Текст книги "То, что меня не убьёт...-1"

Автор книги: Карри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Макраме и другие ниточки

Если что и шевелилось, так волосы на затылке. От восторга. Сколько Миль ни присматривалась, как ни вслушивалась в себя, основной реакцией на бабулины чудеса были мурашки вдоль спины, холодок в груди да замирающее дыхание.

– Это ещё не значит, что в тебе нет Дара – просто во мне нет того, что спит в тебе. Как способности к рисованию, понимаешь?

Миль понимала. Но так хотелось зажечь огонь щелчком пальцев или создать заклинание из переплетений красивых ниток. Зато обе с удивлением обнаружили, что банальная яичница-глазунья, приготовленная внучкой, иногда оказывается настолько вкусной, что бабуля не может от неё оторваться, а на следующий раз – поролон поролоном, разве что подсоленый. Многочисленные пробы показали, что, если Миль хочет, то и голубей с размоченного ею хлеба согнать невозможно, хоть пинками расшвыривай – вплоть до потери обожравшимися птахами способности к полёту. Миль долго фыркала, глядя на их нахохлившиеся тушки, сонно таращившиеся на неё своими маленькими глазками. Потом вмешалась бабушка. Птиц пришлось собрать и временно разместить на чердаке – самим бы им ни в какую было не взлететь, а оставлять на радость дворовым кошкам стало жаль. На чердак же кошкам являться запретила бабушка, а её запрет пушистым охотникам нипочём было не одолеть.

И вот когда она творила этот запрет, у Миль на миг закружилась голова. Но и только.

– А и достаточно для начала, – объявила бабушка. – У всех это начинается по-разному. Главное, что хоть что-то как-то. Впрочем, – задумалась она, – может и ничем закончиться. Будем двигаться дальше.

И они двинулись. Как сказала бабушка – методом научного тыка. Двигались и зиму, и весну, и лето. Без особых успехов.

– Зато ты вязать учишься, – поддержала внучку Мария Семёновна, разглядывая её очередную попытку сплести заклинание. И записала Миль в кружок макраме: макраме как раз вошло в моду, оно мелькало всюду в виде кашпо, штор и салфеток, представительницы, в основном, прекрасного пола носили его как украшение и – Миль только глазами вслед хлопала – вполне легальные амулеты и обереги. Бабушка в ответ на её удивление многозначительно улыбалась и пожимала плечами:

– Да, вроде бы не верят. Но носят. И обрати внимание – некоторые из их висюлек вполне действенны. Потому что выполнены компетентным человеком не ради красоты, а пользы для. А спроси мастера, что это за «колыбель для кошки» или «клятва цыганки» – пополнишь свой культурный багаж сведениями об элементах народного творчества.

И Миль, хоть и не очень хорошо, но освоила несколько простых узлов и могла предъявить всем желающим ажурный поясок из грубой серой бечёвки, изготовленный-таки ею лично. Попутно научилась навскидку определять замеченные у встречных модников вплетённые в кулоны и браслеты «узы верности», «везунчика», «отскочь», «утоли печаль», «отразику», (он же «щит»), «семижилье», «недотрогу», «сети судьбы», «подорожную грамоту»… Самой ей сплести подобные узлы пока не удавалось. Симпатичная полненькая преподавательница этого искусства хитроплетения, ведущая занятия в местном Доме Культуры, утешала неумех уверениями, что на всё нужно время, терпение и старание.

– И капельку таланта, – со скромной улыбкой добавляла она, каждый раз при этом кому-то подмигивая. Её ученицы – дамы всех возрастов – переглядывались, недоумевая, кому это.

Бабушка, в последнее время повеселевшая, хохотала, сжигая рассказ внучки:

– Знаю я, кому она мигает! На ней заклятие – выявлять наделённых Даром и сообщать, срабатывает каждый раз, как она подмигнёт! Самой-то Дара только и хватает узлы правильно вязать. Вот ей и помогли, только всё зря, я тебя давно от таких сюрпризов прячу. Так что учись как следует – лучше неё узлы никто в городе не вяжет.

