Текст книги "То, что меня не убьёт...-1"
Автор книги: Карри
Жанр:
Детская фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
– Знаешь, мужчины оставляют дружбу себе, а женщинам отводят другую роль, – вздохнула бабушка. – Не верю я в такую дружбу, она природой не предусмотрена.
«Будет совсем невмоготу, сплету «отразику», – решила Миль, а бабушка поправила:
– Тут больше подойдёт отворот, но будем надеяться, что до этого не дойдёт.
Зеркала
Пролетела первая четверть. Миль, подражая соседу по парте, всю четверть старалась, чтобы её оценки не превысили некую черту, за которой твёрдый хорошист рискует стать отличником, и ей это удалось, несмотря на огорчение учителей. Зато бабушка её похвалила:
– А молодец. Захочешь – всегда исправишь, а так у одноклассников хоть какое-то место для самоуважения остаётся. Ну-у, что делаем вечером? – загадочно протянула она.
И Миль радостно пискнула, вывесив через всю комнату:
«БАЛУЕМСЯ!»
БАЛОВАЛИСЬ они обычно в комнате бабушки, и Миль там очень нравилось. Нравились тяжёлые плюшевые шторы с бахромой и кисточками, туалетный столик-трюмо со всякими пузырьками, флакончиками, баночками, коробочками, которые так интересно было перебирать, открывать их крышечки и принюхиваться к обитающим внутри ароматам… Нравился большой резной шкаф глубокого красного оттенка с овальным зеркалом во всю створку, ревниво сберегающий в своих пахучих глубинах толпу бабушкиных нарядов, посверкивающих и шуршащих – это их духами наполнена была его темнота. Нравился пузатый четырёхэтажный комод под салфеточкой, украшенной «ришелье». Стоящая в уголке швейная зингеровская машинка с чугунной ступенькой но-
жного привода нравилась особо – такая же была когда-то у другой её бабушки, Тони, от которой Мильке не раз попадало за качание на этой ступеньке. Чудесные старинные книги в кожаных и коленкоровых переплётах с золочёными корешками, выстроившиеся на высоких, под потолок, стеллажах были постоянным предметом восхищения. Бабушка изредка доставала их с полок, выкладывала на круглый стол, накрытый плюшевой, тоже с бахрамой, скатертью, и бережно листала похрустывающие страницы, в некоторых книгах – желтоватые, а в других – глянцево-белые, с иллюстрациями, переложенными полупрозрачными листами кальки. В корешки этих книг были вшиты тонкие закладки, шёлковые или витые шнурочком. Миль, обожающая всё нюхать, обязательно совала в их страницы свой нос и наслаждалась тонким, пряным запахом… И удобное, мягкое кресло она тоже любила, и толстый, мохнатый ковёр с затейливым узором, устилавший пол от стены до стены, и старую лампу под красивым оранжевым абажуром, стоявшую на маленьком фигурном столике с выгнутыми ножками, и другой абажур, висящий наверху, опять же, с бахромой, похожий на даму в пышном кринолине… Но лучше всех этих добрых и милых вещей был широкий бабушкин диван, до того удобный и ласковый, что слезать с него ни за что не хотелось.
На этот раз бабушка приготовила кое-что новенькое – для внучки новенькое, разумеется. Когда занавесили шторами и прикрыли бабушкиным запретом окна, внучке было велено принести из кухни круглый цветастый поднос, на который обычно выкладывали торт, и большую кружку воды. Поднос возложили на середину стола, и бабушка медленно вылила в него воду – так, чтобы прикрыть дно.
Миль внимательно смотрела. Бабушка покосилась на неё, сдержала улыбку и, прикусив согнутый палец, задумалась:
– Мм… Пожалуй, чего-то недостаёт… А, расставь-ка свечи!
«Какие?»
– Любые!
Миль бросилась расставлять белые, они всегда имелись под рукой. Бабушка молча одобряла их расположение. Наконец кивнула:
– Достаточно. Итак… – щелчок пальцев – все свечи зажглись, и атмосфера в комнате сразу стала другой. Изменилось и лицо склонившейся над водой женщины, чьи глаза светились – или это огоньки свечей отражались в них?
