Текст книги "Горе победителям (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Д’Амбертье ничего не говорил, но слушал внимательно – Вивьенна поняла это по его напряженному молчанию.

– Если есть в этой истории какая-то… мораль, – заключила она, стараясь не осмысливать слишком уж сильно абсурдность подобной идеи, – то заключается она в том, что любое дело, если уж взялся, надо доводить до конца. Никогда не знаешь, какими будут последствия того, что ты упустил. Я не хочу упускать, господин министр. Когда-то я пообещала… себе и кое-кому еще, что сумею что-то изменить, раз мне представился шанс. И если я все еще жива – то мое обещание в силе.

Д’Амбертье, поднявшись, подал ей руку, и Вивьенна не стала отталкивать его изящную, но неожиданно крепкую ладонь.

– Достаньте еще образец крови, – сказала она, не сразу обратив внимание, что он не торопится расцеплять их пальцы. – На еще один ритуал сил у меня хватит. Что бы ни пошло не так в тот раз – этого больше не повторится. Добьем его, наконец.

***

– Я хочу присутствовать при этом.

Ночных встреч д’Амбертье Вивьенне больше не назначал – просто явился как-то вечером без предупреждения прямо под дверь ее квартиры. Вивьенна открыла ему, одетая в один только банный халат, порядком размякшая после горячей ванны, и чуть не вскрикнула – долговязый, одетый во все темное, д’Амбертье чем-то неуловимо напоминал убийцу из фильмов ужасов. Пришлось его пустить – не хватало только, чтобы мадам Этерналь его заметила, – но Вивьенна не преминула тут же высказать ему свое недовольство:

– Какого черта вы не позвонили? А если бы…

– У меня нет оснований полагать, что телефон не прослушивается, – проговорил ее незваный гость, доставая из кармана крошечную стеклянную склянку – та была доверху наполнена густым и бурым, и Вивьенна, принимая ее из рук д’Амбертье, посмотрела на него неверяще.

– Откуда вы ее взяли?

– Из больницы, больше неоткуда, – пояснил он. – Пришлось постараться. Он очень осторожен.

Вивьенна отмахнулась:

– Наплевать. Ему конец. А вы что сказали – хотите присутствовать?

– Да, – сказал д’Амбертье, глядя на нее с мрачной решимостью человека, готового броситься в самоубийственную лобовую атаку. – Я хочу это видеть.

– Не боитесь? – уточнила Вивьенна, вовсе не пытаясь его задеть, просто искренне желая услышать ответ, почему он, еще год назад готовый шарахаться от магии, как от огня, внезапно изменил свое мнение. – Штука, предупреждаю, жуткая.

Д’Амбертье не ответил, но с первого взгляда на него ясно было, что из каких бы соображений он ни принимал решение – отступать он не собирается. Коротким кивком Вивьенна пригласила его в комнату.

– Проходите. Только погодите минутку, я себя хоть в порядок приведу…

Обстановкой он по-прежнему был не впечатлен и вообще бродил по квартире с таким видом, будто угодил в кроличью нору – хорошо хоть, догадался задернуть шторы, ведь им не нужны были лишние зрители.

– Вам повезло, – сказала Вивьенна, выдвигая из-под стола табурет, служивший ей алтарем. – Сегодня удачный день для таких дел. Луна растет, завтра полнолуние. Лучше не придумаешь.

– Это имеет значение?

– Разумеется, – сказала Вивьенна и села на пол, чтобы не рисовать на табурете знаки, согнувшись в три погибели. – Белой магией лучше всего заниматься в канун новолуния, черной – когда луна полная, а ее энергия становится сильнее, чтобы потом пойти на спад. Да и с обычными, цивильными делами это тоже работает, скажу вам по секрету. Хотите сделать кому-то что-то хорошее? Или, наоборот, нагадить? Дождитесь нужного дня, это повысит шансы на успех.

– Это вы и называете магией?

Похоже, былой страх понемногу возвращался к д’Амбертье, но тот всеми силами старался не подпустить его слишком близко: непринужденно развалился на диване, явно жалея о том, что под рукой у него нет бокала с каким-нибудь безумно изысканным содержимым, да и тон для разговора избрал такой, будто они с Вивьенной были на каком-нибудь дипломатическом приеме – скорее всего, это помогало ему ощущать себя чуть больше в своей тарелке.