Миль старалась и даже получила от администрации желанную характеристику – тетрадный листок, исписанный с одной стороны размашистым почерком, внизу скреплённый подписями директора Дома Культуры и руководительницы кружка, а также фиолетовой круглой печатью. Миль, само собой, характеристику прочла и узнала, что, оказывается, у неё «трудный характер, девочка требует особого подхода, но трудолюбива и упорна в достижении результата, любит ласку».

Бабушка была тоже удивлена.

– Кто бы мог подумать, что эта Марина Егоровна столь проницательна. За характеристику ей, впрочем, спасибо, сойдёт – у нас теперь есть с чем явиться на комиссию, а что касается характера… так у кого он в вашем поколении не трудный.

Неподатливые узлы пришлось зарисовывать, а вот бабушкины комментарии к ним – запоминать, потому что встречались среди названий «последний вздох», «покаяние», «обет», «поводок», «удавка» – вещи настолько серьёзные, что Миль бы не рисковала учиться им, если б не одна их особенность: как ни вывязывай такой узел, как ни соблюдай все условия, а без наличия, во-первых, Дара, а во-вторых, действительного намерения узел останется не более, чем красивым наглядным пособием и просто не сработает. Например, «последний вздох» следовало начинать только в том случае, если не было никакого другого способа донести до людей свою волю – и только находясь на пороге смерти. При этом послание необязательно было проговаривать вслух, достаточно, вывязывая, о нём думать, но, закончив, непременно полагалось смочить его в своей крови. Тогда тот, кто первым коснётся узла после смерти автора, становится выразителем его воли, а если ещё и исполнителем, то и наследником всего, что умерший ему оставлял в благодарность… Поэтому второе название узла – «завещание»…

Сложно? А то. А в «бумеранг», к примеру, требовалось вплести волосок того, кого ты задумал лишить жизни, но не стоило забывать, что умрут непременно оба – и, если жертва окажется сильнее и как-то выкрутится, то автор узла обречён. Бабушка в ответ на недоумение Миль сказала, что иногда люди шли на такое, как на последнюю возможность уничтожить врага.

– Но «бумеранг» хотя бы обратим, – успокоила бабушка, видя испуг девочки. – Если предполагаемая жертва ещё жива, а убийца одумался, он должен сжечь узел на своей ладони… или на другом участке тела. Тем самым он останавливает заклятие. В истории были и такие случаи.

И Миль поняла, почему Марина Егоровна, показывая эти узлы, вскользь заметила, что их рекомендуется выполнять только из шёлка, на худой конец – из хлопка. Не поняла лишь, зачем вообще учат такому всех подряд.

– Разве всех? – повела бровью бабушка. – Припомни-ка, у скольких человек хоть что-то получилось?

И Миль припомнила, что из всего кружка эти узлы удалось запомнить только ей. И не только запомнить, но и зарисовать. Остальные в это время занимались кто чем: кашпо довязывали, штору, поясок, бусины в кулон вплетали, болтая впоголоса… А Марина Егоровна, тем не менее, всё распиналась, вздыхая временами. И не замечала, что Миль старательно следует её инструкциям, с каждым занятием совершенствуя свои навыки.

– Для неё ты просто посредственная, но старательная девочка, у которой мало что получается. Она рассказывает всё, что знает, в надежде, что у кого-то проснутся скрытые способности, и он спросит её о запретном, выдав себя – а кто-то хоть заикнулся?

Миль отрицательно качнула головой.

– Ну, вот видишь. Учись спокойно. Она хорошо учит тех, кто к этому стремится.

«Почему не ты?»

– Она в этом сильнее. А учиться надо у лучших. Посмотри-ка, сколько ты от неё уже переняла всего за пару месяцев, а у меня чему научилась? Носки вязать. Правда, хорошие.

Миновал седьмой день рожденья Миль. Этот день они с бабушкой отметили тихо, без застолья и гостей. То есть пироги и варенье на всякий случай были в доме всегда, бабушка озаботилась и большим тортом для возможных гостей, но вообще-то они вдвоём весь этот день гуляли по городу, обойдя столько кафе и выставок, сколько смогли, благо, день выдался замечательно ясный и тёплый. И никто им его не испортил, никто не мелькал в толпе, ускользая от прямого взгляда – чего Миль втайне опасалась.

