Текст книги "То, что меня не убьёт...-1"

Автор книги: Карри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Родственники

Кажется, в последний раз её брал на ручки отец. Она бы пошла и сама, но её не очень-то спрашивали – подхватили и понесли. Она не знала никого из пришедших за ней, но почему-то доверчиво ехала на чужих руках… или не совсем чужих? Ехала и в мечущемся свете ручных фонарей с удовольствием любовалась учинённым разгромом. Судя по всему, эту базу тоже придётся восстанавливать. А может, проще будет разобрать хлам и построить новую. И – господа, обратите внимание – самой Миль для этого даже не пришлось напрягаться. Хотя она была бы и очень не прочь приложить руки.

А вот и уцелевшие… Согнанный в стайку персонал, сцепив руки на голове, смирнёхонько сидел во дворе на куче мусора, который при наличии доли воображения опознавался как бывшее оружие. Под надзором всего одного очень хмурого мальчика-подростка, на вид лет шестнадцати, не больше. Заметив выносимую из развалин девочку, мальчик улыбнулся ей и кивнул. Миль нерешительно ответила. Мальчик снова повернулся к подопечным и посмурнел. Руки свои он держал как-то несколько на отлёте от тела, растопыренными пальцами вниз. И сидевшие к нему поближе в его сторону старались даже не глядеть. Они вообще все глядели в землю. Кроме… надо же, опять он выжил!

Пётр Данилович цепко, как в прицел, смотрел на уплывшую из его рук добычу. Хотя, кажется, радовался бы, что избавился: толку от неё – ноль, одна головная боль и убытки. Проезжая мимо, Миль сложила руки пистолетиком и имитировала выстрел. Криво улыбнувшись, он ответил ей: отнял ладони от макушки и на секунду поднял их над головой – «сдаюсь». Умеет проигрывать.

Мальчик-конвойный вступил в пантомиму, вопросительно кивнув на него – а хочешь, я это сделаю? Как ни зла была Миль на своего тюремщика, но испуганно помотала головой – нет! Мальчик снисходительно-понимающе усмехнулся – как хочешь.

А Пётр Данилович побелел, как штукатурка на его костюме.

А на улице-то почти лето! Светлая ночь конца весны, наполненная запахами почвы и зелени. С примесью гари и дыма. Разлитого бензина и отработанного топлива. И здорового мужского пота. И светло не только от луны, а ещё от горящих зданий и света автомобильных фар.

Миль поставили босыми ногами на тёплую крышку капота, в скрещенье лучей фар. И представили:

– Вот она, ребята. Прошу любить и жаловать. Внучка Марийсы, та, которую мы искали с августа. И, как оказалось, не мы одни.

Свет фар слепил глаза, Миль только угадывала большое количество народа. Стоять перед всеми в одной пижаме было не очень-то уютно, но, как и полагалось в таких случаях, она изобразила лёгкий книксен.

– Ну точно, школа Марийсы! – сказал кто-то, и за стеной света раздался дружный смех. Миль стояла, как на витрине, прикрывая глаза от бьющего в лицо света и старалась не рассердиться… как вдруг в спину ей словно сквозняком подуло. Резко обернувшись, она попятилась и свалилась бы, не успей её подхватить чьи-то руки.

– Вот и Владаров тоже не любит, – прокомментировал тот же голос, вызвав новый взрыв смеха. – Натуральная хиз-Аххар. А вы, как всегда, поспели вовремя, Ксанд.

Ксанд вышел из темноты на свет, подошёл к остряку и ответил с медленной улыбкой, не одному шутнику отбившей охоту веселиться насчёт Владара:

– Ваша наглость делает честь вашей смелости, юноша, – и с надеждой спросил: – Хотите что-нибудь добавить? – это был почти вызов, на который за много лет отважились ответить редкие единицы. – Нет? Искренне жаль… Ну, если нет, то я благодарю всех, кто успел прибыть сюда раньше. Думаю, пленница высоко оценила каждый миг свободы, подаренный ей вами.

