Текст книги "Каюр (СИ)"

Автор книги: Грим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

   Разительное отличие от Вадимовой ситуации! У того Гитлер всё более заявлял о своем присутствии. То есть, в результате какой-то остаточной инсталляции возникла прогрессирующая саморазвивающаяся система, вытеснившая первоначальную личность почти полностью. А Горынычева опустевшая голова (средняя) только гугукала да пускала слюни.

   – Вот видишь к чему приводит расколпачивание, – сказал Войцеховский Вайсу

   Оставшиеся головы переглянулись.

   – О-о-о! – простонал Кощей

   Вадим сделал маленький зиг.

   – Да будет славен Вавака во веки веков! – вскричал Кушнер.

   Такие дела. Представляете, каково мне было наблюдать это смешанное (и порядком смешное) общество. При моей-то смешливости.

   Чем изощренней вербализация, там дальше автор от истины. Возможности непосредственного восприятия шире вербальных. При переводе действительности в словесность не обойтись без потерь (до 90%). Тем более при такой стремительности, с какой действие развивалось у нас.

   – Ну, какие будут репрессии? – подстегнула Яга.

   Отдайте его нам в опустевшую голову, сказали Горынычи. Зафиксировать и зудом снабдить, сказал Ваз. Пусть будет памятник нерукотворный, добавил он от лица Пушкина. Сделать из него чмо на полусогнутых, сказал переменчивый Кушнер, пускай шестерит. И да будет славен Вавака во веки веков, на всякий случай добавил он. Пусть он на мне женится (Яга). И вернет мне мое лицо (Вадим). Отказать ему в живописи. И в фашизме, сказали Войцеховский и Вайс. Запытать его до смерти, сказал кто-то.

   Не скажу, что бы мне это понравилось. Во-первых, почему за вожделенья души должно тело расплачиваться? Во-вторых: какое отношение мучимое тело имеет к программе конструкта? Да и сама программа как искупит грехи оригинала? Тем более, телом, которое вообще ни при чем? Программа как козел отпущения – это что-то новое в пенитенциарном творчестве.

   Впрочем, к кому это относилось? К Гартамонову, к Г.? К карикатурному Гитлеру, которого он тоже представлял своим лицом?

   Отрастить ему хвост или другое неудобство или непотребство, продолжали мучители. Закатать на двенадцать земных лет лунной каторги. Предлагали, к слову сказать, информационную изоляцию, а так же другие меры и методы – от наказания смехом до черного сглазу.

   – Но позвольте... позвольте ж представиться... Гы... Гы... Гы... – сказал в свое оправдание Г.

   – Представиться? Да на кой ты нам? – перебила Яга. – Нам и так про тебя все известно. Гартамонов. Он же Вавака, он же Гартман, Коровин, Гарт. С годом рождения затрудняюсь, да это нам и неважно.

   – Но ...

   – За всё содеянное нужно платить, а у тебя неуплочено, – сказала Яга.

   Только Кощей, кажется, ничего не произнес в адрес обвиняемого, хотя и бормотал что-то себе под нос, я только "зеркало-коверкало" смог разобрать. Он стоял у зеркального фальш-окна, как бы обращавшего взор наблюдателя не за предел помещения, а внутрь его.

   И возможно, это зеркало заметило первым, как начинали вдруг оживать: Голова, Черномор, Горилла, Каспар, Ваз – да и все прочие, как чмо, так и пустые болванки. Многие падали. Болванки оставались лежать, шевеля конечностями, чмо пытались вставать с разной степенью неуклюжести, все это отвлекло внимание присяжных от Г., и только вопль кровожадной старухи вернул действие в русло.

   – Бейте его!

   И Яга, обратившаяся в ягуара, первой бросилась на Ваваку сего.

   Неспособное помыслить действует слепо. Все прочие слепо накинулись на него.

   – Кажется, вспыхнули беспорядки... – пробормотал Викторович.

   – А ты б хотел, чтобы порядки вспыхнули? – сказала Сусанна. Голос ее звенел.