Вода в подносе теперь казалась тёмной и непрозрачной, будто это и не поднос вовсе, а глубокий колодец. Женщина подула на воду – по поверхности пробежала, светлея, мелкая рябь, а когда рябь разгладилась, поверхность осветилась изнутри и стала зеркалом, отражая преобразившийся лик… бабушки? Миль, оробев, не смела шевельнуться. Но тут женщина напротив подняла на неё сияющие очи, улыбнулась… и у Миль отлегло.
– Испугалась? Не бойся, мышка-трусишка, это же я, твоя бабушка. А это, – она кивнула на сияние из подноса, – всего лишь зеркало. Но! – подняла она палец, – зеркало, конечно же, не простое. Ты можешь просто посмотреться в него. А можешь спросить. Или попросить.
«О чём?» – глазёнки у девочки распахнулись в пол-лица.
– Видела б ты себя, – усмехнулась бабушка и указала на «зеркало». – А кстати – посмотрись. Вот только не надо так глазки таращить, не то сама себя испугаешься.
Миль заглянула в «зеркало»… и улыбнулась, до того перепуганным выглядело её отражение.
– Ну, то ли дело! – одобрила бабушка. – Теперь спрашивай… ну, можно мысленно. Сказку помнишь? «Свет мой, зеркальце, скажи… Да всю правду доложи…» Что ты хочешь знать?
Миль посмотрела на бабушку… И поняла, что ни о чём не хочет спрашивать. Она покачала головой. Бабушка приподняла бровь, обошла вокруг стола, села рядом с внучкой:
– Не желаешь знать будущего? Надо же… а как насчёт настоящего?
Миль пожала плечами – да ну его!
– И никого не хочешь видеть? – лукаво прищурилась бабушка. – Никого-никого?
Миль задумалась… поверхность затуманилась… прояснилась… Миль ничего не успела увидеть – бабушка вскрикнула и дунула на воду, изображение пропало, поверхность выровнялась и вновь засияла.
Бабушка притянула внучку к себе. Миль слышала, как успокаивается её сердце.
– Ты прости меня, моя маленькая, я не хотела тебе говорить… Нет его, давно нет… Я думала, раз ты не спрашиваешь, значит, забыла… Зачем напоминать. А ты помнишь, думаешь… Ждёшь… Прости, ладно?
Миль терпеливо пережидала, когда в груди перестанет ныть. Нет. Давно нет. А ведь могла бы понять – бабушка дважды при посторонних сказала, что у Миль нет родителей. А Миль услышала только то, что хотела – что их нет здесь, рядом. Неосознанно врала себе самой, оставляла лазейку для надежды, стараясь даже не думать об этом. Прятала от себя правду. Что ж, давай, признай это: больше ждать не надо. Никогда. Некого.
Есть только бабуля, которая ни в чём не виновата, которой тоже больно. Вот кого надо пожалеть. А не себя.
И Миль погладила бабушкину руку.
«Расскажешь мне, как?»
– Я не знаю, как. Знаю лишь, что где-то в тюрьме. Неужели ты хочешь это… знать?
На краткий миг Миль позволила себе опять увидеть внутренним взором кровавую кучу дымящейся плоти, в ноздри ударил тошнотворный запах горячей крови и дерьма… Она задохнулась, выгибаясь в руках перепуганной бабушки…
И – вытолкнула это из себя, из здесь и сейчас: НЕТ!!! Этого ничего больше нет. И никогда больше не будет! И она не хочет знать, как… умер отец. Да: он умер, умер, умер, умер…
Странно: повторение уносило смысл, заодно притупляя остроту события. Боль в груди притихла, перестала грызть, словно лишилась зубов, и теперь могла только сосать сердце. Стало легче.
И Миль высветила в воздухе:
«Нет, я не хочу этого знать».
Мария Семёновна держала на руках наконец-то отдышавшуюся внучку, а та пыталась понять, сухие ли у неё штанишки, потому что это был первый приступ, закончившийся без удушья.
Оказалось – сухие. Просто вся одежда промокла от пота. Бабушка принялась переодевать Миль, лежавшую после приступа пластом, а на столе светилось позабытое «зеркало».