Он полуобернулся к Миль и та, прижав к груди руки, поклонилась так признательно, как сумела. Сидя на чьих-то руках, это делать не очень удобно, но никто не усомнился: уж она оценила.

Ксанд развернулся к присутствующим:

– А теперь, думаю, нам пора доставить девочку к целителям. Лучшие из них сейчас в городе. Это неблизко, поэтому лучше поспешить. Юрий…

Стоявший до этого в тени Юрий подошёл к человеку, державшему Миль, и поманил её:

– Пошли?

Но тот прижал к себе девочку и отвернулся со словами:

– Минуточку. С какой стати у нас отнимают ребёнка нашего рода? Она – хиз-Аххар, и поедет домой, с нами! У нас есть свои целители, они и займутся ею!

Ксанд повернулся и неторопливо двинулся к нему, рассуждая на ходу:

– Хиз-Аххар она только по бабке. По деду она – хиз-Грай. Её родню по отцу рассматривать не стоит, так как он не из наших. А вот по присутствующему здесь брату её матери она – хиз-Владар, и его кровное родство – теперь самое близкое, – с каждым его неспешным шагом Миль всё сильней цепенела и боролась за дыхание. Заметив это, хиз-Аххар стал отступать, пока не упёрся в борт машины. Ксанд продолжал: – Будем спорить с Законом или передадим ребёнка под опеку дяди? И потом… никто ведь не запрещает родственникам навещать девочку или даже приглашать её погостить. Так?

– Так, – ответил хиз-Аххар. – Вот только как быть с тем, что она тебя не переносит, Владар?

Ксанд резко остановился. Отошёл на пару шагов. Миль вздохнула облегчённо.

– Да, действительно. Любопытный феномен, не правда ли. Ну, воспитывать её станет дядя, а я постараюсь не подходить на опасно близкое расстояние… шагов в пять, скажем, пока она не привыкнет. Уверяю вас, господа, места в нашем доме достаточно, чтобы не доставлять неудобства друг другу. И я всегда рад вас в нём принять. Как родственников моей двоюродной внучки. Если с этим всё…

Юрий вновь протянул к ней руки, и Миль теперь увидела, что одна ладонь у него в перчатке. Бабушка, вспомнила она, просила дать ему второй шанс. Слово бабушки – закон. И, хоть и очень не хотелось, Миль позволила дяде забрать себя у хиз-Аххара, помахав родичу на прощанье рукой.

Оказалось – ничего страшного. Неприятным эффектом обладал только Ксанд, а его сын был просто сильным молодым мужчиной, здоровым и красивым, со склонностью хорошо одеваться. Вынужденно обнимая его за шею, Миль чувствовала исходящий от него сложный аромат. Пахло довольно непривычно, но приятно – немножко мужским парфюмом, немножко кожаной одеждой, в которую он был затянут от шеи до сапог, немножко бензином. Но в основном он пах свежим ветром и чем-то ещё, таким неуловимым… тем, что сразу, как и при первой встрече с бабушкой, давало понять: это свой. Он ей улыбнулся. …И Миль против воли ответила тем же.

– На машине любишь кататься? – спросил он. И удивился: – Нет? А что так?

Миль изобразила, что её тошнит. Он засмеялся:

– А, укачивает! Ничего не поделаешь, придётся добираться на машине. Я бы довёз тебя и на мотоцикле, но ты почти раздета, а на мотоцикле знаешь, как продувает. Ладно, мы поедем поаккуратнее. Доберёмся потихоньку.

Машина, в недра которой он её поместил, удивила размерами и, на её взгляд, лишними сиденьями. Миль в ней не понравилось. Слишком просторно и неуютно. Кроме того, в салоне стоял тот самый неистребимый автомобильный запах, от которого её всегда начинало подташнивать. Рядом сел Юрий, а потом в салон набилось ещё несколько человек. Видя её недовольство, он истолковал его по-своему и объяснил:

– Это охрана. Ехать далеко, мало ли что. Владар не хочет рисковать. Это, кстати, его машина.