   Викторович бросился открывать. На это раз генерал ему не препятствовал.

   – Третье действие переходит в действительность, и вмешательства не миновать, – сказал Джякус, который, я думаю, тоже о чем-то догадывался, а возможно, и был посвящен. Как и Джус, впрочем.

   Сусанна, оттолкнув Викторовича, ворвалась в Кунсткамеру первой. Вслед за ней ворвалась собака, потом Викторович, а потом уже мы все.

   Ворваться-то мы ворвались, однако вырвались далеко не все.

   Торопецкий, Гартамонов и Джус решительно вклинились в толпу, и я тут же потерял их из виду. Викторович обогнул кучу-малу, часто и внимательно озираясь, взгляд его шарил по полу, и я понял, что он ищет пульт.

   Потасовка. Рычанье и вопли. Месиво тел. Мелькали: спина Торопецкого, чья-то разверстая пасть, куриная лапка, опрокинутое лицо генерала.

   Какое-то безумие (видимо, заразительное) овладело и мной. Я схватил за ворот ближайшее тело и стал трясти. Потом бросил его и ввинтился в толпу. Меня тут же отбросило, ударило о стену – словно мной в пристенок сыграли – и снова отрикошетило в кучу-малу, в этот кипящий страстью котёл.

   Дальше не помню. А когда очнулся от упоения и забытья – застыли в последней немой сцене: герои Гоголя и големы, творенья доктора Моро и доктора Франкенштейна, Урфин Джюс и его деревянная солдатня. Словно архангел здесь побывал и поубивал всех. Действующая десница Господня, как сказал бы Ваз, а может быть, и сказал. Среди них трое, застывшие уже навсегда: генерал Гартамонов, бывший капрал Торопецкий, и Каспар Моравский, майор. И повсюду клочки одежд и волос, сорванные головные уборы, и кровь, кровь...

   Знаете, я хоть и понимаю, что все это не окончательно, однако не могу отделаться от мурашек и печальных чувств.

   Да, главного не сказал: пульт вывалился из рук Кощея, на которого никто и подумать не мог. Если, конечно, верить Викторовичу. Он этот пульт, мол, подобрал и им воспользовался для немой сцены. Сам Кощей был обнаружен под зеркалом, в которое он бросился, пытаясь эвакуироваться из этого бардака. С искривленным лицом, носом, свернутым на сторону – такое случилось "коверкало".

   Мы, выжившие, были почти что контужены произошедшим, пережив все стадии изумления: от легкого потрясения до сотрясения мозга, от сотрясенья мозга до землетрясенья, от землетрясенья до потрясения основ. Так что первое время даже внятно общаться между собой не могли. А пока что прибрали останки, замели следы.

   Однако вот что.

   Я думаю, что Торопецкий в пору своей лояльности и доверия со стороны Гартамонова сумел заменить головные уборы болванов на колпаки Глиттера, внешне им соответствовавшие. Банданы, кепочки, парики. Я думаю, он хотел всех наделить колпаками, да не успел, был выпровожен. Пришлось довольствоваться теми, что есть. Удался ли его план или нет, судить трудно. Тем более, мы даже не знаем, каким он был задуман, план.

   Я вначале предполагал, что в качестве катализатора послужил Вадим. Тоже, возможно, вторично обработанный под другим колпаком. Пульт Торопецкий как-то ухитрился ему передать. Воспользовался он пультом, не осознавая, что делал. Если бы осознавал, эффект был бы куда более замечательный.

   Однако, чем больше думаю, тем больше склоняюсь к другой версии. И версия такова: под телом Кощея скрывался вип Торопецкого! Который, видимо, и привел в движение сначала Ягу и компанию, а потом и всех остальных. Сейчас, когда все дезактивированы и колпаки сорваны – поди, докажи!

   Васильевич уничтожил все видеозаписи. Так что единственное свидетельство всему – эти своевременные записки. Есть небольшая надежда на то, что в Альтеренете сохранились конструкты, задействованные в этом спектакле, причем в их последней конфигурации. В таком случае, их можно привлечь в качестве свидетелей в беспристрастном суде.

