Текст книги "Горе победителям (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Алексию Арнульфинг он узнал сразу. Заправляя за ухо растрепавшиеся, перепачканные в пыли волосы, она сделала шаг вперед – навстречу дубинкам, бронежилетам, щитам и шлемам с темными стеклами, – чтобы оглядеть черную стену перед собою с насмешливым вызовом, а потом шумно плюнуть на мостовую, между собственными красными кедами и сапогами тех, кто стоял с противоположной стороны.

– Ну, давайте! – крикнула она, захлебываясь азартным восторгом. – На всех вас не хватит! Всех не достанете!

“О, боже мой, – подумал Бертран, снова закрывая глаза ладонями, – только не убейте ее ненароком, тогда нас всех точно сожрут с потрохами”.

Толпа за спиной Алексии взорвалась одобрительным воплем. Это было похоже на кошмар.

– Смотришь кино, Берти?

Бертран только успел перевести взгляд на зашедшего Микаэля, а тот уже опустил на стол перед ним целую гору бумаг.

– Официальные протесты от профсоюзов, – пояснил он с нервной гримасой. – Все они – против нашего проекта, естественно. И первые из них – эти бездельники из Кандарна. У них давно на тебя зуб, Берти. Еще с тех пор, как у них сократили штат…

– Кандарн, – рассеянно повторил Бертран, беря наугад несколько верхних бумаг из кипы и перелистывая их – на всех было написано одно и то же, пусть кое-где и разнился порядок слов. – Я еду туда.

Микаэль, готовящийся произнести еще один обличительный монолог, так и замер, открыв рот.

– Но… но… – с трудом выговорил он, явно не веря, что Бертран говорит всерьез, – ты спятил, Берти! Что ты хочешь делать? Они же заживо тебя сожрут!

– По крайней мере, перед этим я попытаюсь убедить их, что они пилят сук, на котором сидят. И сидит, прошу заметить, вся страна – а тот и без того вот-вот переломится, мы полетим вниз вместе с ними, а они еще помянут нас добрым словом.

Бертран старался говорить спокойно и взвешенно, будто обдумывал решение по крайней мере несколько дней, а то и недель, а не бродило оно в его голове неясными вспышками, от которых он пытался закрываться доводами разума, но в какой-то момент – прямо сейчас, пока смотрел в телевизор, – оказался больше не в силах взывать к мере рацио, к логике, даже к собственному чувству самосохранения. Может быть, он сошел с ума в эту секунду – а может, делал это постепенно уже несколько месяцев, с тех пор, как не сумел отмахнуться от историй Робье, как от сказочных россказней, не имеющих с реальностью ничего общего. Может, они и не имели бы, не решись он подпустить их к себе, открыть между ними дверь того, что составляло его реальность – а теперь она изменилась необратимо, и в ней Бертран был готов совершать то, что прежде сам и высмеял бы как чушь, ерунду, нонсенс.

Невозможность.

– Думаешь, они тебя услышат? – сомнений Микаэля слова Бертрана не умалили. – Не слишком ли оптимистично с твоей стороны? Эта публика не желает слышать никого, кроме себя самих и кого-то вроде Идельфины, кто умеет дуть в их дуду. Их заботит только их собственная шкура, и ничего больше!

– Но мне нужно попытаться, – терпеливо повторил Бертран, – этого требует моя должность.

– Твоя должность не требует, чтобы ты общался с… с… с пустоголовыми болванами, которые считают тебя кем-то вроде исчадия ада, – возразил Микаэль. – О чем с ними говорить? Это может быть небезопасно, в конце концов!

– Спасибо за заботу обо мне, – сказал Бертран, – но все же я поеду.

Наверное, Микаэль про себя костерил его кретином. Бертран из прежней реальности, во всяком случае, именно так бы его и назвал.

***

– Я еду в Кандарн.