– Магия есть во всем, что мы называем жизнью, господин министр, – пояснила она, проводя языком по кончику мела, чтобы тот оставлял линию более жирную и четкую. – Все то, что работает в жизни, работает и в магии. И наоборот.

– Признаться, я удивлен, – сказал д’Амбертье, немного о чем-то поразмышляв, – что люди… подобные вам, не стремятся занять важнейшие государственные посты. Вы знаете и умеете больше, чем обычные люди – этот путь должен быть необычайно легок для вас.

– С одной стороны, да, – пожимая плечами, отозвалась Вивьенна, занятая больше тем, чтобы не пропустить ни одной буквы в слове Tetragrammaton. – С другой стороны… это что-то вроде табу или поверья, если хотите – колдун не может править людьми. И тот, кто правит людьми, не может быть колдуном.

Что-то изменилось в лице д’Амбертье, и он спросил вкрадчиво:

– Действительно?

– Ага. Не скажу вам даже, в чем смысл, но вообще это считается фу. Не по нашей части. Даже наиболее честолюбивые из нас предпочитали управлять не людьми, а теми, кто управлял людьми. Со вторых ролей, понимаете? Так и удобнее, и мороки меньше…

– Понимаю, – ответил д’Амбертье с сильнейшей неприязнью, до истоков которой Вивьенна допытываться не стала – ей предстояло обновить (на самом деле, почти что нарисовать заново) круг, что скрывался под ковром, лежащим в центре комнаты. Последний раз она притрагивалась к нему год назад, во время первого ритуала; конечно, за такое время мел порядком подстерся.

– Объясняю правила, – сказала Вивьенна гостю, заметив, что он опять начинает бледнеть. – Будете смотреть на все из партера. Когда я начну – из круга не выходить. Что бы вы ни увидели, что бы ни услышали, даже если вам покажется, что вас хотят сожрать – стойте на месте, иначе, клянусь, я за себя не отвечаю. Эта сила, к которой мы обратимся, точно шутить не будет.

– Что же это за сила, позвольте уточнить?

Вивьенна посмотрела на него с улыбкой, как на ребенка, лепечущего милую, но совершенно бессвязную бессмыслицу.

– Сама смерть, господин министр. А вы как думали? Конечно, справляться с ней мы будем не сами, укротить ее нам поможет парочка веселых ребят по имени губернатор Марбас и маркиз Лерайе. Думаю, они с радостью забегут к нам на огонек с темной стороны, чтобы принять участие в нашей вечеринке.

Лицо д’Амбертье окаменело. Только по тому, как искривилась линия его рта, Вивьенна поняла, что он пытается улыбнуться.

– Вы же не серьезно?

– Абсолютно серьезно, господин министр, – подтвердила Вивьенна, растирая в руке тот крошечный кусочек, что остался от ее мела после того, как с кругом было закончено. – Вы все еще можете уйти, если хотите.

Д’Амбертье вцепился в подлокотник дивана, как в борт спасательной шлюпки, и сказал, покрываясь потом:

– Нет.

Его храбрость, которой он не давал улетучиться ценой каких-то немыслимых усилий, была абсолютно бесполезна, но все же, Вивьенна не могла не признать, восхищала. Любой цивил на месте д’Амбертье давно улепетнул бы, теряя штаны по дороге – но он по каким-то причинам решил остаться, и Вивьенне даже не хотелось больше подвергать его издевкам.

– В конце концов, – сказал он вдруг, занимая свое место в круге, – если что-то снова пойдет не так, я предпочел бы, чтобы вы были не одна.

Вивьенна сделала вид, будто пропустила его замечание мимо ушей.

***

Разумеется, д’Амбертье не мог что-нибудь не испортить – стоило Вивьенне, держа в одной руке нож, а в другой – раскрытую на нужной странице “Гоетию”, начать нараспев читать заклинание, как он прервал ее, возмущенный до глубины души:

– Подождите, подождите. Вы обращаетесь к демонам… на французском?