   Не могу отделаться от предчувствия, что у Торопецкого есть описание предыдущих событий. Интересно, что он настряпал, поставив нас на перо?

   Резюме относительно личности Гартамонова предлагаю вам сделать самостоятельно. Я-то для себя сделал уже. И пришел к неожиданному для вас и нелестному тоже для вас выводу. Пока что вы единственный читатель моего опуса. Но как знать, как знать. Не придется ль его довести до общественности? Замалчивать правду нехорошо, при том, что всем интересно. И как бы нас после этого не разжаловали в полковники, а из полковников – в дураки. Или вы полагаете, что я так останусь никем, вне Реестра? Нет, так мы с вами меня не переубедим.

   Теперь, когда записка состряпана и скоро будет подшита в "Дело" (Љ 1 – под ним у нас Гартамонов проходит), меня гложет сомнение: а не подло ли я поступил? И если да, то как мне быть после этого? А может, не быть? Сейчас мы с вами в смятении, события слишком свежи и подвижны, поэтому с выводами повременим. Время пройдет, утрясется всё, успокоится и не будет так мельтешить. Однако уже уверен, что этот мой мемуар будет для вас последним.

   Прощай, мое поприще! Ни за что не возьму больше в руки перо! Как говорил мой повар-поляк: какая гадость эта ваша поваренная книга. Или, немцами говоря: ключ мудрости не на страницах книг. Но много услужливой добродетели с пальцами-писаками и твердым седалищем. Так ответьте ж и вы добродетелью, тов. генерал. Ваш – до сих пор без имени – покорный слуга.

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

  1. ВЫХОД

   Я выбрался из кучи-малы и огляделся. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась равнина. Помню, что наст прогнулся, нас вывалило и смешало со сворой собак, которые сплелись в рычащий клубок, как только что мы в Зеленой Комнате.

   Вокруг и впрямь было зелено, будто внезапно сменился сезон, как бывает только во сне или же в трипе. Лишь далеко позади поблескивала на солнце белая полоса, словно снег или соль. Всё колыхалось, мир еще не обрел устойчивость.

   Прямо передо мной стояли ворота. Поодаль крутили шеями и удивлялись всему Гарт и Каспар. Одеты мы были во всё то, в чем прибыли с того (теперь уж "с того") света. Футболка на мне была разодрана до пупа, в нее в последний момент вцепился Котляр, надеясь, что мы и его прихватим. Наверное, и сейчас еще рук не может разжать на моем трупе, бывший мой угнетатель.

   На мокрое дело было снаряжено трое: Кушнер, Войцеховский и Вайс. Джус их должен быть контролировать. Полагаю, они справились, раз уж мы здесь.

   Стартовать пришлось на несколько дней раньше. Довести проект до совершенства я не успел. Поэтому имеем ту картину мира, какую имеем. Интересно, но и опасно то, что сюжет вообще может выйти из-под контроля.

   Собачий клубок уплотнился, оторвался от земли и завертелся еще стремительней вокруг воображаемой вертикальной оси, обернувшись – а я все гадал, где же он – Нарушителем. Он по пёсьи встряхнулся, однако шерсть так и осталась на нем в виде длиннополой собачьей дохи, не лишенной хвостов, да даже и морд. Не исключено, что ее и блохи одолевали. Сам он лицом походил на Котляра, каким я его помнил по Силзаводу, он и руки-то заложил за спину, как, бывало, подкрадывался ко мне, пряча шприц, этот Котляр.

   – И не говори, что не предупреждал, – сказал он мне.

   – Как будем выкручиваться? – спросил я.

   – Мы уже где? Там? – перебил Гарт.

   – Каждый послан в этот тот мир со своей целью. Тебя-то Он с какой целью послал? – сказал Нарушитель.

   – Я совсем не о том спросил, – сказал Гарт.

   – Тут, там... Сейчас всё так плотно встало. Между жизнью и смертью муха не прошмыгнет.