Бабушка, разгадав её беспокойство, тихо посмеивалась, ковыряя ложечкой мороженое:

– Глупышка, ты ж столько охранных узлов навязала, что от тебя теперь все их чары просто отскакивают. Да всяким недоброжелателям рядом с тобой и находиться-то невмоготу!

«Но я думала, что у меня ничего не получилось!» – нацарапала Миль в блокноте.

Бабушка фыркнула и расхохоталась звонко, как девчонка. Просмеялась и спросила:

– А чего ты ждала – что твои узлы начнут извиваться и сыпать искрами?! – и опять захохотала.

На них оглядывались, но по-доброму, с улыбкой. Мужчины посматривали на бабушку заинтересованно, но никто не подходил, видимо, останавливало присутствие ребёнка. И Миль задумалась: а сколько, собственно, лет Марии Семёновне? Это она, Миль, знает, что эта женщина – её бабушка, а если об этом забыть или не знать – на сколько она выглядит? Особенно, когда вот так веселится, когда сверкают её тёмные глаза, розовеют от смеха щёки (на которых, кстати, ни одной морщинки), вьётся по спине тёмная прядь, выбившаяся из тугой косы (без седины), сильные прямые плечи гордо несут изящный изгиб шеи, чью длину подчёркивают, покачиваясь, ажурные серьги… Когда она, смеясь, запрокидывает утяжелённую косой голову и видны ровные белые подковки зубов… Не девочка, нет, но – зрелая красивая женщина.

«Плевать, не хочу знать, сколько ей лет. Она прекрасна. Пожалуй, даже красивей мамы», – на какой-то миг эта мысль кольнула угрызеньем – мама всегда была вне конкурса – но Миль тут же отбросила всякие угрызения и продолжала любоваться своей бабушкой. Мама… её нет и никогда уже не будет… а бабуля – рядом, и надо жить и радоваться. Миль не виновата, что хочет жить. Разве это плохо? И Миль не забыла маму, хотя помнить её – больно.

Апокриф(Тайнопись)

Вечером Миль перебрала свои узлы, встроенные в разные вещицы и вывязанные отдельно, тщательно их рассмотрела, чуть ли не обнюхала – ничего особенного, нитки как нитки. Наверное, она не так смотрит. Заглянула в свой альбом, где на первой странице крупно было написано: «Макраме». Задумчиво перевернула было страницу… и торопливо вернулась к началу: надпись была сделана как бы поверх другой, и эта другая надпись гласила: «Узлы Власти. Способы изготовления. Условия применения».

Ничего подобного Миль не писала! Она потому и заучивала наизусть все инструкции, что боялась: найдёт кто-нибудь непосвящённый, наплетёт чёрт-те чего и будет всем «счастье»! Но Марина Егоровна диктовала именно это. И написано будто рукой самой Миль…

Сердце у девочки ёкнуло и провалилось не в пятки, а до самых кончиков пальцев на ногах. Обмирая, она перевернула страницу. Вот рисунок узла. Вот надпись: «Узы верности.» Всё как и было.

А вот чего не было – проступающих из-под рисунка слов: «Вяжется из простых узлов и любых ниток. Если эффект требуется постоянный, нить следует брать прочную, можно проволоку или полимер. Нить пропитывается любой субстанцией суггеренда. Обратим. Способ обращения стандартный…»

Миль обомлела. Она этого не писала!

Торопливо пролистав, обнаружила, что подобное безобразие творится на каждой странице, и, схватив альбом, побежала, естественно, к бабуле. Не то разбираться, не то за утешением.

– Ну, и что случилось? – сразу же спросила бабушка, едва увидев перекошенное личико любимой внучки. – Твой рабочий альбом? Что с ним не так? Ну-ка, ну-ка… И что? Говори толком, – и сунула Миль в руку подвернувшийся карандаш.

Миль недоверчиво смотрела на бабушку, переводившую взгляд с внучки на страницы нашкодившего альбома, и до неё медленно доходило, что бабушка ничего криминального не видит.

Бабушка подождала, листая страницы, ещё минуту, а потом потребовала объяснений. Миль, понимая, что если сейчас ничего не расскажет, то у неё появится тайна от бабушки, тянула время, обдумывая такую возможность, а потом всё-таки призналась. Теперь паузу взяла бабушка.