Хильди, в отличие от Микаэля, не стала пробовать его переубедить. Она была непривычно тихой даже для себя в последние недели – они с Бертраном не говорили об этом, но он ясно видел, что она тает, как свечка. Сложно было не замечать перемен в ней, того, как осунулось ее лицо, истончилась кожа, взгляд стал как будто немного расфокусированным; иногда, когда они разговаривали, ей приходилось делать над собой усилие, чтобы сосредоточиться. Несколько раз Бертран находил в ванной скомканные окровавленные салфетки – и вновь ничего не говорил, будто это значило нарушить какое-то установленное между ним и Хильди табу. Она, впрочем, не говорила тоже, хотя он предчувствовал, что ей есть, что сказать. Ведь он был виновен в том, что происходит с ней – она могла обвинить его… или не могла?

– Ты делаешь то, что должен, – выговорила она наконец. Он взял ее за руку; они сидели за столом в кухне, и перед ним стояла чашка с чаем, а перед ней – стакан жаропонижающего.

– Это закончится, Хильди. Чем быстрее мы примем реформу, тем быстрее все кончится.

– Да, – она не подняла глаз, смотрела только на то, как Бертран осторожно сжимает ее запястье, боясь оставить след или повредить – словно это имело значение перед тем, как он успел уже навредить ей. – Все должно в конце концов кончиться.

Он не стал спрашивать, что она имеет в виду, потому что предчувствовал, что ответ ему не понравится. Подступаться к ней ближе, пытаться обнять он тоже не стал – все было бесполезно, она бы рассеялась, как мираж, утекла сквозь его пальцы.

– Подожди-ка…

Она вдруг ожила – пусть с ней это случалось все реже, но не позволяло умереть его исступленной надежде: еще не все потеряно. Отпустив ее руку, он смотрел, как она копается в ящиках в гостиной, деловитая и увлеченная, будто вернувшаяся к нему из тех дней, когда они начинали видеться здесь тайком, когда впервые целовались у окна.

– Вот! – Хильди повернулась к нему, протянула что-то небольшое, легко уместившееся на ее ладони; присмотревшись, Бертран понял, что это медальон с крышкой – такие, наверное, носили у сердца дамы и кавалеры в эпоху короля-мальчишки. – Нет, только не открывай! Там внутри… травы, в общем. Откроешь, и все рассыпется.

– Что это? – спросил Бертран, разглядывая медальон со всех сторон – ничем не примечательная безделушка, похоже, даже не антиквариат. – Он… что-то делает?

– Да, – сказала Хильди негромко, но убежденно. – Он отведет беду. Там, в Кандарне… мало ли, что может случиться? Вдруг в тебя будут стрелять?

– Надеюсь, до этого не дойдет, – Бертран отчего-то чувствовал себя преглупо. – И что он сделает? Остановит пулю?

– Нет, – Хильди помотала головой, и он увидел, что в ее глазах стремительно скапливаются слезы, – но если будет хотя бы маленький… крошечный шанс, что пуля пойдет мимо… он поможет вытащить этот шанс.

Остальной свой скептицизм он решил оставить при себе – если в мире существовал он сам, Бертран Одельхард, готовый с глазу на глаз переговорить с рабочими Кандарна, то и медальоны, помогающие уберечься от выстрелов, вполне могли где-то присутствовать.

– Это не мой рецепт, – добавила Хильди смущенно, – но… он работает. Просто поверь: он работает.

– Конечно, Хильди, – он все же обнял ее, так мягко, насколько смог, чувствуя почему-то облегчение: шанс есть. – Я ведь уже говорил, что верю тебе.

***

– Они здесь! Они здесь!

Бертран поднял голову от бумаг, чтобы развернуться и посмотреть в окно – и увидел там то, чего больше всего боялся: огонь и дым, и проклятые фейерверки, и толпу, катящуюся к министерству, готовую, все равно что цунами, разметать все на своем пути.