   – Как мы будем смешиваться? Мне очень любопытно, как ... Кстати, не пора ли начать?

   Он обращался с вопросами не ко мне, а к Нарушителю, сразу приняв его за начальника, равного себе или выше. За кого же? За диавола? Шерсть, морды. Кстати: копыто. Одна нога Нарушителя была вполне по-человечьи обута в сапог. Другая заканчивалась серебряным копытцем. Я не сразу обратил на это внимание, хотя оно блестело вовсю.

   – Боюсь, что твой предыдущий вопрос правомерен, – сказал бесоногий. – Ты действительно не совсем там.

   – Что же делать?

   Все-таки Гарт закончил тем же вопросом, что и я.

   Разумеется, о миксе, марьяже не могло быть и речи, я это еще на том свете решил, полагаясь отчасти на Нарушителя, как почти во всем по эту сторону бытия. Наличие такого даймона, поводыря, если хотите, и отличает каюра от простого бессмертного.

   – Попробуем достучаться до небес, – сказал он.

   – Каким образом? – спросил я. – Как это достучаться? – одновременно спросил Гарт.

   – Берем пятак и, потерев, чтоб блестело, запускаем им в небеса. Или трижды ударив им во Врата Покоя. Да вот и они.

   Я сразу, как прибыли, обратил на них внимание, а Каспар даже пощупал и обошел кругом. Это сооружение возвышалось над почвой совсем одиноко, не привязанное ни к чему, как триумфальная арка. Только было совсем не помпезное и имело створки ворот, закрытые наглухо.

   Мне не надо было объяснять, что это и есть П-покой. Я это интуитивно почувствовал – да, кажется, и всегда знал. Слева, справа от Врат Покоя да и позади простилалась все та же тундра, но они были входом в иной мир, вернее туда, где никаких миров вообще нет.

   – Предлагаю положиться на старые навыки с элементом случайности. Сыграем в чику, – сказал Нарушитель.

   – Ставка? – спросил я.

   – Направленье судьбы. Здесь других ставок нет. – Он вынул из-за спины сжатые кулаки. – В какой руке? – спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь из нас троих.

   Я хотел указать на левую, но меня опередил Гартамонов, впрочем, тоже выбрав левый кулак. Нарушитель разжал ладонь, на ней, рыжея, лежал какой-то металл, овальной, как мне сначала почудилось, формы. Но это оказалась деньга 1749 года, вполне себе круглая, хоть и с неровными краями, та самая или идентичная той, которую я вынул из тайничка в Красном Доме.

   Нарушитель бросил ее мне, вроде даже бы подмигнув:

   – Ты первый.

   Деньга в результате какой-то алхимии из медной сделалась золотой. И увесистой – то есть в качестве биты самое то.

   Он повторил процедуру, угадывал опять Гарт – видимо это почему-то казалось ему важным – на это раз действительно выпало нечто овальное – бляха Љ 1466. Эту биту Нарушитель отдал Гарту. Каспару же бросил его медаль, ту самую, что была на нем в наше с ним совместное путешествие. Каспар своей лапкой куриной ловко подхватил её на лету.

   Нарушитель, немного прихрамывая, отмерил три метра от Врат и вдавил в почву копытце, оставив в ней ямку – котёл. Выиграть можно было двояко: либо попасть в него битой, либо положить свою биту рядом с битой одного, а затем и другого партнера на расстоянии пяди. Идеальный вариант – накрыть биту битой, это и есть собственно "чика". Это было интересней и продлевало игру. Но поскольку я бил первый, то приходилось целить в котел.

   Ворота были деревянные, струганые, но не крашеные, с дубовой фактурой разводами. Я ударил битой о Врата Покоя, она, отскочив, упала мимо котла, хотя и близко к его краю. Иногда правилами разрешалось трижды подуть на нее, с тем, чтобы уронить в котел, и я хотел заявить об этом. Но не успел, так как в то же мгновенье сам очутился внутри котла.

