Текст книги "Лучше будь слизеринцем! (ЛП)"

Автор книги: jharad17

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

– Подарил, – ответил Северус. – Почему я не вижу твоих ног?

– Мне подарили много подарков! – воскликнул Сопляк. Кажется, он не собирается отвечать на вопрос. Видимо, мальчик окончательно перенапрягся, и его мозги съехали набекрень.

– Новых ног среди подарков случайно не было?

Поттер хихикнул – Северус ни разу не слышал от него ничего подобного. Тот и в самом деле лучился счастьем и праздничным настроением, и Северус понял, что поступил правильно, изменив на этот раз своему обычному принципу не дарить подарков ни одному из своих Змей, чтобы те не решили, что он неженка какой-нибудь.

– Нет, сэр. А вот мантия-невидимка среди них была, видите?

Он распахнул полы мантии, а затем вновь запахнул, так что Северус мог оценить принцип действия во всей красе. Он видел его не раз: Поттер-старший, помнится, использовал подобный чертов артефакт во время своих выходок. Не самые лучшие воспоминания.

– И знаете что? – продолжал Гарри. – В записке было сказано, что она принадлежала… э-э-э…

– Твоему отцу, – закончил Северус, когда до него дошел весь ужас этой фразы. И почему он считал, что Альбус не станет делать такую невероятную глупость, как отдавать эту мантию этому ребенку именно сейчас? Это может привести к стольким неприятностям, что один их подсчет вызывает головную боль. Честное слово, Альбусу следовало предвидеть их.

– Ага. – Мальчик стащил с себя эту ненавистную мантию, скомкал ее и покраснел. Но Северус мог видеть его глаза: мальчик не злился на него, но… был смущен. – Откуда вы знаете? В смысле я даже не знаю, кто мне прислал ее. В записке говорилось только, что она папина и что я должен использовать ее с умом.

Северус усмехнулся:

– Ты надел на себя одежду явно магического происхождения, не зная, кто тебе ее прислал?

– Нет, сэр! – возразил мальчик. На его лице вдруг отобразилась обида, словно Северус зря считает его настолько безрассудным. – То есть, э-э-э… надел, да, но я использовал все заклинания, которые я и Тедди применяли к лягушкам. Мантия не проклята. Я проверил.

Подняв одну бровь, Северус холодно произнес:

– Ты, конечно же, знаешь, что проклятия для тканей существенно отличаются от тех, которые используют на съестном?

– Я… Что?

Покачав головой, Северус мягко посмеялся и наконец сжалился над мальчиком, впустив его к себе, чтобы он не стоял больше в холодном коридоре. Гарри не в первый раз входил в его личные комнаты: рассматривать фотографии здесь было намного удобнее, нежели на твердых стульях в кабинете. Он тут же занял свое обычное место на потертом коричневом диване перед камином и со смущением посмотрел на Северуса. Заказав мальчику какао и дождавшись, когда домовой эльф приготовит его, Северус повторил:

– Съестное. То, что употребляют. В качестве пищи, – объяснил он мальчику, но тот по-прежнему не понимал его. – Еда.

– А-а! – Поттер робко улыбнулся и с наслаждением отпил какао. – Да, знаю, сэр. У меня же есть одна из главных книг, которые мы берем из библиотеки, и многие заклинания трансфиг… трансформ… короче, транс-что-то-там, если изменить или добавить хотя бы слово. Тедди и я…

– Мы с Тед… – прервал он, а затем прочистил горло. – Мы с Теодором.

От этого исправления Поттер взглянул на него широко распахнутыми глазами, поморгал и глупо улыбнулся:

– Мы с Тедди попробовали несколько, пока он не уехал. Они оказались ужасно полезными.

Северусу захотелось улыбнуться, но вместо этого он сделал глоток чая.

– Представляю себе. Чью еще щедрость ты ощутил на себе сегодня утром? – Северус снова усмехнулся смущению Поттера, довольный что еще на чуть-чуть пополнил его скудный словарный запас. – Кто еще подарил тебе что-нибудь?