– Охрана заперла ворота, – пролепетал появившийся черт знает откуда Микаэль, стуча зубами, – но этого не хватит, нас просто сметут… надо звонить в министерство внутренних дел…

– Так позвони, чтоб тебя! – рявкнул на него Бертран, выбегая из кабинета в коридор, а оттуда – к лестнице, ведущей к выходу. Вокруг него носились, как стая испуганных птиц, сотрудники министерства; каждый искал, где бы спрятаться, ведь всем было ясно – для тех, до кого доберутся, пощады не будет, ведь не люди возникли за воротами, напирая на них, пытаясь прорваться во двор, а сам хаос – жадный, всепоглощающий, готовый все уничтожить, пожрать и перемолоть. Бертран наверняка был бы его первой целью, самым лакомым кусочком – он, всю свою жизнь стремившийся привести мир в порядок, – но для самого Бертрана это не оказалось поводом для испуга. Он вбежал во двор, где выстроилась уже охрана, взводя автоматные затворы, готовясь открыть огонь – но Бертран заорал им не своим голосом, и крик его разнесся поверх заполонившего двор шума:

– Нет! Стойте! Не смейте стрелять!

Хильди была в первых рядах – там, за воротами, и она прижималась всем телом к кованым прутьям, а сзади напирала гигантская, бесконечная человеческая масса. Что стоило этой массе раздавить одно-единственное, хрупкое существо? Бертран побежал вперед, не думая, что сам окажется на пути пули, если кто-то все же решит сделать выстрел; Хильди была совсем рядом, он видел, как искажается его лицо, как она задыхается, открывает рот, пытаясь урвать себе немного воздуха, как шепчет ему глухо и обессиленно:

– Берти… сделай что-нибудь…

Она держалась за прутья так, будто это могло ей чем-то помочь, и Бертран положил ладони поверх ее, крепко сжал – потому что больше ничего сделать он не мог.

“Впустить ее? Но как? Если даже приоткрыть ворота, сметут нас обоих. Сметут вообще все, что есть”.

– Бертран… – проговорила Хильди вовсе не умоляюще, а несмело, будто не зная, имеет ли право говорить что-нибудь – совсем так же, как бормотала она когда-то “Спасибо” после их первого секса. – Бертран, я…

– На поражение! – крикнул кто-то то ли спереди, то ли сзади, и Бертран зажмурился, пытаясь смириться с тем, что это конец. Он остался в коконе из темноты, но это не спасало его от звуков; шум голосов, взрывов, выстрелов нарастал, сливаясь в единый вопль, непрекращающийся и монотонный, но вместе с тем Бертран продолжал слышать последние вздохи Хильди, которая продолжала тянуться к нему так же, как он тянулся к ней – а потом проснулся в своей постели, все еще ощущая кожей на руках тепло ее пальцев.

========== Глава 19. Мертвое мертвым ==========

“Новости Бакардии”

16.08.2017

13:45 Идельфина Мейрхельд обещает “идти до конца”

14:13 Леопольд фон Фирехтин: Наше будущее под угрозой

17:56 Новые беспорядки в Буххорне: полиция применяет слезоточивый газ на площади святой Иоланды

18:35 МОЛНИЯ: В Кандарне совершено нападение на Бертрана Одельхарда

<…>Министр труда изъявил желание лично встретиться и переговорить не только с администрацией, но и с рабочими Кандарнского завода, однако его заявление не возымело эффекта, которого он, должно быть, ожидал. Он не успел произнести даже нескольких слов: появившаяся из толпы женщина облила политика мазутом.

[видео]

Охране министра удалось задержать нападавшую и передать ее в руки полиции. Ей оказалась 39-летняя Ирена Вильдерштейн, активистка “Союза за солидарность рабочих Кандарна”. Мотив своего поступка она объяснила тем, что ее муж Герберт, проработавший в бухгалтерии завода около двадцати лет, лишился своего места после волны сокращений в марте-апреле этого года. По ее словам, семья осталась без средств к существованию, так как размер пособия по безработице (сокращенный зимой 2015 согласно “закону Бергманна”) не позволяет сводить концы с концами. Сейчас Вильдерштейн грозит от трех до пяти суток ареста и до пяти тысяч флоринов штрафа; пресс-служба министерства труда не стала комментировать инцидент, сам Одельхард в ответ на вопрос корреспондента произнес только одну фразу: “По крайней мере, это была не пуля” <…>

***

– Хильди, мы закрываемся.

Хильди подняла остановившийся взгляд от стоявших перед ней чайника и полупустой чашки и посмотрела на Лизу, которая выложила перед ней счет.

