Текст книги "Каюр (СИ)"

Автор книги: Грим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

   Надо к Бабке. Пусть Лесика мне найдет. И Алика. И информация о Гартамонове мне нужна. О Мункаре тоже бы интересно выяснить, но кроме клички, которой он мне представился, и случайной или неслучайной обмолвки Накира – то ли тов. генерал, то ли Геннадий, мне о нем ничего не известно. Кого искать?

   Я забрался в салон. Итак, итожим...

   Накир – несомненно, Алик. Тот, что все-таки Павлов, а не Петров. И не очень пытается это скрывать. Словечки, фразочки, характерные для этого разгильдяя. Жесты, позы и то, что в глазах. И ведут себя оба, как один и тот же кретин.

   Напрашивается аналогия, что и Лесик – это Мункар. Но здесь другая ситуация. Во-первых, тело: пожилое, пожившее. Не похоже, что только что из лазарета. И поведение не соответствует. И убийство Лесика мне не инкриминировали, значит... Значит, найти надо Лесика.

   Джус так и не объявился. Я еще раз набрал его телефон – пусто. Я позвонил Лесику – мне и тут не ответили. Тогда я Алику позвонил. Незнакомый мне голос, настроенный на автоответ, сообщил: "Он убит. Позвоните через недельку".

   Гартамонов – основной фигурант в этой темной истории. Режиссер этих ряженых в свои и чужие тела. Ему-то зачем затевать все это? Сеанс с ребятками. Странный финал с амнезией. Допрос. К чему весь этот балаган с шутовским дознанием, несерьезным запугиванием, разговорчиками за чаепитием, имитацией следствия? Сусанна зачем? Я досконально знал процедуру допроса. Бывал подвергнут не раз. Обязательные предупреждения, стандартные формулировки. Ваше поведение может быть использовано против вас. Демонстрация видеозаписи. Протокол. А эти двое не потрудились даже минимум формальностей соблюсти. И показания составлены самым абсурдным образом. Да Алик сам и составил, нагородил за всех четырех. Так что Гартамонову нужно? Связать мне руки подпиской? Чтоб повиновался и слушался? Чтоб его карманным каюром стал?

   И потом, я вообще не должен был умереть. Насчет эскорта уговора не было.

   Алик-Накир. Владеет некоторыми подробностями моей биографии, о которых знать бы ему не положено. Никоим образом, разве что вынув оные непосредственно из моей головы. Химия, развязывая язык, дает поразительные результаты. Хотя и сомнительные иной раз. Знакомый монах под препаратом не только всего себя препарировал, но и лишнего нагородил, причем истина и напраслина так причудливо и правдоподобно сплелись, что наши золушки отделить зерна от плевел полностью так и не смогли. До сих пор нет полной ясности: подвиг он совершил или преступление? Да и он ли совершил вообще?

   Наверняка есть еще масса других способов познать ближнего. Неприкосновенность личности, говорят, защищена соответствующими законами. Но если очень нужно, то можно и игнорировать эти юридические изделия. Значит, будем считать, что вторжение – тем или иным методом – было осуществлено. И Накир не обинуясь дал об этом понять. Мол, мы про тебя знаем такое, что ты и сам забыл. Так что это дознание – фарс и дело десятое.

   Может, на место происшествия-преступления выехать? Таксист заерзал, словно уловил мою мысль, и она ему пришлась не по душе. Поискать там зацепок, улик. Проселок, конечно же, замело, а болото замерзло. Моя машина конфискована и присвоена правосудием. Таксист поёрзал ещё и сказал:

   – Ты может еще не в курсе, но на днях открыли новый бордель на улице Мироздания. Называется "Лавизонли". Любители ощущений записываются за двое суток. Персонал поставляет система исполнения наказаний. Самые различные телесные конфигурации. Гурии, гарпии, лорелеи. Волосатые, полосатые, грудей громадьё – всякая плоть. Женщины для танцев, с сиськами на спине. Женщины вообще без спины, с двумя передками. Фантастишь! Отбывают уголовное наказание, искупают вину. Если хочешь, доброшу одним броском, тебе звонят, – без паузы и не меняя интонации сказал таксист.