   Был он вместимостью со стакан, какими, бывало, глушили портвейн в тысяча девятьсот восьмидесятых годах (сто лет уже, Господи!), а по форме напоминал копытце. Мне случалось во время собственных потустранствий попадать в стесненные обстоятельства и занимать пространства даже меньше этого. Поэтому я особо не удивился. Занимало другое.

   Что есть котел? – Куш! Приобретение, богатство. Выигрыш! Разумеется, для того, кто попал. Я же в него попал в самом прямом смысле. Теперь мне стало окончательно ясно, что не я контролирую этот трип. И как теперь истолковывать это попадание, я не знал. Но попытался доискаться истинной подоплеки этого символа – тут у нас все параболы да намёки, Кощей, – привести его символическое значение к реалу. Ясно одно: тому, кто попал, что-то добавится или от него отнимется, изменив направленье судьбы.

   Тут ударила о Врата бита Гарта, и он незамедлительно присоединился ко мне, сопровожденный репликой насмешливого Нарушителя:

   – Ты этой бляхой муху убил.

   – Не попал, – сказал Гарт, подымаясь на ноги и отряхиваясь.

   Теперь следовало ожидать либо биты Каспара, либо его самого.

   Раздался стук, в котел упала медаль, легшая кверху аверсом. Мы заблаговременно вжались в стены норы, и она не задела нас.

   Я вдруг ощутил некоторое беспокойство, вроде неловкости от того, что, возможно, штаны не застегнуты, и одновременно унылое детское предчувствие, что будто бы нашалил, и сейчас влетит. Мой со-копытник тоже тревожен стал.

   Вверху на какое-то время воцарилась прозрачная тишина. И в ней – скрип, как будто подались створки ворот. Ветром дунуло, занесло в копытце сор, а вместе с ним и Каспар свалился, хорошо – не на головы. На нем от ужаса лица не было. Если можно назвать эту морду лицом.

   Небо закрыла тень, послышалось небесное громыханье, словно надвигалась гроза. И мне показалось, что все эти звуки – шелест травы, скрипящие створки и гром сложились в осмысленную фразу. И даже с вопросительной интонацией. Звуки повторились, но уже в другой комбинации, и теперь я разобрал:

   – На судьбы играете?

   – Его я предупреждал, – сказал Нарушитель, причем "его", на котором он сделал упор, явно относилось ко мне. Были приметы, были.

   Гарт совсем съёжился, ноги не держали его, и он опустился на край медали. Я ощутил трепет, вроде тех, что уже неоднократно во время трипов испытывал. Только гораздо острее и я бы сказал интенсивней.

   И тут сверху в копытце хлынуло, заполнив в одно мгновение весь объем. Я почувствовал, что растворяюсь в этой едкой и химически активной среде, словно соль в алхимической колбе, и эта щелочь ли, кислота ль разъедает меня, съедает с меня всё лишнее. И в то же время была уверенность, что нет, весь не исчезну, что-то останется, и то, что от меня останется – много ль, ничтожно ль – не пребудет во веки веков.

  2. ЭПИЛОГ

   Привожу эту визу в изложении заключенного. Мой почтовик получил этот текст от з/к 117 "Каюр". Подвернулся, видно, случай запрячь собак @@. И теперь он меня всё подстегивает, подвигает завершить триптих. Позаботиться об эпилоге. Полагаю, что он и создал меня для того, чтобы не очень разнились стили. Пока только эпилог, но уже близко время, когда программы, созданные на той же базе, что я, будут романы писать. Не хуже самого Торопецкого, который и послужил моим прообразом. Хотя не в таком качестве, как Каспар или Накир.

   Оригинальный текст с описанием предыдущих событий уже появился в Сети. Я в том тексте, кстати, не упомянут. Так что я, считайте, что вымысел. Но это не значит, что вымысел то, что я только что написал и еще напишу. События же, изложенные Накиром в его "Записке", частично могу подтвердить как невольный свидетель, будучи временно воплощен в тело Кощея.

