Текст книги "Сага о власти (СИ)"

Автор книги: La Piovra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

– Извините за беспокойство, – виновато затараторил мальчишка. – К вам посетитель, Норберт Дойссен. Я предупредил, что вы очень заняты. Но он представился…

– Я знаю, кто он такой, – прервал Флориан – нервы были на пределе, и каждое лишнее слово раздражало. – Пусть войдёт.

У Флориана была хорошая память на имена – Дойссены были адвокатами их семьи. В кабинет вошёл невысокий полноватый мужчина под сорок. Дойссен-младший, догадался Флориан.

– Прежде всего, позвольте… – сочувственно начал адвокат сразу после обмена рукопожатиями.

– Не надо, – Флориан пресёк ненужные соболезнования, жестом приглашая гостя в уголок для посетителей. Адвокат, принимая заданный тон, тут же перешёл к делу. Щёлкнули замки вместительного кожаного портфеля.

– Я получил это сегодня, – сказал он, протягивая Флориану плотный пухлый конверт. Флориан, едва взглянув на него, инстинктивно отставил в сторону, будто там могла оказаться бомба.

– А что касается наследства… – начал Дойссен, поняв, что ни вскрывать при нём, ни, тем более, обсуждать с ним содержание письма Вальберг не собирается.

– В другой раз, – глухо ответил Флориан.

Адвокат понимающе кивнул и поднялся на ноги.

– Позвоните мне, когда вам будет удобно. – На столик для посетителей легла визитка с логотипом адвокатской конторы «Дойссен, Дойссен и партнёры».

После ухода адвоката Флориан открыл адресованный Дойссену и им же вскрытый конверт, в котором оказался ещё один, но уже запечатанный. Некоторое время он не отрывал от него взгляда, вернее, от надписи на нём:

Моему сыну (Флориану Вальбергу)

Передать после моей смерти

Флориан догадался о содержании письма, едва пробежался глазами по первым строчкам.

«Дорогой сынок, если ты читаешь сейчас это письмо, значит, я восстановила справедливость».

На двадцати листах, густо исписанных мелким чётким почерком, мама описывала в подробностях всю неприглядную семейную хронику после его ухода из дома.

***

– Флориан объявился, – сухо сказал за ужином Дирк. – Он… его компания хочет приобрести наш контрольный пакет.

Дирк что-то вещал об индексе DAX, падении валютных курсов и панику на нефтяных рынках. Эмма слабо понимала, о чём он говорит. Не потому, что не разбиралась в делах: муж жил своим бизнесом, и если они о чём и разговаривали, то как раз о концерне. Эмма была в курсе его проблем, вызванных острой нехваткой средств из-за череды мировых кризисов. Но при чём здесь это? Какое значение имеет вся эта ерунда по сравнению с возвращением их сына?!

Эмма упросила мужа провести переговоры у них дома, за семейным обедом. Весь месяц до встречи они только об этом и говорили.

Эмму словно прорвало. После ухода Флориана она, казалось, совершенно утратила способность плакать. Все душевные силы уходили на то, чтобы, несмотря на удар судьбы, держать лицо днём, и на нескончаемое самооправдание долгими бессонными ночами. Невыплаканные слёзы годами собирались в тяжёлые тучи. На душе было пасмурно, ветрено, и сверкали молнии. Но спасительного дождя всё не было. Эмма задыхалась от нехватки кислорода, а предчувствие надвигающейся бури сводило с ума.

Слёзы лились не переставая теперь, смывая с души грязь и боль. Душа вбирала их, как зачерствевшая и растрескавшаяся за годы засухи земля, и на бескрайней душевной пустыне зазеленели первые ростки надежды.

К сыну она в тот день так и не вышла – знала: не сдержится, забьётся в истерике, Флориан только позора за неё перед руководством наберётся.

Хотелось встретиться с ним наедине, по-семейному, прижать к груди и, баюкая, как в детстве, тихо рассказать о том, как она не-жила без него все эти годы.

Даст Бог, ещё свидятся. Но Бог так и не дал – видно, свой лимит шансов она исчерпала.