– О! Милли подарила перчатки для квиддича, Тедди подарил книгу, как и вы, сэр, только по заклинаниям. Хагрид подарил флейту, думаю, он сам ее вырезал! – Поттер был поразительно воодушевленным, и Северус вспомнил, что Хагрид, по словам мальчика, стал ему первым другом в Магическом мире. Хорошо, Хагрид сумел расположить мальчика к себе. – И, эм, Гермиона подарила мне еще шоколадных лягушек. У меня теперь полная коллекция карточек. Но у меня где-то шесть с профессором Дамблдором.

Северус кивнул, подтвердив (а затем пояснив свои слова), что директор и в самом деле вездесущ. Про подарки от родственников он даже не стал спрашивать: все, что Северус знал об их отношении к Гарри, говорило само за себя.

Со все еще искрящимися счастьем глазами Гарри продолжал болтать о своих подарках, не раз вставляя благодарности Северусу за книгу. А когда мальчик допил какао, Северус проводил его до выхода из своих комнат, наказав напоследок поесть сегодня что-нибудь помимо сладкого и, сообщив, что завтра они начнут уроки окклюменции, порекомендовал хотя бы заглянуть в книгу Китинга, особенно в алфавитный указатель. Он не стал говорить мальчику, что спрятал там две фотографии Лили: ему не хотелось, чтобы на него вновь полился поток благодарностей.

Впрочем, мальчик снова сказал:

– О, спасибо! Чуть не забыл.

Одарив его очередной робкой улыбкой, Гарри достал из книги небольшой, тонкий конверт и вручил его Северусу. Некоторое время пожевав губу, Гарри произнес:

– Вам сначала надо ее увеличить. Извините, это скромный подарок. Счастливого Рождества, профессор.

Затем он умчался прочь. Озадаченный, Северус встал как вкопанный, слушая, как с тихим звуком закрылась дверь, прежде чем до него дошел смысл произошедшего. Поттер сделал ему подарок.

Поттер сделал ему подарок.

Поттер сделал ему подарок.

Вот уж чего он не ожидал. Впрочем, немного поразмыслив, он понял, что нечто подобное ожидать от этого мальчика стоило. Жест был в его духе. Такой же, как этот добрый, забавный, скромный, бескорыстный, нуждающийся в заботе маленький мальчик. Он был во многом похож на Лили, вплоть до редких вспышек злости. О, в какой ярости она была, когда в школе им порой приходилось сталкиваться с несправедливым отношением к магглорожденым (как она) и полукровкам (как Северус)! Он внезапно вспомнил о ее первом подарке и бросился в спальню, чтобы найти, отчаянно желая вновь увидеть почерк Лили.

Перерыв все ящики, он наконец нашел небольшой карандашный рисунок в коробке со всякой всячиной, спрятанной за шкафом с одеждой. Лили нарисовала его портрет всего в десять лет, но уже тогда талантливо положила тени (возле носа) и соблюла пропорции (его рта). Конечно, со временем она улучшила свои навыки и… однажды «обновила» портрет, нарисовав Северуса на пятом курсе. Это был последний в жизни подарок от нее на его шестнадцатилетие в январе семьдесят шестого, за шесть коротких месяцев до гибели их отношений.

Он обнаружил, что по-прежнему держит подарок Гарри в левой руке и, сев на корточки, вскрыл конверт. Он был таких же размеров и толщины, как письмо о зачислении в Хогвартс. Конвертом служил обыкновенный пергамент, разрисованный чарами в зеленый и серебристый цвета – в программе обучения таких чар не было. Северуса тронуло, что мальчик выучил новое заклинание, чтобы сделать упаковку. Затем он вспомнил, что Гарри сказал увеличить подарок, а Уменьшающие чары точно преподаются лишь со второго курса.

Когда он обратил заклинание, подарок стал раза в два больше, если не в три, но был по-прежнему тонким. Гадая, что же одиннадцатилетний ребенок посчитал «скромным», Северус аккуратно убрал обертку и взглянул на то, что было в ней прятано. Его дыхание перехватило.

Сын Лили тоже нарисовал его.