Любопытно. Охрана. Вместе с водителем и Юрием – девять человек. Если вспомнить мальчика-конвойного и разгромленную базу, можно было пожалеть идиота, который рискнул бы сейчас напасть.

…Ехали долго, несколько раз останавливаясь, потому что Миль тошнило. На очередной остановке их догнала группа мотоциклистов и три других экипажа, в одном из которых Миль безошибочно почуяла присутствие Ксанда, что не добавило ей здоровья. Глядя, как её в очередной раз выворачивает у обочины, Юрий спросил:

– А туда тебя везли с такими же остановками?

Отплевавшись, Миль прижала к щеке сложенные вместе ладошки – я спала.

– Ну, конечно! – хлопнул себя по бедру её дядя. – Слушай, если позволишь, я бы мог попросить Вовчика усыпить тебя. Зачем так страдать-то?

Замучившаяся Миль кивнула. Подышав свежим воздухом, она опять нехотя забралась в салон и, следуя инструкциям, постаралась расслабиться. Юноша, представленный ей как полевой целитель, пересел поближе к Миль, потёр свои ладони и поднёс их к голове девочки. Миль ощутила исходящее от них приятное тепло и… всё. Целитель мягко завалился набок и сладко засопел. Миль тяжело вздохнула. Похоже, придётся мучиться до конца маршрута.

– Это что такое?! – удивился Юрий. – Это ты его вырубила? А зачем?!

Миль покачала головой – не я. Блокнота ей не предложили, а объяснить было надо. Взглянув на родственника, она указала пальцем на его ладонь в перчатке. Сначала он не понял. А потом до него дошло: глаза расширились, лицо застыло.

– Та-ак… – протянул он. – Заклятье защиты? Мамино, да?

Он задумался, покусал сгиб указательного пальца. (Миль резануло по сердцу: бабулина привычка!) Вылез из машины и принялся расстёгивать свою куртку.

Наблюдавшей за ним охране пояснил:

– Нечего мучить девчонку. Поедет у меня на закорках. Давай, племяшка, забирайся мне на спину. И держись руками и ногами, как и положено потомку обезьян, – а на смех приятелей ответил: – Хватит ржать, помогайте! А то сутки до города не доберёмся!

Он был крупный, Миль еле-еле его обхватила. Сверху на них обоих натянули его кожаную куртку, замок с некоторым трудом, но застегнули. А дальше он оседлал мотоцикл, и под рёв мотора оба понеслись вперёд. Следом ревел моторами эскорт.

Воздух сразу стал тугим и плотным, мотоцикл с железным упорством рассекал его упругий поток, пытавшийся сбросить седока. Отдельные холодные струйки забивались под куртку, но Миль только крепче прижималась к горячей жесткой спине дяди. И никакой тебе тошноты!

«Вырасту – обязательно заведу такой же!» – пообещала она себе, с восторгом глядя на проносящиеся мимо пригороды…

Насколько долго добирались в машине, настолько же быстро домчались верхом. Замелькав, пронёсся мимо город, и вот вся процессия въехала на огороженную территорию с невысокими зданиями, стоящими среди густой зелени насаждений. Юрий сбросил скорость, мотоцикл затарахтел и, въехав в высокие ворота, остановился на вымощенном плиткой дворе перед большим, в три этажа, зданием с затейливым фасадом, далеко протянувшимся как направо, так и налево. После рёва мотора тишина двора оглушила.

Юрий снял шлем, повесил его на руль и спросил:

– Эй, мартышка, не уснула? – Миль за «мартышку» лягнула его в бок. – Ага, не спишь. Ак-ку-рат-но… – он перекинул ногу, покидая седло, и, придерживая ношу, пошёл в дом. В просторном солнечном вестибюле расстегнул куртку и стряхнул племянницу на пол.

– Таким вот образом… добро пожаловать в родовое гнездо Владаров, племянница. Всё моё в этом доме – твоё.