– Хреново выглядишь, – добавила та с беспокойством. – Это все из-за “Цетрина”?

– Ну, немного, – ответила Хильди уклончиво и, наугад вытащив из кошелька мятую купюру, бросила ее на стол.

– Ого! Сотня! – Лиза коротко присвистнула, взяла деньги в руки, расправила, чтобы посмотреть на свет. – А поменьше ничего нет? Не уверена, что найду сдачу…

– Нет, извини, – ответила Хильди, порывшись в кошельке, – куда-то дела всю мелочь.

– Ну ладно, – пожала плечами Лиза и, забрав счет, удалилась. Хильди вернулась на несколько секунд к своему прежнему положению – опустила голову, подперев ладонями виски, и смотрела на то, как плавает в остывшей чашке полукруглая лимонная долька, – как вдруг по залу разнесся, заставив ее вздрогнуть и встрепенуться, металлический звон, стук молотка и ожесточенная ругань. Это была Элье, уже пару часов торчавшая в углу в обществе древнего телевизора, в чьих внутренностях она увлеченно копалась с помощью плоскогубцев и отвертки; теперь, вернув на место и как следует завинтив пластиковый, сделанный “под дерево” корпус, она изо всех сил пыталась привести аппарат в чувство.

– Ну давай же! Сволочь! – азартно воскликнула она, выкручивая колок. – Включишься ты или нет!

– Я же говорила, Элье, он не будет работать! – крикнула ей Лиза, спрятавшаяся за стойкой и перебиравшая там скудное содержимое кассы. – Тебе продали обычный хлам.

– Тот парень сказал, что он заработает, если заменить транзисторы! – возразила Элье, выпрямляясь и утирая лоб тыльной стороной запястья. – Я заменила, так какого черта?

– Просто признайся, он кинул тебя на полсотни.

– Нет! – рявкнула Элье и, приходя в исступление, как следует врезала по телевизору кулаком. Неизвестно, надеялась ли она, что это поможет, но это помогло: экран замерцал – сначала слабо, но потом все сильнее, – на нем проявились контуры изображения, а затем из колонок раздался звук. Передавали повтор вечернего выпуска новостей; пока еще неясно, но на экране можно было различить силуэт ведущей и ползущую внизу строку, которая гласила: “Реформа Одельхарда: визит министра в Кандарн привел к обострению ситуации”.

– Подожди! – сказала Хильди, заметив, что Элье тянется к ручке переключения каналов. – Подожди секунду! Оставь!

Оставив чай и не обратив внимания на то, что Элье смотрит на нее с нарастающим недоумением, она поднялась из-за стола, приблизилась к телевизору, чтобы разглядеть получше то, что показывали на экране. Показывали там то, что почти каждый житель Бакардии уже успел увидеть за вечер не по одному разу: Бертрана, сделавшего шаг навстречу толпе, ждущей его у заводских ворот, а затем – женщину с чьей-то каской в руках, доверху наполненной черным, густым, вязким; секундное замешательство привело к тому, что Бертран оказался в этой субстанции с головы до ног. Затем все смешалось – Бертран, инстинктивно и запоздало закрывая лицо, отступил назад, чтобы оказаться в сомкнувшемся кольце охраны, кто-то схватил женщину и повалил ее на землю, кто-то за кадром крикнул: “Так ему!” и видео прервалось.

– Ты чего это? – осторожно спросила Элье, увидев, что Хильди с трудом старается не пошатнуться, кусает губы, чтобы не было видно, как те дрожат. – Интересуешься политикой? С каких пор?

Ведущую, вновь появившуюся на экране, Хильди не стала слушать – отвернулась и проговорила опустошенно, едва глядя на Элье:

– Нет, нет. Просто… мне показалось, что там показывают одного человека, которого я знаю.

Пряча показавшиеся на глазах слезы, она сделала шаг, чтобы уйти, и в этот момент перед ней возникла Лиза.

– А вот я его знаю, – сказала она звеняще, резко впихивая сдачу Хильди в ладонь – несколько монет выскользнули на пол, укатились под соседние столы, но никто и не подумал даже посмотреть в их сторону. – Все думала, когда видела фотки, кого этот урод мне напоминает.