Северус смотрел то на один рисунок, то на другой, подмечая сходства и различия, которые обнаружились, даже несмотря на то, что портреты разделяло двадцать лет. У Гарри, в отличии от Лили, рисунок сразу же был сложным, но непрофессиональным и будто специально упрощенным – темные линии чернил смыкались очень старательно.

Должно быть, мальчик сделал этот набросок карандашом и чернилами по памяти, поскольку на рисунке Северус был изображен за работой: он наклонялся над бесконечно испускающим клубы пара котлом, и мальчик не мог зарисовать его в такой позе на уроке и не попасться. Гарри неплохо справился с перспективой, которую выбрал для фона. Он взял в рисунок часть кабинета Северуса, где стояли полки со склянками и флаконами с ингредиентами, а не скучную классную доску. На мантии Северуса мальчик блестяще отрисовал складки и несколькими штрихами обозначил выпуклый бейдж. Но больше всего Северус оценил то, как мальчик нарисовал его лицо, искусно положив тени, чтобы обозначить прорези глаз, крылья его свисающего носа и брови. А в огоньках темного огня, что плясали в его глазах, читалась страсть Северуса к работе.

Это был поистине впечатляющий результат для такого юного художника, не говоря уже о том, что он был самоучкой: Северус прекрасно понимал, что Дурсли ни за что не оплатили бы нелюбимому племяннику обучение рисованию.

Ему так много нужно рассказать Гарри. Возможно, даже показать рисунок Лили. Возможно, сделать это завтра в качестве награды за урок окклюменции, если все пройдет хорошо. Северус задумался, поджав губы, и вздохнул. Возможно, он должен показать ему рисунок, даже если урок закончится неудачей, что было очень вероятно, учитывая возраст Гарри и потрясения, которые до сих пор напоминали ему о себе.

Проклиная Альбуса за то, что тот уже который раз вмешивается, не заботясь о благополучии Гарри, Северус вернулся на диван, где допил свой чай, прежде чем убрать последствия утренних впечатлений. Вязаный плед, который Гарри стащил, пока пил какао, он набросил на спинку дивана, а посуду отправил на кухню. Несколько подарков – от Минервы, Альбуса и Гарри – он отнес в кабинет, где положил на место – последней после всех книг этого же автора – одну из книг, а другую оставил на столе, чтобы внимательнее перечитать позже и решить, в какую категорию ее поместить. Рисунок Гарри после некоторого раздумья Северус приставил к стене у стола, чтобы видеть его, работая над планами занятий – для вдохновения, например, как он с улыбкой подумал затем. Наконец, насладившись продолжительным принятием ванны, Северус оделся и почтил своим присутствием Большой зал с его великолепным рождественским обедом. Сегодня обычные для Рождества, громкие и внезапные хлопушки, которые раньше вызывали одну лишь головную боль, не испортят ему настроение.

Дети ели очень много сладостей и пудинга, как и ожидалось, и чем ближе был полдень, тем больше они шумели. На взгляд Снейпа все десять учеников, оставшиеся в Хогвартсе на каникулы, даже два семикурсника с Рейвенкло и одинокий четверокурсник с Хаффлпаффа, были сверх меры веселыми. Исключение, пожалуй, составлял Персиваль Уизли, гриффиндорский староста – у него были свои неприятные особенности личности, которые он всеми силами старался компенсировать, не гнушаясь тошнотворной склонностью подлизываться.

Рождественские конфеты-хлопушки, как обычно, взрывались, раздражающе дымили; Дамблдор впечатлял всех своим новым колпаком из цветов и праздничной песней; Хагрид все сильнее краснел с каждым кубком вина, пока, в конце концов, не поцеловал Минерву в щеку. К удивлению Северуса, она лишь хихикнула и зарделась, вместо того чтобы оттолкнуть громилу, как тот того заслуживал, а ее шляпа покачивалась из стороны в сторону. Северус редко видел, чтобы она так сильно напивалась перед детьми, и ради нее самой надеялся, что она лишь забыла о прошлом случае и как минимум не сделала ничего более глупого, прежде чем взяться за кубок. Он сделал себе мысленную заметку отказать ей завтра утром в приготовлении антипохмельного, пока она не попросит очень, очень хорошо. И не принесет что-то взамен.

