Текст книги "Горе победителям (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– И вы умеете вызывать эмоции тем, что пишете, этого у вас не отнять, – продолжил Бертран, – своей статьей о “Соловье” вы подняли настоящую бурю.

Вот теперь она улыбалась, недобро и торжествующе.

– Это еще не буря, господин министр. Буря будет позже.

Бертран не стал делать вид, что ее предостережение его впечатлило.

– Я вижу, у вас амбициозные планы. Это вовсе не плохо. Могу я узнать, что стало источником вашего вдохновения? Помимо пламенных речей нашей общей знакомой госпожи Мейрхельд, разумеется.

Девчонка не дрогнула, но Бертран заметил, как начинает краснеть ее шея, как румянец ползет на щеки.

– Вы использовали конфиденциальную информацию, госпожа Арнульфинг, – дружелюбно напомнил он, жалея о том, что не догадался раньше закрыть окно – проклятая пыльца носилась в воздухе с раннего утра, и у Бертрана, несмотря на принятую утром таблетку, воспалились и слезились глаза. – Я бы очень, очень хотел узнать, откуда вы ее взяли.

– Мои источники также конфиденциальны, господин министр, – сказала она, пытаясь изобразить плотоядную улыбку Идельфины – на деле получился оскал впервые вышедшего на прогулку щенка. Что же, кружить вокруг да около в случае этой девицы явно было бессмысленно. Каждое лишнее слово, сказанное Бертраном, только укрепляло ее в мысли, что она имеет какое-то значение в ситуации, где ее не более чем использовали в качестве сливного стока.

– Давайте без предисловий, – проговорил Бертран, которого начало одолевать гнетущее, муторное раздражение от этого разговора – как всегда, когда приходилось иметь дело с людьми, диалог с которыми был не более продуктивен, чем диалог с гусеницей. – Вы назовете мне нужную вам сумму, а потом назовете мне имя. Я, к сожалению, не располагаю сегодня достаточным количеством времени для долгих бесед.

Она чуть склонила голову набок, обдумывая услышанное. Бертран осведомился почти кротко:

– Предложить вам калькулятор?

Что-то в лице Алексии изменилось. Теперь она смотрела на Бертрана так, будто гусеницей был он сам, а она – натуралистом, наблюдающим за ним через лупу.

– Каково вам живется в мире, господин министр? В мире, где у вас есть все, а если чего-то не хватает – вы сразу можете это купить?

“О, боже, – подумал Бертран, – Идельфина отлично с ней поработала”.

– Я живу в мире, в котором люди заключают взаимовыгодные сделки, ориентируясь на свои желания и потребности, – терпеливо произнес он тоном человека, ухаживающего за больным. – Каждый из нас желает чего-то, что не может получить просто так, госпожа Арнульфинг. Чего хотите вы?

– Справедливости.

Последнее слово она произнесла, будто то было заклинание, долженствующее изгнать беса; роль нечисти в ее воображении отводилась безусловно Бертрану. Он, правда, не торопился падать на пол и корчиться в муках – но это не отменяло и того, что с каждой секундой он все отчетливее понимал, с кем имеет дело.

– Справедливости? – насмешливо повторил он, наклоняясь к Алексии, складывая перед собой руки. – И вы думаете, что госпожа Мейрхельд поможет вам ее обрести? Помилуйте, вы хотя бы знаете о ней что-нибудь помимо того, что она сама о себе говорит? Вы знаете, что еще недавно она состояла в нашей партии и поддерживала наши инициативы? Я тогда успел неплохо ее узнать, пусть мы и мало пересекались – у нее уже тогда была репутация особы с невыносимым характером и непомерной жаждой власти, которую она совершенно не готова была с кем-то делить. Создать альянс, сесть за стол переговоров, найти компромисс? Это не про нее. Она желает все и сразу – и только себе одной.

– Она просто увидела ваше истинное лицо, – выплюнула Алексия. Голос ее звенел, глаза были широко распахнуты, и в них отражалось, как видел Бертран, пляшущее жадное пламя – она была бы по-детски очаровательна в своем праведном гневе, если бы не несла бесконечно наивную и бесконечно опасную чушь. – Она увидела, что вы готовы сделать с Бакардией ради своего обогащения.

