Текст книги "Каюр (СИ)"

Автор книги: Грим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

   Чувствовал! Еще как чувствовал! Это общее место каждого трипа, это само собой. Такое при каждой ходке бывало, даже когда вслед за Каспаром спускался в ад. По первости это пугает, вызывает почти священный трепет, что обычно бывает в присутствии божества. Потом привыкаешь, как привыкаешь к присутствию любого начальства и уже не отвлекаешься на него от своих дел. Вероятно, те, кто сумел дальше проникнуть, знают больше об этом присутствующем. Но я не знал.

   Представление о загробном существовании, как ничто иное, влияет на наше существование здесь. У христиан – свое, у буддистов – свое. У современного человека их множество. От множественности параллельных эвереттовских миров до множества земных миров в существующей бесконечной вселенной.

   Сознание – Центр, личность – его агент? Это, конечно, слишком, но не особенно противоречит значительной части моего рассудка. И тысячелетнее православие в генах сидит, не дает погрузиться в отчаяние. И еще более, чем тысячелетнее, язычество, когда с духами умерших общались и обращались запросто. Так что меня скорее в обратном убеждать надо – что умираем без остатка, без надежды, совсем-совсем.

   Индивидуация как редукция волновой функции? Такая идея взаимоотношений "сознание-личность" для меня не нова, да и для Гарта, думаю, тоже, она постоянно дискутируется, например, в интернете, да где только не. Сформирован круг поклонников этой идеи, и даже лидер средь них какой-никакой есть. Кажется, тот самый Манилов, с которым я когда-то в лазарете реабилитацию проходил.

   Все это стоит где-то рядом с косноязычными намеками Джякуса. Однако ни Джякусу, ни Манилову я в свое время не внял.

   – Как-то не по-копеган... некопенганг... – заикнулся я. "Не по-копенгагенски", хотел сказать, но он понял. – Минуточку, – продолжал я уже без заминок. – Давайте утрясем. Совершенно напрасно вы эту идею к монахам пришили. Среди них каких только не бродит идей, лишь бы противоречили существующему варианту бессмертия. От религиозных ересиархов-фанатиков до непризнанных гениев от науки и онтологии, которым не повезло с академическим признанием. Для кого-то нейроны – носители его личной драгоценнейшей информации, кто-то считает мозг посредником и едва ль не паразитом, и поэтому его надо убить. Смерть как благость, как вытаскивание в иной, лучший мир. Смерть есть высшая справедливость, ибо благость сия не минует никого. Что память в том или ином варианте продолжает существовать после смерти, что там есть носитель духа умерших – охотно могу допустить.

   Монахи и уголовники, братия и братва. Вот оно как обернулось-то. С распальцовками и понятиями войти в двадцать второй век?

   – Миксы – этому подтверждение, – азартно продолжал Гарт. – Взять так называемого Накира. Мы оттуда извлекли то, чего здесь никогда не было. Мы нащупали этот микс и вытащили его на голую базу. Почему бы не вытащить с того света личность покойного? Задача – ее там обнаружить, найти. Нужен хороший ходок.

   Или заклинания. А также столоверчение, некромантия, камлание, Чичиков.

   – А если он не пойдет? – спросил я.

   – Вытащим, – сказал Гарт. – Может, иные только того и ждут. Кто-то дело всей жизни не успел завершить, кто-то просто женщин не долюбил. Кто-то мечтает взять реванш или кого-то убить – полно таких. Кому-то надо что-то поправить, к лучшему изменить. Надо вынудить такого себя проявить. Соблазнить для этой жизни. Возмутить, обидеть, заинтересовать. Заставить выделиться в белом шуме. Довести, например, до Бориса, что Светка ему, мертвому, с Виктором изменяет. Итак, он выделяется на сплошном фоне, тут его каюр – хвать. Совершает микс, который и фиксируется на базе. В общем, пока – микс. А там видно будет.

   Собственно, он сам являл собой образец микса: Гартамонов + Вавака. Я пока продолжу его Гартамоновым называть, хотя Коровиным вернее будет.