Краем глаза, он заметил, что Поттеру из хлопушек выпала помимо прочего шахматная доска, и задумался, знает ли мальчик вообще, как играть в шахматы. Чутье подсказывало, что не знает. Но, когда ближе к вечеру дети разбрелись кто по гостиным факультетов, кто на улицу играть в яростные снежки – за ними Северус незаметно наблюдал, чтобы никто (Поттер, например) не пострадал, – Гарри, к его удивлению, остался играть в шахматы с младшим Уизли за одним из уменьшенных на время каникул столов.

Как он помнил, до этого Поттер с Уизли не дружили. Уизли больше всех доставал Поттера прошедший семестр и чаще всего обвинял в том, что тот станет темным волшебником, раз учится на Слизерине. Северусу не нравилось ни его отношение к Гарри, ни предубеждения, которые служили его причиной.

Решив разобраться, с чего они вдруг стали общаться, Северус направился к ним. Возможно, они всего лишь были единственными, оставшимися в Хогвартсе со всего первого курса. А может, Уизли любит шахматы больше, чем цепляться к Гарри из-за дурацких предубеждений. Как бы там ни было, Северус был рад, что Гарри сейчас явно нравилось общаться с Уизли. Он лишь надеялся, что мальчик не будет возлагать на дружбу этого рыжеголового слишком много надежд. Иначе сильно разочаруется.

С этой мыслью он остановился возле мальчишек и, сделав вид, что наблюдает за ходом игры, пригляделся к Уизли. Фигуры Гарри уходили с доски, и по тому, как мягко (и неуверенно) он убеждал их слушаться себя, стало ясно, что он никогда не играл.

Игра не требовала большой концентрации внимания, и все же рассеянный рыжик заметил профессора, стоящего через стол от него, лишь несколько ходов спустя. Ничего удивительного: этот болван никогда не замечал ничего дальше своего носа, становясь на уроках такой же угрозой, как и его однокурсник и однофакультетник Лонгботтом. Там, где сидят эти два безруких кретина, пол и потолок придется драить все лето из-за то взорвавшихся, то растаявших котлов, за которыми они не уследили. Северус мечтал, чтобы они заплатили за весь нанесенный урон, и надеялся, что до конца года они не покалечат ни одного ученика – а нынче они учились вместе с его слизеринцами.

– Поверить не могу, что ты не умеешь играть, – тихо сказал Уизли, обескураженно качая головой. – Или не поверил бы, если бы сам не размазал тебя. Ты и правда безнадежен? Вот бы увидеть лица близнецов, когда я сообщу им, что побил в волшебных шахматах Гарри Поттера.

Северус заметил, что задняя часть шеи Гарри покраснела – это означало, что Гарри очень расстроился из-за слов Уизли, но не хотел этого показывать. Как он помнил, магглы, растившие Гарри, наказывали его за жалобы и высказывание своих чувств, так что его молчание в ответ не удивило Северуса. По его напрягшимся плечам он также понял, что мальчик знает, что Северус стоит за его спиной и слышит каждое слово. И это тоже мало удивляло, если помнить, в каких условиях Гарри рос.

Прежде чем рыжий наконец поднял голову и заметил его, Северус приготовил свою лучшую ухмылку. О, какое наслаждение – видеть, как кровь отливает от этого маленького веснушчатого лица! Усмехнувшись про себя, он подумал о той способности внушать ужас первокурсничкам, которой обладал. Как низко он пал, в самом деле.

– П-п-профессор? – сглотнув, спросил мальчик, а его щеки быстро вернули себе свой цвет, стоило Снейпу скривить губы чуть сильнее.

Этот Уизли, в отличие от старших, быстро вспыхивал, и его легко можно было спровоцировать на нахальство и показную смелость. По крайней мере Северус надеялся на это: нет ничего слаще, чем назначить взыскание гриффиндорцу в Рождество.