– Нет, – ответил Бертран, еле сдерживаясь, чтобы не закатить глаза. – Она просто перессорилась со всеми и вышла из партии с крошечной кучкой своих сторонников. Знаете, что стало для нее последней каплей? Наши праймериз 2010 года. Она знала, что проиграет их, но думала, что у нее будет десять или пятнадцать процентов голосов… это позволило бы ей бороться за следующие президентские выборы. И сколько она получила в итоге? Четыре.

Он помолчал недолго, думая, что у Алексии найдется что сказать ему в ответ – но она молчала, тяжело дыша, комкая в кулаке ремешки своего рюкзака. Вся она, весь ее облик понемногу наливался ненавистью – будто треснула плотина, переломилась некая последняя грань.

– Идельфина Мейрхельд – плоть от плоти системы, с которой она так самоотверженно борется, – холодно заключил Бертран. – Все, что ей движет – желание вновь обрести власть, от которой, как она считает, ее несправедливо отодвинули. Для нее не существует другой справедливости, госпожа Арнульфинг. Для того, чтобы получить свое, она пойдет на что угодно, даст любые обещания, если это позволит ей собрать вокруг себя достаточно людей, которых можно использовать.

– Она так и говорила, – произнесла Алексия придушенно, срываясь на невнятное шипение, – говорила, что вы так скажете.

Бертран пожал плечами:

– Конечно. Потому что мы оба – и я, и она, – знаем, что это правда.

Алексия поднялась со стула, едва его не уронив.

– Ваш мир, который вы называете “новым”, гниет от самого основания, – заявила она, с явным трудом вдыхая и выдыхая – от этого ей приходилось делать паузы между словами, но Бертран не перебивал ее. – Когда настанет момент, вы не успеете ничего сделать. От него ничего не останется. И от вас тоже. И я, мы все, с кем вы сейчас чувствуете себя вправе обращаться, как с мусором – мы сделаем все, чтобы этот момент пришел как можно скорее.

– Найдите себе постоянную и хорошо оплачиваемую работу, госпожа Арнульфинг, – посоветовал ей Бертран, демонстративно раскрывая ноутбук в знак того, что больше он не намерен терпеть ее общество. – И прекращайте верить в чужие лживые сказки.

Она метнулась к двери, как ужаленная, но вдруг остановилась, снова повернулась к Бертрану. Минутный порыв ярости, мешавший ей говорить, оставил ее – напоминанием о нем были только красные пятна, так и не сошедшие с ее лица.

– Вы, я вижу, не можете представить, что для кого-то не имеют значения деньги. Вот что я вам скажу: вы могли вручить мне миллионы флоринов, но я все равно не выдала бы вам имя своего источника. Потому что я сама его не знаю. Он прислал анонимное письмо.

“Предсказуемо, – подумал Бертран. – Но разумно, черт его подери”.

– Вижу, оно попало по лучшему адресу, – проговорил он со своей отточенной безликой вежливостью. Никакого интереса к девчонке на пороге у него больше быть не могло – и когда она хлопнула дверью кабинета, Бертран не ощутил ничего, кроме облегчения, как если бы ему удалось прогнать на улицу крупное, громко жужжащее, назойливо кружащее прямо перед его носом насекомое. Тем обиднее было, что разговор с Алексией ничего не принес – только знание того, что противник Бертрана, кто бы он ни был, не совсем круглый идиот, а об этом Бертран мог бы догадаться и сам.

какой твой любимый цвет?

Бертран несколько секунд смотрел на сообщение, не набирая ответ, пытаясь проглотить собравшуюся в груди горечь.

“Хильди, Хильди. Последний остов спокойствия в этом мире, который вот-вот необратимо сойдет с ума”.

Темно-синий.

а второй любимый цвет?)

Наверное, белый.

К чему этот вопрос?

увидишь)))

Бертран вспомнил о кипе утренних газет и журналов, так и оставшихся лежать в приемной. Каждый свой день он привык начинать с беглого знакомства с последними новостями и публикациями – и уже второй день то ли из страха, то ли из малодушия отказывался делать это.