   – Вот тут-то вы мне и нужны, – продолжал микс. – Я не настолько ловок. И понял, что, Накир, к сожалению, не наследовал ваш дар. Представьте, что тело – действительная, а душа – мнимая часть микрокосма. Но вот наше тело мрёт, – он так и сказал, – и мы целиком переходим в мнимое поле, в бестелесное. И в нем, без тела, без органов, обитает душа. Это поле – неисчерпаемый резерв бытия. Там вся тусовка – Пушкин, Наполеон. Мы просто извлекаем его издалека и размещаем поближе.

   Джус переводил с Гарта на меня и обратно изумленный взгляд, но пока что помалкивал. Его вид охладил меня. В самом деле, что за сказки про чудо-юдоль?

   – При условии, конечно, что это мнимое поле – есть, – сказал я. – И потом, вы забыли про вирусы.

   – Для этого есть карантин, санитарный кордон.

   – А могут и не только вирусы хлынуть, а совсем неведомо что. И вообще, могут быть непредвиденные последствия.

   – Попробуем одного. А вдруг пойдет? Воскресить свое былое окружение: родных, друзей, единомышленников, врагов, любовниц! Вернуть их в мир очевидностей, в Евклидов мир! Воздвигнуть – дружины! Хоры!

   Уж на что я бывший фантаст, но такое! Хотя попытки воскресить прошлое неоднократно предпринимал. Разумеется, на бумаге.

   А если еще, как он вообразил, из них миксов настряпать? Это же армия преданнейших тебе солдат.

   – Чтоты-чтоты-чтоты! – воскликнул Джус.

   – На этом, пожалуй, поставим сегодня точку, – сказал Гарт.

   Но точка обернулась незапланированной запятой. И он, безо всякого понукания с моей стороны еще полчаса с энтузиазмом рассуждал о том, как по отношению к предкам это будет нравственно и учтиво. Странно для такого пунктуалиста, хранителя времени. Не иначе был очень заинтересован во мне.

   Я вспомнил мнение Мункара о послесмертии, скептическое, но от этого не менее убедительное. Человек умер, а эхо осталось. Сидит там бедное чье-то эго, эхо – в беспросветности, безысходности. Так что вытащить его оттуда – нравственно и этично, и это есть наш единственный и непременный долг.

   А может, мы там не просто продолжаем существовать, но и действовать (по-своему, конечно) в поле коллективного бессознательного. Но вот вынутый с того света, давно умерший, но воскрешенный – вспомнит ли потустороннее?

   – В конце концов, это наш долг. Общее Дело. Знаете, только жгучее желание сохранить любимых заставит толково решить вопрос воскресения. Любовь и сострадание спасет мир. Представьте, Пушкин, чье тело давно рассредоточилось по телу земли...

   Тут распахнулась дверь, и затравленный Викторовичем Пушкин влетел в Зеленую Комнату. Хотя затравленным выглядел скорей уж Викторович, красный, одышливый, потный, следовавший за ним.

   – Как хотите, но я науку на уши поставлю, но своего добьюсь. Этот мир не имеет значения без умерших. Либо будет по-моему, либо не будет никак. Или найдут мой хладный труп, или найдут труп этого хладного мира, – заключил Гарт. – Я вас более не задерживаю.

   Мы с Джусом немедленно удалились. У дверей я оглянулся: беглец, взятый в корсет, уже окаменел, как памятник покойному Пушкину.

   Кстати, какие дела у Ваваки с Каспаром? Забыл спросить.

   – Ишь, какой инженер, – только и сказал Джус, как только мы остались одни. Нам обоим нужно было время, чтоб разобраться со всем этим безумием.

   – Вряд ли он сам занимается генженерией, – сказал я. – Скорее всего, использует подвластный ему аппарат.

   Теперь, когда рядом не было Гарта, а был скептический уравновешенный Джус, идея об извлечении, восстании во плоти успевших, стала казаться мне еще более фантастической. Причем из разряда фэнтези, а не твёрдой НФ. Я даже недоумевал, как ему удалось обмануть мое чувство юмора.

   Затем мои мысли обратились к Вадиму. Я подумал, что подобное могло возникнуть только в такой же сумасшедшей башке. Возможно, в Вадимовой и возникло, а Гарт у него заимствовал. Как привык заимствовать и присваивать чужое: деньги, бизнес, биографию и властные полномочия, людей, идеи, тела.