– Не думал, что манера речи профессора Квиррела з-з-заразительна, – с издевкой произнес Северус.

Поттер лишь выдохнул, но одного этого было достаточно, чтобы понять, что он старается не рассмеяться, хоть и сидит, опустив голову, словно не желает смотреть на то, что происходит.

Щеки Уизли покраснели сильнее.

– Мы просто играем, сэр. Ну, я учу его играть.

Северус поднял бровь:

– Это я вижу.

Самые безобидные слова порой могут оказать наибольший эффект. Уизли, в точности подтверждая предположения Северуса, побагровел и что-то почти неслышно пробурчал себе под нос. Северус, однако, так натренировал свой слух, чтобы вовремя слышать свист готовящихся взорваться котлов, что прекрасно разобрал его речь: «не видел», «ничего» и «сальный». Остальные слова угадывались из контекста.

– Минус двадцать баллов с Гриффиндора за ваше неуважительное отношение, мистер Уизли.

Мальчик тут же вскочил:

– Это несправедливо!

– Жизнь вообще не справедливая штука, – проговорил Северус. Этому щенку послушать бы Гарри о справедливости.

Мальчик вздернул подбородок:

– Вы не можете снять баллы с меня. Я даже ничего не сделал.

Крылья носа расширились, а сам Северус сложил руки на груди, чтобы ненароком не перегнуться через стол и не придушить это мерзкое создание.

– Покуда вы не находитесь под влиянием чар Чревовещания, вы в полной мере несете ответственность за все, что слетает с вашего языка. – Он демонстративно оглядел пустой Большой зал. – Как видите, здесь нет никого, кто мог бы вас проклясть, а значит, вы издавали звуки по своей воле.

– Я с вами даже не разговаривал, – огрызнулся мальчик.

Северус усмехнулся и сказал, мягко и вкрадчиво:

– Верно, такой идиот, как вы, не способен вести беседу в принципе, мистер Уизли. Может, мне говорить короткими фразами, чтобы ваш маленький мозг смог их понять? Вы оскорбили меня. Вообще-то, вы нагрубили снова, прямо сейчас. Еще минус десять баллов с Гриффиндора. Уже тридцать, как я полагаю. Я могу снять и пятьдесят, если…

– Нет! – выпалил паршивец. Он смотрел на шахматную доску, вместо профессора, и сжимал кулаки. Стиснув зубы, он произнес: – Нет, сэр. Извините. Я не имел в виду ничего такого.

Не на такие извинения рассчитывал Северус, но все же коротко кивнул и зашагал прочь. Впрочем, небыстро – он услышал напоследок, как Уизли встал из-за стола и бросил Гарри очередную гадость: «Я так и знал! Вы, слизеринцы, все одинаковые. Веселись в своих подземельях в одиночестве, Блевоттер».

Северус вздохнул, выходя из Большого зала. Судя по всему, он сделал Гарри лишь хуже, а хотел помочь. Как там говорится про благие намерения?..

========== Глава 41 ==========

Северус еще некоторое время сидел с Поттером, пока тот не уснул, когда сумел успокоить его после приснившегося кошмара. Он знал, что мальчик плохо высыпается из-за этих снов, а также из-за страха, что на него в любой момент могут напасть. Он прошептал Поттеру, что уроки окклюменции помогут ему защититься от кошмаров, – они и ему когда-то помогли справиться с ними. От этих слов Гарри расслабился еще больше, чему Северус был очень рад, и даже слегка улыбнулся.

Незадолго до Рождества Гарри решил вновь заняться тем, что скрадывало его дни в доме Дурслей: рисованием. Стены чулана служили ему не только тюрьмой, но и холстом приблизительно с трех лет вплоть до одиннадцати. В чулане мало чем можно было заняться, разве что смотреть на стены или слушать, как переговариваются и ходят по дому Дурсли – иными словами живут своей жизнью по ту сторону закрытой двери, где Гарри видеть не хотели и появляться не разрешили. Вот он и разрисовывал свои стены, чтобы они были чуточку интереснее. Чуточку напоминали дом.