Береги себя, Хильди.

“Что станется с миром, если тебя не будет?”.

я всегда <3

***

Катарина ждала его в “Золотом фазане” – за их обычным столиком, с удовольствием уничтожающая стейк.

– И все-таки мясо здесь готовят лучше всего в городе, – воодушевленно сказала она, пока Бертран садился, отказывался от меню, просил свой “обычный” черный кофе без сахара. – За рыбой, думаю, лучше ходить в “Северную звезду”… ты в порядке, Берти? Ты что, бежал сюда пешком?

Бертран чуть помедлил, пока официант отойдет на достаточное расстояние, потом посмотрел Катарине в глаза и выпалил, пока она не успела сказать что-нибудь, что вновь заставило бы его усомниться:

– Я хочу получить развод.

Катарина замерла с вилкой в руке, не успев донести до рта истекающий соком кусок – с него сорвались, осели красными пятнами на тарелке, две или три капли. Бертран сидел неподвижно, принуждая себя хранить спокойствие. Нельзя было позволить Като даже думать, что он может дать слабину.

Она справилась со своим ошеломлением за несколько секунд. Все-таки отправила кусок в рот. И спросила, прожевав:

– С чего вдруг?

– Вдруг? – переспросил Бертран.

Повисшая тишина напоминала космическую – ту, где физически не сможет распространиться ни один звук. Катарина отпила вина из бокала, слизнула оставшиеся на губах тонкие бордовые полосы.

– Ну да, – согласилась она, снова принимаясь резать лежащий перед ней кусок мяса. – Вдруг. Я имею в виду, мы уже столько лет провели порознь, Берти, но ты говоришь о разводе именно сейчас?

– Да, – хладнокровно подтвердил он, – именно сейчас.

Она пилила мясо еще пару секунд с таким ожесточением, будто стремилась расколоть тарелку, а потом вдруг резко спросила, бросив и вилку, и нож:

– Ты что, хочешь снова жениться? Только не говори, пожалуйста, что на той девочке. Не расстраивай меня.

– Я очень удивлен, – выговорил Бертран, у которого в горле что-то холодно скребнуло от этих слов, – что мои личные дела каким-то образом могут расстроить тебя, Като.

Она как будто не верила в то, что он ей говорит.

– Неужели это она? Берти! Скажи мне, что ты о ней знаешь?

– Като, – произнес Бертран, чувствуя, что переполняющая его злость вот-вот разорвет его надвое, – ты ошибаешься, если думаешь, что я собираюсь обсуждать это с тобой. Мы с тобой – чужие друг другу люди, и я не…

– Хорошо, – она тоже заговорила зло, причем, как он почему-то сразу решил, даже не из-за ревности или чувства собственничества – просто от тяжелого, глубокого разочарования, будто Бертран единомоментно пал в ее глазах на самое дно. – Я спрошу конкретнее. Ты знаешь, где она провела две недели в конце октября прошлого года, Берти?

Бертран набрал уже в легкие как можно больше воздуха – а понадобился тот ему для одного-единственного сдавленного:

– Что?

Като смотрела на него еще несколько секунд – и он с изумлением увидел, что ее разбирает смех.

– Ты и правда не знаешь? Недальновидно с твоей стороны. Подожди минутку, я тебе кое-что пришлю…

Он наблюдал, как она берет со стола телефон, что-то набирает – и на почту ему сваливается письмо, пустое, содержащее только два файла.

– Что это?

– История болезни и врачебное заключение при выписке, – сказала Като снисходительно, с невесомой тенью сочувствия; теперь она будто и не собиралась наброситься на него и как минимум отвесить пощечину. – Из нашей, буххорнской больницы святой Иоланды.

– Больница святой Иоланды? – Бертран открыл первый файл, но прочитать почему-то не смог – увидел имя “Хильдегарда Вильдерштейн” и тут же закрыл, почти отбросил телефон от себя, точно тот сочился смертельным ядом. – Это же…

– Все верно, Берти. Психиатрическая лечебница.