Что ж такое там появилось, что так испугало бабушку?
А впрочем, нет, не надо. Вон бабуля идёт, какое-то питьё несёт. Будем лечиться.
…Поставив пустую чашку на столик, бабушка закутала внучку в плед и обняла её, как большую куклу.
«Ба, ты использовала воду в подносе. Всегда так надо?»
Бабушка вздохнула:
– А я думала, ты заснёшь… Нет, не всегда. Можно смотреть хоть в пруд, хоть в речку, но ведь там вода редко бывает спокойной, а какое же тогда получится зеркало, если волны или ветер… Поэтому лучше, если жидкость заключена в сосуд… Да, практически годится любая жидкость, содержащая воду – если сумеешь с ней работать: примеси осложняют процесс… А вообще-то гораздо проще пользоваться готовым зеркалом, воду я тебе показала потому, что она почти всегда под рукой… и ещё потому, что это красиво. Ведь было красиво?
Миль согласилась – да, так загадочно и таинственно… пока она сама всё не испортила. Но всё равно, сказочная атмосфера всё ещё витала в комнате, «зеркало» продолжало слегка светиться, свечи горели ровно…
«Ба, а свечи… если на улице… или…»
Мария Семёновна фыркнула и тихонько захихикала:
– Так и знала, что спросишь! Ну люблю я свечи, ты же знаешь! Так что свечи – просто атрибут для антуража… ну, для создания обстановки. Знаешь что, ты всё-таки давай спи. Спи-спи, спи-поспи… Тише носиком сопи… – она поцеловала девочку в лобик, подула ей в глаза, дождалась, покачивая, пока они сонно закроются, а носик ровно засопит, переложила её на диван, а затем подошла к столу и тихо сказала:
– Ну что, давай показывай… нет, это не надо, покажи мне мою внучку через год… А теперь ещё через год… И что это значит? – она придавленно ахнула, стиснула кулаки. – Покажи того, кто будет с ней рядом… Ну, это хоть что-то… А вот скажи-ка… эй, куда?! – она дохнула на воду, но поверхность, стремительно темнея, погасла. Мария Семёновна оглянулась на спящую внучку. Прикрыла лицо руками и длинно, прерывисто всхлипнула: – Год. Всего год. Или полтора. А ребёнок-то умнее меня – не захотела моя детка знать будущее…
Постояла, опершись руками на стол и опустив голову. Выпрямилась. Взяла поднос и понесла его на кухню, выливать воду: ничего ей зеркало больше сегодня не покажет.
На другое утро обе выглядели не лучшим образом, но если Миль с каждой минутой набирала очки, то бабушка явно была не в своей тарелке: сидела задумчивая и какая-то потерянная, не сразу отзывалась, когда к ней обращались, почти не ела и всё роняла. Миль собрала посуду, помыла, расставила. Села напротив, уставилась на бабушку… Та обратила на неё внимание только минут через десять, поморгала, глядя ей в глаза, и сказала:
– Ну, чего мы ждём? Завтракать будем?
Миль подняла брови, но не возразила. По новой приготовила и разлила по чашкам чай, выставила на стол варенье, пирожки, поставила на огонь свовородку, спросила, сколько яиц разбить…
Бабушка сказала, что два, а сама всё помешивала ложечкой остывший чай. Потом поковыряла вилкой глазунью… и съела, потому что Миль приготовила для неё ОСОБО вкусную – ту, от которой трудно оторваться. И чай выпила. С вареньем. Миль опять всё прибрала и села смотреть на бабушку. А когда та в третий раз предложила позавтракать, девочка, склонив головку к плечу, посмотрела так выразительно, что женщина, наконец, очнулась и спросила:
– А что?! – и – Миль слегка испугалась – покраснела! Потому что вспомнила, что уже дважды завтракала.
«Расскажешь, что случилось, пока я спала?» – спросила внучка. Бабушка покачала головой.