Эмма бросилась к мужу, едва машина с гостями скрылась из виду.

– Забудь! – рявкнул Дирк в ответ на невысказанный вопрос в её глазах. – Ни черта он не изменился.

Неожиданная оттепель сменилась вьюгой. Внезапно ударили морозы, уничтожив на корню нежные неокрепшие ростки надежды. В душу вернулась вечная зима, и всё потеряло смысл. Окончательно.

Эмма закрылась у себя в комнате и писала не переставая до утра. На рассвете забылась недолгим беспокойным сном, а в обед заехала в первую встречную мастерскую и, разыгрывая дурочку с фобией автокатастроф, принялась донимать механиков расспросами о том, как убедиться, что «с тормозами всё в порядке», и «отчего они могут испортиться».

– В общем, расскажите мне об этом всё-всё-всё! – с жаром воскликнула она, подкрепив свою просьбу существенным аргументом: – Я заплачу, сколько скажете.

Судя по виду дамочки и стоимости машины, на которой она приехала, обещание не было голословным, и парни с энтузиазмом принялись её просвещать.

– Для начала давайте рассмотрим устройство тормозного механизма, – терпеливо начал экскурсию по внутренностям её машины старший механик – угрюмый мужчина лет тридцати. – Вот это вы, наверное, знаете – педаль тормоза.

Эмма кивнула.

– Это основная часть тормозной системы – тормозные колодки, создают тормозное ускорение, – продолжал механик. – А это – тормозной шланг, который используется для передачи тормозного усилия на гидроцилиндры, расположенные в колёсах.

– Такой хрупкий, – растерянно заметила Эмма. – А вдруг он лопнет?

– Просто так он не лопнет, – снисходительно рассмеялся механик. – Разве что кто подпилит.

– А такое возможно?

– В жизни возможно и не такое, – философски заметил младший. Эмма испуганно ойкнула, а парень умолк под сердитым взглядом старшего: дама и так не в себе, а ты только подливаешь масла в огонь.

Но Эмму уже было не остановить. Почуяв верное направление, она вцепилась в них мёртвой хваткой, допытываясь, где и что здесь можно подпилить, «чтобы я знала, что и где проверять перед поездкой».

Вечером Эмма предложила мужу съездить на выходные в загородный спа-комплекс. Дирк не возражал – после пережитого они оба нуждались в отдыхе и смене обстановки – и даже взял в пятницу выходной. Накануне поездки Эмма отправилась в гараж и в нужном месте лезвием подрезала тормозной шланг. Утром предусмотрительно побросала на переднее сиденье сумки, а сама села за руль – во время семейных поездок Дирк охотно отдавал ей бразды правления, предпочитая роль пассажира, позволявшую просматривать в дороге бумаги и вести телефонные переговоры.

***

«У семейной империи может быть только один наследник, и этот наследник – ты.

Я не смогу искупить свою вину перед тобой даже так, но, возможно, мне станет легче.

С любовью,

мама

P. S. Будь счастлив, сынок!

P. P. S. Ты ни в чём не виноват».

Прощальное письмо-признание Эммы Вальберг, подкреплённое показаниями механиков из упомянутой ею автомастерской, полиция сочла достаточным основанием для прекращения расследования гибели супругов Вальбергов в связи с самоубийством убийцы. Влияния Корпорации хватило, чтобы официальной версией смерти признали несчастный случай из-за неисправных тормозов. Флориан просил об этом под предлогом сострадания к оставшемуся брату, которому с этим жить. В действительности же он сделал это ради матери – меньше всего она заслужила, чтобы остаться в памяти людской сумасшедшей убийцей. Этого недостаточно, чтобы искупить вину перед мамой, но, возможно, ему станет легче.

Дело закрыли в четверг.

Флориан ушёл с работы в обед, как только получил сообщение от Янсена, и отправился прямиком в Ольсдорф, где «проговорил» с мамой до закрытия кладбища.

Вернувшись вечером в Гамбург, он оставил машину на стоянке перед Корпорацией и отправился бродить по городу – в паломничество по местам, куда в детстве водила его мать.