– У вас какие-то проблемы с французским языком? – поинтересовалась она, отвлекаясь от книги и начиная жалеть про себя, что все-таки не выгнала его вон, несмотря на все его упорство.

– Но я полагал, – продолжил он с таким видом, будто сидел в ресторане, и ему принесли не то блюдо, которое он заказывал, – что люди вашего рода занятий предпочитают использовать латынь…

Вивьенна закатила глаза.

– На дворе семидесятые годы двадцатого века, господин министр. Мы не в средневековье. Скажу по секрету – там, в преисподнии, всем вообще все равно, на каком языке к ним обращаются, они улавливают смысл произнесенного, но никак не язык. Можно, конечно, использовать латынь, если вы выпендрежник. Или даже древнегреческий, если вы выпендрежник высшего класса. Но я предпочитаю делать так, как проще. На результат, уверяю, это не повлияет.

На собственное счастье, он примолк, хотя на Вивьенну посматривал с недоверием – но, по крайней мере, не мешал ей читать. Завеса между мирами приоткрылась легко – кажется, с той стороны только и ждали, когда их позовут.

– …повелеваю тобой этим невыразимым именем, услышав которое, стихии низвергаются, воздух сотрясается, моря отступают, утихает огонь, дрожит земля, и дрожат и трепещут все небесные, земные и адские силы. Явись, подчинись мне!

Главное было уже сделано – ощущение чужого присутствия вливалось в Вивьенну, растекалось по ее жилам, заставляло ее сознание мутиться от восторга, от сознания небывалого единения с чем-то, что недоступно человеческому глазу и пониманию; казалось, даже воздух, пропитанный колдовством насквозь, готов закипеть, поглотить комнату, уничтожить весь ненужный, никчемный материальный мир. Свечи, венчающие углы пентаграммы, погасли, будто в комнате с запертыми дверьми и окнами разыгрался шквальный ветер; д’Амбертье сдавленно охнул, готовый броситься наутек, и Вивьенна крикнула ему, простирая в его сторону руку с зажатым в ней ножом:

– Нет, ни с места! Они здесь! Вы чувствуете?

О да, чувствовал даже он, порождение кабинетов и цифр. За пределами круга клубилось темное, пахнущее жженым; оно нашептывало что-то Вивьенне, и это опьяняло ее, как в детстве, когда она уговаривала мать опустить ее кататься на карусели и потом взвизгивала от счастья, чувствуя, как механическая лошадь несет ее куда-то совершенно без ее участия, и отпускала крепления, за которые следовало держаться, и подставляла лицо ветру, ощущая себя свободной, как никогда более. Сейчас с Вивьенной происходило то же самое – невероятная, непостижимая сила, не подчиняющаяся по сути своей никому, готова была подчиниться ей, и все, что требовалось от нее – произнести вслух имя и не промахнуться, опуская нож.

Она не промахнулась. Острие разбило склянку и глубоко вошло в поверхность алтаря прямо по центру расползшегося кровавого пятна. Тьма, сгустившаяся у круга, торжествующе взревела; кажется, д’Амбертье пробормотал что-то в попытке начать молиться, но быстро умолк, то ли поняв всю тщетность своего намерения, то ли забыв нужные слова. Темнота жадно набросилась на след предлагаемой жертвы, и на секунду будто поглотила, закрыла собой весь мир; Вивьенна и д’Амбертье остались одни посреди нее, и в последний момент перед тем, как все сгинуло, Вивьенна заметила, что они протянули друг к другу руки, чтобы коснуться, не потеряться и не потерять.

Все было кончено. В установившейся тишине Вивьенна пробормотала:

– Отпускаю тебя, дух, – но значение ее слова имели разве что символические: оба ее посланника уже удалились, готовые забрать то, что им предназначалось.

Она вышла из круга, безмолвно позволяя д’Амбертье сделать то же самое, медленно опустилась на диван. Как всегда после удачного ритуала, накатывало опустошение; безумно хотелось съесть огромный кусок мяса, выпить бокал вина и покурить.

