Текст книги "То, что меня не убьёт...-1"
Автор книги: Карри
Жанр:
Детская фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)
Семейный альбом
Миг – и Миль стоит перед бабушкой и смотрит снизу вверх, как всегда. От неожиданности женщина резко захлопнула рот и отступила на шаг. Целую минуту они смотрели друг на друга. Бабушка нарушила паузу первой – кивнула в сторону кухни:
– Поговорим?
Отчего же не поговорить. Следом за бабушкой Миль проследовала в кухню, села напротив.
Мария Семёновна вглядывалась в знакомые, дорогие черты и чёрточки нежного детского лица, словно пытаясь разглядеть что-то особенное, лишнее, но личико было всё то же, вот только глаза – не так должны смотреть шестилетки. Такой взгляд в упор выдержит не всякий взрослый.
И Мария Семёновна смежила веки, но и сквозь опущенные веки чувствовала беспощадный, требовательный взор внучки – и признавала её право так смотреть. Она сходила в свою комнату, принесла оттуда пухлый, большой фотоальбом, посидела, держа его на коленях и глядя куда-то далеко. Потом положила его на стол, накрыв ладонями, и заговорила – негромко, часто останавливаясь…
– Трое у меня было: Валя – старшая, Юрочка – средний, и Галочка, младшенькая. А осталась только Галя. У неё всё как у людей – семья, детки… От Валечки хоть ты вот есть, а Юрик пропал, как и не было его… Вот, смотри… это они… маленькие… это – в школе… А это вот Галя с семьёй.
Миль перебирала фотографии и слушала.
– Я всё думала – рано тебе всё это знать, но ты сама заставляешь… Может, и правильно… С Валентиной я этот разговор тоже всё откладывала – до самого её совершеннолетия. Но у неё всё проявилось только в последнем классе… ей к экзаменам готовиться надо, а у неё одни мальчики на уме… Но училась она легко, и сдала экзамены тоже легко. Вот она, моя красавица…
Мама в школьном тёмном платье и белом фартучке, с двумя толстыми косичками, в толпе ровесниц и ровесников, все весёлые, глаза счастливые… Мама с подругой… Мама с каким-то молодым человеком…
– Это её первая «любовь», – бабушка голосом выделила своё отношение к пареньку, и пояснила: – В школе она постоянно с кем-нибудь «дружила». В этом и был её основной Дар – привлекать к себе людей. Пока она была девочкой, её чар хватало ненадолго: влюбится мальчик, надоест ей – «любовь» и пройдёт. А вот после школы она поняла, что хочет настоящей любви. А ведь это не простое дело – любовь-то встретить, даже если ты хороша, как день. Проще по привычке – очаровать, увести любого у другой. Самой себе доказать, что все мужчины на свете – её. Поверить, что вот он – судьбой суженый… Короче, приворожить у неё получалось легче, чем потом отвадить. Говорила я ей – не смей, подожди, приглядись. Да где там… В соседнем подъезде жил её «принц»… Она сама поверила, что он – тот самый, Единственный. Дурочка… – с нежностью и болью выговорила бабушка. – Его мать – Анна, да-да, Баба-Яга. Она так и не простила Валентине, что та бросила её сына, когда встретила твоего отца и влюбилась сама… Всю жизнь злобилась. Помнишь её слова – тогда, на скамейке? Лучший способ оболгать человека – это вовремя сказать про него чистую правду…
Следующая фотография… Миль с усилием заставила себя дышать дальше: мама и папа, такие счастливые, такие влюблённые, такие красивые… близко-близко, склонив головы так, что их волосы переплелись. А у них дома, когда папу забрали в милицию, от такой же увеличенной фотографии осталась только мамина половинка. Миль видела её, неровно оторванную.