Миль, понимая, что это ритуал, присела в глубоком реверансе… что в пижаме выглядело, в общем-то, глупо. Но от смешков воздержалась.

От двери повеяло стужей, и не из-за погоды. Ксанд, неслышно войдя следом, снял перчатки и поддержал сына:

– Не смущайся неподходящего наряда, дитя. Этому дому доводилось принимать родственников и в более плачевном состоянии, – он слегка поклонился и произнёс: – Добро пожаловать, внучка. Твоё появление принесло радость в дом. Всё моё здесь – твоё.

Ещё один реверанс. Босые ноги в присутствии Ксанда начали мёрзнуть, несмотря на толстый ворс ковра. Юрий с наслаждением потянулся и объявил, улыбаясь:

– Ну, раз с формальностями покончено… Пойдём, покажу твои покои.

Подхватив племянницу под мышки, дядя бегом преодолел ступени, ведущие на второй этаж, и только затем предоставил ей идти самой.

– Моя дверь – следующая по коридору. Обед в час. Столовая на первом этаже. Зайти за тобой?

Дома

И вот Миль одна в предоставленных ей покоях. Услышав это слово от дяди, она сначала решила, что он опять шутит. Оказалось – никаких шуток: комнат было несколько и они ничем не походили на то, что Миль привыкла называть жильём. Прежде, видя такое в музеях и на экране, она никогда не понимала, как в таких местах можно жить. А вот, значит, можно. И этими мозаичными полами полагается не только любоваться – по ним можно и нужно ходить, а антикварную мебель красного дерева, картины в золочёных рамах и бархатные шторы не только можно трогать – ими следует пользоваться по назначению. И эти мягкие ковры постелены не для форса, а для красоты и удобства жильца. Задрав голову, Миль полюбовалась росписью потолков, совершенно не представляя, а как туда забираются, скажем, хотя бы для того, чтобы поменять лампочки. Зато, оценила она, сколько воздуха под такими потолками! Надо же – вспомнилось – а ведь когда-то такими же высокими казались ей обычные потолки в старой дедушкиной квартире…

В гостиную выходили двери нескольких комнат: справа то, что звалось, видимо, кабинетом, по центру – спальня с примыкающей гардеробной, и слева – то, что здесь являлось ванной. Назначения доброй половины оборудования ванной Миль не знала, но с душем разобралась, как и с моющими средствами, благо, на них имелись надписи. Пахло всё это изумительно, и Миль с удовольствием потратила некоторое время на то, чтоб рассмотреть все флакончики и баночки с красивыми этикетками и перенюхать крышечки. После долгих месяцев стерильно-безликого бокса с никогда не гаснущим светом, голыми стенами и полом и неподвижным безвкусным воздухом запахи казались цветными и осязаемыми, а краски – звучными.

Однако, всё приедается, а надо было ещё высушить и причесать волосы… А потом где-то внизу найти столовую… которая, надо думать, тоже не похожа на забегаловку с соседней улицы, где они с бабулей как-то перекусили горячими пирожками… А силы на исходе, как поняла Миль, когда присела на минутку перед зеркалом, а подняться не смогла.

«Отдохну немножко», – решила она, кутаясь в пушистый халат. И, выронив расчёску, заснула, опустив голову на подзеркальный столик.

Спала и не слышала ни стука в дверь, ни того, как дядя, потоптавшись возле, догадался-таки перенести племянницу в постель, а потом сидел рядом, разглядывая свою вдруг переставшую болеть ладонь, обычно затянутую в перчатку: за долгие месяцы он привык к этой боли, которая если и становилась порой слабее, то ненамного – а теперь не болела совсем! Как и предсказала мать, ожог не удавалось залечить никакими средствами, лучшие целители клана разводили руками. Хорошо ещё, что рана не увеличивалась – значит, он не был такой уж свиньёй – но ведь и не уменьшалась… А тут перестала ныть. Только оттого, судя по всему, что ладошка спящей девочки случайно легла на его ладонь.