– Лиза… – начала Хильди умоляюще, но та не дала ей договорить.

– Тот чувак в крутом пальто. Ты с ним сюда приходила!

– Лиза…

– Ты говорила, это твой преподаватель, – Лиза силилась говорить безжалостно, обличающе, но голос изменил ей, дрогнул и сорвался, и стало понятно, что и она в шаге от того, чтобы заплакать. – Что вы с ним говорили про твое возвращение в универ.

Прервавшись, она всхлипнула, глухо и некрасиво. Хильди не издавала ни звука, не двигалась, даже не моргала, и глаза ее – единственное, что еще жило на ее изможденном лице, – казались от затопившей их горечи такими же бездонно-черными, как и мазут в каске, которую опрокинули на Одельхарда.

– Хильди, – еле выговорила Элье, разделившая общее потрясение, – ты что наделала?

Хильди бросилась бежать – оттолкнув Лизу плечом, выскочила за дверь. Никто не бросился за ней; оказавшись в переулке, безмолвном и безлюдном, будто замороженном, как и весь центр Буххорна после случившегося побоища, Хильди отчего-то поспешила не к дому, а в прямо противоположную сторону – к собору, на стенах которого выключили вечернее освещение и от того он казался подпирающим небо зловещим темным пятном; к памятнику королеве Флоре, как всегда – величественному и равнодушному; к площади, пустынной, перекрытой со всех сторон ограждениями и растяжками, возле которых, правда, в столь поздний час никого уже не было – битва кончилась, опасность миновала, толпа растеклась прочь, а за ней исчезли и патрули. Никто не мешал Хильди, когда она, нырнув под одну из алых лент, натянутых между фонарными столбами, сделала несколько шагов вперед, по захолодевшей мостовой, где валялись еще неубранными, растоптанными остатки петард, обрывки транспарантов и даже чьей-то одежды. Меж камнями собрались засохшие лужицы чего-то темного, еле различимого в ночи; с трудом осознавая, что видит, но желая все же убедиться в своей догадке, Хильди наклонилась и оцепенело дотрнулась до мостовой кончиками пальцев.

На коже от соприкосновения с лужицей остался слабый бордовый след. Лицо Хильди исказилось, будто она еле сдерживалась, чтобы ее не стошнило.

– Это должно закончиться.

Слова сорвались с ее губ и тут же растаяли, стерлись из действительности, будто и не произносились вовсе – царящая на площади тишина поглотила их, как жадная голодная пасть. Не желая оказаться ее следующей жертвой, Хильди шумно выдохнула, потянулась достать телефон из кармана, и тут за спиной у нее послышался звучный, решительный мужской голос.

– Хильдегарда Вильдерштейн?

К Хильди приближались двое в костюмах, напомнившие ей сотрудников из службы Робье; предчувствуя, что подобная встреча посреди ночи не может вести ни к чему хорошему, Хильди попятилась, прикидывая, куда лучше будет бежать, и тогда один из мужчин вновь обратился к ней:

– Вам не причинят вреда. Но вам нужно поехать с нами. С вами хотят поговорить.

– Кто? – спросила Хильди нарочито громко, чтобы хоть саму себя убедить в том, что она не боится, а руки и ноги у нее дрожат только от того, что ночь выдалась непривычно прохладной для середины августа. Мужчины остались неколебимы.

– Вы узнаете все, когда прибудете на место.

Быстро оценив расстояние до переулков, Хильди рванулась было в ту сторону, но тут перед ней, как из-под земли, вырос еще один – тоже высокий, в точно таком же костюме, но от спутников своих отличающийся тем, что в руке его скупо посверкивал пистолет.

– Пожалуйста, Хильдегарда, не делайте глупостей. Идемте, машина ждет.

Хильди крепко зажмурилась, резко открыла глаза – это всегда помогало ей проснуться, вытащить себя из затянувшегося, сковывающего душу кошмара. Ничего не изменилось: ни погруженная в мертвую тишину площадь святой Иоланды, ни окружившие Хильди трое, ни пистолетное дуло, нацеленное ей в грудь.