– В то время здешние веды и попытались прибрать к рукам Валентину. Ещё бы – такой силы Дар… Да только нашла коса на камень. Была бы осторожнее – и вовсе б про неё никто ничего не знал, а так засветилась где-то, выдала себя… Пришлось им с твоим отцом в полчаса из города исчезнуть. Денег я им дала, он не местный был, у неё – паспорт чистый, поженились они уже не здесь. С её даром она от хвоста – ну, от тех, кто её догнать хотели – отделалась запросто… Потеряли их. Вы ведь спокойно жили? – взглянула на Миль бабушка. Миль, подумав, кивнула. В этом смысле всё было спокойно.
– Ну, вот видишь. А я с тех пор мою девочку и не видела… – бабушка плакала без слёз, раскачиваясь взад-вперёд, стиснув сложенные на коленях руки, и такая боль исходила от неё, что девочка начала задыхаться в попытке облегчить ей муку. Мария Семёновна тут же вскинулась:
– Ты что, не надо! – и всё прошло. – Зря всё-таки мы этот разговор затеяли. Рано.
«Нет!» – замотала головой Миль. Ничего не рано.
– Думаешь, не рано? – с сомнением спросила бабушка. – Что ж… продолжать? Да?… Юрочку я тоже потеряла. До сих пор не знаю, где он, что с ним, жив ли, нет… Вышел однажды из дому… и всё. Ему пятнадцать должно было вот-вот… Понимаешь, маленьких обычно не трогают, дают расти и ребёнку, и его Дару спокойно. Иначе от стресса или испуга дитё может задавить в себе Дар. И вернётся он потом или нет – никто сказать не может. А если пытаться Дар… подталкивать, он может начать развиваться бурно, истощая организм, и тогда сгорает ребёнок-носитель, не оставив потомства и не передав свои уникальные гены… Понимаешь, о чём я?
Миль, как ни странно, понимала. И гораздо больше, чем думала Мария Семёновна.
– Раньше до семнадцати лет детей не беспокоили, наблюдали издали. Юрика… – голос у неё сорвался, но она быстро справилась с собой. – Юрика почему-то… В общем, осталась одна Галочка. У неё совсем никакого дара нет. Зато есть муж и трое прекрасных детей, к счастью, совершенно бездарных. Так бывает – если у одарённого рождается обычное потомство, то в этой генетической линии Дар оказывается утрачен безвозвратно. Нас мало. Слишком долго нас боялись и уничтожали. Самые сильные, с самым необычным Даром, гибли первыми. Поэтому у наших детей развилась способность самоподавления – чтобы уцелеть. Так как даже их ровесники, заметив отличия, отторгают не таких, как они сами. Будь, как все или не будь совсем.
Миль кивнула. С этим она уже сталкивалась. Бабушка закрыла альбом, поманила её к себе:
– И за тобой я долго не решалась поехать. Да знала я, знала, где вы живёте, – ответила она на невысказанный вопрос. Прижала девочку к мягкой большой груди, покачала, будто баюкая. – Материнское сердце не вытерпело, вызнала я. И про аборты её всё знаю. И… когда убили её, сразу хотела ехать за тобой, как и удержалась, не помню… Я тебе отсюда помогала, сколь умела… Потом сама отходила от той помощи, ну да это ладно… А потом я боялась, что они за тобой придут, отнимут – я-то сразу тебя разглядела и прикрыла сразу, ещё в детдоме том… Не отдам… костьми лягу – не отдам…
Бабушка прижимала её к себе всё сильнее, сидеть было неудобно, но Миль терпела. Несколько успокоившись, женщина ослабила объятия и продолжила:
– Пока я рядом, то всё, что бы ты ни натворила, будет исходить как бы от меня. Квартиру и весь двор я оплела защитой, больше они не смогут до тебя дотянуться. Но понимаешь, у меня такое впечатление – скоро всех моих сил не хватит, чтобы скрыть твои всплески. С моими возможностями они давно знакомы, поэтому сразу поймут – это ты. Старайся сдерживаться, ладно? Знай – как бы ни страшно было – они тебе ничего плохого не сделают, наоборот, беречь будут. Пугать станут, может быть, угрожать – но ни-че-го не сделают. Так что, – она улыбнулась, – не трусь.