   Да, телефон попискивал.

   – С возвращением. – Это был Гарт.

   Я немного оторопел, хотя еще минуту назад был возмущён его молчанием. В какой форме выразить ему свое возмущение? Резко, умеренно резко или вообще не выражать?

   – Что это было? – наконец, выдавил я. – Провокация? Угроза? Проверка благонадежности?

   – Я знаю, что вы пытались со мной связаться, но по некоторым причинам отозваться не мог. – Он помолчал, потом спросил почти что участливо. – Что, дела обстоят только плохо? Или хотя бы отчасти дела обстоят хорошо?

   – Хуже всего то, что они обстоят непонятно. Я не должен был умереть. Но умер.

   – Разберемся. У меня для вас горсть распрекрасных новостей. Подъезжайте ко мне домой. В тринадцать-тридцать устроит?

   Приглашение домой выглядело необычно. Первая наша встреча состоялась у него в кабинете. Месяца полтора назад, то есть накануне того, как начались эти самые необычности. Хотя обычного жизнь каюра не содержит почти.

   Он прислал за мной своего человека – то ли шофера, то ли секретаря. В дальнейшем выяснилось, что это был именно секретарь – с типичной для этого рода служащих внешностью. То есть, был незаметен, полностью сливаясь с любой окружающей обстановкой, что бы она ни представляла собой. Несмотря на то, что вестибюль был почти пуст, я заметил его не сразу. Пока он сам не пошевелился и не обнаружил себя. Идеальная фигура, скроенная по стандартным лекалам. Простое мужественное лицо, какие сейчас в ходу. Такими, наверное, агентов штампуют, осуществляющих шпионаж. Существо без наружности. Вероятно, придирчиво выбирал, стараясь максимально себя обезличить. Или кто-то за него решил, каким ему следует быть и как выглядеть.

   Многословием он тоже не отличался.

   – Станислав Викторович, – назвался он.

   Станислав Викторович Полозков, согласно Реестру. Самое смешное, что отчества у нас до сих пор в ходу.

   Наши узнаватели мгновенно обнюхали друг друга. После чего он быстренько перешел к делу.

   – Пройдемте. Я вас подвезу.

   – Не спеши, – сказал я. Игнорировать предложения особы такого ранга, как его босс, я по любому не мог. Но не мог и не покобениться. – Может, я еще откажусь.

   – От чего же вы собираетесь отказаться, когда вам и предложения-то не сделали? – спросил он.

   – И что это за предложение?

   – Не могу знать.

   – Тогда стоит ли мне вообще ехать? Зачем?

   – Из любопытства.

   Аргумент соблазнительный. Только любопытство примиряет меня с реальностью. Жизнь – это желание. Других желаний в жизни, похоже, у меня нет. Что мне делать в этой действительности? Когда все, кого прежде знал и любил, умерли, бессмертие представляется сомнительным предприятием.

   – Не такой уж я любопытный, – тем не менее, воспротивился я.

   – Однако ехать придется. Посмеете возразить? – спросил он немного насмешливо.

   Машину Станислав Викторович вел сам. Как им, молчунам, свойственно, всю дорогу молчал. Я за его спиной уткнулся в планшет. Полистал справочники, чтобы освежить в памяти информацию.