– Нет. Извини мою рассеянность, всё хорошо. Ну, раз мы позавтракали, – она заставила себя улыбнуться, – а погода… – взгляд в окно: – …нелётная…
Миль вылила на стол немного воды, глянула на бабушку исподлобья, дохнула на лужицу – вода мигом помутнела, прояснилась и в столе будто дырка образовалась. Оцепенев, Мария Семёновна увидела в ней себя, испуганно отшатнувшуюся от «зеркала».
Глотнув водички из той же чашки, бабушка поморщилась и сказала:
– Однако, как быстро ты учишься… Ну, да, получила я вчера неприятное известие. Но пусть оно не испортит нам настроенья, ладно? Значит, так: если зеркало не защищено, за тобой могут наблюдать с той стороны, но не каждый сумеет наладить связь вот так же скоро, как ты, поэтому у тебя есть время установить блокаду на всё твоё окружение, после чего тебя могут вызвать на связь только с твоего согласия… О, не сомневайся, ты не пропустишь, если это случится! Вызов действителен только для вызываемого, если он того желает. Далее… за тобой не могут наблюдать, если ты носишь соответствующий амулет или… если ты настолько сильнее наблюдателя, что у него просто ничего не выйдет.
«Поэтому Игрок прибыл лично на меня посмотреть?»
Бабушка хмыкнула:
– Несомненно. Тем более, что и все твои фотографии всегда получаются настолько плохо, что тебя там просто не узнать. И ещё о зеркале… процесс довольно утомительный, картинка часто «уплывает», надо постоянно помнить о ней, иначе пропадёт.
«Да?» – удивилась Миль. И посмотрела на лужицу: вода как вода, никаких картинок. И правда – всё исчезло.
– Да. Это тебе не телевизор, само работать не будет. Неси тряпку, надо вытереть.
«Ба, а наблюдатель может смотреть…» – она замялась, слишком старательно вытирая стол.
– На того, кто пошёл в туалет? – улыбнулась бабушка. – Человек не совсем животное. Навыки чистоплотности и скромности в нас воспитываются с младенчества, поэтому, например, взрослого человека практически невозможно заставить сознательно наделать в штаны. По той же причине он старается уединиться, чтобы справить нужду. И только от него зависит, насколько он не желает быть при этом увиденным. Так что, если наблюдателю нравится, он может попытаться на это посмотреть, а что у него получится… – бабушка пожала плечами. – Люди вообще часто бессознательно выставляют довольно мощные блоки, никакими особыми способностями не обладая. Телекамеру это не остановит, а вот для чар является серьёзным препятствием. Ну как, я тебя успокоила?
Миль смущённо улыбнулась.
«Звонок»
Эти каникулы превратились в сплошную учёбу. Бабушка, прежде не спешившая поделиться с внучкой тайными знаниями, теперь словно перешагнула через какую-то черту, и отвечала на любой заданный и незаданный вопрос – кроме того, о котором просила её не расспрашивать. Миль жадно училась, но иногда тревожно думала, что неспроста это. Зеркало, если его об этом спрашивали, просто темнело и больше в этот день работать не желало. Миль не стала упорствовать, в конце концов, каждый имеет право на некие секреты. Но в зеркало теперь смотрелась чаще. И даже не столько смотрелась, сколько смотрела, разглядывая симметрию отражения. Мир в зазеркалье так походил на оригинал, что хотелось в него шагнуть, посмотреть на него вблизи, потрогать. Стоило что-то сместить ЗДЕСЬ – и одновременно менялось его подобие ТАМ. А вдруг и здесь что-то изменено воздействием оттуда? Было ли больно её отражению, когда Миль случалось порезаться? Сколько раз Миль всматривалась в глаза своего отражения и боялась задать вопрос – вдруг ответит, ведь грань так тонка…
– Не стоит так пристально всматриваться в бездну, – сказала бабушка, застав её за этим занятием. – Не то бездна может начать всматриваться в тебя. Ницше, верно, знал, о чём говорил. Ты с одним зеркалом никак не наиграешься, а представь, что можно сделать с системой зеркал. Там и заблудиться немудрено, такие бывают лабиринты…
«Ба, ты только посмотри!» – было похоже, что зеркало замерзает: от периферии к середине быстро надвигался светлый фронт изморози, секунда, вторая… и вот зеркало уже белое, матовое и ничего не отражает. Одновременно Миль пронзило холодом, её кожа словно встопорщилась, перехватило и заперло дыхание. Она попятилась и продолжала пятиться, пока не уткнулась спиной в бабушку и смогла сделать долгий вдох.