Рассмотрела альбом внимательнее, ещё внимательней рассмотрела внучку. И, наконец, задумчиво сказала:

– Слышала я про такое, но ни разу не встречала. Так говоришь, здесь надпись проступает? А ты её не делала? О-очень интересно… Если не ошибаюсь, такое называется… не помню… тайнопись, или апокриф, что ли, или как-то вроде. Редкое явление. И очень удобное, если необходимо сохранить написанное от постороннего взгляда. Кстати, я знаю, как дать её прочесть тому, кому хочешь. Просто покажи, желая, чтобы он увидел. А почему лицо такое кислое?… Брось, девочка, это же здорово!

Здорово, согласилась Миль. Открыла альбом, поманила бабушку и провела над страницей ладошкой, словно сметая что-то: смотри! Бабушка посмотрела без особого интереса – ну что она там могла увидеть нового? – и вдруг ахнула. Миль, взглянув туда же, закашлялась.

Узел, нарисованный когда-то простым карандашом, теперь выглядел объёмным, он висел над страницей и его можно было рассматривать с разных сторон. Миль, припоминая стадии, провела ладошкой ещё раз – узел развернулся в кусок пряжи и начал завязываться вновь, медленно, участок за участком, останавливаясь на каждом этапе.

– И после этого ты будешь сомневаться, что твои узлы работают? – спросила Мария Семёновна.

Не-ет, пожалуй, не стоит, покачала головой Миль. А вот быть повнимательнее при работе с узлами придётся. И она ещё раз проверила связанные образцы. Часть из них, подумав, распустила. От греха подальше.

Картинки с выставки

В студии закончился учебный год, и Иван Иваныч потребовал от Миль отчёта по пройденному материалу – для итоговой выставки. Миль, которая, если честно, рисованием несколько пренебрегала, принялась спешно навёрстывать. Плюс пригодились несколько старых работ – в общем, выкрутилась. И хорошо, а то перед Иван Иванычем было бы неловко, он за Миль так переживал из-за той истории с дракой, а Миль о ней как-то уже подзабыла – как будто для неё прошло гораздо больше времени, чем на самом деле. Она с некоторым даже трудом заставила себя вновь погрузиться в отработанную для неё ситуацию, вспомнить пережитые эмоции. Словно примерила старое платье, из которого выросла.

Поделилась с бабушкой – та оценивающе взглянула на внучку, кивнула задумчиво:

– И так бывает. Это называется – взрослеешь. К выставке готова?

Миль была готова настолько, насколько позволяли способности. Не желая сложностей с родителями побитой Лины, она – зря, что ли, училась! – потратила вечер на вывязывание «недотроги», добавив к нему для декора красивую крупную бусину, подаренную кем-то в прошлый день рождения. Бусина, кроме украшения, служила ещё и взглядоотводом. Как поняла Миль из объяснений бабушки, охранный амулет необязательно носить на себе – достаточно того, что он ЕСТЬ. Но было спокойнее иметь его в кармане, всё-таки первая сознательная попытка. Мало ли что, вдруг накосячила чего-нибудь. Тогда на месте и поправим. И вообще – он вполне может ведь и не пригодиться, правда?

Выставку устроили в фойе Учебного Центра. Стены от этого сразу стали разноцветными и нарядными, даже воздух наполнился молчаливой радостью, запереливался, взгляды весёлыми птичками перепархивали от работы к работе. Играла негромкая музыка, дополняя шарканье ног и сдержанные голоса.

Миль с бабушкой нарочно пришли попозже, чтобы незаметно слиться с толпой. Они видели, как директор, стоя рядом с взволнованным Иван Иванычем, что-то с важным видом говорил не то собравшимся, не то самому себе, делая мягкими ручками округлые жесты, временами прижимая руки к своему светло-серому пиджаку. Потом в микрофон говорил Иван Иваныч. Миль не вслушивалась в их благоглупости – на всех подобных выставках говорили почти то же самое. Она смотрела на лица людей, посетителей и участников, надеясь, что не встретит сегодня, кого не надо. Бабушка, стоя вплотную за её спиной, занималась, похоже, тем же. И, конечно, толпа раздалась, и, прямо напротив, в просвете возникла монументальная фигура в нарядном тёмном платье, увенчанная широкополой шляпкой. Из-под полей сверкали голубые глазки, щедро подведённые тушью. А чуть подальше, подчёркивая голубизну глаз, из-под шляпки с двух сторон тяжело свисали на полную шею крупные золотые серьги с бирюзой. Малиновый бантик губ на пару с носом-картошечкой торчал среди пухлых щёк, плавно переходивших в шею, которая незаметно становилась бюстом, строптиво выпирающим из изящного выреза платья. С изяществом выреза спорило массивное золотое колье всё с той же бирюзой…