   Я рассказал Джусу, о своей встрече с Каспаром. Тот самый безумный майор, который, в вагончике – помнишь? – пытался меня поджечь.

   Джус быстро увязал в уме Каспара и Гарта, вернее, столь разную заинтересованность во мне двух столь разных персон.

   – А может, эти миксы не со всеми случаются? Не всякому дано производителем быть? Тебе дано, вот он тебя и захомутал, – предположил он.

   В тот же день, или скорее, вечер, я спросил Гартамонова о Каспаре.

   – Это он вам подал идею о миксах?

   – Надоумил, не буду скрывать.

   – И об извлечениях?

   – Предложил один авангардный ученый, но и Моравский в курсе. Миксы – эмпирически подтвердились. Теперь мы должны подтвердить и эту идею.

   – То есть, цель нашего трипа – уже не микс, а извлечение?

   – Нет, микс. Ну и извлечение. Потом.

   Теперь он частенько зазывал меня в Зеленую Комнату. Наши маниловские вечера обрели регулярность. Я, кстати, фамилию Манилова однажды упомянул при нем. Гарт никак не прореагировал: либо не был знаком с ним, либо тот Манилов находился в лазарете под ником, и его настоящее имя было другое.

   – Я люблю здесь бывать. Бывайте и вы со мной. Вам надо проникнуться духом грядущего.

   Что это было за дух, я очень скоро узнал.

   – Раньше наказывали смертью. Мы будем наказывать смехом. Подвергать осмеянию. Казнить унижением. Страшный суд обратим в Смешной. Мы будем внедрять их в тела с разной степенью неудобств. Например, с негнущимся коленом. Или с копытом. Или с петушиным гребнем на голове. В оперении и с переменой пола. Каждому своё, своеобразное.

  Всё в наших руках. Золотые ослы и прочие чудесные метаморфозы. Конструкторы телесных свойств, мы можем кого угодно превратить в кого или что угодно. Приделать хвост или плавник – например, генеральному прокурору. Вам не приходилось общаться с ним? Или нет, я из него макрожопого микроцефала сделаю. И чтоб голова прямо к жопе крепилась. Или представьте себе казанову проказливого или крутого гангстера. Он большой город в страхе держал или даже страну, а мы его – в туловище с яйцами до колен, которые не только танцевать, но и ходить мешают. И чтоб их ему то и дело дверью прищемляли – как нечаянно, так и нарочно. И чтоб пенис был похож на вопросительный знак – есть такой пенитенциарный юмор. Плюс к этому похотливый зуд и физическая невозможность его удовлетворения. А как только это мутант и мудак начинает привыкать к своему положению, его еще в более неудобное положение ставить. Опускать ниже и ниже. В чмо таких очертаний, чтоб шарахался от зеркал. Чтоб от собственной тени приходил в неописуемый ужас.

   Здесь наказанием и не пахло. Это было похоже на месть – порку прокуроров, соперников и конкурентов. Всё странное немного страшно. Я поёжился.

   – Жестко, я бы даже сказал жестоко.

   – И меня такая возможность касается, – успокоил он, – если в чем провинюсь. Да и не только меня – самого праведного. Я вам больше скажу: чмо – этот так, насмешка. Будем и ментальное уродство практиковать. Измененное состояние сознания наряду с измененным состоянием организма. Гений с примесью идиота – каково? И чтоб знал, что идиот. Но был в то же время гений. Будете поставлять содержимое, а я – формы.

   "Не все умрем, но все изменимся, – писал в то же время Вадим в своей клеенчатой антиутопии. – Кто был ничем, тот станет всем, а тот, кто был в том мире кумир, во чмо обратится".

   Еще один Всевышний, усмехался и негодовал я. Очевидно, совместная командировка не прошла для обоих даром, выровняла их умственные настроения, подогнала их друг к другу. Я с некоторой опаской ждал подобного и от Сусанны, но она на этот счет помалкивала пока. Да нет, не женское это дело, успокаивал я себя. Как говорил дорубежный классик Артур Кларк, женщина и наука – страшно разные вещи. Из командировки она вернулась вместе с Гартом и Вадиком. Но мне на какое-то время стало не до нее.