Ломюленштрассе вывела его к Внешнему Альстеру – когда он был младенцем, мама любила здесь с ним гулять. Флориан невольно улыбнулся, вспомнив, как чуть не выпрыгивал из коляски от переполнявшего его восторга: «Коаблики!» Белые парусники, покрывавшие, точно гигантские чайки, всё озеро, были одним из первых и самых сильных впечатлений в его жизни. Вдоль набережных Ан дер Альстер и Баллиндамм он неспешно добрался до пристани Юнгфернштиг.

С озера дул сильный пронизывающий ветер. Слезились глаза. Флориан поднял воротник пальто и, засунув руки поглубже в карманы, свернул на Реезендамм.

Ноги сами вывели на рыночную площадь, и в памяти тут же вспыхнули огни рождественской ёлки перед ратушей.

В воздухе пахнет жареным миндалём, глинтвейном и волшебством. Мама покупает пятилетнему Флориану огромный медовый пряник и, пока он его грызёт, выбирает свечи ручной работы.

– Мам, мам, – тянет он её за руку к будке с ёлочными украшениями. – Смотри, какие красивые ангелы!

– Самый красивый ангел – это ты, – улыбается мама и, склонившись над ним, убирает ему под шапку выбившиеся оттуда непослушные светлые кудри. Мамино лицо в отблесках рождественских огней сказочно красивое. Флориан смотрит на неё внимательно и серьёзно.

– Мам, ты тоже ангел! – говорит он.

Мама закусывает губу и прижимает его к себе.

…Домой Флориан вернулся далеко за полночь.

Франк по обыкновению не ложился, дожидаясь его.

– Я был у мамы, – скупо ответил Флориан на немой вопрос в его глазах. – Мы… простили друг друга.

Бригманн кивнул, ничего не спрашивая в ответ. На то он и был Бригманном, чтобы всё понимать без слов.

***

Смерть супругов Вальбергов оказалась для Корпорации как нельзя на руку. Огромная нефтяная империя, контроль над которой она безуспешно пыталась заполучить десятилетиями, юридически перешла к детям покойных – Флориану и Леону, а фактически, учитывая несовершеннолетие последнего, к Флориану единолично, который был назначен опекуном брата, а значит – к Корпорации. И появление на поле нового игрока – биологической матери Леона в сложившуюся идеальную констелляцию никак не вписывалось. Нужно было решать вопрос с Новой Майерхенрих.

– К вам посетитель, – объявила секретарша и, прежде чем Нова смогла возразить, что очень занята и никого сейчас принять не может, подмигнула со значением: – Очень интересный мужчина. Это было необычно: чрезмерной официальностью её отношения с коллективом не отличались, но всё же оставались деловыми и до панибратства не доходили.

– Пусть войдёт, – ответила заинтригованная Нова.

– Добрый день, – поздоровался мужчина, на вид – её ровесник, и вправду очень интересный. – Меня зовут Дэвид Йост. Я представляю одну корпорацию, название которой вам вряд ли о чём-нибудь говорит.

На визитке, услужливо протянутой гостем, рядом с именем значилось:

Capabilities Capital Corporation

Директор по контроллингу

Нова деловую прессу не читала, новости не слушала, а её познания в бизнесе ограничивались сначала рассказами Дирка, а потом, после его гибели, – её собственным салоном. Подобные названия фирм и должностей всегда вызывали у неё мыслительный ступор – её бурная фантазия отказывалась даже предположить, что могло скрываться за подобными шифровками.

– У вас такая же туманная работа, как и её название, – смеялась она, когда Дирк в разговорах о делах небрежно сыпал всевозможными CEO, GP1 и OSG, которые художественный слух Новы воспринимал как выдержки из технических спецификаций. – Вы хоть сами понимаете, чем занимаетесь?