   Я посчитал: всего ипостасей Торопецкого было шесть. – Торопецкий истинный, дорубежный. Второй – послерубежный со всеми его последовательными воплощениями. Одновременно на этом древе (генеалогическом) повис Каспар, ухватившись за побочную ветвь. А еще Накир. Подозреваю, что каким-то образом сюда относится и Нарушитель. И последняя ипостась – вип-конструкт Кощей, то есть я. Кроме того, могут быть мои копии. "Я начинаю подозревать, – таким замечанием Торопецкий сопроводил мне свой последний текст, – что в этом мире никого, кроме меня, нет".

   Мир (и мы) все дальше от исходного образца. И чем далее, тем примитивнее суррогаты. Вероятно, то же касается текстов, составивших эту трилогию: текст Торопецкого, докладная Накира, мой эпилог. А может и тетралогию. Не исключено, что где-то есть Записки Моравского.

   В одном из моих романов есть второстепенный сюжетный ход. У человека, изолированного от реального мира, лишенного зрения, слуха – всех чувств, многократно возрастают творческие способности, вплоть до проскопии. Это его свойство используют всякие нехорошие люди для своих сугубо меркантильных задач.

   Не так ли возникла Вселенная? Может она не что иное, как порождение замкнутого в своем одиночестве существа? Которое в силу дефицита информации галлюцинирует наш сюжет? Эмитирует мир, вселенную.

   Итак, эпилог. Встроенный в меня поисковик ограничен виртуальным миром. Вот что мне удалось.

   Як Устюжанин (Джякус) занят балетной деятельностью.

   Генерал Гартамонов по воскресении воплощен в чмо и от должности отрешен. Об отставке он не жалеет, кардинально поменяв смысл жизни и целиком погрузившись в живопись. Неожиданно обрел поклонника в лице Джякуса. Расписывает ему декорации.

   Станислав Викторович Полозков остался при нем. Организовывает его выставки и сайд-проекты.

   Джус отбывает наказание теперь в облике настоящего ч.м.о.

   Моравский выслан на периферию империи, проходит службу в 32-м пограничном полку и уже капрал.

   Накир по одним сведениям включен в Реестр, он теперь Соловьев, взят на службу в Депо. Согласно другим источникам, от регистрации неожиданно отказался, что дало ему возможность удачно скрываться от преследования властей. Судя по тому, что его Записка попала в Сеть, верней второе.

   Ягинская расширила свою информационную империю за счет новых филиалов и шлюх.

   Генерал-майор Громов назначен и.о. начальника службы исполнения наказаний, предвкушает соответствующее должности звание.

   Сусанна по-прежнему работает у него секретарем.

   Алик и Лесик: скорее всего, заняты привычной деятельностью.

   Вадим, подвергнутый экзорцизму группой католиков, прозябает в пансионе "Бедная Лиза". Пока что процедура изгнания беса ему не особенно помогла. Вся надежда на кор-трип и Торопецкого.

   Сам Торопецкий отбывает наказание в инфоизоляторе. Его сознание помещено в биомассу (в обиходе – "студень"), снабжено питанием, и присоединено отдельной блок-капсулой к пенитенциарному орбитальному комплексу "Матросская Тишина". У з/к 117 "Каюр" нет органов чувств, но сознание бодрствует.

   Особняк опечатали. Кунсткамеру расформировали. С чмо-конструктов сорвали колпаки и обездвижили. О Савченко и Котляре в доступном мне инфопространстве сведений нет.

  Картины отдали Гарту, но они ему ныне противны.

   Микса Гарта и Торопецкого не случилось. В открытых интернет-источниках о миксах вообще ни слова. Стало быть, засекретили, схоронили до поры. Запечатали рты участникам. Подождем дальнейшего развития этих идей. Если они действительно имели место. Если все, что описано в каноническом тексте, правда, а не результат сюжетофрении замкнутого на себя существа.

   В таком случае, ловко обставили.

   Как бы то ни было, имеем финал, где стоит копытце, а в нем водица, где расколбес-врата, а за ними – полный покой иже зело добро есть...

  Конец