   Гартамонов Анатолий (Семенович). Отчество так и дано в скобках. Служба до ППЖ – Министерство внутренних дел, генерал-майор, должность не указана. В этом звании и перешел в вечное качество. Далее: бизнес – большой бизнес – очень большой бизнес. Занятие перспективное: выращивание тел. Следует учесть, что телопроизводство находится в тесной связи с соответствующим сегментом Демографического Департамента, обеспечивающего госзаказ. В том числе с полицией и Службой исполнения наказаний (поставка бедолаг-челомутов), а так же с лазаретами (со всеми их реабилитационными возможностями) и мало ли с чем еще. Олигарх, одним словом, только слова этого в тексте вокабулы я не нашел, да оно нынче и забыто почти. Далее – чиновник в министерстве науки, курировавший биотехнологии, а с позапрошлого года – первый заместитель директора СИН – Службы Исполнения Наказаний, причем не только вернул себе дорубежное звание, но и приумножил его, и ныне – генерал-лейтенант. Насчет того, кому в настоящее время принадлежит фабрикация тел, справочник тактично умалчивает. Я поискал по линии предпринимательской деятельности, но и там о нем ничего не нашел. Мол, из коммерческого звания выбыл, и в справочнике купцов и фабрикантов меня не ищи. Хотя не исключено, что на моем теле где-нибудь под кожей штамп его предприятия стоит.

   Другие официальные источники ничего к этому не добавили. Впрочем, неофициальные тоже. Даже мое имя в поисковике встречалось чаще. Хотя его должность – не последняя в пенитенциарных органах. Весьма ответственное лицо. Неудивительно, что интересуется мной.

   Вышли мы на автостоянке, на четвёртом уровне. Прошли закоулками и анфиладами, где-то поднялись на этаж, где-то спустились. Наконец мы попали в какой-то серенький коридор. Здание было не особо огромным, этажей в нем было четырнадцать или шестнадцать, и нам нужно было на самый верх. Викторович вызвал лифт, который нас и вознес.

   За время лавирования по коридорам нам попалось несколько служащих, практически неотличимых от Викторовича. Подчёркнуто стандартных, имевших слишком общий покрой: фактура, рост, стать. Словно они были подобраны по принципу незаметности. Форма их еще более обезличивала. Даже у тех, что были женского пола, скрадывала всё, чем этот пол прелестен. Мне приходилось бывать в разных учреждениях, но такой стертости черт, как на верхних этажах департамента наказаний, мне ещё не встречалось. Так что Викторович был не одинок в своей одинаковости. Словно одно и то же лицо, примелькавшееся до головокружения. Очевидно, это как-то должно было говорить о вкусах главы сего офиса. Я это принял к сведению.

   Что-то неосознанное, похожее беспокойство шевельнулось в душе.

   Наконец мы ткнулись в неприметную, сливавшуюся с фоном стены, дверь.

   Комнатка была небольшой, но довольно приятной, несмотря на полное отсутствие окон и маниакальную геометричность. Возможно потому, что к монотонной серо-стальной облицовке стен здесь примешивались и другие цвета. На одной даже висел небольшой пейзаж: бледная городская осень.

   – Ждите здесь, – сказал секретарь и остался снаружи.

   Я огляделся придирчивей.

   Строго посередине стоял круглый стол, на котором лоснились блики от люстры. Люстра свешивалась аккуратно над его центром. Да и сам стол не менее геометрически правильно вписывался в квадрат помещения. Стульев было всего два.

   – Однако, – только и подумалось мне, когда ожидание затянулось.

   Хозяин появился неожиданно и беззвучно. Откуда-то слева, из-за плеча, словно от стены отделился. Однако мне удалось заметить, как сомкнулась за спиной вошедшего дверная щель. Не та, в которую меня впустили. Очевидно, догадался я, что это помещеньице примыкало к кабинету, где отбывало присутствие это ответственное лицо. Настолько ответственное, что даже имя его секретарь избегал произносить всуе.

   Как правило, клиенты предпочитали общаться со мной тайком.

   – Прошу. – Генерал указал на стул. – Вы не промокли? Льет второй час, – констатировал босс, как будто он, а не я совершил путешествие по промозглой улице.

   – Кажется, действительно что-то мокрое моросит.

   – Вас не промочило? На завтра уже обещали снег.

   Говорил он чрезвычайно отчетливо, темп речи был ниже среднего, а голос его немного скрипел.

   – Врут, как обычно, – поддержал разговор я.

   – Это мне знакомый синоптик сказал. Он никогда не ошибается. Наверное, потому, что работает не по специальности.