“Может, он не заряжен”, – подумала она в последней мимолетной надежде. Но возможности проверить это ей уже не оставили: подошли сбоку и цепко, непреклонно взяли за локти.

– Ведите, – приказал третий, убирая пистолет в кобуру, и Хильди пошла, еле волоча ноги, рядом со своими пленителями, ведь ничего другого ей не осталось.

***

Ресторан “Северная звезда” выглядел таким же обезлюдевшим, как и весь город. За высокими, от пола до потолка окнами не было видно света, тяжелые двери были как будто крепко заперты – но только на первый взгляд, потому что кто-то изнутри тут же открыл их, стоило Хильди оказаться у порога.

– Осторожно, ступенька, – сказал третий, который шел чуть сзади. Хильди не могла не отметить его заботу: это позволило ей робко подумать о том, что ей все же удастся выбраться из этой переделки живой. – В шестой.

Ресторан действительно был пуст; Хильди провели в полутьме между столами, с которых были убраны приборы и скатерти, куда-то вглубь зала, в коридор с несколькими дверьми, отходившими в противоположные стороны – перед Хильди открыли ту, на которой виднелся номер 6.

– Проходите.

Те, кто все это время держал Хильди под обе руки, испарились в одну секунду, стоило Хильди зайти внутрь. Она очутилась в небольшом кабинете – довольно уютном, обставленном, как и весь ресторан, в стиле позднего барокко, – в центре которого стоял стол, куда кто-то водрузил лампу с плетеным абажуром, направив ее свет так, чтобы он лился на расставленные приборы и блюда, на руки человека, который ждал Хильди, коротая время за бокалом вина и жареным антрекотом, но только не на его лицо – оно оставалось во тьме, и Хильди чуть не рассмеялась, хотя ситуация куда как мало этому способствовала.

– Это что, какой-то шпионский фильм?

– Почти что, – ответил незнакомец, заговорщицки понижая голос – вслушавшись в него, Хильди поняла, что он ей не знаком. – Прошу, присаживайтесь. Надеюсь, ребята вели себя с вами достаточно корректно.

– Ну, вообще, – страх почему-то не связывал по рукам и ногам, не заставлял отняться язык, а действовал опьяняюще, пробуждал в Хильди неожиданную наглость – плюхнувшись на предложенный стул, она схватила бутылку, из которой пил ее собеседник, нашла на столе пустой бокал, наполнила его, не стесняясь, – они меня подстрелить хотели.

– Нет, нет! – усмехнулся незнакомец, никак не протестуя против того, как Хильди его ограбила. – Кто и на кой черт стал бы в вас стрелять? Это был всего лишь способ сэкономить время, которое в ином случае оказалось бы потраченным на глупые препирательства.

Хильди глотнула из бокала. Вино показалось ей гадостью – терпкое, все равно что перебродивший компот, то ли дело ледяная рецина, – но она проглотила его из отчаянного упрямого противоречия.

– Что вам от меня нужно?

Вопрос “Кто вы?” она, заметив, как старательно ее собеседник прячет лицо, решила не задавать как заведомо бесполезный. Незнакомец не торопился отвечать – вытащил из пиджачного кармана телефон, потратил несколько секунд на то, чтобы открыть в нем какие-то файлы.

– Так, где же это… точно! “У пациентки наблюдаются явные проявления параноидального бреда, в частности, уверенность в том, что с ней потусторонним образом связываются король Фердинанд VI и его близкий друг и фаворит маркиз Франц Джеральдин. По словам пациентки, она обязана донести до человечества правду об их отношениях и истинной роли в истории Бакардии”. У вас интересная жизнь, Хильдегарда. Можно написать роман. Такие сюжеты сейчас в моде.

– Не думаю, – коротко ответила Хильди и сделала еще глоток, надеясь, что вино немного притушит жгущий сердце стыд. Незнакомец не стал спорить – его больше увлекало то, что он листал на экране.