   "А не рыпайся! Не наследи! Раз наследил в истории – будь готов, что из тебя чмо сделают. Пушкина извлечь и на самом деле высечь! – Порка обидчиков у Ваваки дополнялась у Вадима поркой авторитетов. – А какие возможности для познания! Зажимаешь яйца в тиски, и спорные эпизоды истории двадцатого века становятся бесспорными. С кем мне хотелось бы пообщаться? С Лениным, что ли? Если это станет возможно, что б мне такое у него спросить?"

   – Представляете, – говорил Вавака, вторя своему водителю и слуге, – мое личное чмо Пушкина! Оды мне будет слагать! Композиторы, живописцы, политические деятели, и всем – чипы покорности! У кого-то в коллекции Матисс, Сезанн, а у меня этот Сезанн у параши жить будет. Иосифа Сталина на цепь посажу. А из секретарши Егора Сергеича одну сплошную манду сделаю. И не дам этой манде утоления.

   – Кто такой Егор Сергеевич? – не удержался я от вопроса.

   – Это... такой... Мы с ним как-то не договорили. Всех воскрешу и Аз воздам. Они у меня получат. Также коммерческой составляющей не стоит пренебрегать – торговля душами, продажа их счастливым потомкам, поклонникам и фанатам – и ради миксов с ними, и так. В качестве сувениров, декоративных челомутантов, говорящих, мыслящих, но типа добрых домашних псов. Будет свой Гитлер-мопс. Можно коллекции собирать. Можно разбавлять другими личностями. Савонарола плюс королева Виктория, эксклюзивный экземпляр. Можно объединять в одно чмо устоявшиеся тандемы: Маркс-Энгельс, Кукрыниксы там, Ильф-Петров. Или конструировать новые: гибрид Пушкина и Черчилля, например. Или коллажи из трех и более лиц. Например, чмо Ильич: Чайковский, Ленин плюс Брежнев, вы жили при нем. Да и не только: пусть кто угодно может слиться со своим любимым вождем. Вот у меня Вадик почти уже объединился с Гитлером. Что еще? Памятники воздвигнем на улицах и площадях, снабженные их разумом. Какой простор для фантазий! А создание новых гениальных личностей на основе гениев прошлого! Не угодно ли, например, от Платона произойти? Можно хоть легион платоников наплодить – и никакого кровосмешенья. А для пущей гениальности – привнесть от Себя. Будет родство ментальное, по духу, а не по телу. Родней, чем сын моего тела, которое умерло полвека назад. – Про его детей мне Яга что-то не сообщила, мельком подумал я. Кажется, не роднится, если дети живы вообще. – Можно на вашей основе настряпать накиров с примесью кого угодно, всех героев земли Русской – от Чичикова до Чапая.

   "А нет ли у вас мертвых душ?" – ожил в моей голове упомянутый Чичиков.

   – А такие сокровища, как таланты, дар, гений умерших! Воскресить великих – мыслителей, деятелей, негодяев – и подмять их под себя, взяв власть над их жизнью, смертью, болью, унижением. Над их бессмертием. Над по сю и потусторонностью. Представьте только: Цезарь, Калигула, Наполеон! Такие люди подо мной ходят! Как поведет себя бывший великий вождь, попав под пяту более могущественного?

   А вдруг так: воскресишь такого калигулу, а он – парой ходов – сам встанет во главе империи? Нет, вряд ли. Скорее всего, все эти тираны и ученые, мыслители и мучители в новых продвинутых условиях окажутся совершенно неподходящими. Ибо каждый хорош только для своего времени. А ныне будет выглядеть глупо. Пушкин в ситуации двадцать первого века будет смешон. Сталин – бессилен. Какой-нибудь Троцкий выродится в тип брюзжащего проходимца.