   Внешность – самая изменчивая характеристика для идентификации. Однако я по профессиональной привычке в первую очередь обращал внимание на тела. Телу ответственного лица было лет пятнадцать. По талии оно стало уже оплывать, несмотря на возможности медицинской технологии и фармацевтики, а так же на запас прочности тел. А может, хозяин просто не считал нужным следить за своей временной фигурой. Поддерживать в ней тонус, упругость, жизнь. В конце концов, за лишением жизни и обратился он ко мне, скорее всего. Впрочем, он сам – бывший плантатор плоти, и знает о телах больше, чем я.

   – Разговор не записывается и не транслируется, – обнадежил меня он. – Кстати, как у вас с юмором?

   – Думаю, что неплохо.

   – Тогда все последующее не принимайте слишком всерьез. Можете смеяться в особо интересных местах. Похохатывать.

   Он и сам хохотнул. Я же вежливо улыбнулся.

   – Ну вот, вы уже и смеетесь. Значит, контакт есть. Зовут меня Анатолий, на случай, если не знаете. Гартамонов, многим нравится Гарт, можете и вы – без церемоний. Возможно, позже еще ближе знакомство сведем. Или разойдемся с миром и юмором. Про вас я немного знаю. Еще бы! – неожиданно воодушевился он. – Ведь вы были первыми!

   Я мгновенно понял, что он имеет в виду.

   Первое время, как только меня рассекретили, я пытался найти соузников по Силзаводу. Я не знал их имен, а видеться нам в период нашего заключения не давали. Было время эйфории, неразберихи – в общем, бардак. В этом бардаке мы и затерялись. Архивы, как водится в таких случаях, оказались утрачены. На мои обращения через Сеть и СМИ никто не откликнулся. Для этого могут быть следующие причины. Либо текущая конфигурация этих личностей не хранит информации о столь давнем прошлом (принудительная или добровольная стерилизация памяти – тогда запретов на это не было, глюки и гличи при несовершенном тогда еще трафике, потери при восстановлении). Либо в этом далеком прошлом за фигурантом такое числится, что лучше жить тихо и позывных не подавать. Сейчас, зная идентификационные данные, можно было, конечно, любого найти, отследив по фанку. Но в то время еще не было базы фанков, и соответственно, идентификации по ним. Со временем к идее найти этих моих современников я охладел. Не исключено, что прочие ветераны безвозвратно мертвы, не дожив до эры принудительного бессмертия. В таком случае могу с большой вероятностью считать себя старейшим жителем на земле.

   – Расскажете про эксперимент? – сказал Гартман.

   О том, как мне первый раз поменяли тело?

   – Предпочитаю удачное сокращение – "экс", – сказал я. – Уж очень напоминало экспроприацию.

   Это событие с превеликой предосторожностью произошло в 2032 году. Меня вызвали в паспортный стол – якобы для сверки данных. И я пришел – красивый, семидесятидвухлетний, хотя сначала, получив повестку, отнес этот визит к разряду необязательных, коими следует пренебречь. Майор Шмелева показалась мне женщиной бестолковой. Она то и дело хваталась за телефон, дважды выбегала из кабинета, как будто ее простейшая деятельность непременно требует суеты. А однажды в кабинет вошел какой-то подтянутый господин, взял со стола, не глядя, пару бумаг, при этом излишне внимательно взглянув на меня и совсем не взглянув на майоршу. После чего Шмелева, свободно вздохнув, выпроводила меня вон.

   Я чуть помолчал, подбирая слова, чтобы не сболтнуть лишнего.

   – Этот господин непременно объявится позже, – предположил Гарт, заполняя паузу.

   – Совершенно верно, – сказал я.

   Неделю спустя, вызвав такси (аэропорт, далее – рейс на Ростов), я обнаружил за рулем этого господина. С тех пор я не доверяю такси. Думаю, что под моей фамилией в Ростов полетел другой человек. А Григорьев Иван Михайлович (псевдоним Грим, детская кличка Кощей – зачем-то приврал я) прекратил свое земное существование. Когда меня выпустили из шарашки – с чипом в башке и с подпиской о неразглашении – я был уже Андреем Торопецким.