– Вам виднее. А вот следующий документ, тоже очень интересный. Подписан, я вижу, вами минувшей зимой. В нем сказано, что вы поступаете на работу в службу охраны министерства труда. Сумма оклада – семь тысяч флоринов в месяц. Служебная квартира на бульваре Звезды – отличный район, многие только мечтают там жить. Вижу, у вас есть даже право пользоваться служебной машиной…

– Я не вожу, – зачем-то брякнула Хильди; все вокруг нее кружилось и покачивалось, и одной рукой она вцепилась в бокал, а другой – в край стола.

– И все же, – она по-прежнему не могла разглядеть лицо своего собеседника, но решила по его голосу, что он ей подмигивает, – можно только позавидовать вашему карьерному росту. Из психиатрической больницы – на такую солидную должность. Я решил бы, что все дело в вашем знакомстве с господином Одельхардом, но вот незадача – впервые встретились с ним вы уже после того, как начали числиться в службе охраны. Я прав?

Хильди ничего ему не ответила, только прикусила изнутри щеку. Боль немного привела ее в чувство, как и ощущение соленой крови на языке; тут же на ум ей пришло воспоминание о том темном, что запеклось на мостовой на площади, и Хильди почувствовала, как ее снова начинает тошнить.

– Кто вы, Хильдегарда? – спросил незнакомец прямо и нетерпеливо, отодвигая от себя телефон. – Я за этим и попросил вас прийти сюда – я думаю, что вы можете рассказать много того, чего не знают другие.

Крови во рту скопилось слишком много, и Хильди с усилием сглотнула ее.

– Возможно.

Незнакомец немного помедлил. Должно быть, ее молчаливость оказалась для него неприятным сюрпризом.

– Позвольте мне быть с вами откровенным. Вы позволите?

Он спросил с такой заинтересованностью, будто ее ответ искренне его волновал; чувствуя на себе его взгляд, но не видя его и от того теряясь, Хильди несмело кивнула.

– Бертран Одельхард – политический труп, – сказал он безапелляционно, и Хильди почувствовала, как внутри у нее что-то щемяще сжимается, чтобы тут же оказаться затянутым в какой-то беспорядочный водоворот. – Не буду посвящать вас в подробности, но могу сказать, что дни его блестящей министерской карьеры сочтены. Рассчитывать на него вы больше не сможете. Но если правильно поведете себя сейчас, то сможете позаботиться о собственном будущем.

– Какое будущее вы имеете в виду? – спросила Хильди тихо.

– То, о котором вы так долго мечтали, – ответил незнакомец, вопреки ее ожиданию, не раздраженно, а почти ласково. – Я ведь не собираюсь, как вы, может быть, уже вообразили, подвергать вас каким-то жутким пыткам или пичкать сывороткой правды. Я просто кое-что предложу вам взамен.

Еще одну вещь он извлек из внутреннего кармана – обычный пластиковый файл, в который вложен был истрепавшийся, пожелтевший лист бумаги; широким жестом незнакомец протянул файл Хильди, и она взяла его в руки, словно во сне.

– Осторожнее, Хильдегарда. Вещь все-таки уникальная. Единственная в своем роде. Но не мне вас учить, как обращаться с историческими реликвиями, верно?

Письмо. Это было письмо – и у Хильди помутилось в голове, когда она поняла, что почерк ей знаком.

“My dearest love,

я рад сообщить тебе, что работа, несмотря на холод, продвигается споро – куда быстрее, чем мы предполагали. Я думаю, что нам удастся проложить мост до того, как придет зима и река покроется льдом, и тогда строительство будет завершено уже к лету. Бакардия – первая страна на континенте, связавшая свои города железной дорогой! Мог ли кто-то представить подобное еще пять или десять лет назад? Мог ли представить ты?

Вместе с этим письмом курьер передаст тебе бумаги из министерства иностранных дел, что я получил в понедельник. Я снабдил их своими пометками и хочу, чтобы ты ознакомился с ними перед тем, как вернуть обратно в руки фон Блумена. Я доволен его работой, однако считаю, что ему не хватает твердости во французском вопросе – ни при каких обстоятельствах Бакардия не станет явно или тайно поддерживать претензии на престол сына герцогини Беррийской.