Не заметить всего этого великолепия, почти барокко, неотвратимо приближавшегося под перестук каблучков, не было бы никакой возможности даже у слепого. Уже на подходе дама эта оповещала всех о своём присутствии ароматом шикарных французских духов, чтобы ни у кого не возникало сомнений, что у неё эти духи – есть, и она на них – не экономит.

А в кильватере за ней плелось унылое коротко стриженое дитя, наряженое по мере сил. Лина. Волосики её более-менее отросли, прочие следы поединка благополучно рассосались, удачная стрижка вкупе с симпатичным костюмчиком создавали очень милое впечатление, которое слегка портила некоторая угрюмость девочки. Лина почти не смотрела по сторонам, а если и бросала взгляд, то от неё сразу хотелось отойти подальше.

Мать Лины, глядя поверх голов, ледоколом надвигалась сквозь расступавшуюся толпу, и Миль ощутила плечом, как твердеет на нём бабушкина ладонь: столкновения было не избежать через три… две… одну… секунды прошли, и широкополая шляпа проплыла мимо них, как мимо утёса, обдав шлейфом аромата. Лина, проходя мимо, подняла взгляд от пола, посмотрела Миль прямо в глаза, приостановилась… резкий окрик матери подстегнул её, девочка дёрнулась, нагнала мать и потащилась следом.

Ой-ёй-ёй, бедная Линка, сколько же тоски-то в глазёнках, сколько безнадёги… И ведь, в отличие от мамашки, смогла увидеть Миль, несмотря на наличие «недотроги» с глазоотводом – значит, дурного к ней не имеет, и это после такой-то взбучки!

Миль вообразила, что это она сама сутками находится возле этой женщины… что эта женщина – её мама… и ещё имеется тот мужчина, он – её папа… и это на неё, Миль, эта «мама» вот так орёт и на людях, и дома, и ТЕМИ словами… Миль передёрнуло, она и не заметила, как сжала кулаки. И в накатившей бессильной злости от всего сердца пожалела избитую ею девчонку, а, вспомнив слова Иван Иваныча, и устыдилась содеянного.

– Что, припекло? – услышала она над собой бабушкин голос и покаянно кивнула в ответ. – А я ведь, если припоминаешь, просила тебя этого не делать. Ну, раз припекает, значит, ты и вправду взрослеешь. …Э… здравствуйте, молодой человек.

– Всё в порядке? – это Иван Иваныч пробился к ним через толпу – перед ним она почему-то не подумала расступиться. – Я сразу, как увидел Ситниковых, попытался к вам подойти, но… не получилось как-то…

– О, да всё чудесно. Ситникова, – бабушка покосилась на Миль, – нас отчего-то не замечает. А вы сегодня такой нарядный! Знаете, вам очень идёт этот костюм. По-моему, выставка удалась, не находите?

– Ну, я-то – лицо пристрастное, но хотелось бы думать, что да, удалась, – он немного нервно рассмеялся.

– Столько народу!

– Да, я, если честно, надеялся, что люди придут, но чтобы столько!..

Миль потихоньку оставила их, было всё-таки интересно взглянуть на экспозицию, ведь многие вещи выполнялись уже без неё. Вот эти куклы, например… да и вообще – выставленные рядом, даже знакомые работы смотрелись как-то иначе.

Она понемногу продвигалась от работы к работе и вдруг заметила, что толпа вокруг неё рассеивается, народ куда-то уходит. Она огляделась: люди собирались возле той части, где Миль уже побывала и, не заинтересовавшись, отошла прочь – ведь не особенно интересно смотреть на свои собственные рисунки. Удивлённая, она подошла тоже и попыталась понять, что они там нашли. Люди стояли редко, Миль спокойно прошла между ними, проследила за их взглядами…

Очень странно, подумалось ей. Они все смотрят на её последние работы. Те, что она сделала второпях, чтобы успеть сдать Иван Иванычу.