И вот один из этих таинственных людей-аббревиатур сидел у неё в кабинете. Интересно, что ему понадобилось? От внезапной догадки у Новы перехватило дыхание: а что если этот корпоративный монстр явился за её детищем? Сколько она слышала таких историй: создаёт человек собственное дело, всю душу в него вкладывает, а потом в один прекрасный день на свежую и яркую идею слетаются такие вот голодные шакалы, почуявшие прибыль, и делают предложение, которое нельзя не принять. И у тебя два пути: откажешься – они в два счёта тебя разорят и задарма приберут к рукам выпестованное тобой детище, а согласишься – «купят» его у тебя за бесценок.

– Я пришёл поговорить с вами о вашем сыне, – в унисон её мыслям ответил Йост.

– Салон не отдам, – помертвевшими губами пробормотала Нова, прежде чем сообразила, что, вернее, кого тот имеет в виду.

…Хотела ли она детей? Нет, никогда. Её самореализация лежала в иной плоскости. Собственно, она и Дирка выбрала в любовники не в последнюю очередь потому, что тот был женатым мужчиной с солидным положением в обществе: такой точно жену никогда не бросит и детей от любовницы не потребует. Для обоих этот союз был всего лишь удачной сделкой, а потому оказался на удивление прочным и долговечным: каждый из партнёров неукоснительно выполнял взятые на себя обязательства, и разрывать договор не было никакого смысла. У каждого из них была своя насыщенная жизнь, и на партнёра не возлагалась ответственность за собственное счастье.

Когда Дирк попросил родить ему ребёнка, Нове показалось, что рухнул весь её мир, который она так любовно создавала и обустраивала годами. Вот так всегда – закон подлости во всей своей красе: подруги, поставившие главной жизненной целью замужество и детей, никак не могли захомутать ни одного мало-мальски приличного мужика. Ей же «серьёзные отношения» предлагали с завидной регулярностью, хотя были ей даром не нужны. Вот только от Дирка она точно не ожидала подобного.

– Мы же договаривались… – слабо начала она.

– Знаю, – оборвал Дирк. – Считай, я предлагаю тебе дополнение к существующему договору.

Когда она пришла в себя, Дирк подробно расписал ей свой план. Всё было не так страшно – он не собирался привязывать её к себе. Наоборот: от неё требовалось родить и забыть.

Главным же аргументом для возвышенной творческой души оказались деньги. Дирк жмотом не был и содержал её прилично. Но все деньги уходили на творчество: дорогие мастер-классы у прославленных стилистов и визажистов, покупка профессиональной косметики, да и уход за собой тоже требовал немалых средств – её внешность была её визитной карточкой, а сама она – лицом собственного дела. Вот только открыть настоящее дело всё не получалось – подобный проект требовал инвестиций совсем иного масштаба. Сумасбродное предложение Дирка решало эту проблему.

Девять месяцев спустя Дирк получил желанного сына, а она – вожделенный косметический салон.

Полученной за «услугу» суммы было более чем достаточно для открытия собственного дела, а стабильного ежемесячного содержания, которое она получала от Дирка, с лихвой хватило бы, чтобы продержаться на плаву, если свободное плавание вдруг не заладится. Собственно, имея такой тыл, она вообще могла бы сидеть дома и жить в своё удовольствие, ни в чём не нуждаясь.

– Бросай ты эту работу! – не раз говорил ей в сердцах Дирк, когда она в последний момент отменяла свидание, о котором условились ещё неделю назад, потому что сегодня никак – у неё очередная внеочередная клиентка, очень просила, нельзя отказать. – Я что, тебе мало денег даю?

– Ну как же ты не понимаешь… – вздыхала она.

Дирк действительно не понимал – для потомственного бизнесмена деньги были смыслом и конечным результатом любой деятельности. Для Новы же работа была страстью. В ней было что-то от магии – косметическое вуду, как она это называла: лепишь из человека нужный образ – и получаешь желаемую судьбу. Она считала себя художницей и к работе относилась как к творчеству.

– Художница, – фыркал Дирк. – После настоящих мазил хотя бы картины остаются, а твои художества приличная женщина смывает на ночь.