– Это было… – д’Амбертье, оказавшийся рядом с ней, даже не находил слов. – Я клянусь, я никогда в жизни не видел ничего подобного.

– Я вам верю, – сказала она чуть насмешливо и ногой придвинула к себе сумку, чтобы вытащить из нее сигареты и зажигалку. – Будете?

Он жестом отказался.

– Ну и правильно, – сказала Вивьенна. – Я вообще мало курю. Но после такого обычно… хочется.

Руки ее чуть дрожали, когда она поднесла сигарету ко рту – обычное дело, но от того, что д’Амбертье продолжал неотрывно наблюдать за ней, Вивьенна ощутила себя отчаянно неуютно. Поспешно придумывая, под каким предлогом можно убраться из его поля зрения, она поднялась на ноги и тут же поняла, что это было ошибкой – перед глазами ее все зашаталось, колени подогнулись, силы в пальцах не осталось даже на то, чтобы держать сигарету.

– Вам нужно чаю выпить, – промямлила она, все еще наивно думая, что ей удастся добраться до кухни и отсидеться там, пока приступ бессилия не исчезнет. – Подождите, я сей…

Темнота вернулась быстрее, чем Вивьенна успела это осознать – но темнота другая, муторная, вязкая, уволакивающая куда-то на дно, как злобный болотный дух. Долю секунды Вивьенна пробовала сопротивляться ей, но эта битва была проиграна заранее: вместе с темнотой пришла тишина, и последним, что Вивьенна услышала перед этим, был только глухой звук удара о пол ее теряющего сознание тела.

***

Он должен был уйти. Уйти и оставить меня. Потому что так правильно – мы ничего друг другу не были должны, мы виделись всего четыре раза, мы жили, можно сказать, в параллельных мирах, словом – нас ничего не связывало. Но он решил по-другому.

Очнулась я от звона в ушах, а еще от того, что он прижимает к моему виску намоченное полотенце – к тому месту, где я при падении ссадила кожу. Я не поняла сначала, кто это, до того не ожидала его увидеть. Только спустя секунду, когда вспомнила все, что случилось сегодня, догадалась очень глупо спросить:

– Это вы?..

– По крайней мере, не один из ваших демонов, – он улыбнулся. Странно. Для их братии – слишком по-человечески.

Я приподнялась, забрала у него полотенце, прижала ткань обратно к ссадине, поморщилась – жжется, зараза.

– Я всегда задавался вопросом, – сказал он негромко, почти опасливо, продолжая смотреть на меня, – можно ли вас ранить. Я имею в виду, как обычных людей.

Похоже, у Жака-Анри д’Амбертье этот вечер был полон открытий.

– С нами все происходит, как с теми, кого вы называете обычными, – ответила я. – Никаких отличий. Могу дать слово.

– Вот как…

Вода, скопившаяся на краю полотенца, начала капать мне на ногу, и только тут я догадалась опустить взгляд, чтобы увидеть, что кофта моя расстегнута почти наполовину, и из-за сбившегося ворота видно след ожога – напоминание о первом ритуале, моя отдача, моя расплата.

– Я всего лишь хотел, чтобы вам было легче дышать, – сказал д’Амбертье поспешно, – я не думал, что… откуда это?

Я поднялась на ноги – они все еще отказывались держать меня, но я сумела сделать несколько шагов, нужных для того, чтобы преодолеть расстояние между мной и алтарем.

– Пожар, – ответила я, не глядя на д’Амбертье. Не знаю даже, зачем стала отвечать – просто опять вбила себе в голову, что ему это может быть интересно, а не он спрашивает из вежливости, как принято у этой публики. – Я работала в книжной лавке Марсельена, что в Латинском квартале. Дом был очень старый. Однажды замкнуло что-то в проводке. Я не успела выскочить на улицу, но меня вытащили. Я могла умереть, но не умерла. Все думала – почему. Теперь, кажется, понимаю.

Алтарь был передо мной, и я коснулась его, провела пальцами по тому, что некогда было кровью. Теперь крови не осталось – только скользкая черная жижа, похожая на мазут. Все было сделано правильно.