Надеюсь, что буду в Буххорне на исходе следующей недели. Появление курьера с письмом от тебя – одна из главных моих радостей здесь, в Линдау, но я считаю с нетерпением минуты до того, как смогу вновь увидеть тебя, прижать к своему сердцу, оказаться в твоих объятиях. Нет худшего мучения, чем вынужденная разлука с тем, кого любишь больше жизни своей, но ты можешь не беспокоиться за меня – как подобает монаршей особе, я выдержу испытание с честью.

Вечно твой, душой и телом,

Ф.”

– Похоже, это было последнее письмо, которое получил Франц от Его Величества, – Хильди казалось, что стены кабинета рухнули, и она оказалась посреди безграничного пространства, наполненного темнотой и этим голосом, что разносился куда-то вдаль над ее головой, проникал в ее сознание и сминал, крушил, безжалостно отравлял его. – Наверное, поэтому он не сжег его, как все прочие. Память о прошлом – страшная вещь, верно? Какой бы призрачной она ни была, мы на многое готовы пойти, только бы не отпустить ее.

– Но откуда… откуда…

– Джоанна Ливенстон – кажется, вы знаете ее? Дела у ее мужа последнее время идут неважно – этот кризис добрался и до него. Она решила распродать часть семейного архива. Узнав про это письмо, я решил, что оно будет вам интересно. Но если вы уйдете отсюда с ним – можете сказать, что просто нашли его на улице. Какая разница? Любая экспертиза подтвердит его подлинность.

Хильди ничего не отвечала – перечитывала и перечитывала строчки, которые понемногу мутнели, расплывались перед ее глазами, и слушала, как повторяет их за ней другой голос, хорошо ей знакомый, звонкий, с чуть заметной ноткой печали.

– Хильдегарда, – ее собеседник с усмешкой постучал пальцами по столу, привлекая ее внимание, и Хильди уставилась на него, с трудом фокусируя взгляд, вспоминая, что существует действительность, и в этой действительности, помимо нее, присутствует еще кто-то, – просто расскажите мне что-нибудь, что может представлять интерес, и эта бумага ваша. Что вас связало с Бертраном Одельхардом? Насколько вы были близки? Может, он доверял вам какие-то неприятные тайны? Вы исполняли его поручения? А может быть, – тут незнакомец таинственно понизил голос, будто приглашая Хильди поучаствовать в каком-то сверхсекретном мероприятии, – он к чему-то принуждал вас против вашей воли? Такое тоже бывает сплошь и рядом, согласитесь…

Хильди посмотрела, как он снова берет телефон, запускает режим диктофона, нажимает “запись”. Установившаяся густая тишина заложила ей уши – а может, дело было в пронзительном, заглушающим все вое ветра, что унес когда-то жизнь Ферди и готовился унести ее собственную.

– Мне нечего вам рассказать, – сказала Хильди, выпуская письмо из рук.

Незнакомец – она чувствовала, – окаменел.

– Вы уверены?

– Уверена, – сказала она удивительно легко, не задумываясь (или просто себе этого не позволяя). – Спасибо за приглашение. Я пойду, если вы не против.

Он не был против, но и не стал прощаться – наверное, все еще переваривал то, что услышал. Люди в костюмах, дежурившие в зале, распахнули перед Хильди двери, и она оказалась на улице – на набережной озера Боден, перед лицом притихшего после бури города, затаившегося, зализывающего нанесенную ему рану. Все еще опасаясь, что ее будут преследовать, Хильди пошла прочь от “Северной звезды” быстрым шагом, а затем и побежала стремглав, закрывая руками голову, будто пытаясь от чего-то защититься, и на бегу же рыдая – до того, что в груди начало жечь, будто в легкие кто-то напихал раскаленных углей. Только тогда Хильди разрешила себе остановиться – и это было ошибкой, потому что ноги тут же отказались держать ее.

– Берти, – пробормотала она, надеясь, что это поможет ей остаться на плаву действительности, и схватилась за стену ближайшего дома в попытке подняться, но бесполезно – удушливый ком в груди разорвался, переродившись в приступ кашля, что душил еще сильней и мучительней, и Хильди, поднеся ко рту ладонь, увидела, как оседают на ней мелкие комки крови.