Самое первое, что появилось на стене, было выведено зеленым мелком – не больше мизинца, – который Гарри однажды нашел за батареей, когда драил пол в кухне. Он написал «ГАРИНА КОМНАТА» печатными буквами слева от двери, закрасив каждую вторую букву. Остальные он решил заполнить позже, когда найдет другой цвет, – уже в три года или около того он хотел, чтобы глазу было приятно смотреть на эту надпись. Когда же он пошел в школу и узнал, как правильно пишется его имя, Гарри чуть не сгорел от стыда за такую глупую ошибку и нарисовал новую подпись на противоположной стене – которая была продолжением лестницы на второй этаж, – и на этот раз буквы были еще красивее, а слова стояли в правильном порядке и склонении. Но его первая надпись все еще находится на своем месте, неисправленная.

Первое время, чтобы рисовать на стене под лестницей или на пустых стенах своей «комнаты», Гарри использовал мелки, огрызки карандашей или шариковые ручки, если удавалось их достать. Ведь, если дядя или тетя чего-то не видят, они не могут за это наказать. А они и не подумают заглянуть к нему в чулан, в комнату урода. Зачем им это? Будучи еще маленьким, Гарри начинал со схематичных фигурок, но их головы были нелепыми и уродливыми. Однако он все равно рисовал их, придумывая ситуации, о которых знал не понаслышке: он рисовал, как человечки пропалывают сад, готовят на плите или красят гараж.

Только во время рисования Гарри мог представить себя где угодно или кем угодно. Только на стенах был он, пожелавший жить так, как захочет сам, а не как ему сказали Дурсли. Цветы в его воображаемом саду могли быть самых невероятных оттенков, а гараж, который он нарисовал почти в пять лет, напоминал радугу, и полосы на нем были совершенно одинаковой толщины. Когда Гарри подрос и обзавелся карандашами, они стали его самым любимым инструментом, отодвинув в сторону мелки: рисовать ими было удобнее, а еще они помогали сделать рисунки глубже благодаря прорисовке теней, контуров и всего прочего. До Хогвартса, впрочем, у Гарри никогда не было возможности попробовать рисовать чернилами, так что, когда в последние дни декабря он решил порисовать, чтобы занять чем-то руки, пока расслабляет сознание, он начал с простых форм.

Он решил подарить профессору Снейпу один из своих рисунков лишь за день до Рождества. Вчера он сделал быстрый набросок того, как Снейп работает над котлом, и сейчас пробовал работать с перспективой фона, рисуя кабинет профессора с его многочисленными полками склянок и бутылей. Посмотрев на набросок, Гарри на мгновение нахмурился. Он сидел на кровати под закрытым со всех сторон пологом скрестив ноги; на коленях покачивался альбом, за которым он отправлял Хедвиг несколько недель назад, а в босых ногах покоилась чернильница. Всего несколько слизеринцев осталось на зимние каникулы, и все из них были старшекурсниками, так что Гарри никто не побеспокоил бы в спальне, но ему нравилось рисовать, когда полог отрезал его от остального мира. Закрытые шторы вокруг прятали его от любопытных глаз, напоминая о старом чулане, в котором Гарри был в безопасности.

Нет, решил он, глаза профессора вышли плохо. Он набросал на другом листе пергамента несколько пар глаз, пока не добился правильной формы. Следующий час он ставил на этой удачной паре свет и тени, чтобы понять, какие свет и тени он хочет видеть на рисунке. Когда он рисовал на стенах в чулане, он так же набрасывал вместе несколько деталей – глаза, руки, губы – и тренировался рисовать то, что у него не получалось, сравнивая варианты между собой.

Сейчас очень аккуратно Гарри стирал глаза профессора на рисунке, сглаживая остающиеся неровности, а при особой необходимости используя скребок. Он рисовал уже несколько лет и редко нуждался в том, чтобы перерисовывать что-то несколько раз в одном и том же месте. Но чернила все-таки были для него новым инструментом, и с ними Гарри делал сейчас больше ошибок, чем за долгое время, что он рисовал карандашами, даже цветными. Когда в Сочельник Гарри дорисовал картину и остался ею доволен, было уже больше одиннадцати вечера.