Бертрану принесли кофе, и он онемело отпил из чашки. Катарина же тем временем продолжала, не отрывая взгляда от экрана.

– Поступила в невменяемом состоянии, очевидно – после тяжелого нервного срыва, со следами порезов на руках, оставленных, судя по всему, ей самой. Утверждала, что видит мертвых людей и слышит их голоса.

– Что с ней сделали?

Като, казалось, очень хотелось покрутить у виска пальцем, но она удержалась в последний момент.

– То, что обычно делают в больнице, Берти. Попытались поставить на ноги. Диагноз: шизоаффективное расстройство, отягощенное тяжелой депрессией, это если отбросить все их термины, я в них мало что понимаю… почитай на досуге, Берти. Я думаю, тебе стоит знать.

Бертран сделал еще глоток. Кофе обжег ему язык. Он этого не почувствовал – Катарина, подвинувшись ближе к нему, мгновенно, скользяще коснулась его руки.

– Ты убьешь ее этим, Берти. Ты пробовал когда-нибудь посмотреть со стороны на ту жизнь, что ведешь ты и твои коллеги? Ваши собрания, мероприятия, интриги, кулуарные переговоры, и в ней нужно постоянно держать себя в руках, постоянно хранить лицо… надеть на себя маску и носить, не снимая, пока она в тебя не врастет и ты не забудешь начисто, что когда-то было под ней. Она ужасна, ваша жизнь, я скажу тебе честно, и не каждый выдерживает ее. Я бы, например, не выдержала быть женой политика – еще и поэтому никогда не думала к тебе вернуться. А эта девочка, Хильдегарда? Берти, она – больной человек. А ты хочешь отправить ее в мясорубку.

Бертран убрал со стола руку, чтобы Като больше его не трогала. Впрочем, она и не стремилась: отстранилась, глотнула еще вина, заговорила деловито и равнодушно:

– Хочешь развод – мой адвокат свяжется с твоим на этой неделе. Но я бы на твоем месте подождала хотя бы, пока умрет отец. Ему это точно не понравится. Врачи сказали, ему недолго осталось, но даже в своем нынешнем состоянии он тебя уничтожит.

Она произнесла это так, будто ничто в сказанном не могло ее тронуть, но Бертран заметил, как напряженно поджались уголки ее рта, как залегли рядом с ними на коже глубокие складки.

– Сочувствую, – бормотнул он, потому что должен был сказать что-то подобное.

– Не стоит, Берти, – отмахнулась она, отворачивая лицо. – Он прожил долгую жизнь. И многое оставит после себя. Не каждому такое дано.

Телефон Бертрана все еще лежал на столе, и блики вечернего солнца отражались в его погасшем экране. Бертран поднял его и, не включая, положил обратно в карман.

– Ты права, Като, – сказал он лишенным интонации голосом, – не каждому.

========== Пропущенная сцена 5. Гость ==========

2005

От Хильди требовалось не так уж много – но родители, кажется, не верили, что она способна и на такую малость, как просто вручить высокому гостю цветы, поэтому повторили раза три или четыре, пока у нее не начала кружиться голова:

– Ты просто подойдешь к нему, улыбнешься, скажешь “Это вам, господин президент”, отдашь букет и отойдешь. Больше ничего. Понятно?

Хильди уже и не отвечала им, только кивала, и в конце концов за нее вступилась бабушка – оттеснила и маму, и отца, строго выговорила им, все равно что учительница на уроке:

– Отстаньте от девчонки. Раз уж решили пустить ее к этому мошеннику – вам же и отвечать, если что!