– Художница, – упрямо твердила Нова. – Это и есть высшее искусство – творить не ради вечности, а ради момента. Ты прав – созданное мной живёт всего день. Моё творчество – как солнце: каждый день умирает, чтобы завтра родиться снова. Зато у меня никогда не пропадёт вдохновение – пусть поисками музы страдают бездельники мазилы, как ты их назвал. А мне некогда – мне каждый день надо заново зажигать солнце.

– Да ты ещё и поэтесса, – хмыкал Дирк, и в жизни он не признал бы, что именно Новина неотмирасегошность так манит его к ней.

Нова витала в облаках – в царстве своих непроявленных образов. Дирк крепко стоял на земле, а облака не замечал даже из окон самолёта. Дирк её приземлял, она же его возвышала. Это и притягивало их друг к другу.

– У меня нет никакого сына, – быстро взяв себя в руки, уже спокойным голосом ответила Нова, добавив несколько цинично: – По бумагам он мне не принадлежит.

– Вот бумаги я бы и хотел с вами обсудить. Нам известно о вашем уговоре с Дирком Вальбергом. Но теперь, когда его не стало… – посетитель умолк, видимо, желая почтить память о её любовнике.

– Его уход ничего не изменил – договор остаётся в силе. На мальчика и его наследство я не претендую. Вам не о чем волноваться.

– Вижу, вы деловая женщина – с вами приятно иметь дело, – улыбнулся Йост, и от этой улыбки у Новы впервые после смерти Дирка томно заныло внизу живота. – И всё же я бы предпочёл скрепить ваше обещание новым договором.

– Я сейчас очень занята: мы внедряем новую программу по подтяжке лица без хирургического вмешательства – между прочим, моя личная разработка, – в голосе Новы прорезались неприкрытые гордые нотки. – Поэтому предлагаю обсудить этот вопрос в другой раз.

– Назначьте время.

– Все дни у меня расписаны на недели вперёд, – подчёркнуто деловым тоном ответила Нова и добавила, прежде чем гость смог что-либо возразить: – Но я охотно встречусь с вами сегодня вечером, если вы не против. Поужинаете со мной?

– Охотно, – ответил с загадочной улыбкой Йост, понять значение которой Нова, несмотря на свои глубокие физиономические познания, так и не смогла.

Как человек широких взглядов, Кристиан Кейм не считал женщин низшей расой и не отрицал их способностей.

«Правила для всех одни, – говорил он, – но мужчины в более выигрышном стартовом положении. Если мужчина попробует женщину и мужчину, в итоге он, если будет честен с собой, остановится на мужчине. Женщина, получив аналогичный выбор, тоже предпочтёт мужчину. Гетеросексуальность и продолжение рода – взаимные паразиты: без одного невозможно другое. Если женщинам удастся преодолеть навязанный обществом и традициями стереотип о своём основном предназначении, они всегда смогут рассчитывать на нашу поддержку».

Нова Майерхенрих была одной из тех редких представительниц женского племени, для которых пол не стал потолком. Предлагая ей сделку, Корпорация не просто покупала её сына с полагающимся ему наследством. Она помогала талантливому визионеру.

– Мы предлагаем вам многомиллионные инвестиции и возможность вывести дело на совершенно иной, мировой, уровень. Мы предоставляем вам капитал и полную свободу действий. Половина прибыли ваша.

Йост вместо тоста хорошо поставленным голосом провозгласил формулу посвящения.

Нова слабо понимала: половина – это много или мало? Размер прибыли её интересовал в последнюю очередь – лишь бы на дело хватало. Её душа отзывалась на совершенно иные аргументы: салон авторского визажа… эксклюзивное заведение… лучшие мастера… клиенты – звёзды шоу-бизнеса и сливки общества… безграничные возможности для самовыражения…

У Новы кружилась голова: то ли от дорогого шампанского, то ли от захватывающих дух перспектив. Но будь она предельно откровенной с собой, без труда назвала бы истинную причину – от близости мужчины своей мечты.

– Даже подумать страшно, чем мне придётся за всё это расплачиваться, – кокетливо улыбнулась она.