   "Для начала возьмем всех и каждого под полный контроль. Пусть чип одновременно с трафиком и партизанскую работу ведет. Отслеживать передвижения, контакты, использовать его для прослушивания мы и сейчас можем. Надо его снабдить дополнительными возможностями. Видеть окружающее глазами носителя и транслировать, куда надо. Манипулировать через чип сознанием и поведением объекта. Анализировать энцефалограммы и трафики. Влезать в память, скачивать информацию. Переводить ее в вербальную плоскость. В дальнейшем и взлом базы освоим. Внедрение в нее нужных элементов, блоков, энграмм. Имплантация памяти, закачка некого вируса счастья, быть может", – писал Вадим.

   – Вверенный мне аппарат справится с этой обязанностью, – обнадеживал генерал.

   И уж было мне не понять, где Вавака, а где Вадим, кто из них генератор идей, Гарт? Или Гарт заразился безумием от Вадима, который в свою очередь от конструкта этот недуг подхватил? Может, наряду с вирусом того света, ВТС, и вирус виртуального мира уже есть? И кто-то специально распространяет через интернет такое безумие. Эту психическую эпидемию надо как-то гасить.

   Впрочем, случались подобные эпидемии в истории человечества и ранее. Примеров тьма, даже приводить не буду. Хотя отчего же не привести? Например, как один фантаст распространил идею, ее подхватили шарлатаны и жулики, потом СМИ. Потом она нашла и вполне убежденных сторонников. Все ученые поначалу скептически усмехались, а потом глядь – уж и не все. Меня же задолго до массового психоза изолировали, заперли в боксе в шарашке Матренин Двор. Вплоть до сего дня я этот психоз со своей новеллой не связывал. Но сейчас подозрения есть.

   Я не то, чтоб категорически против такого вида бессмертия, но и не особенно ему рад.

   Однако как мне быть с расходившимся генералом? Похерить безумные планы этого мародёра? Стать сообщником? Присвоить его игру?

   Солнце с каждым полднем забиралось все выше. С небольшим плюсом по Цельсию побеждала весна. В конце марта снег сошел. Викторович вызвал бригаду уборщиков, и они сгребли и вывезли выпроставшийся из-под снега мусор. Стала пробиваться трава, набухали почки. Хотя еще всего можно было ожидать. Помню, как-то в середине апреля все дороги завьюжило. В наших краях зима горазда на поздние происки.

   В этих обновившихся декорациях в нашем замке и появился Джякус. Его привез Лесик. Вадим к этому времени совсем спятил и сделался невыездным.

   Узнаватель идентифицировал некоего Устюжанина, однако я не сразу вспомнил, кто это такой. Я и раньше-то редко связывал Джякуса с этой фамилией.

   Тело его выглядело элегантно – элитно, гламурно и как-то еще – как сейчас выглядят деятели театра.

   – Торопецкий? – полувопросительно сказал он. Меня он не то чтобы забыл, но давно перестал интересоваться.

   – Он самый, – сказал я.

   – Что собой представляет наш меценат? – спросил он.

   – О, это большой начальник! Чтоты-чтоты какой! – сказал Джус. С Джусом они обнялись.

   За то время, что мы не виделись, косноязычие его выправилось, и хоть его поприщем был балет, а не драма, говорил он хорошо поставленным актерским драматическим баритоном, как правило, громогласно, и вообще сверх меры актерствовал.

   Джус тут же попенял Джякусу насчет недавней подмены тела. Тот не стал отрицать своей причастности к этому забавному, как он считал, розыгрышу. Причем сказал:

   – Скажи спасибо, что в женщину не превратил.

   Реакция Джякуса на девственное размножение, как он тут же окрестил миксы, была умеренной. Извлечения он тоже воспринял, как нечто вполне естественное. Ибо и сам когда-то развивал эту тему и сейчас нисколько не удивился тому, что кого-то, наконец, пробило заняться этой безумной затеей всерьёз. Так что вся эта антинаучная фантастика большого впечатления на него не произвела.

   Вот только он не был уверен, что там ждут – не дождутся, когда мы их вызволим из небытия.

   – А кому-то и деиндивидуация предпочтительней, матрица стерта, и теперь его не соберешь.

   Расколбес и Атман. Любимая тема Джякуса в те еще времена. И вообще, мол, люди веками вырабатывали духовные практики, добивались несуществования ни в каких ипостасях.