– Мама, – попытался протестовать отец, – мы всего лишь…

– Хватит! – непререкаемо отрезала бабушка, и родители ее послушались: Хильди больше не трогали до самой церемонии, где она села рядом с матерью в одном из первых рядов (день был теплым, поэтому сцену оборудовали прямо в заводском дворе, и туда же натащили стульев и скамеек, наверное, со всей округи), крепко сжимая в руках пресловутый букет, очень пышный, очень красивый и очень тяжелый. За цветами ей едва было видно, как распинается за трибуной отец: его выбрали оратором единодушно, посчитав, что никто лучше него не произнесет приветственную речь, и сейчас он очень волновался, нервно разевал рот после каждой фразы, будто кто-то грозился отобрать у него весь воздух. Французский президент, сидевший тут же, в кресле – Хильди почему-то опасалась смотреть в его сторону, но, скосив глаза, могла увидеть его остроносый профиль, – слушал с вежливым бесстрастием, невпопад кивал и в общем-то, похоже, не понимал ни слова из сказанного отцом. Представляя, каково ему, Хильди только и могла подумать: почему было не найти кого-то, кто мог бы сказать речь на французском? Зачем было заставлять отца беспокоиться, а президента – скучать?

Речь закончилась. Отца встретили бурей аплодисментов, к которым, конечно, присоединились и гости; отец спустился со сцены неторопливо, осторожно, будто каждую секунду ждал, что под ним провалится ступенька, но президент не дал ему просто так пройти мимо себя – остановил, пожал руку, улыбнулся, как старому знакомому.

– Иди, – мама, почуяв, видимо, что отец без помощи не справится, легонько подтолкнула Хильди в спину. – Ну же, иди.

Только бы не выронить букет и не упасть самой! Обеими руками прижимая к себе цветы в шуршащей, блестящей, скользкой обертке, Хильди сделала несколько неверных шагов вперед. Аплодисменты и шум не стихали, отчего ей почудилось на секунду, что она – крошечная лодчонка, угодившая в жестокий шторм; к счастью, президент вовремя заметил ее приближение, наконец-то отвлекся от отца и наклонился к Хильди, чтобы взять у нее цветы.

– Это вам, господин президент! – сказала Хильди, как от нее хотели, протягивая букет. Фигура президента загораживала ей солнце – он и без того выглядел высоким, но теперь, когда Хильди очутилась к нему вплотную, оказался настоящим гигантом. Наверняка он был даже выше отца и уж точно старше него – лицо его, живое, не утратившее подвижности, состояло как будто бы из одних морщин.

– Говоришь по-французски? – спросил он вдруг, присаживаясь возле Хильди на одно колено; так они смогли смотреть прямо друг на друга, и Хильди тут же подметила, что в глазах его, темных, проницательных, бродит толика открытого, почти ребяческого выражения. Наверное, ему действительно было очень скучно, вот он и решил сделать что-то, не предусмотренное никакими правилами – Хильди могла бы испугаться, но вместо этого сделала еще один шажок ему навстречу.

– Да. Бабушка меня учила.

– Прекрасно, – от него пахло почти так же, как от отца, одеколоном и табаком, и от этого Хильди успокоилась совсем, – меня зовут Рене. А тебя?

– Хильди, – пробормотала она, но тут же, опомнившись и решив, что для такого важного человека этого недостаточно, поправилась: – Хильдегарда Вильдерштейн.

– Вильдерштейн?

Хильди не успела отступить – протянув к ней руку, президент вдруг схватил ее двумя пальцами за подбородок: не сильно, но крепко, заставив ее стушеваться и обмереть.

– Это был твой отец, – проговорил он, вглядываясь в нее, будто пытаясь что-то отыскать, – верно?

Зачем он спросил? Имя отца и так назвали перед тем, как он вышел на трибуну – и это, похоже, было единственное за всю церемонию, что заставило президента хоть немного оживиться. По крайней мере, первые пару минут он хотя бы изображал интерес – а потом сдался, погребенный под своими, одному ему известными мыслями.

– Да, – сказала Хильди, уже совсем ничего не понимая, – да, это он.

Президент выпустил ее. Похоже, он видел, что она испугана, и немного сожалел об этом.

– Я бы тоже хотел тебе что-нибудь подарить, – заговорил он с улыбкой, мельком оглядев врученный ему букет, – да вот незадача: у меня ничего нет.

Тут Хильди бояться прекратила – до того ей стало смешно.

– У вас? – воскликнула она. – Вы же президент! Как у вас может ничего не быть?

Он еще недолго смотрел на нее – все еще улыбался, но в улыбке этой проявлялось все больше что-то горькое и инородное.

– Как видишь, такое бывает, Хильди.