Миль выбралась из её рук, пролистала альбом до сегодняшнего рисунка, перевернула страницу, но бабушка придержала её:
– Погоди-ка. А почему они у тебя тут чёрные?
«А что, они разве не такие?» – спросила Миль.
Бабушка усмехнулась:
– Ну, по сути, наверное, такие… Любопытно. А если я – вот так сделаю, – Миль отступила от неё, потому что бабушка вдруг словно выросла и засветилась, губы её зашевелились и шёпот, становясь видимым, как дыхание на морозе, обернулся вокруг её тела, сияющим шаром собрался на ладонях. Миль восхищённо вздохнула. Бабушка искоса на неё взглянула, улыбнулась:
– Ага, видишь. А теперь… – шар на её ладони заклубился, наливаясь темнотой. – Теперь он – какой?
Миль, не колеблясь, ткнула пальцем в рисунок.
– Что ж, всё правильно, – шар втянулся в бабушкины ладони, потемнела окутывающая её дымка, потекли, извиваясь, дымчатые змейки, потянулись к Миль…
Миль попятилась… и тут дымка рассеялась. Бабушка стала такой, как всегда.
– Успокойся, это всего лишь я. Значит, так это выглядело? – Миль закивала. – Ах, они ж… Но ты у меня молодец. И разглядела их, и разогнала, и не испугалась. И, кажется, даже не устала.
Всё не совсем так, хотела сказать Миль, но бабушка вырвала из альбома рисунок:
– И кое-что ещё, пока я не забыла. Такие картинки, как и разговорные записи об этом, обязательно надо уничтожать сразу. Согласна?
Надо – уничтожим, кивнула Миль. Взяла рисунок и стала рвать на мелкие кусочки. Бумага была плотная. Лист – большой. Рвать пришлось долго. Получилась нехилая кучка обрывков.
Бабуля дождалась, пока Миль закончит. Провела ладонью над обрывками. Клочки зашевелились, поползли… И вот лист уже опять лежит на столе целый и даже не помятый.
Миль ахнула.
– Вот поэтому, детка, – сказала бабушка, – лучше доверить это дело огню. Хоть и говорят, что рукописи не горят. Делается это по-разному. Так… – она щёлкнула пальцами и лист загорелся с правого края. Ещё щелчок – огонь угас.
– Или так, – она дважды провела ладонью: туда и обратно. Лист начал гореть слева и тут же потух.
Миль глядела, открыв рот.
– Или вот так, – бабушка покосилась на лист, и тот вспыхнул весь. Пока он весело полыхал, она пояснила: – Разница, как ты, наверное, поняла, в мастерстве и степени усталости оператора… э, мастера. Все эти глупости, – она указала на догорающий лист, – экономят нам время, конечно, но отнимают силы, как и любая работа. Если есть время, лучше воспользоваться спичками или зажигалкой. Опять же – простой огонь может угаснуть на ветру или если бумага сырая, а мой огонь станет гореть, сколько мне нужно. С другой стороны, свой огонь я должна прикрывать, если не хочу, чтобы меня нашли по выбросу силы… понятно?
Миль закрыла рот и кивнула. Лист догорел. Скатерть при этом, однако, не пострадала.
– Я понимаю, что это всё замечательно и всё такое. Но ты этого делать пока даже не пробуй, ладно? Ну-с, продолжим. От пепла всегда следует избавляться, потому что… – она покрутила над пеплом пальцем – пепел взвился, движение кисти над столом и – пепел улёгся на скатерть, выстилая очертания прямоугольника, посветлел… и вот он, лист с рисунком. – Потому что иногда рукописи действительно не горят. А посему… – бабушка взяла лист, положила его в раковину, подожгла спичкой, а когда многострадальный рисунок стал пеплом, смыла этот пепел водой.
– Оттуда его уже не достанут, – и устало опустилась на табурет.