   Тот период я плохо помню, хотя и добросовестно пытался восстановить в памяти. Очевидно, не всегда удавалось находиться в зоне действия тогда еще не повсеместных ретрансляторов.

   – Все же вам повезло, – сказал Гарт. – Тех, что были до вас, умертвили.

   Да, ради сохранения конфиденциальности. Люди серьезные готовили экс под себя, мы были пущены первыми вместо подопытных крыс. Ранние экземпляры вообще оказывались недолговечными – впадали в кому либо сходили с ума, или были склонны к немедленному суициду. Давала себя знать проблема двойников (доппель-про). Оригинал и его двойник отказывались сосуществовать, даже если их разносили на бесконечные расстояния. Потом оригинал стали уничтожать, что тут же положительно сказалось на результатах. Качественной теории по этой проблеме тогда еще не было. Да и сейчас нет. Практика же утверждает: из двойников выживает только один. Причем оригинал – чаще.

   В Силикатном Заводе я провел восемь лет. Это была закрытая территория. У меня было все, кроме свободы и общения с подопытными. Иногда я думаю, что их не существовало вообще. За это время мне несколько раз меняли тело. Для разминки мозгов разрешили писать. И даже издавать написанное – под другим, естественно, псевдонимом. Прежний автор к мрачному удовлетворению немногих поклонников бесследно исчез.

   – И что ж вы писали?

   – Фантастику, – сказал я.

   Литература, худо-бедно, художественная. После Силзавода я фантастику писать перестал. Только правду.

   Кстати, принятый сегодня принцип бессмертия был мной изложен в одном из ранних, еще советских, рассказов. Иногда мне кажется, что по этой причине меня и отобрали для экса. Так что это случившееся со мной сальто иммортале я себе собственным воображением наворожил.

   Гонорары администрация Силикатного Завода перечисляла на мой счет – словно предвидя, что я таки выйду на волю живым, и деньги мне пригодятся. Кроме того, по выходе мне была назначена небольшая пенсия. Плюс солидная единовременная выплата за все, что претерпел.

   Происходящее в шарашке вдруг стало достоянием гласности. В течение последующих двадцати лет тела научились штамповать как кастрюли, а проблема демографии вылезла на первый план. Чтоб остановить вымирание населения, чипы стали вживлять каждому. В упомянутом выше рассказе я их назвал торпедами – по аналогии с капсулой эспераль. А массовое вчипывание – программой продления жизни. "Торпеда" – не прижилась. ППЖ – осталась. Появилась первая сеть ретрансляторов, первая стационарная база, потом еще несколько баз – дублирующих. А сверху уселась демографическая полиция. Так явилась эра неумирания. Или дурного бессмертия, по выражению одного философа. Или Дурбеса, как ее обозвали иронические монахи.

   – А с вами что? – в свою очередь спросил я.

   – Я – как и все. Попал под ППЖ. – Он даже руками развел, сожалея о не столь захватывающей биографии. – Ваша жизнь включает четыре эпохи: социалистическую, период разрухи рубежа тысячелетий, когда счет на лимоны шел, что в деньгах, что в жизнях людских, так называемую демократию и настоящее. Вы – единственный в своем роде.

   – Единственный? – уточнил я.

   – Более никого на всем свете я не нашел.

   – Вероятно, их нет, учитывая ваши розыскные возможности.

   – Ну, возможности не мои. Но должность позволяет наладить связи с теми структурами, у которых эти возможности есть. У меня же – другие возможности.

   Фраза таила предупреждение.

   – Государству нужны граждане. Граждане – его капитал, – продолжал Гарт. – Пусть иногда даже в качестве чмо. – Ах, это он о своих возможностях. – Всегда можно надеяться на исправление и возвращение нормального облика. Особенно если впереди бесконечность. Знаете, когда у человека впереди бесконечное количество лет, он непременно успеет побывать и жуликом, и убийцей, и вором, и предателем божества. Рано или поздно в негодяи выбьешься. А из негодяев – снова в приличные люди. Если за все казнить – без надежды на прощение и пощаду – то со временем и службу исполнять будет некому. Однако, я вас пригласил не за этим.