   На это ему холодно возразил не кто иной, как Накир.

   – Глупость и трусость, – кратко сказал он. – Не быть проще, чем быть.

   – Пока зверь не стал человеком, и посредством разума не выделил, не отделил себя от природы, пока был частью ее – он познавал ее изнутри в чистом и бескорыстном созерцании, был счастлив и из этого состоянии безиндивидуации переходил после смерти в сходное, – говорил Джякус своим поставленным баритоном. – Так и нам: приятно вернуться домой после странствий и приключений, после жизни и воздушных мытарств – в абсолютное небытие, туда, восвояси.

   – Если не выделял себя из окружающей среды, и не предполагал о своей смертности, то получается, что и не жил. Лобные доли мозга ответственны за индивидуацию. Что поэтически выражено через библейское древо познания. Хочешь возвратиться в исходное бессознательное? Для этого надо стать дурачком. Демонтировать префронтальную кору неокортекса, отказаться от дифференциации я/не-я, стать сразу всем и одновременно ничем. Что-то ты сам не спешишь размазаться по всему сущему, – упрекал Накир.

   – Я бы, может, размазался, да депо не велит. Привычка жить долго превращает существование в прижизненный ад. Мафусаилом быть не всем по плечу, а иммортелем вообще швах, – возражал Джякус. – Многие просто забиты жизнью, им не на что жить вечно, и умереть не дают. Вынуждены воровать или заниматься всяческой проституцией. Или лузеры, чья жизнь – не жизнь, а вечные судороги. За что им такие муки? Словно грешен сразу за всех. Словно не жизнь, а наказание отбывает. Впрочем, тебя я понимаю. Гимн индивидуации и должен произнести такой вот поэт, индивидуированный искусственно. Этакий чокнутый морганатический организм, комби.

   – Я из тебя зомби сделаю, – сказал атлетический Накир, прижав к стене изящного Джякуса.

   Я тоже разглядел в последней фразе обидную аббревиатуру.

   Всю эту неделю я готовился к Тайной Вечере, Джякус входил в курс дела, Гарт упорядочивал дела на службе, а однажды сказал:

   – Завтра вернутся Павлов и... и Накир. – Он всегда запинался на этом имени. – Ознакомят тебя с твоим последним трипом.

   – Каким образом? – спросил я.

   – Сам не знаю пока. Но не зря ж они работали над этим столько времени.

   Любопытно, как они справятся с этой задачей. Я прикинул: скорее всего, смоделируют ситуацию, состряпают вип-конструкт и дадут в него окунуться посредством колпака Глиттера.

   Так оно и оказалось в конце концов.

   Колпаком Глиттера я никогда не пользовался. Я вообще считаю подключение к чужому ментальному продукту глупостью. Тем не менее, существуют и такие индивиды, которые моделируют своё ментальное поле и размещают свой конфигурационный конструкт в Альтернете для бесплатного подключения или скачивания. Позволяют проникать в себя и даже навязывают. Обычно это душевный стриптиз или дешевый эксгибиционизм. Но не без последствий для пользователя.

   Не все, во-первых, психически адекватные. Я даже считаю, что все – не. Во-вторых, многие действуют с определенной целью. Распространяют свое влияние. Пытаются расположить к себе. Влюбить. Втюхать какую-нибудь идею или товар. Да и мало ли чем тебя ни напичкают. Поэтому заниматься этим без вреда для собственной личности нельзя. Можно подхватить чужой менталитет, как своего рода ментальный вирус. Все эти образы, симулякры, выработанные не тобой, могут повлиять на твою личность и иметь последствия. До такой степени, что перестаешь быть собой. Гартамонова взять – этот так перепашет!

   Поэтому я до сей поры избегал колпаков.

   На Вадима взглянуть: Гитлер все большие территории отвоевывал в его башке, а сам он все более терял от себя истинного. Моим шуточным предложением насчет конструкта маршала Жукова он очевидно не воспользовался. Видимо пребывание Гитлера в нем (а это – в терминах Гарта – механический микс) стало для него необходимостью. Гарт давно отстранил его от работы, он все реже занимал место за нашим столом, а однажды совсем исчез. Хотя мы догадывались, где он находится.