– Все сделано правильно, – сказала я, поворачиваясь к д’Амбертье – и видя, что он стоит прямо передо мной. Зачем он приблизился – я тогда еще не понимала до конца; просто, гордая собой, показала ему черный след.

– Все сделано, – повторила я, а он взял мою вымазанную руку в свою, наклонился (не позавидуешь ему – я-то всегда была роста невысокого) и быстро, закрыв глаза, поцеловал мне внутреннюю сторону запястья. Я уставилась на него, ошарашенная; наверняка он это почувствовал, потому что, подняв взгляд, произнес будто бы в свое оправдание:

– Вы жертвуете собой…

– Не ради вас, – сказала я ошарашенно. Но отстраниться не пыталась – уж слишком бережно он меня к себе прижимал. Такое не отстраняют.

– Я знаю, – отозвался он с чуть заметной кривой улыбкой. – Я же был на вашей кухне.

Фотография. Андре. Я надеялась, что воспоминание о нем придаст мне сил – но не ощутила ничего. Будто я уже предала его – а ведь ничего еще не случилось. Будто все мои сны, где он приходил ко мне и просил отомстить за него, были ложью. Будто я уже совершила ошибку – и ничего страшного нет в том, что я собираюсь совершить сейчас.

Д’Амбертье притянул меня ближе. Я попыталась обнять его – могу сказать, это было вполне приятно. Как обнимать любого человека. Обычного человека.

– Прежний мир, – заговорил он лихорадочно, захваченный какой-то идеей, которая явно не давала ему покоя, – каким бы он ни был, сегодня он, так или иначе, подошел к своему концу.

Он был прав. Как я хотела верить, чтобы он был прав.

========== Часть 2. Время умирать. Глава 13. Возвращение ==========

“Бешеная пчела”

03.07.2017

08:15 ЭКСКЛЮЗИВ: Деньги не пахнут? Бертран Одельхард замешан в незаконном обороте оружия

<…>Благотворительный фонд “Соловей” был основан под эгидой “Банка Аллегри” в середине 2003 года, вскоре после начала войны в Ираке. Цели заявлялись самые благие: помощь вдовам и детям, лишившихся кормильцев и пострадавшим в ходе боевых действий. Фонд действовал совместно с организацией Красного креста и объединением “Врачи без границ” – по официальным отчетам, за время войны удалось развернуть около 500 “госпиталей Аллегри”, снабдить продуктами первой необходимости более 20 тыс. человек. На торжественном вечере в честь седьмой годовщины основания фонда Фабиан Аллегри заявил, что планирует распространить его деятельность на территорию Индии, Пакистана, Сирии, а также “везде, где может потребоваться наша помощь”. Речь он произнес с большим чувством; неудивительно, что ее окончание встретили овациями.

[ссылка: Youtube.com]

Каковы же были истинные намерения известного банкира, прячущиеся за его прекраснодушием? Ни для кого не было секретом, что одним из ближневосточных партнеров фонда числился Маджит Аль-Матар, известный финансист и – неофициально, конечно, – один из крупнейших оружейных баронов региона. Под его руководством и его охраной сотрудники “Соловья” занимались распределением поступивших из Бакардии гуманитарных грузов среди тех, кто больше всего нуждался в них. Сам Аль-Матар делал в пользу фонда щедрые пожертвования – но не были ли они не более чем оплатой за совершенно определенные услуги?

[фото]

На фотографиях выше – одна из “гуманитарных посылок”, что тысячами поступали из Бакардии на Ближний Восток. Ящик с двойным дном – и его истинное содержимое не имело ничего общего с питьевой водой, крекерами и туалетной бумагой. Фото были сделаны в 2006 году сотрудником фонда, пожелавшим сохранить инкогнито. По его словам, он ничего не знал об истинном назначении “посылки” и был шокирован, обнаружив, что почти наполовину ящик заполнен боевыми гранатами и огнестрельным оружием. Таким же было и содержимое остальных ящиков – оно переходило в собственность Аль-Матара, который по стечению обстоятельств сразу после получения “посылки” считал нужным сделать очередное пожертвование. Каждую из поступающих партий “товара” он оценивал в сумму от 600 тыс. до 1.5 млн. долларов. Согласно бакардийскому законодательству, деньги, поступившие в качестве пожертвования, облагались сниженным налогом – всего 7% вместо обычных 20%. “Бешеная пчела” ознакомилась с финансовыми отчетами фонда, чтобы убедиться: все полученные от Аль-Матара суммы походили через руки одного человека – того, которого мы знаем теперь как главу министерства труда и занятости.