Ах, мама, мама…

Ну, как ни хорошо, а нельзя же сидеть здесь вечно.

Стараясь не потревожить, он осторожно прикоснулся губами к детским пальчикам, снял их со своей ладони и вышел. Отец ждал к обеду.

Ждал обоих, но не удивился, увидев, что сын пришёл один. Дорога была долгой и далась девочке нелегко, да и привезли её не то чтоб из санатория.

– Это даже хорошо, что она сейчас спит. Быстрее придёт в себя, – заметил Ксанд. – А ты-то почему плохо ешь?

Сам он ел с аппетитом и пребывал в отличном настроении. Юрий понимал, почему. Годы и годы, всю свою жизнь Ксанд воевал. Можно спорить о его методах и потерях среди его бойцов, но нельзя не признавать его заслуг. Выиграв Приз и встав во главе рода в двадцать лет, он правил твёрдой рукой, и то, что изменённые сегодня не боялись жить среди нормальных и могли ходить по земле, не оглядываясь на каждом шагу – во многом и его заслуга. И что битвы с кланами других городов перестали быть смертельными побоищами, а превратились в подобие Олимпийских Игр – пусть и не всегда бескровных, но не на поголовное истребление, а всего лишь с возможным смертельным риском среди игроков-неудачников. И медленно, но верно возрастающий процент прироста населения мутантов стал возможен не без его заботы о каждом ребёнке и взрослом. Да, иногда его забота плотнее, чем кажется разумным, но, как показывает исторический анализ, его решения чаще поздно, нежели рано оказываются единственно верными из всех. И всё же как тяжело бывает подчиняться его воле!

И сколь редко случается, что интересы рода совпадают с его собственными настолько, чтобы Ксанд был тоже счастлив – просто, по-человечески, счастлив. Марийса была моложе него на – Боже мой, на тридцать лет! Но она оказалась той единственной за всю его жизнь, которую ждало его сердце. Влюблённая в другого девочка-подросток, она и не воспринимала его никак иначе, чем Великий Владар, не то человек, не то монумент, но не мужчина с душой и сердцем. Что ж, он-то умел ждать. Можно, конечно, сказать, что он подстроил провал её мужу. Что нарочно не выкупил его у соперников. А можно – что женская любовь, как часто бывает, оказалась сильнее мужской. И Горигор, если бы очень хотел вернуться, нашёл бы и силы, и способ, а не остался бы в чужом роду улучшать породу. Только об этом доброжелатели почему-то не поведали юной жене Великого Владара. И сам он не смог разбить её сердце ещё раз, рассказав ей, как живётся её первой любви в не таком уж и далёком городке, и сколько на самом деле сестёр и братьев у её дочки Валентины… Всё, что он позволил себе, когда она ушла от него, разрываясь от горя и любви – попросил присматривать за ней и детьми обязанного ему человека. Ксанд нашёл в себе достаточно сил не мешать ей жить так, как она решила. И даже горько радовался за неё, видя, что и она, и Николай смогли привязаться друг к другу. Только иногда не выдерживал и приходил посмотреть со стороны, как растёт его сын. Не его вина, что Юрик начал развиваться чуть раньше и сам почуял в наблюдавшем за ним мужчине родную кровь – как и Миль почуяла её в бабушке и в дяде. А может, это Ксанд, обладающий очень сильным Даром, его неосознанно инициировал. Так или иначе, но из дома в пятнадцать лет Юрий ушёл сам. Оставил матери письмо. Малодушно поступил? Возможно. Но не более малодушно, чем нашедший письмо Николай, который целый год мучился и помер, но так и не передал его Марийсе…

И Марийса так и считала Ксанда подлецом, а Горигора – погибшим, Юрия – пропавшим, а Николая – мужественным и святым.

В результате Юрий, всё же явившийся, чтобы попытаться примирить любимых родителей между собой, схлопотал мощное проклятие, прекрасная Марийса рассталась с жизнью, а Миль едва уцелела, но попала-таки в руки Ксанда Владара.