Миль выдохнула. Как будто это она, а не бабушка расправлялась с листом бумаги. А она-то, глупая, рвала свои почеркушки, пряча их от бабушки…
Мария Семёновна потянула носом – в кухне висела бумажная гарь, витала, оседая на мебели, копоть – и, вздохнув, посетовала:
– А накоптили-то… Проветрить надо бы…
Миль кивнула, полезла на табурет, распахнула форточку. Воздух не спешил освежаться. Бабушка крутанула ладонью, и, направив её к окну, сильно дунула вдоль неё. По кухне пронёсся небольшой смерч, который устремился наружу, унося с собой запах дыма вместе с хлопьями копоти.
– Вот и ладушки, – бабушка поднялась с табурета, бережно прижала к груди свой толстый старый фотоальбом. Глянула на часы: – Заболтались мы с тобой, поздно уж. Зубы почистила? Ну, так чего ждёшь, команды? Не знаю, как ты, а я что-то притомилась. Иди поцелуй свою бабушку… если не боишься старой ведьмы.
Она наклонилась, и Миль нежно коснулась губами её тёплой мягкой щеки.
Изостудия
Бабушка устроила Миль в изостудию при Учебном Центре. В школьные кружки её не взяли, сославшись на слишком юный возраст и неудобный диагноз. Как бабушка ни доказывала, что через год внучке всё равно идти в эту школу, директор отказал наотрез, не желая возиться с проблемным ребёнком:
– Вот через год и приводите. Девочка подрастёт, может, и заговорит ещё. И вообще, для подобных детей существуют особые школы с подготовленными специалистами.
И сколько бабушка ни доказывала, что Миль не доставит хлопот, он даже рисунки смотреть не стал. Миль раньше бабушки поняла: тут ей не светит, и, подёргав бабулю за рукав, решительно потащила её к выходу. Мария Семёновна долго ещё возмущённо ворчала – Миль не прислушивалась, она к такой реакции уже попривыкла. Не каждый может вот так сразу задавить в себе предубеждения и отнестись объективно, дать шанс нестандартному, да что там – инвалиду – вписаться в общество. Инвалид не должен маячить перед глазами. Как будто человек стал инвалидом нарочно, чтобы сидеть на шее у государства, и, раз уж получает пенсию, пусть тихо сидит дома и не выставляет своё убожество напоказ. Словно быть инвалидом неприлично. Словно он, появляясь на люди, колет глаза зрелищем своего увечья, желает вызвать у здоровых чувство вины за то, что они-то – здоровы. Этим, кстати, грамотно пользуются просящие подаяние у церквей
и в других местах… Но Миль на всю жизнь запомнила, как резанул ей по сердцу вид безногого в кресле на колёсах. Чисто и аккуратно одетый, он сидел, прикрыв культи одеялом, и смотрел куда-то спокойно и отрешённо, думая о чём-то своём. Видно было, что находиться ему здесь совсем не в радость, и он ни о чём никого не просил, просто сидел, держа на коленях миску с несколькими монетами. Монет было неприлично мало, и Миль стало обидно за него и стыдно за себя и за всех, проходивших мимо, не дающих вовсе ничего…
А в Учебном Центре имелась целая группа для дошкольников, и Миль взяли в неё чуть ли не слёту, едва просмотрев альбом. Бабушка даже слегка опешила от такой лёгкости, но честно предупредила: имеется одна сложность – девочка немая, нет, со слухом всё слава Богу, с интеллектом тоже, если что – умеет писать…
– Замечательно! – воскликнул педагог. – Значит, изъясняться может письменно. Занятия уже начались, группа сформирована, но одно место я отвоюю – вы только альбомчик мне ненадолго оставьте. Приходите завтра в девять, с собой принесите… я напишу, вот… И заявление о приёме на имя директора, на доске висит образец, там же – расписание. Звать меня Иван Иваныч, занятия – три раза в неделю, лучше, если девочку будут встречать после занятий… Вы и будете? Вот и хорошо. Да, с собой – как в школе, сменную обувь, ещё фартучек и полотенце. Ну, завтра я вас жду!