[фото]

Бертран Одельхард возглавлял казначейство “Соловья” с 2005 года, уже будучи депутатом бакардийского парламента от партии “Свободная Бакардия”. С Фабианом Аллегри его связывают не только дружеские, но и семейные узы – в 1999 году Бертран женился на Катарине Аллегри и, хотя его семейное счастье продлилось недолго, продолжал пользоваться ее банковским счетом для получения своей доли от каждой совершенной сделки. По информации “Бешеной пчелы”, “гонорар” Одельхарда мог составлять от 30 до 70 тыс. $ за одну “операцию” – эти деньги Аллегри отправлял Катарине, чтобы та в дальнейшем передавала их мужу <…>

“Новости Бакардии”

13:13 Дело “Соловья”: пресс-секретарь Бертрана Одельхарда отказался от комментариев

13:45 “Соловей” поет в соцсетях: самые остроумные комментарии в Twitter

“Бакардия сегодня”

14:25 Идельфина Мейрхельд: Дело “Соловья” – лишь верхушка айсберга

14:54 Дело “Соловья”: Фабиан Аллегри при попытке взять у него интервью приказал спустить на журналистов охранных собак [видео]

“Актуальная Бакардия”

15:04 Клеменс Вассерланг: Мы будем ждать справедливого и беспристрастного расследования

15:07 Леопольд фон Фирехтин: Все, замешанные в деле “Соловья”, порочат имя Бакардии

15:35 Катарина Одельхард-Аллегри задержана в аэропорту Буххорна

***

– Как прошел отпуск, Берти?

Бертран тяжело поднял голову от экрана ноутбука и исподлобья воззрился на Микаэля. Нет, непохоже было, что он издевается.

– Прекрасно, – скупо ответил он, морщась. – Уже жалею о том, что вернулся.

“Если где-то чего-то прибыло, откуда-то обязательно убудет”, – в очередной раз он убеждался в истинности этого утверждения. Две недели безмятежного рая, наполненного расслабленностью, состоящего из моря, вина и жары, оказались слишком щедрым подарком, чтобы обойтись без последствий – и с того самого утра, как Бертран обнаружил Хильди бесчувственно лежащей на балконе, его существование будто бы кто-то проклял. С ней, к счастью, не случилось ничего ужасного сверх меры: прибывший врач диагностировал “тепловой удар и последствия перепада давления”, а Хильди, разбитая и тихая, не стала оспаривать его слова. За все время, что заняло у них с Бертраном возвращение в Бакадию, она произнесла от силы несколько слов – по большей части спала или полудремала, отвернувшись, ни на что не обращая внимания, глядя сквозь иллюминатор на проплывающую где-то внизу молочную дымку облаков. Бертран не тревожил ее – слишком много поводов для тревоги в тот день обнаружилось у него самого.

– Все не так уж и плохо, – заметил Микаэль, силясь заглянуть одним глазом в статью, которую Бертран, ненавидя себя за это, перечитывал уже в третий или четвертый раз. – Сам подумай – какие у них доказательства? Парочка фотографий, которые можно сделать в любом ангаре? Их не примет ни один суд.

– Ты же знаешь, как работает пресса, – процедил Бертран сквозь зубы, – кому в наше время нужны доказательства?

Он развернул ноутбук так, чтобы Микаэль тоже мог видеть карикатуру, занимающую половину экрана: рисунок, яркий, хоть и выполненный наспех, изображал самого Бертрана, развалившегося на кровати из долларовых купюр и от пачки долларов прикуривающего, а свободной от денег рукой обнимающего надувную женщину, чьи темные кудри, смуглая кожа и высокая грудь должны были, видимо, послужить намеком на Като. “Удачная женитьба”, – гласила подпись под карикатурой, и именно она была причиной тому, что у Бертрана уже пятнадцать минут кряду яростно стучало в висках.