– А вот это и есть приглашение к разговору, – пояснила бабушка. И с тревогой посмотрела на внучку: – Ты ответишь?
«Ещё чего! – надпись вспыхнула ярко и тут же почернела. – Стану я с ним говорить!»
– Тогда блокируем вызов, – бабушка подошла к зеркалу, взмахнула ладонью, словно отбрасывая что-то. Изморось тут же испарилась, на поверхность зеркала вернулось отражение. И только тогда бабушка спросила: – А кто бы это мог быть?
«Как «кто»? Судя по таким же неприятным ощущениям, как и в прошлый раз, это был Игрок».
Помолчав, бабушка потребовала:
– Поподробнее, пожалуйста. О каких ощущениях речь?
«На выставке. Он стоял позади и спросил про картинки. Ты даже не обернулась, но ты его узнала. Мне было очень неприятно его присутствие. Всю кожу свело, так мерзко стало. Плохо. Я подумала, что тебе также нехорошо от него. Ты ведь сказала, что узнала его».
– А потом, едва ли не сразу, тебя понесло… Вот гад! Это же он тебя инициировал! …Э-э… подтолкнул.
«Да, я поняла. А сейчас он что пытался сделать? Я чуть не задохнулась».
– Полагаю, он не подозревает, как пагубно действует на тебя. Значит, надо учиться преодолевать его влияние. В чём оно выражено сильнее всего?
«Холод. И кожа вся сжимается. Ещё дышать не могу – пока не отойду подальше».
– Вот: это – самое опасное. Значит, ты должна: не паниковать и заставить себя дышать. Ты это можешь. Всегда помни: ты это можешь. Второе: не каменей, расслабь тело – и дыхание восстановится, холод отступит, он не настоящий.
Бабушка ходила по комнате, поглядывая на Миль, а Миль следила за ней и видела, что она думает, думает и думает о чём-то своём. Но говорила она об очень интересных вещах.
– Лучше всего будет, если ты обратишься к скрытому в тебе огню, – продолжала Мария Семёновна. – Понимаешь? Чтобы одолеть холод, нужно что?
«Тепло. Жар. Пламя».
– Точно! И в тебе есть это пламя. Ясное и жгучее – если ты захочешь. Представь, что оно горит перед тобой, высокое, светлое… Никакой холод не достанет.
«Это блок? Как и камень?»
Бабушка медленно кивнула.
– Блок у каждого свой. Ты уже умеешь блокироваться, прятаться за каменной стеной, исчезать, теперь научись пресекать, отражать и нападать. Причём так, чтобы это получалось само собой, не задумываясь, раньше, чем ты успеешь испугаться.
«А если я нападу на того, кто не желает мне зла?»
– Сначала блокируй и обезвредь, и тогда у тебя появится время понять, что он имел в виду. Когда на тебя выскакивает собака, почему ты должна думать, а чего она, собственно, хочет – загрызть тебя или поиграть с тобой? Пусть между вами встанет преграда, а там посмотришь, почесать её за ухом или пристрелить. Ну, поставь стену, дохни огнём, отрази или набрось сеть, но не стой столбом, озадачь его! Кстати, друг нападать ведь не станет, не так ли? Значит, раз нападает, то это…?
«Враг».
– И не сомневайся. А с врагом не надо драться. Врага надо бить. Помнишь, как-то осенью, два года назад… Что ты сделала, когда нас спровоцировали?
«Закричала?»
Бабушка кивнула, села в своё большое кресло, устроилась поуютнее.
– Это было… убедительно. Тебе было всего шесть, но ответила ты абсолютно правильно. Тем более, что… Наше с тобой время на исходе. Игрок не дурак, девочка. Думаю, он уже понял, что я не зря тебя прячу. И боюсь, что… он начал партию. И уже сделал первый ход. Так что давай поработаем.