Отложив художественные инструменты, он осторожно обернул рисунок в тонкую бумагу, раскрашенную в разные цвета, на которой практиковал чары. Эти чары предложила Милли, когда неделю назад они обсуждали рождественские подарки и переживали, что ни у кого нет карманных денег на обертку подарков. Милли даже назвала книгу, в которой можно было найти эти чары: «Праздничные чары на любой случай» Лимана Лемарда. Это был мамин подарок, когда Милли пришло письмо о поступлении в Хогвартс, и сейчас Милли одолжила ему эту книгу на зимние каникулы.

При поисках заклинания для раскрашивания Гарри наткнулся на Уменьшающие чары, созданные для того, чтобы было легче переносить несколько вещей или помещать большие предметы в карманы и сумки, уступающие им по размерам. Гарри пробежал глазами, что говорится о заклинании на следующей странице. У всех чар и заклинаний была история происхождения, а также собрание из легенд, баек и собственного расследования Лемарда. Как Гарри прочел дальше, этот вариант Уменьшающего заклинания изобрел Святой Николас, который когда-то рассылал подарки бесчисленному множеству детей каждое Рождество. Гарри в этом сомневался, впрочем, он перестал верить в Санта Клауса задолго до того, как узнал, что магия существует… не то чтобы тот вообще приносил ему подарки хоть когда-нибудь.

Но в душе Гарри улыбался от мысли, что собирается применить к подарку те же чары, которые использовал сам «Веселый Старый Эльф». Прежде чем уменьшить запакованный рисунок, Гарри потренировался в чарах на чистых листах пергамента. Когда заклинание сработало, подарок стал размером с книжную обложку.

Гарри до самого конца сомневался, стоит ли дарить этот рисунок профессору, и не подписывал его. От Дурслей он знал, что некоторые ученики дарят своим учителям что-нибудь по праздникам – по крайней мере, маггловские ученики дарят. Дадли дарил подарки своим учителям каждый год – конечно же, дорогие, купленные тетей Петуньей. Для большего впечатления их обертке уделяли особое внимание. Гарри заметил, что это походило на взятку, будто Дурсли полагали, что если учителям понравится подарок их Даддлечки, то они не завалят его на экзаменах. Жаль, но это никогда не срабатывало.

Была ли подобная традиция в Хогвартсе, Гарри не знал. Никто с его факультета не говорил ничего о том, чтобы дарить что-либо кому-то из преподавателей, не говоря уже о профессоре Снейпе. И Снейп, похоже, человек закрытый – не будет ли он раздражен подарком Гарри? А что, если он смутится, решит, будто Гарри пытается заменить им отца или добивается чего-то еще глупее? Гарри знал, что ничего подобного не сделает, он даже не хотел нового отца. Но профессор помог ему выпутаться из крупных неприятностей, и они много времени провели, рассматривая фотографии мамы и за всяким другим. А вдруг он подумает, что Гарри дает ему взятку, чтобы улучшить оценки?

Тяжело вздохнув, Гарри смял ярлык для подарка и выбросил в корзину, затем кинул уменьшенный запакованный рисунок в чемодан. В общем, подарков он никогда не дарил, и не хотел портить отношения со Снейпом. Он и друзьям никогда до этого не делал подарков и надеялся, что сейчас как минимум не оплошал. Раннее этим вечером он отослал Хедвиг к Милли и Тедди, чтобы она успела доставить подарки к утру. А также он подарил подарок Драко Малфою – еще до того, как тот отправился домой. Драко много рассказывал о том, как сильно защищено его поместье, и Гарри не хотел, чтобы Хедвиг попала в какие-нибудь неприятные чары «против сов Поттера», которые Малфои могли поставить на Рождество. Драко не открыл подарок – профессиональные гоночные перчатки для квиддича из зеленой кожи, – но поблагодарил Гарри с тем самым почти стыдливым видом, как если бы он издевался над кем-то, а этот кто-то сказал ему комплимент. Гермионе он также отдал подарок заранее, перед тем как она села на поезд до дома. Он не знал, как ее магглы-родители отнесутся к совиной почте на Рождество, и не хотел напугать их в праздничный день. Завтра за ужином он подарит Хагриду рисунок Клыка, дремлющего перед камином, который он, так же как и для профессора, нарисовал карандашом и чернилами. Хагриду он дарить подарок не стеснялся: тот, в конце концов, подарил Хедвиг ему, так что ничего такого в том, что Гарри подарит ему что-то в ответ.