   Кстати и колпак, к которому он пристрастился, он именовал Колпаком Гитлера.

   Примерно в эти дни он записал:

   "Самое ценное – это время. Куски бытия. Фрагменты существования. Мы его вместо монеты чеканить будем. Мы будем им награждать и воздавать".

   Имея протез вместо мозгов, воплотить эту теорию в жизнь он был вряд ли способен. Однако теперь-то я знал, что его тетрадью не только я интересуюсь.

   Колпак выглядел вполне невинно, внешне похожий на вязанную лыжную шапочку. Вообще рекламировались колпаки всяких фасонов. Ушанка, шляпа, сомбреро, шляпка с перьями, мотоциклетный шлем, парик. Их можно заказать через Альтернет. Зрительные центры, если нужно, блокировались или перестраивались таким образом, что клиент не обращал внимания, не видел окружающего, оно заменялось виртуальным миром. Натягиваешь шапчонку, активируешь конструкт и окунаешься в имитацию, выпадая из реального мира.

   Я попросил, чтобы меня оставили наедине с моими будущими переживаниями. Или точнее, с прошлыми. Алик и Накир вышли.

   Было опасение, что ребятки привнесли что-то свое, чего в действительности и в трипе не было. Однако, отступать было поздно. К тому ж любопытно.

   Я засек время: 21:14. Натянул колпак. Активировал, подключившись, таким образом, к конструкту, моделирующему болотный фрагмент.

   Мир расплылся, как если бы я внезапно был поражен близорукостью, а потом и полной слепотой, ибо померкло все.

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ВЫХОД

  Вот это, как я считаю, и есть самое главное: не грубая мука телесной смерти, но ни с чем не сравнимая пронзительность мистического мыслительного маневра, потребного для перехода из одного бытия в другое. И знаешь, сынок, это дело нехитрое.

  (В. Набоков)

  01 ВЫХОД

   – Ты плавать умеешь? – раздался в темноте голос Лесика.

   – Да плевать я хотел! – отозвался Алик.

   Рядом как будто пес поскуливал. Далеко в стороне что-то ухнуло.

   – Тоскливо-то как. То ли выпь кричит, то ли выпить хочется.

   – Не слышу...

   – Пошарь ушами.

   – В каком ухе гудит?

   – Это нервы звенят.

   Недолго мне осталось терпеть этих оболтусов. Пуля в голову вышибает дурь.

   – Это сколько же стеклотары надо, если это болото по бутылкам разлить?

   Тьму порезал луч фонаря. Я наконец-то обрел зрение. Луна, черная вода, тусклые блики. Крыша – словно лодка вверх дном.

   – Что будем делать, Лесь?

   Я обернулся.

   – Берега не сильно кисельные. Видишь, даже кусты растут. Будем охотиться на кабана, как бы этому кабану ни было горько, – сказал Лесик.

   Кусты затрещали. Как будто и впрямь через них ломился вепрь. Пес встрепенулся, однако на шум не бросился, сделал круг и прижался к Алику.

   – Ктой! Сто идет? Пиф!Паф! О-ё-ёй! – дурачились мои клиенты.

   Рукотворное несовершенно, у природы или божества получается куда как непринужденней. Кое-что выглядело немного не так, как мне запомнилось. Озеро, например, было меньше, вдоль его берегов преобладали кусты, Алик оказался в длиннополом пальто и фетровой шляпе, а луна висела правее и выше. Кто-то из нас – я или этот Накир, на чьей памяти был основан конструкт – что-то запамятовал да напутал, позднейшие наложения исказили первоначальное впечатление. К тому же трудно сказать, как это химерическое существо, я имею в виду Накира, вообще воспринимает мир, а тем более воспоминает то, что произошло, в сущности, не с ним, а с личностями, его составляющими.

   Ощущение некоторого раздвоения скоро прошло, сознание адаптировалось, скорректировало разночтения. Однако иного рода двойственность сохранялась, полностью переселиться в реконструкцию я не мог. Часть меня оставалась вовне и продолжала воспринимать подсунутый мне материал критически, с учетом того опыта, которого я набрался с тех пор.