Тут к ним наконец-то подоспели – с одной стороны мама, с другой – директор завода, плотный усатый мужчина в мятом льняном пиджаке, с третьей – пара человек в одинаковых костюмах, охранники или кто-то вроде того; так Хильди и президента оттерли, оттащили друг от друга, и больше они не получили возможности обменяться и парой слов – только потом, когда гостя провожали до машины, а Хильди наблюдала за этим, стоя невдалеке под зорким присмотром бабушки, он вдруг обернулся в ее сторону – интересно, и как заметил, – и, пока перед ним распахивали дверь, коротко ей подмигнул.

– Он совсем не изменился, – сказал мужчина, стоявший тут же, Хильди незнакомый: грузный, пожилой, он кутался в длинное пальто, несмотря на летний день, и, выпуская изо рта клубы дыма, стряхивал себе под ноги сизый сигаретный пепел. Хильди долго не решалась спросить у него, но все-таки, тихонько отойдя от бабушки, решилась:

– Вы его знаете?

– Знал очень давно, – ответил он, смотря вслед удаляющемуся кортежу. Хильди видела, что смотрит он грустно.

– Как так получилось? – проговорила она с интересом, приподнимаясь на носках, чтобы заглянуть незнакомцу в лицо. – Кто вы?

Он не ответил – не успел, а может, и не хотел отвечать. Хильди окликнула бабушка:

– С кем ты разговариваешь?

– Я… – Хильди обернулась к ней – всего на секунду, а когда повернулась обратно к своему странному собеседнику – увидела там, где он стоял, всего-то пустое место. Даже следов пепла на тротуаре не было видно – Хильди наклонилась к земле, чтобы убедиться в этом, но бабушка дернула ее за плечо.

– Перестань, испачкаешься. Идем, вон уже и Герберт с Иреной…

“Не может быть”, – с такими мыслями Хильди исподтишка крутила головой, внимательно оглядывая улицы, пролетающие за окном отцовской машины. Не появится ли еще человек в пальто? Но он не появлялся – и Хильди даже успела этому огорчиться.

Кошмар начался позже.

***

– Мам! Пап! У меня в комнате кто-то есть!

Родители в буквальном смысле сбивались с ног. Сидели с Хильди, пока она не уснет, пытались отвлечь ее, включали ночник, уверяя, что он отгонит незваного гостя – вот только это нисколечки не помогало. Стоило Хильди остаться одной, при свете или в темноте – он появлялся снова, бродил по комнате, скрипел половицами, пока она тряслась, накрывшись с головой одеялом, и наконец не выдерживала, с криком бросалась в комнату к бабушке или в родительскую спальню. И все повторялось вновь, будто бродя по кругу.

– Может быть, это следствие травмы, – врач, к которому мама отвела Хильди на исходе третьей недели, осмотрел ее, задал какие-то странные вопросы, попросил последить глазами за карандашом и постучал молоточком по коленке. – Сильный испуг, потрясение…

– Да ничего такого, – протянула мама растерянно. – Она всегда была… впечатлительная немного. Но не до такой же степени!

– Понятно, – вздохнул врач, разочарованный. – Вообще, в таком возрасте дети склонны выдумывать себе воображаемых друзей…

– Он мне не друг! – возмутилась Хильди, ерзая на неудобном стуле. – Я вообще его не знаю!

Мама и врач переглянулись.

– Я выпишу успокоительное, – сказал он, беря чистый бланк из лежащей перед ним кипы. – Это должно помочь.

Но и таблетки не помогли тоже. Может, дозировка была слишком маленькая, может, именно на Хильди они не подействовали – той же ночью чужак явился снова, только вот Хильди решила встретить его иначе: не стала забиваться под одеяло, зажмуриваться, закрывать уши руками, а встала с кровати, поправила сбившийся верх от пижамы и громко заявила пришельцу, уперев в бока сжатые кулаки:

– Ты не настоящий. Я тебя выдумала.

“Ну, сейчас-то он точно исчезнет”, – думала она, торжествуя. Так всегда бывает: поглядишь страху в глаза, и он рассеется, словно его и не было. Но на незнакомца слова Хильди никак не подействовали – он не испарился, не растаял, даже наоборот, стал как будто весомее и отчетливее.