Бабушка гоняла её до выпадения в осадок. Миль не уступала ей в рвении, ни на что другое не отвлекаясь, но время не растянешь и не вырастишь в цветочном горшке на подоконнике.
Неделя каникул вжикнула и уступила место новой четверти. Миль училась без интереса, её письменные ответы утратили индивидуальность, которою отличались прежде, когда она выкладывала больше, чем предлагал учебник, потому что рылась в словарях и энциклопедиях. Разочарованные учителя вынужденно ставили ей пятёрки, придраться было не к чему – тема раскрывалась от и до, с примерами и обобщениями, но и только.
– Это просто изложение! – не выдержал однажды географ, пробежав глазами ответ Миль. Тогда она протянула ему другой листок всего с несколькими словами, прочитав которые, учитель слегка порозовел и спрятал бумажку в карман.
«А надо было кандидатскую написать? – значилось на листочке. – Или мне сдать предмет экстерном?»
Класс с любопытством следил за переговорами. Серёга не выдержал и спросил, в чём дело: он-то, сидя рядом, видел, что соседка написала всё честно, не подглядывая в учебник, значит, урок знала.
«Да ну их, – сердито ответила Миль. – Сама виновата, разбаловала, ждут теперь от меня творческого подхода к учёбе. А я вообще в школу хожу, чтобы бабушку не огорчать, да чтоб врачи не приставали».
– Тебе в школе совсем не нравится? – шепнул он.
Миль глянула на него недоверчиво, ответила:
«Шутишь? Столько народу вокруг! Мне хорошо только наедине с собой да возле бабули. А эти алгебра с физикой – думаешь, они мне когда-нибудь в жизни пригодятся? Так, учу для полноты понимания общей картины мира. Бабушка сказала – надо аттестат получить, без него не поступить никуда. Представляешь – и после школы ещё лет пять учёбы! Или няней в детский садик, полы мыть».
– Ну, может, ты в кино сниматься будешь. А что, ты красивая.
И мужественно выдержал её удивлённый взгляд. В ответ получил:
«Допустим, но немое кино давно не в моде. Да и на актрису тоже надо учиться».
Раздражённый географ, подойдя сзади, выдернул у Серёги из рук блокнот, ничего, кроме почеркушек, там не нашёл, и вернул со словами:
– Не отвлекайся, Барков. А если есть, что сказать – прошу к доске. Нет? Ну, то-то. Послушай товарища. Продолжай, Рычков.
И Рычков, в чьём взоре погасла вспыхнувшая было надежда, вздохнул и продолжил, запинаясь и повторяясь, лепетать что-то об эрозии почвы. Миль, глядя на его мучения, думала, что вот для этого пацан, видимо, и ходит в школу: чтобы научиться говорить перед публикой, и вообще – связно выражаться. Ведь, хоть и коряво, но как-то излагает содержание параграфа. И давно бы уже закончил, если б не эти его запинки…
Миль передёрнула плечами, ощутив затылком и спиной знакомый прицельный взгляд. Не было необходимости оглядываться, чтобы проверить, чей: Никитиной опять приспичило сорвать на ком-то зло, и первая кандидатура, конечно, она, Миль. Никитина ненавидела её люто, с первого же дня, как та появилась на линейке первого сентября, и Серёга сел рядом с Миль, а не с ней, Ольгой, как всегда было раньше. Попросить его, что ли, пересесть к Никитиной? Пусть её провожает. Хоть ребята от неё страдать не будут, а чаще – девочки. Надо же, какая поганка…
Посмотрела на соседа, прикинула… нет, не согласится. И ведь ничего сделать нельзя, бабуля не велела. Ей виднее, она, как не раз убеждалась Миль, всегда оказывается права…
Домой. Бабуля уже, верно, ждёт в вестибюле. Обогнув Никитину, вставшую на дороге, Миль помчалась на первый этаж, чувствуя, как сверлит ей спину ненавидящий взгляд. И вдруг спине полегчало, Миль обернулась – так точно, Серёга, перекрыв Никитиной обзор, спешил следом за мелькающим впереди белым бантом в подпрыгивающей косичке.