Как-то странно они стоят, эти люди…

– Ты о чём думала, когда это рисовала?! – прошипела за её спиной бабушка.

Миль пожала плечом – не помню… о чём-то, наверное, думала. А что? Она удивлённо взглянула на бабушку.

– Не туда смотришь! – всё также шёпотом прошипела та и повернула внучку лицом к вывешенным картинкам.

Миль взглянула на свои последние творения. «Снегири», «Зимняя рябина», «Сумерки», «Окна», «Снегопад», «Снеговик»… «Сосульки», «Крыши», «Голуби», «Ручеёк», «Одуванчики», «Птицы», «Лучи», «Тени»… «Лошадки», «Классики», «Мячик»… И всё прочее тоже на месте.

Иван Иваныч вывесил всё. И что? Рисунки как рисунки. Или…

Миль вытащила неразлучный свой блокнотик. «Я что, опять чего-то не замечаю?»

– Именно, – прошептала бабушка. И на этот раз её шёпот был уместен как никогда, потому что в фойе стало тихо, как во время уроков. Миль в недоумении вглядывалась в лица окружающих. Стоят, смотрят, на лицах – покой и умиротворённость. «О чём же я думала?» – попыталась Миль сообразить. И вспомнила. Всякий раз, выполняя задуманное, она погружалась в состояние радостной удовлетворённости, почти счастья, от которого её ничто не отвлекало, на время работы она уходила в рисунок, как в другой мир, который она сама создавала, и вокруг царила тишина и покой… Помнится ещё, бабушка, стоя в дверях комнаты, всё никак не могла её дозваться к обеду…

Усиленный динамиком, тишину фойе разбил громкий щелчок, и голос директора пригласил всех в зал – воспитанники других творческих студий готовы были показать небольшой отчётный концерт. Люди вокруг задвигались, закашляли, заговорили и дружно двинулись занимать места в зале. Скоро в фойе остались только Миль с бабушкой. Переглянувшись, обе устремились к рисункам – поскорее снять. А когда сняли, за их спинами кто-то кашлянул, а затем Иван Иваныч смущённо, будто это его застали за не очень хорошим делом, сказал:

– Простите… конечно, это ваше право… но я надеялся, что работы ещё повисят.

– Думаю, они провисели достаточно, – бабушка сложила рисунки аккуратной стопкой. – У вас не найдётся, во что их упаковать?

– Найдётся. А…

– Да?

– Можно мне на память… хотя бы одну? Мне почему-то кажется, что в следующем году мы с вами в этой студии не встретимся.

Бабушка дождалась кивка Миль и ответила:

– Любую на ваш выбор – из тех, что висят. Или хоть все сразу. Да? – повернулась она к Миль, и та с готовностью кивнула.

– Ну… спасибо и за это. Эти тоже хороши.

И тут позади них раздался ещё один мужской голос, от которого у Миль не просто мурашки по спине побежали – показалось, что вся кожа вздыбилась иглами, как у ежа, и стало нехорошо:

– Если можно, я бы тоже попросил для себя что-нибудь, раз вам не жаль.

Бабушка, не оборачиваясь, схватила руку застывшей Миль, и бросила через плечо:

– Спрашивайте у нового владельца.

– Мм… а что-нибудь из тех работ, что вы сняли с экспозиции? Я бы заплатил.

– Эти не продаются, – резковато ответила бабушка и обратилась к Иван Иванычу: – Вы не передумали принимать эти работы?

– Э… нет, не передумал, – решительно сказал Иван Иваныч. – Беру всю коллекцию.

– Ну и хорошо, тогда оставляю её на вас, дома всё равно хранить негде. Вы обещали нам помочь с упаковкой, – напомнила она.

– А, да. Можете пройти в нашу студию, там прямо на моём столе есть всё, что нужно.

– Благодарю, – и подтолкнула Миль вперёд. Сама она всё время держалась между внучкой и неприятным незнакомцем за спиной.