Он заторопился куда-то вдоль по коридору, высокий, худой, чернявый, а бабушка и Миль посмотрели друг на друга. И бабушка развела руками:
– Ну просто слов нет! – и засмеялась. Миль, фыркая носом, её поддержала.
Кукла
Это было чудесное время. Хотя вставать отныне приходилось пораньше. Расстояние в две остановки – автобусом туда и не спеша, пешочком, обратно – они преодолевали вместе. Уроков было три по полчаса, с переменами по пятнадцать минут, и, пока Миль увлечённо училась работать (так говорил учитель) с самыми разными материалами, бабушка ждала её, сидя в коридоре среди зеленеющих в больших горшках растений. Растения здесь росли прямо под потолок, тоже, знаете ли, не самый низкий, буйно кустились и даже цвели. «Хорошее место», – сказала про них Мария Семёновна, устраиваясь на удобной скамейке, как у себя во дворе, и доставая неизменное вязание.
А Миль, глядя, как её ловкие руки начинают очередное изделие, вдруг задумалась: бабушка вечно сидит со своими спицами и всё вяжет, вяжет. С весьма приличной скоростью и не первый уже месяц. С такой работоспособностью не только они обе должны быть обвязаны с ног до головы, но и ещё пол-города. Между тем, вязаных вещей у обеих в гардеробе – вполне стандартный набор, ну там варежки-носки, свитеры-шапки-шарфы, ничего лишнего и вполне нормальных колеров. Не то, что у бабушки в руках сейчас – диковинного ярко-алого цвета толстая, мохнатая нить. Вяжет бабушка быстро-быстро и… ну точно! Что-то шепчет! А изделие… выползает из-под её рук и… спускается на пол… сползает… и растворяется в воздухе, будто его кто-то глотает или оно проваливается в какую-то норку!
Миль растерянно моргнула, и увидела, что бабушка вяжет обычный длинный шарф. Пригляделась – и снова вязание побежало-поползло, пропадая из виду. Она крепко зажмурилась, помотала головой. Посмотрела на бабушку – а бабушка вдруг хитро улыбнулась ей и подмигнула, продолжая вязать. А клубок, между прочим, всё не убавлялся.
Прозвенел звонок – тоже как в школе, Миль помахала бабушке и побежала к своим карандашам и краскам. Сегодня они рисовали осенний букет. Оказывается, акварелью можно рисовать не только по сухому листу, но и по абсолютно мокрому, если его сначала целиком окунуть в таз с водой и тут же расстелить по столу… страшно увлекательное занятие!
Великое дело – иметь рядом неравнодушного к своей работе педагога, хорошо к тому же знающего предмет. Очень скоро Миль смогла, наконец, изобразить то, что ей виделось. Правда, у окружающих всё равно появлялись вопросы, но Миль, пользуясь своей немотой, мило улыбалась и ничего не объясняла. Её работы выделялись среди работ других детей, Иван Иваныч цвёл и млел, будто это его лично нахваливали, а бабушка строго следила, чтобы на глаза посторонним не попали никакие опасные, с её точки зрения, рисунки – и Миль, если бабушка, заходя в класс после занятий, что-то изымала, только виновато опускала голову: случалось ей в задумчивости наваять нечто, чем оч-чень бы заинтересовался любой грамотный психолог, а возможно, и психиатр. И ладно бы только они…
Иван Иваныч, вдохновлённый тем, как легко Миль усваивала его уроки, стал усложнять для неё задания, но девочке всё было мало: она отказалась от домашних занятий с бабушкой, чтобы и дома пробовать себя в лепке, рисунке, живописи. Всякий раз, начиная осваивать новую технику, она экспериментировала: если тонировать бумагу, то необходимо было перепробовать и соус, и сангину, и пастель, и акварель, и гуашь, и напыление… и ещё чёртову уйму способов и техник. А потом по этой бумаге – кистью, карандашом, губкой, тампоном, трафаретом и ладонью, углём, пальцами и мелками… И ещё, ещё, ещё!..