Микаэль сочувственно пожал плечами, не скрывая, что не особенно тронут увиденным.

– Слова, слова, слова, Берти. Вернее, в наше время, раз уж ты про него заговорил – комментарии, комментарии, комментарии. Не читай их, в том и все дело. Потом, когда все закончится, подашь на кого-нибудь особенно ретивого иск о клевете.

Он говорил верно, даже слишком рассудительно для его склонной к порывам эмоций натуры, но что-то мешало Бертрану послушать его, послушать собственный здравый смысл, закрыть чертовы многостраничные ветки с обсуждением его, Бертрана, давешних прегрешений, и сосредоточиться на главном – на том, кто мог его сдать. Но где теперь было главное? “Тепловой удар и перепад давления”, – Бертран даже не стал делать вид, что поверил в это, а Хильди даже не стала пытаться убедить его; конечно, это все еще могло быть совпадением, но в то же время совпадением не являлось – и именно в этом, как говорил Микаэль, и было все дело.

– Ты знаешь, – вдруг сказал Микаэль, понижая голос, – Катарину… то есть, твою же… в общем, ее арестовали.

– Задержали, – сухо поправил его Бертран. – Скоро ее отпустят. Им нечего ей предъявить, и они прекрасно это понимают.

Он снова подвинул к себе ноутбук, показывая, что тема исчерпана, но Микаэль, черт его подери, этого будто не понял.

– Ты разве… ну… – он говорил все ниже и ниже, будто они планировали чье-то убийство, – не хочешь с ней увидеться? Хотя бы забрать ее оттуда, из полиции…

Бертран глубоко вдохнул три раза подряд – это всегда помогало ему взять себя в руки, – и ответил ровно, даже безмятежно:

– Ты слышал анекдот про человека, чья жена упала в бассейн к пираньям? “Это ваши пираньи – вы и выручайте их”. Я думаю, ничего лучше не охарактеризует будущий разговор Катарины с господами полицейскими. Думаю, моя помощь нисколько ей не понадобится.

Последняя его фраза прозвучала как предупреждение, и Микаэль решил не продолжать этот разговор – просто покинул кабинет, напоследок пробормотав себе под нос что-то недоуменное: должно быть, в его голове плохо укладывалось, каким образом можно оставить в беде такую женщину, как Катарина Аллегри. Бертрану это в какой-то мере было знакомо: он помнил еще, хоть и желал забыть, как готов был защищать ее даже от слишком сильного ветра, закрывать ее собственным телом, если понадобится; прошло не так уж мало времени, прежде чем он понял, сколь никчемны и смешны были его порывы в ее глазах, как не нужна была ей ни его самоотверженность, ни его защита, ни, по сути дела, он сам. Бертран не стремился польстить себе – для Катарины он в итоге оказался всего лишь очередной безделушкой из тех, которые она коллекционировала, скупая все, что попадалось ей в ювелирных магазинах Буххорна – а затем, положив самую дорогую, самую редкую добычу в шкатулку, сразу же о ней забывала.

“Между прочим, сдать тебя могла и она, – напомнил внутренний голос. – Кому еще знать о делах “Соловья”, как не ей?”.

Звучало резонно, но единственным, обо что Бертран спотыкался, был вопрос “зачем”. Катарина явно не из тех, кто будет продавать информацию газетам; впрочем, ее дела могли идти не так хорошо, как она давно уже стремилась показать. Может, Микаэль и был в чем-то прав? Стоило встретиться с ней, поговорить, пока до нее не добрались журналисты…

“Оправдывайся сколько угодно”, – заметил внутренний голос.

“Заткнись”, – приказал ему Бертран, захлопнул ноутбук и снял с аппарата служебный телефон.

***

Перед участком царило небольшое столпотворение: случайные прохожие, зеваки, но в первую очередь – жадные насекомые с камерами и телефонами. Кто-то из них попытался добраться и до Бертрана, но оказался тут же оттеснен охраной; так, в относительной безопасности, подстегиваемый доносящимся ему в спину щелканьем затворов (оно заставляло поторопиться не хуже, чем пулеметная очередь), Бертран поднялся к высоким дверям полицейского управления – конечно же, такую персону, как Като, ни за что не привезли бы в обычный участок.

