейное проклятие перешло к его сыну: судьбе было безразлично, что он приёмный, – она кровных уз не признавала. Вместе с проблемой Кристиан унаследовал и решение, но воспользоваться им он не рискнул бы – у него не было такого чутья, как у лорда Кейма. Усыновление безмолвного младенца – такая же слепая игра в рулетку, как и рождение собственного ребёнка: никогда не знаешь, какой сюрприз тебе попадётся под сладкой яркой оболочкой. Вот если бы можно было усыновить уже взрослого сформировавшегося человека, про которого однозначно можно сказать, что он достоин быть наследником великого рода Кеймов… Но как раз это-то было невозможно. А почему, собственно, нет?..

Последующие пять лет Кристиан с головой ушёл в философию, склонность к которой питал и прежде. Мудрецы прошлого не дали ответ на вопрос о его будущем, но натолкнули на идею, давшую впоследствии толчок новой философской модели устройства общества. К окончанию учёбы в Кембридже Кристиан знал, что ему делать, – головоломка, над решением которой он бился долгих десять лет, сложилась.

…Лорд Кейм умер довольно рано – в семьдесят два года. Кристиану на тот момент исполнилось тридцать три – не тот возраст, когда родители всерьёз начинают беспокоиться о внуках. Это немного успокаивало – он не успел огорчить отца. Но от морального долга его уход не освобождал.

Родители подарили ему жизнь, а отец с матерью дали нечто большее – шанс в ней. То, что до совершеннолетия он считал естественным и полагающимся ему по праву рождения, оказалось величайшим даром судьбы – случаем, который стал возможен только потому, что кто-то богатый и могущественный поверил в бедняцкого сына ещё до его рождения и решил дать ему шанс.

Он не просто продолжит род Кеймов, он прославит и увековечит его. Впредь титул лорда Кейма будет переходить из века в век к лучшим сыновьям человечества, чтобы никакой генетический порок не запятнал его честь. Будущее за преемственностью духа, а не тела.

В феодальном обществе главным капиталом была земля, в индустриальном – промышленность, в постиндустриальном – ноу-хау. Основа общества будущего – capabilities.

Девиз низших: «Родился сам – помоги другому» превратился в кредо высших: «Удостоился успеха – помоги другому достойному». Все, кто получали от Корпорации высокие посты, кредиты на создание и развитие собственного дела и прочую помощь в карьере, завещали всё своё имущество, настоящее и будущее, фонду лорда Кейма – такова была плата за членство в этом элитарном клубе. Официальной распорядительницей Фонда была назначена «Capabilities Capital Corporation», основной целью которой, согласно Уставу, значилось «оказание материальной, финансовой, юридической, консалтинговой и прочей помощи и поддержки людям, чьи идеи и проекты, по решению Совета директоров Корпорации, имеют большое значение для человечества и его прогресса».

– Всё моё имущество, разумеется, тоже отойдёт Фонду, – озвучил свою волю Кристиан Дэвиду. – Управление Корпорацией – к тебе, а её дух и символ, титул лорда Кейма – к Биллу. Думаю, так будет справедливо: у тебя есть все необходимые для этого интеллектуально-деловые качества, у Билла – морально-духовные. Вы идеальная пара, я уверен, что с вами моё дело будет в надёжных руках.

– А разве титул могут наследовать не родственники?

– Не могут, – согласился Кристиан. – Поэтому я усыновлю Билла.

– При живой-то матери? – хмыкнул Дэвид, пытаясь оправиться от потрясения.

– Здесь я не вижу проблем, – отмахнулся Кристиан. – С Симоной мы договоримся. У неё нет выбора.

С Симоной они договорились – у неё не было выбора. Сам Дэвид тоже не возражал, раз таково было желание Кристиана. А Билл и подавно не имел ничего против – достаточно было того, что об этом его попросил Дэвид.

Восемнадцатилетие Билл встречал в родовом поместье Кеймов как сын лорда Кейма.

…Был ли Дэвид действительно самым достойным представителем рода человеческого? Положа руку на сердце, Кристиан не смог бы ответить на этот вопрос утвердительно. Но Кристиан Кейм был уверен в одном: будь он гетеросексуальным законнорождённым сыном лорда Кейма, а Дэвид – женщиной, он бы женился на нём и хранил верность до смерти. Потому что так любят одного из миллиона и раз в сто лет – самые важные вещи наследуются не через гены. А значит, Дэвид был достоин.

Но главную тайну Кристиана Дэвид никогда не узнает – последний лорд Кейм заслужил право на privacy.

Конец первой книги.