Бабушка взирала на процесс с тихим ужасом. А внучка просто навёрстывала то, что из-за дрязг с её матерью ей не успел додать её отец. Она впитывала и поглощала, и всё ей казалось мало. Квартира заполнялась рисунками, аппликациями, фигурками в пластилине, в глине, в гипсе, витражами и куклами, мягкой игрушкой и масками… и конца-краю всему этому было не видать.
Даже со стороны стало видно – ребёнок явно утомлён, пропала пухлость щёчек, девочка похудела, заметно вытянулась, но! Глазёнки, ставшие будто ещё больше, обрели особый блеск, движения – порывистость и лёгкость, и вообще – она выглядела явно такой счастливой, что Мария Семёновна махнула рукой и только следила, чтобы юное дарование вовремя ело, вволю спало и время от времени гуляло. Правда, приходилось отдельно и конкретно следить, дабы указанное дарование не манкировало поименованными обязанностями, на что оно, дарование, таки посягало! Всячески усугубляя.
Но тут очень вовремя случились каникулы. Подчиняясь требованиям Минобраза, студия приостановила деятельность. И бабушка решительной рукой пресекла большую часть домашних злоупотреблений. Лично водила внучку на прогулки, как после болезни – за ручку. Где-то через сутки Миль словно сбавила темп, вынырнув в общее течение жизни. И, вдруг вспомнив, спросила, а не научит ли её бабушка вязать?
Мария Семёновна усмехнулась и сказала:
– А давай попробуем. Но предупреждаю: это не так просто, как кажется. Это тебе не карандаш держать.
Оказалось и в самом деле не просто. Зато увлекательно. И попервости не получалось, спицы выскальзывали из рук, нитки путались, петли стягивались тугим узлом… Но если бабушка думала, что девчонка тут же и отступится, то зря: вязание неожиданно увлекло Миль, а поскольку рисование покуда пришлось отложить, то к концу каникулярной недели успехи были налицо. В первый день занятий Миль гордо заявилась в собственноручно связанном шарфике. И пускай он был неровным и по плотности петель, и по кромке, и по ширине, да и цвет выглядел скучновато. Да и внимания на её обновку, если честно, никто не обратил – не сложились пока у Миль ни с кем в группе дружеские отношения, что делать – она всё равно была очень довольна.
Вязанию удалось потеснить рисование: теперь Миль, к удивлению бабушки, чаще брала в руки спицы, чем карандаши и краски, и устраивалась рядышком с бабулей, раз за разом набирая петли и подсовывая ей своё… бабушка, разбираясь с её огрехами и ошибками – а как без них? – снисходительно именовала это – «изделие». И потихоньку-полегоньку их усилия дали результаты: к следующим, новогодним, каникулам Миль уверенно сработала вполне приличные носочки – на четырёх спицах, работая пятой! И даже пятку пришлось переделывать всего трижды на одном носке и дважды – на другом! И ничего, что один из носков оказался чуток длиннее своего братца – ноги тоже бывают разные, правая и левая, как сказала в утешение бабушка. Оставалось найти того, кому эти носки подойдут.
Думаете, это охладило решимость Миль и она забросила вязание?