– Ничем. – Дэвид так же обворожительно отзеркалил улыбку. – От вас требуется только одно – сохранять статус-кво: творить и не вмешиваться в… то, чего не вернуть.

– Идёт! – Нова бесшабашно протянула ему руку для скрепления договора и не отняла её, когда с рукопожатием было закончено.

– Извини, милая. – Йост мягко отвёл её кисть. – В этом вопросе мы с тобой не партнёры – я тоже предпочитаю мужчин.

Против гомосексуалов Нова ничего не имела: одна половина мастеров в её салоне была женщинами, а другая – геями. В тот вечер ей впервые захотелось пополнить ряды гомофобов. Но со временем, усилием воли потушив разгорающийся в душе и теле костёр – не девочка уже, чтобы терять голову с первого взгляда, – она оценила откровенность Дэвида: играя в открытую, тот избавил её от иллюзий на свой счёт ещё до того, как она успела их себе понастроить. И за это она была ему благодарна.

Они с Йостом остались друзьями. Он часто приводил к ней в салон своих любовников – один другого краше и моложе, да и о себе не забывал: регулярно записывался к ней лично на её фирменный массаж лица, который и вправду оказался очень эффективным.

***

Сначала он вообще ничего не чувствовал. А потом пустота сменилась огромным облегчением. Это, наверное, было очень неправильно, но Леон ничего не мог с собой поделать – у него как будто непосильная ноша с плеч свалилась.

Возможно, он просто не до конца осознал, что родителей больше нет. На похороны он не пошёл – врач не разрешил, и втайне Леон был рад этому.

Отца, сколько он себя помнил, Леон боялся и ненавидел. Мать он любил и до последнего дня думал, что это взаимно.

Холодно-белое хромированное пространство больничной палаты гипнотизировало. Туго перебинтованная грудь отдавала болью при каждом вдохе. Перед закрытыми глазами нон-стоп крутилась одна и та же плёнка.

Машина резко виляет вправо.

Сидящий рядом отец подаётся вперёд и кричит: «Тормози!»

Мама что есть силы давит на педаль тормоза, но скорость только возрастает.

Машина сносит заградительный бортик и летит под откос. Отец резко перегибается через него и открывает дверцу. Крепкие руки выталкивают Леона из машины. Он падает ниц. Снег обжигает лицо. Леон кубарем катится вниз. Удар. Боль. Темнота.

В памяти эхом отдаются последние мамины слова.

– Ненавижу вас! Сдохните! Оба!

Леон то и дело проваливался в сон, отключаясь от боли, телесной и душевной. А когда приходил в себя, старался думать о чём угодно, кроме случившегося. Это было не так уж сложно – память сама вытесняла травмирующие воспоминания.

Леон лежал на койке посреди отдельной палаты и смотрел в потолок. От предвкушения чего-то нового его бросало то в жар, то в холод. Хотя, возможно, это был просто озноб.

Теперь в его жизни точно всё изменится. Жить, конечно, придётся с бабушкой – других близких родственников у него нет, но уж с ней-то он справится: бабуля его любит – единственный внук, как-никак. От внезапной мысли внутри всё оборвалось: а вдруг бабушка его к себе в Мюнхен заберёт? Отказалась же она наотрез после смерти деда переезжать в Гамбург, как не раз предлагали ей родители. Климат здесь, видите ли, сырой, кости у неё ломит. Тогда с мечтами о новой жизни можно будет распрощаться. Нет, фигня – Леон упрямо тряхнул головой в ответ на собственные мысли, – никуда он отсюда не уедет. Упрётся и не поедет. Теперь всё будет по-другому. Главное – с самого начала правильно себя поставить.

И вообще, ему уже тринадцать, он вполне может жить сам. Вот это было бы круто!

***

Первая встреча с Флорианом вышла неловкой и скомканной.

– К тебе посетители, – сказала медсестра. – Твой брат.

Леон сначала даже не понял, о ком это она. События и потрясения последних дней начисто вытеснили из памяти информацию о «новорождённом» брате.

Флориан пришёл не один.

– Это Франк, – представил он своего спутника – мужчину средних лет с приятным открытым лицом. – Мой… друг. Мы живём вместе.