Войдя в студию, она быстро закрыла дверь и, привалившись к ней, заперла. Потом метнулась к рабочему столу учителя, хотела было заняться упаковкой рисунков и вдруг передумала. Повернулась к Миль и зашептала:

– Слушай, тебе очень дороги эти работы? Понимаешь, их лучше… сжечь. Надо, понимаешь?

Миль не очень понимала, но бабушке виднее. А работы… хорошие, конечно, их жаль, но… раз надо. Ей было очень не по себе.

– Девочка моя, ты их нечаянно… закодировала. Ну, заколдовала. Расколдовать – можешь?

Вот тут Миль напряглась. Это вам не шутки. Как и Узлы Власти. Хотя ничего плохого рисунки в себе и не несут, она не знает, как их расколдовать. Поэтому…

Поэтому она кивнула бабушке – жги. Новые нарисую.

Скованность постепенно отпускала. Стало теплее.

Рисунки они жгли тут же, в одной из раковин умывальной комнаты. В пламени бабулиного огня бумага, корчась, горела жарко и быстро, дым они выгнали в открытое окно. Пепел смыли.

И только потом бабушка немного расслабилась, села, обняла внучку.

– Хорошо у вас тут, весело, ярко, – сказала она девочке. – Тебе ведь нравилось ходить сюда, да? Ну что ж, жизнь состоит из потерь. И обретений. Посмотри, попрощайся – с хорошими местами надо прощаться. Прав твой учитель – больше ты сюда ходить не станешь. И вообще рисовать… тише-тише, рисовать сможешь, но очень осторожно, а то задумаешься и опять – готово, закодировала. Внимательнее быть придётся. Нам обеим. Представь, что рисуешь не оттого, что тебе хорошо, а оттого, что ты печалишься, страдаешь, злишься. Что за рисунок выйдет? Как будет на людей влиять? Во-от…

Мел был под рукой, и Миль спросила:

«Ты испугалась. Кто это был?»

Бабушке очень не хотелось отвечать, но она ответила:

– Главный Игрок нашего города. И это очень плохо. Остальное – дома. Отойди от двери.

Закрыв глаза, она повернулась лицом к двери и – Миль это почувствовала – ПОСМОТРЕЛА В ФОЙЕ. Удовлетворённо кивнула, открыла глаза:

– Никого нет. Можем идти. Но теперь нам с тобой придётся быть ЕЩЁ осторожнее. Сам он никогда не занимался новобранцами. Или он тут был случайно, или пришёл посмотреть специально на тебя. Но знаешь… Я в такие случайности не верю.

«Почему он вообще смог войти в Центр? Разве здесь нет твоих заклинаний?»

– Есть, конечно, – улыбнулась бабушка. – Но эти заклинания как, кстати, и твой амулет, защищают тебя только от злых намерений и злонамеренных чар… по которым он, конечно, великий спец, но сегодня, видимо, явился просто взглянуть на тебя. Иначе бы он не вошёл.

«Ты узнала его по голосу?»

– Да, узнала. Трудно было бы не узнать… Так, стирай всё и пошли.

На крылечке одиноко прохаживался Иван Иваныч. Мария Семёновна протянула ему руку:

– Спасибо за всё, Иван. Вы правы – Миль больше не сможет посещать ваши занятия. Но вам будут всегда рады в нашем доме, так что – милости просим. Всего вам доброго.

– Спасибо за приглашение. А… где же рисунки? Неужели…

– Да, пришлось.

– Как жаль.

– До свидания, Иван.

– До свидания.

Миль сделала ему на прощанье пальчиками, он помахал рукой. Всю дорогу домой она думала – неужели нельзя как-то раскодировать рисунок? Дома первым делом спросила об этом у бабушки. Причём сделала это не так, как всегда – зря, что ли, голову ломала? Положила перед бабулей блокнот – та отмахнулась:

– Минутку обожди, ладно?

Миль покладисто кивнула и провела над чистой страницей ладонью. Страница покрылась надписью. Бабушка, моргнув, прочитала:

«Да хоть час. Я только хотела тебе это показать».

Следующее движение ладонью стёрло эти фразы, и Мария Семёновна теперь, простите, пялилась на пустой лист. Недолго. После чего посмотрела на внучку. Спросила:

– Наверное, очень трудно было уничтожать те рисунки, да? – Миль покивала. – Прости меня, пожалуйста, мне тоже было их жаль, они были… особенно хороши. Такие светлые, душевные… Прости, ладно?