Бабушка попрятала спицы и нитки, пригрозив, что это навсегда, если внучка не пообещает ей ежедневно выходить на прогулки – до конца каникул. Пришлось такое слово не только дать, но и сдержать. Зато жалеть об этом – не пришлось. Это всё-таки были новогодние каникулы, с ёлочными представлениями, Дедом Морозом, Снегурочкой и подарками. Из невесомой газовой ткани бабушка сшила внучке дивное розовое платьице с крылышками и такой же колпачок с вуалью, расшила всё это блёстками… В таком чудесном наряде любая девочка почувствует себя или феей, или принцессой – никак не меньше. Миль не стала исключением. Она стояла перед огромным, от пола до потолка, зеркалом и едва дышала от восторга, глядя на воздушное создание, отражавшееся в холодной глубине стекла. Она впервые поняла, что – красива. И даже заподозрила, что примерно вот так могут выглядеть сказочные эльфы… От зеркала она отошла уже особой, лёгкой походкой, не столько шла, сколько парила и думала, что теперь знает, каково это – идти, не чуя пола под собой…
Бабушка ввела её в большой зал Дворца Культуры, тихонько улыбаясь – она-то за свою жизнь вырастила не одну красавицу, да и сама ещё помнила свой первый бал. Оглядев пришедших на праздник, она сразу заметила ревнивые и даже злые взгляды, которые наравне с восхищёнными скрестились на её сокровище – верный признак, что бабушка не переоценила красоты своей внучки. И что не напрасно она вышивала на платьице охранные узоры – вон как осыпаются осколки ненамеренного сглаза и порчи, бессильно разбившихся об эту преграду…
Зазвучала усиленная динамиками музыка, медленно померкло освещение, по просторному залу заметались цветные вспышки – представление началось… Мария Семёновна, поставив Миль в хоровод, отступила к стене, к местам для сопровождающих, где в числе других родителей во время действия и стояла в уголке, напряжённо следя, чтобы никто не испортил внучке праздник.
Миль переживала больше за бабушку – чтобы она не огорчилась в случае, если внучке придётся выступить перед Дедом Морозом: все или наскоро читали стишок, или пели. И, как всегда и бывает, когда чего-то опасаешься, это и случилось. Миль сильно толкнули в спину, и она просто вылетела вперёд, оказавшись прямо перед Дедом. Бабушка схватилась за сердце. Миль, увидев это, яростно оглянулась на того, кто выпихнул её из хоровода – мальчишка в костюме зайца поперхнулся и перестал хихикать. Но Миль, твёрдо решив не доставить пакостнику радости – в конце-то концов, он и не знал, что творит – присела перед Дедом в глубоком реверансе, из которого плавно встала на цыпочки – что очень пошло к её костюму феи – и, повернувшись к пианистке, взмахнула рукой. Та, человек опытный, поняла её правильно.
…Где, когда Миль насмотрелась этих плие и батманов, прыжков, вытянутых носочков и изящных поворотов хрупких кистей, этих гордых наклонов головки, скрещений и взмахов, мелких, семенящих шажков, коротких пробежек, внезапных остановок, загадочного замирания и скромно потупленных взглядов, плавных покачиваний, поворотов и полуповоротов… кто научил её этому поклону? Глядя издали в сияющие глаза внучки, Мария Семёновна под дружные аплодисменты зала усомнилась, что правильно выбрала для неё студию.
А Миль, приняв от Деда Мороза приз за выступление – огромную, с неё ростом, куклу – поблагодарила привычным книксеном и, проходя мимо обидчика в костюме зайца, сочла ниже своего достоинства показать ему язык. Просто смерила его взглядом.
… Праздник благополучно завершился. Пока засобиравшиеся домой нарядные дети и их взрослые штурмовали гардероб, Миль с бабушкой нашли тихий уголок в сторонке, где могли спокойно переждать столпотворение. Не было никакого смысла рваться к раздаче пальто, всё равно получишь то, что сдавал, а не обновку, да ещё ноги могут оттоптать, затолкать… Поэтому они с удовольствием угостились конфетами из традиционного «подарка», и теперь внимательно разглядывали подаренную куклу. Не пластмассовую, а с мягким туловищем, прикреплённым к резиновым голове, ручкам и ножкам таким образом, что эти ручки-ножки свободно двигались. Кукла была с длинными кудрявыми локонами, в щёгольской шляпке и длинном, тоже розовом, платье, а также лаковых туфлях и – Миль бесцеремонно заглянула кукле под подол – миленьких кружевных панталончиках. Этакая барышня.
Миль встала, прижала куклу к себе и сделала несколько танцевальных движений вместе с куклой, двигая её руками. Куклины рыжие кудряшки очень естественно развевались и подпрыгивали в такт танцу, платьице обвивалось вокруг ног, мелькали лаковые туфельки… Казалось – танцуют две живые девочки.