– Мы не просто живём вместе – мы любим друг друга, – улыбнулся Франк, протягивая Леону руку. – Очень рад познакомиться с тобой, Леон. Флориан много о тебе рассказывал.

Франк участливо поинтересовался его самочувствием.

– Мы только что были у твоего врача, – сказал он. – Он заверил, что травма не серьёзная и ты быстро поправишься.

Никакой фальшивой скорби в глазах и наигранного сочувствия. Леон был ему благодарен за это, равно как и за айпод, забитый до отказа качественной современной музыкой, – судя по подборке, у друга Флориана был отличный музыкальный вкус.

Леон смотрел на брата, не в силах оторваться от его совершенного лица, которое не портила даже мертвенная бледность. Флориан смотрел в пустоту и молчал. Леон его понимал: он столько раз прокручивал в голове их будущую встречу, ему столько всего хотелось сказать и спросить, и вот сейчас, когда Флориан сидел от него на расстоянии вытянутой руки, все слова улетучились.

Возникшая в дверном проёме медсестра выразительно постучала пальцем по часам на запястье. Франк кивнул ей и бросил быстрый вопросительный взгляд на Флориана. Тот никак не отреагировал.

– Мы хотели бы предложить тебе… переехать к нам, – не дождавшись ответа Флориана, сказал Франк. – Твою бабушку мы уболтаем. Но сначала нужно выяснить, согласен ли ты сам.

– Хочешь жить с нами? – подал наконец голос Флориан.

От неожиданности, от нахлынувших чувств, от осуществления того, о чём он даже мечтать не смел, Леон почувствовал, как взгляд его стремительно затуманивается.

Он прикрыл глаза и быстро кивнул.

***

Будьте осторожны со своими мечтами – они сбываются. Тридцать лет спустя Флориан получил, что хотел: брата, почти взрослого – всё, как заказывал.

Отцовские гены оказались на удивление сильными – не все родные братья настолько похожи друг на друга.

Трогательный мальчишка с острыми ключицами и затравленным взглядом вызывал у Флориана смешанные чувства.

Он готов был полностью взять на себя заботу об осиротевшем брате, регулярно навещать их с бабушкой, стать наставником в лучших корпоративных традициях, но жить вместе… Ему даже в голову подобное не приходило. К внезапно свалившемуся на голову брату он не испытывал никаких родственных чувств: Корпорация поручила ему очередной проект; он его осуществит, как осуществил до этого десятки других. С таким же успехом ему могли подсунуть первого встречного мальчишку с улицы: одно только звание родственника не делает человека родным.

И вот, оказывается, брат даже по крови родной ему лишь наполовину. После прощального маминого письма Флориан то и дело ловил себя на острых приступах ненависти к Леону – если бы не это отцовское отродье, мать осталась бы жива. «А если бы ты не ушёл из дому, – парировал безжалостный внутренний голос, – вообще ничего бы не было». Вот именно – ничего. И их с Бригманном в том числе.

Так, хватит. Флориан помотал головой, вытряхивая из неё ненужные мысли. Так, чего доброго, вообще можно дорефлексироваться до того, будто он ревнует брата к родителям.

– Ну что, скажем ему прямо сейчас? – спросил Франк на подъезде к больничной парковке.

– Что? – рассеянно переспросил Флориан – мыслями он сейчас был далеко.

– Что мы забираем его к себе.

– А мы забираем его к себе?! – Флориан от неожиданности свернул вправо. Машина опасно вильнула в сторону тротуара. Флориан тихо ругнулся.

– Разумеется! – Бригманн смотрел на него с таким изумлением, что Флориан понял: «усыновить» Леона для его любовника было столь же естественным, как для него самого – не сделать этого. Хвала богам, Бригманн истолковал его реакцию по-своему.

– Ты за кого меня принимаешь? – неверяще уставился на него Франк. – За бессердечное чудовище, способное оставить осиротевшего ребёнка, твоего брата, на произвол судьбы ради беспрепятственного траха по всей квартире?!