Миль понимала. Потянулась к блокноту:

«Не винись. Им всё равно было не уцелеть». – И тут же очистила лист. Бабушка этот листок ухватила и вырвала его из блока. Положила поодаль. Сходила и принесла другой блокнот, совсем новенький. Положила его ещё дальше от старого и от вырванного листка. Пошевелила пальцами. Тряхнула кистями. Пробормотала:

– Ну те-с, посмотрим… – и, опустив руки к столу, провела ими по воздуху сначала над новым блокнотом, потом – над старым, а напоследок – над отделённым листком.

Миль, наблюдавшая внимательнейше, заметила, что от листка её руки едва не отбросило.

– Ага, – сказала бабушка. – Видела, да? Фонит, как я и думала. Сумеешь повторить?

Миль фыркнула. Встала с другой стороны от стола и воспроизвела бабушкины манипуляции. Новый блокнотик вёл себя смирно. Над старым воздух был слегка наэлектризован. А над листом чувствовалось некое сопротивление, он отталкивал ладонь, как при игре с магнитами отталкиваются одинаковые полюсы.

Она вопросительно посмотрела на бабушку. Та ответила:

– Любое воздействие оставляет следы, видимые или невидимые. Ты можешь стереть надпись, но приложенная сила изменяет структуру вещества, вещество это помнит. Ведающий человек сумеет спросить и получит ответ. С помощью своего умения ты можешь писать и рисовать на чём угодно, а потом стереть всё. Но останется след. Отпечаток. По нему можно многое узнать о том, кто его оставил. Но этому надо учиться, – бабушка легонько нажала на кончик внучкиного носика, – кнопочка моя. А листок всё равно придётся сжечь, как и рисунки… Эй, ты здесь? Я к тебе обращаюсь!

Миль кивнула, подняв пальчик и глядя в сторону. Взглянула на бабушку – а в глазёнках пляшут бесенята. И вдруг, развернувшись, мазнула рукой воздух, будто по стеклу провела… Вслед за её ладонью протянулись прямо в воздухе крупные радужные буквы:

НА ЧЁМ УГОДНО? – и сами медленно угасли. Миль запрыгала, хлопая в ладошки, потискала бабушку и опять взмахнула рукой:

БА, Я МОЛОДЕЦ? ТЕПЕРЬ МНЕ НЕ НАДО ПИСАТЬ НА БУМАГЕ!

– Молодец, – пролепетала бабушка. – Девочка моя, ты меня пугаешь… а без бумаги всё равно не обойтись.

ПОЧЕМУ? – эти буквы оказались чёрными. Бабушка покачала головой, тревожно следя за внучкой:

– Сядь и постарайся успокоиться. Кому сказала! Помнишь, что я рассказывала о взрывном развитии? Так вот – у тебя эйфория! Первый признак!

НЕТ! – пританцовывала и подпрыгивала Миль.

– Докажи! Уйми восторг и прекрати фонтанировать! Второй признак – фокусы, следующие один за другим, каждый последующий сложнее предыдущего! Третьим будет неповиновение и полный пофигизм. А потом тебя понесёт так, что ты уже ничего не сможешь контролировать и начнёшь творить такие чудеса, что от этого дома ничего не останется – кроме воронки на пол-района, не говоря уже о людях.

Миль дышала глубоко и часто, голова приятно кружилась, веселье подкатывало бурлящей волной… В воздухе сверкали искорки – целая метель, застилающая весь мир, так здорово!

– Слушай мой голос, Миль. Я хочу, чтобы ты уцелела! Задержи дыхание. И медленно выдохни. Ещё раз. Представь, что ты смотришь на воду – большое прохладное озеро, спокойное, гладкое, вода в нём прохладная, зелёная, тяжёлая… Вдо-о-ох… Вы-ы-ыдох… Вдо-ох… задержи… Вы-ы-дох… Сердце бьётся медленнее, спокойнее, голова тяжёлая, веки опускаются… Вдох… выдох…

Миль чувствовала, что бабушка поднимает её на руки, покачивает, дует в лоб…

– Вот и хорошо, вот и умница, – напевала бабушка. – А теперь спи, детка моя могучая…