Бабушка довольно рассмеялась, глядя на них. И спросила:
– Где ж ты так научилась?
Миль удивилась вопросу и полезла за блокнотиком: бабушка ведь не раз водила её на балет, и по телевизору балерин часто показывают – Миль только повторила, как смогла, стараясь, чтоб вышло похоже и под музыку. Она и дома танцевала так, у телевизора – ты ж, бабуля, видела?
Мария Семёновна припомнила, что и правда, видела, как внучка иногда кружится по комнате, изгибаясь и разводя руками, но она, бабушка, и не думала, что это на что-то похоже… Так – играет себе ребёнок, а вот поди ж ты…
Миль, чтобы доставить бабушке удовольствие, закружилась снова, жалея, что не может при этом напевать, как все делают… И вдруг остановилась. Издалека, с другого конца вестибюля, за ней пристально, с тоской следила худенькая невзрачная девочка. Девочка была на празднике тоже, но не в новогоднем костюме, а в обычном платье. В то время все одевались из одного магазина, носили более-менее однообразную одежду, добротную и вполне приличную, красивую даже и разноцветную, но почему-то всегда хотелось чего-то другого, непонятно чего, чтобы не как все, а как я… Мода, что ли, такая была? Или ткани? Или красители?
Миль никогда об этом не думала, она всегда была довольна тем, как её одевали, вещи были к ней дружелюбны. А если вдруг нет – то и до свиданья, никогда её не заставляли носить колючее или навырост, или ставшее малым, ворчали, правда, порой, что вещи на ней горят – так на кого не ворчали?
А эта вот девочка… Её одевала женщина, торопливо застёгивала, напяливала, завязывала, засовывала… Такая же, как дочка, с попыткой выглядеть нарядно, но – никакая. Девочка безучастно позволяла себя одевать, а сама жадно, неотрывно разглядывала ровесницу в розовом наряде феи, весело кружившуюся в танце, всю такую сверкающую, с удивительной, прекрасной куклой-барышней, такой же весёлой и сказочно красивой…
Миль вдруг разглядела её застиранные, вытянувшиеся на коленках тёплые штаны, уже не раз зашитые, заправленные в сапожки с потёртыми носами, длинноватое тёмно-малинового цвета пальто на вате с коричневым цигейковым воротником, чёрную кроличью шапку, трикотажные шарфик и варежки – разных цветов. И тоскливый, безысходный взгляд.
Этот взгляд что-то сдвинул в душе Миль, вызвал протест – и она сорвалась и побежала догонять ту девочку, которую уже уводили, а она всё оборачивалась, чтобы ещё посмотреть на чужой праздник.
Бабушка ничего не успела сказать, как Миль вернулась и потащила её к гардеробу, возле которого почти никого не осталось. И только получив свои и внучкины одёжки, бабушка хватилась:
– Эй, а кукла твоя где?!
Глядя бабушке в глаза, Миль махнула рукой на входную дверь, в которую как раз, пугливо озираясь, выходила, ведя дочку за руку, женщина в тёмно-зелёном пальто и сером пуховом платке. Мария Семёновна разглядела, что дочка её прижимает к себе что-то яркое, рыжее и розовое… И только руками развела:
– Подарила?! И не жалко было?
Миль улыбнулась и тоже развела руками. Может, и жалко, но что сделано – то сделано. Хорошо, что у неё не было времени подумать, а то бы, глядишь, и передумала. А так – теперь и у той девочки будет праздник, и у неё, Миль, на душе легко и весело! Улыбка никак не помещалась внутри, губы сами разъезжались, и Миль, вместо того, чтобы одеваться, опять закружилась по пустеющему вестибюлю. И по дороге домой она не шла, а вытанцовывала вокруг бабушки. И всё вспоминала, как засияли, сперва робко, потом радостно, глаза той незнакомой девочки, когда прямо ей в руки вложили рыжее чудо в розовом платье…