   Догадываюсь, что не за этим. Любопытство, которым меня обольщал Викторович, взыграло во мне. Я внутренне насторожился, настроив ухо востро.

   – Вы были инженером, литератором, подопытным, пенсионером, солдатом.

   – Именно в этой последовательности, – подтвердил я.

   – Теперь – каюр.

   На это я промолчал.

   – В общей сложности года полтора провели в лазарете.

   Гораздо больше, опять промолчал я, если учесть, что первым моим лазаретом была шарашка.

   – Уверен, вы уже догадались, зачем я вас пригласил. Мне нужен сдвиг.

   Иначе говоря – коррекционный трип. Желание, несовместимое с жизнью. Прогуляться по мирам иным. Освежить восприятие. Снять накопившиеся помехи. Мясо сменить.

   Он продолжал:

   – Нужен безупречный трип. Предприятие будет совместным. Так что близких предупредите. Однако всё должно оставаться в тайне даже от них.

   Я крайне редко ассистирую своим клиентам. И только в тех случаях, когда стопроцентно уверен, что не очнусь в образе чмо. И когда я прихожу в себя в карантине в нормальном туловище, испытываю облегчение. Не будет ли подвоха на этот раз?

   – Ну что вы? Как можно? – сказал Гарт. – Вы – достояние этой страны. Отказываться же вам не резон. Причин несколько. Первая: вы любите путешествия, а тут вам легальный трип. Вторая: вы приобретаете друга в моем лице. Третья: вас рано или поздно за ваши перфы обратят в челомута опущенного, а я спасу! И наконец, это ваша работа – пусть противозаконная, но щедро оплачиваемая. Ну и, – он словно перемигнулся с отсутствующим Викторовичем, – из любопытства!

   Он мог бы просто заставить меня. Рычаги для этого есть. Когда вам система делает предложение, отказываться неразумно, а то и губительно. Я понимал, что в случае несогласия мою деятельность немедленно прекратят, придумают и осуществят наказание, а если с отчаяния отважусь на гоп-скачок, вернут и вновь воплотят в челоморфа, удвоив срок пребывания в этом качестве. Надобно соглашаться. Но не поспешно.

   – Это имеет отношение к моему чувству юмора? Предлагаете им воспользоваться уже сейчас? – пока что спросил я.

   – Сначала выслушайте. За гонораром и расходами на сеанс дело не станет. Какие угодно декорации, спецэффекты, способы умерщвления. Все актеры страны – ваши. Сценарий на ваш изощренный вкус. Хотите в качестве декораций луну – летим на луну. Потребуется невесомость – выведем ваш театр на орбиту. Да ведь вам и самому интересно будет воплотить ваши самые безумные проекты, максимально проявить ваш талант постановщика и каюра. И все это вполне легально. Или почти. Во всяком случае, от забот и пристального внимания властей я вас огражу.

   – Надо подумать, – сказал я, хотя решение было принято едва ли не автоматически.

   Гартамонов так и понял. Поэтому не придал значения последней моей реплике, сделав вид, что это так, а парте.

   Он сказал:

   – Самосовершенствование бесконечно. Но требует обновления – сознания, организма. Вливания свежих сил. С течением времени притупляется восприятие. Усталость, равнодушие, не тот интерес. Отсюда пресыщенность, цинизм и черный юмор. Как вечером мы ложимся спать, так время от времени умирать нужно. Вылазки на тот свет обновляют восприятие. И бывает так, что человек возвращается оттуда созидателем, творцом.

   Он прервался на пару секунд, давая возможность и мне высказаться. Но я промолчал.