Выглядеть в глазах самого близкого человека «чудовищем, отказавшимся от родного брата ради беспрепятственного траха по всей квартире» Флориан не хотел и скрепя сердце улыбнулся:

– Ну, теперь, когда ты сам это предложил, я могу быть спокойным, что ты и правда не против.

Бригманн потом ещё весь вечер дулся, что он мог так о нём подумать. Интересно, что бы он сказал, узнай, что Флориан сам придерживался подобного мнения? После такого на их отношениях точно можно было бы поставить крест. Твою мать…

Время зарубцевало душевные раны, жизнь наладилась, и менять в ней что-либо Флориан не собирался. Одно дело – «наставничество» брата на правильный путь, дерзкий проект Кейма и извращённая месть отцу: он сам предвкушал регулярные встречи с Леоном на нейтральной территории. Дом же для Флориана был местом святым и неприкосновенным. Пока он жил сам, у него и дома-то никакого не было – жил Флориан работой и на работе, а то, что значилось в документах как место жительства, было, по сути, камерой хранения для вещей и, по совместительству, гостиничным номером с койкой и душем. Однако после переезда к Бригманну он наконец обрёл то, что принято называть родным очагом. С тех пор домой он даже друзей приглашал всего раз – на новоселье, в остальное время предпочитая встречаться в барах и клубах. Потому что дом предназначен только для них двоих. Это их личный оазис уюта, защищённости и – да! – эротики.

Появление в доме «третьего лишнего», да ещё и ребёнка, перевернёт с ног на голову всю их устоявшуюся жизнь. Теперь надо будет держать руки и намёки при себе, тщательно взвешивая каждое слово и действие на предмет соответствия рейтингу PG-13, и забыть о большинстве семейных традиций и ритуалов, не говоря уже о свободном необузданном сексе в любое время и в любом месте, которое подскажет фантазия. Флориана это напрягало. Флориан злился. Но глаза Бригманна, с первых дней прикипевшего к Леону всей душой, светились таким чистым незамутнённым счастьем, что у него язык не поворачивался поднять эту тему.

Франк баловал мальчишку так, как мог баловать только президент музыкального лейбла: таскал ему эксклюзивные записи песен, официальный релиз которых намечался лишь через несколько месяцев; устраивал встречи со своими подопечными звёздами; заваливал автографами его любимых исполнителей; не говоря уже о таких «пустяках», как покупка любой приглянувшейся вещи, – Леону даже просить не надо было, Франк сам читал нехитрые мальчишеские желания в его глазах.

И Флориан вздохнул с облегчением. Больше всего он боялся, что Бригманн сделал своё великодушное предложение только потому, что считал его единственно возможным поступком порядочного человека, не желающего выглядеть «чудовищем» в глазах любимого. А в итоге, как это часто бывает с благими намерениями, вместо бывшей образцово-счастливой гей-семьи получатся двое обозлённых друг на друга взрослых и один несчастный, никому не нужный ребёнок.

Всё оказалось не так уж страшно, а необходимость таиться и соблюдать осторожность, вопреки ожиданиям, даже внесла определённую пикантность в их с Франком сексуальную жизнь. И Флориан, оттаяв, сам начал понемногу привязываться к Леону. Тем более что мальчишка разве что не молился на него: как же, у него теперь был «старший брат», взрослый, к тому же, – знаем, проходили.

Бессердечное чудовище… Слова Франка накрепко въелись в мозг, и со временем Флориан даже начал чувствовать угрызения совести из-за того, что готов был так поступить с пусть и не совсем родным, а по сути, даже чужим, но всё же братом. Теперь он его единственный близкий родственник, если не считать престарелой бабушки.

Для самого Флориана, который полжизни провёл в разрыве с семьёй и повзрослел с идеалами и ценностями Корпорации, кровное родство уже давно потеряло какое-либо значение. Его семьёй был Бригманн, роднёй – Кейм с Йостом, родиной – Корпорация. Но для мальчишки с не самым счастливым детством, который разом потерял не самых идеальных, но всё же самых близких людей, это должно было стать серьёзной травмой.