– Моя жена здесь, – сказал Бертран сержанту, сидящему на посту у входа. Тот хищно улыбнулся ему – зубы у него были мелкие, с широкими щелями между ними, и Бертрану на ум пришло сравнение с венериной мухоловкой.

– Желаете зайти?

– Нет, – Бертран осуждающе качнул головой: неужели вы думали, что я так прост, чтобы попасться в такую ловушку. – Подожду тут.

Сержант хмыкнул, но ничего больше говорить не стал – правда, на этом Бертрана в покое не оставили. Он безмолвно, не привлекая к себе внимания, стоял чуть в стороне, держась подальше от окон – каждое лишнее движение стоило бы ему очередного десятка фотографий, на которые уже через пару часов имела бы возможность смотреть вся Бакардия, – и не сразу заметил, что к нему обратились.

– Господин Одельхард.

Бертран обернулся. Перед ним стоял приземистый, скромно одетый человек, в котором лишь самый зоркий глаз мог бы распознать полицейского – наверное, появляется со временем что-то в манере держаться у этой породы людей, что не спрячешь за вежливой улыбкой и штатской одеждой.

– Чем могу быть полезен? – спросил Бертран, едва взглянув на него. Незнакомец вытащил из кармана удостоверение, но сразу, поняв, что Бертран не проявляет к нему интереса, убрал его назад.

– Детектив Браун. Могу я задать вам несколько вопросов?

– Нет, – ответил Бертран, продолжая высматривать Катарину среди людей, что спускались по широкой, отделанной гранитом лестнице к выходу.

– Господин Одельхард, – сказал детектив чуть настойчивее, – в ваших же интересах…

Может быть, Бертран уделил ему чуть больше времени, если бы не увидел наконец на лестнице фигуру Като – мысли его тут же пустились вскачь, будто спугнутые громким звуком, и Бертран резко спросил:

– У вас есть официальное предписание, детектив? Что-то, что может меня заставить?

– Пока что нет, – отозвался полицейский с сожалением. – Но когда мы откроем дело…

– …вы сможете вызвать меня сюда согласно принятым процедурам, и я обязательно приду в сопровождении своего адвоката, – пообещал ему Бертран, делая шаг навстречу Катарине, которая все еще не заметила его, занятая подписанием бумаги, что подсунул ей сержант-мухоловка. В зубах она зажала сигарету, дым от которой облаком распространялся вокруг нее; Бертран слышал, как сержант говорит ей:

– Здесь не разрешено курить.

Катарина улыбнулась ему.

– Выпиши штраф, милый. Вышли на мой адрес. Я заплачу.

Он пару раз хлопнул глазами и остался сидеть на месте. Вернув ему бумагу, Като повернулась к дверям – и только тут на глаза ей попался Бертран.

– Берти! – воскликнула она, просияв, так что можно было решить, что она действительно рада его видеть. – Это ты! Боже мой!

Она подбежала к нему, коснулась его щеки своей в приветственном поцелуе – для этого ей пришлось наклониться, ведь она, в отличие от Бертрана, могла компенсировать небольшой рост высотой своего каблука. Бертран коротко обнял ее, как того требовали приличия, чувствуя, как замедляется и застывает человеческое движение вокруг них – всем не терпелось посмотреть на трогательное воссоединение, вот только Бертран был совсем не в том настроении, чтобы брать на себя роль циркового кривляки.

– Ты приехал за мной! – щебетала Катарина, пока он, схватив ее за руку, торопился увести ее прочь. – Так мило с твоей стороны! Я ведь даже ничего не успела – меня встретили прямо на паспортном контроле…

Самым сложным было преодолеть несколько метров, ведущих от управления к машине. Стрекот фотоаппаратов зачастил настолько, что слился в непрерывный, в мозг вгрызающийся звук; глупо и бесполезно силясь закрыться от объективов хотя бы ладонью, Бертран пропустил Катарину на заднее сиденье, а затем и сам шмыгнул в салон, будто в бомбоубежище.