   – Большинство не знает, – продолжал он, – как своим бессмертием, вернее, отсрочкой от смерти, практически бесконечной, распорядиться. Жить, не зная конца – и только? Визы, византии, лэнды – им это действительно ни к чему. Я одобряю запрет на трипы. Они не для всех. А может быть, – вдруг предположил он, – что-то от нашей жизни – хотя бы в качестве фантомного ощущения – присутствует там иногда? И многое из того, чего здесь у нас нет и ни при каких обстоятельствах быть не может, там осуществлено?

   – Да какие, помилуйте, византии? – я все же надеялся отвертеться. – Это всего лишь остаточная электрическая активность мозга. Чудеса за пределами чувств не водятся. Их и здесь-то катастрофически не хватает...

   – Вот поэтому, друг мой, вот поэтому...

   – Все эти острые ощущения, которые мы называем визами – результат предсмертной асфиксии, кислородного голодания мозга.

   – Да-да, слышали. Отравление СО2, перевозбуждение гипокампуса, эндорфиновая токсикация, реакция на воплощение – да мало ли у науки причуд. Вот уж не ждал от вас такого ортодоксального мировоззрения. Надеюсь, что вы это не искренне. Осторожничаете?

   – Конечно, можно регулировать предсмертное состояние клиента, чем каюры и занимаются. Сознание – функция мозга. Умирающее сознание способно на любой фортель. Просто представьте, что смерть – это стресс, великий эмоциональный всплеск, последний удар по нервам. Куда вектор сей угораздит – зависит от обстоятельств почти покойного, большей частью совершенно случайных. А каюр направляет удар в правильном направлении. С каюром искажений и помех – минимум. Перф активирует определенные нейронные конфигурации, формируя в коре мозга очаг возбуждения. Направляя вектор в этот очаг. Который и соответствует тому, что вы только что как лэнд или как византию обозначили. Ну и кроме того, надо отсечь все негативное. Из подсознания всякая всячина прёт. Черти, ангелы. Фантомные фонтаны. Глубина, устремившаяся на поверхность. То, что чип успевает ухватить и отправить в базу. А далее – дисперсия личности, затухание и рассеяние биополя, электрическая смерть мозга.

   – Мы с вами поменялись ролями. Вы пропагандируете официальную точку зрения, что скорее мне пристало. Я же вам вашу же втолковать пытаюсь. Ну да ладно. Не будем сейчас спорить. Тем более, что средь ваших клиентов, а теперь оказывается, и среди каюров, всяких хватает, диапазон широкий, от скептиков до еретиков. Но ведь вы не будете отрицать, что у возвратившихся – определенные ментальные приобретения. Как раньше купец возвращался из Индии с грузом пряностей, так сейчас лазарь возвращается из лэнда с прибылью. Обогащенный новыми впечатлениями, настроениями, возможностями, свойствами, качествами...

   – А бывает, что возвращался купец пустым, ограбленным и озлобленным, прогорев, потеряв всё или почти всё, или не возвращался вообще. Такой вот экстремальный туризм: рай, ад.

   – Для этого я вас и пригласил, чтоб попасть, куда нужно.

   – Поле последствий невозможно предвидеть.

   – Но можно направить...

   – Неизбежно что-то теряешь. Хорошо если то, от чего хочешь избавиться. Пороки или качества, которые мешают жить. Не дают стать талантливым и великим. Зачистка личности, согласен, дело хорошее. А если не то вычистишь? Мы говорили про купца невезучего. И вы, конечно, знаете про отрицательную послезависимость, которой лузеры поражены.

   – Боже, храни от плохой смерти. Я дважды бывал. Вроде все обошлось. Но почти ничего не помню. Так, пара скудных фрагментов: степь, снег...