   Собака подбежала ко мне. Я от нее шарахнулся, но она всего лишь потерлась о мою ногу. Казалось странным, что она настроена ко мне дружелюбно, тогда как, помнится, на квартире у Лесика мы с ней жестоко подрались. Это все из-за того, что в моем представлении схватка с собакой предшествует реконструированной реальности – вот оно что! – едва не вскричал я. Значит, симуляция предполагает определенную свободу действий! Вряд ли я бы шарахнулся от нее в реальном болоте. Тогда еще нашей с ней драки не было. Это придавало ситуации дополнительную достоверность.

   Я-симуляция и я-реальный существовали параллельно. Как двойники. Испытать – хоть и суррогатно – состояние двойничества, еще один способ обойти доппель-про, мелькнуло у меня в голове. Параллельно припомнилось жуткое и таинственное ощущение во время моего памятного диалога с Накиром.

   – Однако начнем наше жестокое представление. В конце которого директор труппы и его труп будут брошены в воду, – сказал Алик.

   – А как же дуэль? – напомнил Лесик.

   – Ах да, дуэль.

   Мне еще не доводилось наблюдать таких смачных пощечин.

   – Вот те на! Сны мои ясные! Охмырел?

   – Не понял? Для дураков еще дубль.

   На это раз Лесик от удара ушел и нанес свой.

   Решили сами разыграть представление, подумалось мне. Пусть. Лишь бы не схватились всерьез. Времени на экспромты у меня не было.

   – Нет, я с тобой стреляться не буду. Дуэль – пережиток прошлого. И потом, это дело чести, а чести у тебя нет...

   – Знаешь, давай лучше его убьем.

   Самосохранение – атавизм. Я научился справляться с паникой. Но уж очень внезапно их револьверы оказались направлены на меня. Вероломно, я бы сказал. Тут же загремели выстрелы.

   Боль была поставлена, то есть, оцифрована и подана мне, достоверно. Я захрипел, захлебнулся кровью и стал валиться в кусты. Впрочем, при всей достоверности выглядело всё чересчур глянцево, ярко, преувеличено, включая ощущение боли. В следующее мгновенье я увидел свое тело со стороны, словно отошел чуточку, не мешая ему умирать.

   – Надо его обшарить. Пошевеливайся, пошехонь, – сказал Алик.

   Они вынули из карманов всё, что могло удостоверить мою личность. Потом взяли меня за ноги и поволокли к берегу. В мокрое ступать им не хотелось, поэтому они просто раскачали и бросили тело в воду сколь могли далеко.

   – Вот и все. Раки с рыбами утилизируют труп.

   Через мгновение я и сам обнаружил себя в воде, на глубине около метра.

   Водоросли, мелкие организмы. Луна в этом месте просвечивала до дна. Впрочем, мне, пост-телесному, источники света были не так нужны. Я даже мог видеть и слышать то, что происходило на берегу.

   – Береги собаку, – говорил Алик. – Сохрани ее для меня. Пусть, пока не вернусь, у тебя побудет.

   – Залезай на мостки, – сказал Лесик. – И вались прямо в воду. Чего я буду тебя таскать?

   – Все-таки как-то не по себе.

   – Бывает. Тело новое, еще лучше, выдадут. И никакой гимнастики по утрам, потянулся и всё.

   Решили использовать меня как эскорт, догадался я. Интересно, с одобрения ли начальства?

   Алик в своем огромном пальто встал у края мостков, спиной к выстрелу. Пока тело валилось в воду, Лесик в него еще две пули успел всадить, словно мстя за пощечину.

   В воду Алик свалился с треском и всплеском, как если бы взорвался небольшой снаряд. Боюсь, не обошлось без приколов со стороны разработчиков. Я видел, как он опускался на дно, причем шляпа, удивительное дело, осталась на нем. Дно содрогнулось, накренилось, и я, то ли движеньем воды, то ли иной силой влеком, заскользил в глубину, в то же время с любопытством оглядываясь. Зрение мне было даровано таково, что видел все: от многолетних щук до комариных личинок. Одна из щук скользнула мимо меня, упруго толкнув волной.