– Ладно, – пробормотала Хильди, нерешительно отступая обратно к кровати – ноги начали мерзнуть из-за холодного пола, и она поспешила сунуть их под одеяло, села на постели, обняв подушку. – Ты… то есть вы… вы здесь зачем?

Он сделал шаг вперед – сегодня он был не в пальто, а в сером костюме наподобие того, что надевал отец каждый день на работу, – оказался под светом ночника и развел в стороны руки, что держал до этого скрещенными на груди. Тогда Хильди увидела кровь – много крови, стекающей по его рукам и ногам, собирающейся в лужи на полу, пахнущей отвратительно и затхло, так что Хильди зажала себе рот, чтобы ее не стошнило – и благодаря этому сумела сдержать крик.

– Кто это сделал? – прошептала она, когда у нее наконец-то получилось сделать вдох. – Кто с вами такое сотворил?

Он ответил ей. Он назвал имя.

***

– Кто такая Вивьенна Вильдерштейн?

Мама продолжила есть, как ни в чем не бывало, только чуть приподняла брови. Бабушка же, отложив вилку, принялась буравить Хильди взглядом, но той не было до этого дела, смотрела она только на отца. Он тоже отвлекся от завтрака и утренней газеты, которую читал, быстро о чем-то подумал и ответил спокойно и мирно:

– Так звали мою мать. Я совсем не помню ее. Она умерла, когда мне не было и года.

– Я думала, она твоя мама, – сказала Хильди безапелляционно, указывая на бабушку. Та продолжала сидеть, будто язык проглотив; Хильди успела заметить, как сильнее и сильнее бледнеет ее лицо.

– Нет, – все так же ровно отозвался отец. – Если говорить формально, Аделина – моя бабушка. Но я с детства привык говорить про нее “мама”. Она была не против.

Он говорил, не меняя тона и тем более не повышая голос, но Хильди чувствовала, как напряжение над столом становится все плотнее и гуще, как норовит схватить ее, сжать, как в тисках, и поэтому решила прекратить расспросы. Бабушка тогда тоже ничего не сказала, только ушла к себе, не закончив есть; вечером она сидела у постели Хильди, негромко читая ей сказку, и тогда Хильди, уже почти провалившись в сон, услышала, как она говорит тихо, но чеканно и очень зло:

– Ты ее не получишь. Ты забрал Вивьенну, но ее ты не получишь.

Хильди лежала, не шевелясь и крепко смежив веки. Бабушка не отходила от нее всю ночь.

========== Глава 17. Жизнь и смерть ==========

“Бакардия сегодня”

31.07.2017

12:45 Реформа Одельхарда: правительство отказывается идти на уступки

<…>Всеобщее внимание привлек внешний вид Одельхарда во время его выступления перед прессой в минувшую пятницу. На эксцентричную деталь костюма главы министерства труда обратил внимание корреспондент “Бешеной пчелы”: на одной из фотографий, сделанных во время конференции, стало видно, что министр прячет под рукавом рубашки “браслет дружбы” или “бразильский браслет”, сплетенный из ниток в стиле макраме. Пользователи Twitter, комментируя публикацию “Пчелы”, отметили, что браслет по-своему дополняет костюм Одельхарда и сочетается цветами с его галстуком – синим в белую полосу.

“Стильно, модно, молодежно”

– @devilmaytry345

“В глубине души он хиппи… очень глубоко…”

– @martiniden

“Мы тут ржем, а стоит эта хрень как вся моя зарплата)))”

– @hiboudecheshire

“Если это защитный талисман от того, чтобы быть мудаком, то он ему не помог”

– @levi_stross1993

Это не первый раз, когда Одельхард становится объектом многочисленных шуток в социальных сетях. Многие вспомнили об эпизоде, случившемся в январе 2017 года, когда официальным Twitter новоиспеченного министра было отмечено как “понравившееся” фото эротического содержания, опубликованное в т.н. “тематическом” аккаунте о BDSM-практиках [смотреть новость по ссылке]. Тогда пресс-служба министерства прокомментировала инцидент, заявив, что лично Одельхард не имеет отношения к ведению министерского профиля, и ими будет проведено “внутреннее расследование” с целью выявить виновного. “Что ж, мы знаем, что ждет этого беднягу!” – этот комментарий от пользователя phillard набрал 4.5 тысячи лайков – больше, чем сам твит с заявлением пресс-службы<…>

***

ты снова производишь фурор)))

Пусть лучше обсуждают это.