   – Знаете, в реальности потустороннего – я пока ради удобства общения встану на еретическую точку зрения – так вот, в этой потусторонней реальности все очень не так. Вы видите своим новым посмертным зрением автомобиль, а на самом деле за автомобиль вы принимаете нечто другое. То, чего раньше не видели никогда. В нашем сознании нет аналогов явлениям и предметам потустороннего мира. Так, согласно легендам, туземцы принимали первые европейские парусники за китов и в упор не видели корабля, потому что до этого ничего подобного не наблюдали. Их мозг просто не успел выработать соответствующую реакцию на этот визуальный феномен. Нечто подобное происходит и здесь. Каюр должен уметь открыть клиенту глаза. А есть еще боль. Можно отключить болевые центры. Можно химией подавить. Можно выбрать безболезненный способ вашего умерщвления. Но примите во внимание следующее. Страх, боль, предвкушение, сожаление, надежды, блаженство, ужас создают тот неповторимый коктейль, который и определяет те мгновения трипа, который для нас важны. Боле позднее все равно не останется в памяти, в базу не попадет, не отразится на вашем следующем воплощении. А значит бесполезно с точки зрения психической коррекции. Мозг умирает за время от нескольких, до нескольких десятков минут. Но не все минуты идут в дело, в трип, то есть, а только последнее, самое краткое мгновение перед полным угасанием мозга. За это мгновение тренированный лазарь проживает целую жизнь. Со своими сюжетами, истинами и заблуждениями. Ведь там времени нет. Последовательности событий, присущей этому миру, нет, следовательно, тоже. В этом мире прошли секунды. В том мире – жизнь вечность.

   – Тут труп, а там – трип, – вставил каламбур Гартамонов.

   – Моя задача сделать так, чтоб эти в секунды вы вместили как можно больше позитивного. Каюр играет роль навигатора. Осуществляет декорации и перформанс. Грамотно обставляет уход. Иногда это бывает целый сюжет с привлечением десятков профессиональных актеров, выездом в экзотические места. Серьезный клиент готовился к этому акту месяцами, проходит батареи психологических тестов, позволяющие каюру правильно расставить блоки, открыть нужные тропы. Так что: чтобы путешествие было не только приятным, но и полезным, и уж во всяком случае, не опасным, мне нужна максимальная информация о клиенте. Более полная, чем я имею о вас сейчас.

   – Будет вам информация. Будет все, что прикажете. А если возникнут какие-либо проблемы – и не только по нашей теме – милости прошу, обращайтесь. На вашем телефоне есть код доступа к моему секретарю. К сожалению, мне пора. И вот еще что: завтра к вам подойдут двое ребят. Выполните, пожалуйста, то, о чем они попросят. Если опыт с ними удачно пройдет – займетесь моей проблемой. Это будет вашей верительной грамотой.

   И пока я осмысливал сказанное, он сделал шаг по направленью к стене, через которую недавно вошел – дверь-невидимка отъехала – однако прежде, чем исчезнуть совсем, он остановился, спросил:

   – Вы уже знаете, как я умру? Надеюсь, пристойно?

   Викторович вновь усадил меня в свой холеный автомобиль. Я молчал, занятый своими мыслями. Зачем я в это ввязался? Страх обуял? Обаяли величием? Рассыпался перед ним, разглагольствовал. Согласие дал. А попробуй, не согласись.

   Эскорт – дело привычное. Я умею, я умру. Тому свидетельством прецеденты, многочисленные на моем пропащем поприще. Со временем серия прецедентов перерастает в привычку, и уже меньше дрожи испытываешь, чем в иное время, отправляясь с чемоданом на вокзал. Высокопоставленные клиенты у меня и раньше бывали, но не главный тюремщик страны. Нет, и не это меня тревожило. А подсознательное ощущение, что меня только что пытались надуть. И возможно надули.

   Впрочем, Бог милостив. Да и дьявол бывает мил.

   Викторович, не оборачиваясь, испросил:

   – Позвольте нарушить ваше молчание?

   Я позволил, а он сказал:

   – Что касается меня, то я считаю вас шарлатаном. А вашу деятельность – жульнической.

   Что ж, порой и я сам бываю того же мнения. Поэтому обижаться не стал.

   – Что зрение? Кто зритель? И что фабрикуют на вашей фабрике грез? С помощью каких химических ухищрений? ЛСД или иных кислот?

   Пожалуй, я слишком рано счел его немногословным.