Воистину, хочешь повеселить Господа Бога – расскажи Ему о своих планах…

Так что почему же теперь Ксанду, столь долго издалека присматривавшемуся к внучке Марийсы, не радоваться?

И с чего особенно ликовать Юрию, ломающему голову, как бы так рассказать племяннице ту часть правды, которой не знала её обожаемая бабушка, чтобы правда эта не выглядела враньём и попыткой оправдаться.

Обед пропустить ей позволили, но к ужину явиться следовало по-любому. Тем более, что и есть уже хотелось нешуточно: в последний раз поесть удалось… она с трудом припоминала тот раз, но давненько – задолго до штурма базы.

В гостиной, пока она спала, кто-то побывал и оставил пополнение к её гардеробу в виде стойки на колёсиках, увешанной плечиками с разнообразной одеждой. Возле стены громоздилась гора коробок и пакетов. Просмотрев содержимое, Миль осознала, что ей действительно предстоит жить теперь здесь, а не где-то ещё: столько белья, обуви и одежды по сезону у неё прежде не было никогда. Бабушка не забивала шкафы избытком вещей, просто заменяя их по мере износа, а здесь одних летних туфель было больше, чем Миль могла надеяться сносить. Наверное, надо было разобрать эту кучу и разместить по полкам, но шкафы и полки ещё предстояло отыскать, а до ужина времени оставалось всего ничего.

Просмотрев одежду, Миль хмыкнула: подбор явно случайный, рюшечно-оборочный, платьица подчёркнуто детские, ярко-пёстро-кукольные. Бабушка ей такое не покупала даже в первые годы, когда Миль была совсем маленькой. Если не находила ничего подходящего – шила сама, это она любила и умела.

Стоп-стоп, а это что… Померещилось, что ли… Ага!

Последним на вешалке застенчиво висело то самое скромное платьице коричневого бархата, что бабуля успела сшить напоследок. Откуда оно здесь?! Миль прижалась к нему лицом. От платья исходил незнакомый запах, и Миль напомнила себе, при каких обстоятельствах и как давно утратила эту вещь. Получалось…

…А какой сейчас месяц? Число? День? Сколько же прошло времени? Именно прошло – мимо неё, без радости и пользы, просто кануло в небытие… Украдено. Убито.

И платье, наверное, уже мало. А повесили его сюда, видимо, чтобы у неё осталось что-нибудь от того времени, когда её жизнь текла нормально, когда была бабуля, дом, и… и… В носу защипало.

«Спасибо. За эту малость – старое платье, за ниточку, связавшую с прошлой жизнью, за чуткость… Не знаю, кому, но – спасибо…»

Не удержавшись, она всё-таки попыталась натянуть на себя настоящую СВОЮ вещь… И, против ожиданий, ей это удалось. Не утративший мягкости бархат прохладой скользнул по коже и знакомо прильнул к телу, согревая. Вжикнув замком, Миль повернулась к зеркалу: платье сидело, как влитое. Рукава, линия плеч, линия талии, длина подола – всё по росту, по размеру. Ткань всё так же отливает янтарём, кружева воротника и манжет всё так же белоснежны и легки, будто и не таскалась хозяйка в этом платье по непотребным местам, собирая на себя всю мыслимую грязь… Минуточку… оно же было только до колен. А теперь почти скрывает туфли. Чудеса…

У плеча золотистыми искорками блеснула нашивка: тот самый «несложный» узел. Работает бабушкин подарок!

Что ж, сказала себе Миль, если не врёт отражение, надо признать, что девочка перед зеркалом всё-таки существует. Даже если внутри у тебя с момента смерти бабушки поселилась предательская слабость и чего-то отчаянно не хватает рядом с сердцем – сама ты существуешь на самом деле, а не умерла вместе с ней, и надо жить, а не притворяться живой. Жизнь продолжается. А то, что было – прошло, перелистни, наконец, страницу и живи дальше!