а вот это про лайк – это правда?)

Что именно?

ты его поставил или кто-то другой?)))

Хильди, я никогда в жизни не заходил в тот аккаунт. Его ведут от моего имени совершенно другие люди.

то есть ты не угораешь по фетишной одежде и связыванию?

эх

Что?

что?)

***

Робье зашел в кабинет бесшумно – Бертран скупо удивился, как под немаленьким весом визитера не скрипнула ни одна половица.

– Вы хотели видеть меня, господин министр?

– Да, – Бертран отодвинул от себя ноутбук, откинулся в кресле, но посетителю сесть не предложил. – Я хотел поговорить о Хильдегарде Вильдерштейн.

Робье был сама отстраненная вежливость – ничего не прочитаешь ни в голосе, ни на лице.

– Какие-то проблемы с ней, господин министр?

– Проблемы… – повторил Бертран, не очень старательно притворяясь озадаченным. – Нет, не сказал бы. Просто у меня есть к вам пара вопросов насчет нее.

Робье слушал – внимательно, даже с почтением, но молчал как будто неспроста – понимающе и вместе с тем издевательски. Задавив в себе желание схватить со стола что-нибудь тяжелое и запустить посетителю в голову, Бертран вкрадчиво осведомился:

– Как вы ее нашли? Или она сама вас нашла? Предложила свои услуги?

– Нет, господин министр, – Робье, предчувствуя, видимо, что разговор будет не из коротких, чуть покосился на стул, но Бертран сделал вид, что не заметил этого. – Такие, как она, чрезвычайно редко первыми идут на контакт. Мы находим их сами. У нас есть свои способы.

– Например?

Робье приподнял брови. Для него определенно было сюрпризом, что Бертран вообще способен интересоваться такими вещами.

– Большинство из них так или иначе знакомы между собой. Мы платим одним, чтобы выйти на других. Кто-то из них может… скажем так, видеть себе подобных, если они активно используют свои способности, чтобы влиять на окружающий мир. Мы стараемся привлечь обладателей подобного дара к работе как осведомителей. Также мы мониторим Интернет и социальные сети, собираем информацию из других источников… способов много, господин министр. Некоторые из них применялись столетия назад.

– Это очень интересно, – ответил Бертран, не допуская в свой тон и намека на дружелюбие. – И как давно используют в качестве… источника информации сумасшедшие дома?

Робье не дрогнул.

– Довольно давно, господин министр. Многих из тех, кто обладает способностями, принимали за безумцев – так было во все времена. У кого-то из них действительно наблюдаются проблемы с душевным здоровьем – их восприятие мира несколько отличается от нашего, поэтому им бывает сложнее приспособиться к жизни, они подвержены разнообразным расстройствам…

– Насколько мне известно, – проговорил Бертран с открытой угрозой, прерывая его, – вы нашли Хильдегарду Вильдерштейн после того, как она покинула больницу Святой Иоланды.

– Да, – кажется, Робье все еще не понимал, к чему идет разговор, – у нас есть осведомители среди персонала.

В кабинете было совсем не жарко – спасибо кондиционеру, да и мучившая буххорнцев июльская духота ненадолго спала, уступив место прохладным пасмурным дням, – но воздух вокруг Бертрана дрожал, словно готовился то ли закипеть, то ли разорваться на клочья.

– Как вы считаете, – сказал Бертран, не узнавая собственного голоса – давно он уже не был так зол, в его жизни просто не находилось места для ярости столь самозабвенной, доходящей до желания убить, задушить собственными руками, – способен ли человек в ее состоянии осознанно дать согласие на то, что вы предложили? Согласиться стать… тем, кем она стала? Кем вы сделали ее?