Гарри лег спать, так и не решив ничего насчет подарка профессору зельеварения. Он принялся выполнять одно из упражнений по медитации, которым профессор Снейп учил его последние пару недель, чтобы к нему не пришли худшие из его кошмаров. Гарри совсем не хотелось, чтобы в Сочельник Снейпу пришлось будить его от плохих снов. В последнее время ему все реже снилось, как Эйвери пристает к нему, и было бы замечательно, если бы выходило не думать о том, что с ним сделал этот ублюдок, и во время бодрствования. Однако ему по-прежнему снился Квиррелл – или Волдеморт? – который надвигался на него в каком-то темном месте наподобие пещеры; он видел его багряные глаза с узкими, как у змеи, зрачками. Квиррелл-морт говорил на парселтанге и угрожал Гарри в темноте, а у того от этих слов волосы вставали дыбом и болезненно сжималось сердце, пока он отчаянно скреб стены в поисках двери. Такие сны Гарри видел не каждый день, и все же довольно часто.

Впрочем, сегодня Сочельник, и Гарри заснул с мыслями о завтрашнем пире, о веселье, и совсем не ожидая, что кто-нибудь приготовил для него подарки. Но, проснувшись рано утром, он увидел небольшую горку свертков на своей кровати в ногах. Ему пришлось дважды протереть глаза, чтобы убедиться, что ему не померещилось. Подарки! Для него! Он выпрыгнул из-под одеяла, изумленно уставился на кучку коробок и схватил одну из них так быстро, будто бы она могла исчезнуть из-за его промедления.

Подпись на нем гласила: «Гарри, от бывшего тайного друга, Гермионы». Ха! Наконец-то она подписалась, подумал он, тихо посмеявшись, и разорвал обертку так же, как делал Дадли так много раз и на Рождество, и на дни рождения, и на множество других праздников. Снова шоколадные лягушки! Гарри не удержался, тут же открыл одну из них и засунул в рот. Его первый рождественский подарок! Как вкусно. Пока шоколад таял во рту, Гарри взглянул на вкладыш: Альбус Дамблдор. Нахмурившись, он бросил карточку на прикроватную тумбу и потянулся за следующим подарком. У него уже куча таких вкладышей.

Следующая коробка была от Милли. Открыв подарок, Гарри рассмеялся, увидев квиддичные перчатки, почти такие же, какие он подарил Драко. Следующий сверток был обернут в плотную коричневую бумагу, а на ней было написано: «Гарри, от Хагрида». Внутри находилась грубо выточенная из дерева флейта. Видимо, Хагрид сам ее сделал. Гарри подул в нее – ее звучание было похоже на совиное уханье. Он тихо улыбнулся про себя, подумав о Хедвиг, и потянулся к следующей посылке, очень маленькой, содержащей записку: «Мы получили твое сообщение, внутри твой подарок на Рождество. От дяди Вернона и тети Петуньи». К бумаге была прикреплена монета в пятьдесят пенсов. «Мило», – протянул Гарри. Ну, это было лучше использованного носового платка или сломанной вешалки для одежды. Глядишь, летом получится купить лимонад на деньги дяди и тети.

Еще был подарок от Тедди: книга заклинаний. А также был еще один сверток, в котором, похоже, тоже находилась книга. Гарри долго смотрел на открытку, прежде чем развернуть подарок: «Для твоего дальнейшего обучения. Счастливого Рождества, Гарри. От С. С.» Должно быть, это профессор Снейп. Северус Снейп, как к нему обращался Кровавый Барон. Профессор подарил ему подарок. Он подарил Гарри подарок.