Текст книги "Каюр (СИ)"

Автор книги: Грим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

   – Сколько их?.. Двоих только вижу. Один вроде чел, из обслуги... А из моего угла вообще ни черта...

   Я не сразу понял, кто говорит. Голоса принадлежали по крайней мере троим. Пошарив курсором по помещению, поиграв ракурсами, мне удалось установить их. Это были Моравский, Пушкин (он же монах "Вазелин" Савченко) и Љ 11-й, идентифицировать которого ни мне, ни Павлову пока что не удалось. Как раз те, что недавно сбежали, воспользовавшись ротозейством Викторовича. Говорят, они тут набедокурили. Сейчас все они были зафиксированы, взяты в корсет.

   Тут в Кунсткамере раздался такой вопль, что наверняка проник за ее стены. Я еще приглушил звук, опасаясь, что могут услышать за моей дверью. Напоминаю, что мой планшет подключен к системе видеонаблюдения нелегально.

   – Яга. Горыныч шевелится. Вроде, брателло... Но как они... Я кажется догадываюсь, что к чему...

   Громкость, повторяю, я убрал почти на ноль. Да и качество акустики оставляло желать лучшего. Поэтому мне не сразу удалось идентифицировать голоса. Кроме того, этим троим было, конечно, известно о видеонаблюдении и прослушке, поэтому разговор велся на пониженных тонах, то и дело сползая до шепота. Однако я понял, что одному из них, Пушкину, удается вертеть башкой.

   – Должен быть пульт... снять блокировку... Эй, Гитлер, друг!

   Однако Гитлер-Вадим не обратил на оклик никакого внимания.

   Трудно было позавидовать этим троим, находившимся в полном сознании и полной же неподвижности. К тому же Пушкин, как я определенно знал, был наказан за побег почесухой. При невозможности удовлетворить зуд, это сводило с ума.

   Новый вопль, еще мощнее, чем первый, заставил застыть даже тех, кто не был скован корсетом. Кричал Кощей. Он в третий раз возопил, потом схватился руками за голову и бессвязно забормотал: "Бабушка! Бабушка... Вот, тебе, бабушка, и Юрьев день..."

   Сегодня был день Егория Вешнего. Но он – откуда узнал?

   Прервать этот поток сознания никто не спешил, все ожидали нового вопля. Пока действие замерло на немой сцене, я решил отыскать Гартамонова. Наверняка вся компания уже в курсе, сейчас ворвется в Кунсткамеру, и упускать такое событие было нельзя. Отключив планшет, я поспешил вниз.

   Спускаясь по лестнице, я увидел, как Гартамонов крупными шагами несся по направлению к галерее. Его обогнал Викторович, на ходу вынимая ключи.

   – И найдите мне Торопецкого! – распорядился ген.-пол.

   Но он и сам объявился, они с Сусанной присоединились к нам в галерее. За ними поспешали Джякус и Джус. Джус по пути уронил какой-то стенд, но Гарт даже не обратил на это внимания. Он жестом остановил ретивого Викторовича, который уже поворачивал ключ, и велел обнажить стекло. Викторович коснулся ширм, створки разъехались, открыв стеклянную стену – такими оборудованы следственные кабинеты в Депо. Готов поспорить, Торопецкий не знал про это усовершенствование. На лице его проглянула озабоченность, но он тут же вернул ему предыдущее выражение.

   Наблюдать сквозь стену было удобнее, чем через монитор.

   Кощей, которого я оставил еле воспрянувшим, сейчас был вполне бодр. Вадим, заложив руку за поясницу, другую к боку прижав, покачивался с пятки на носок перед неподвижной фигурой, напоминавший Гоголя, одновременно гоголевский персонаж и в то же время Адольфа Гитлера. На этом псевдо-Адольфе был куцый штатский мундир непонятного класса и ведомства. Я когда-то изучал мундиры разных эпох, но теперь путаю.

   Горыныч распростерся шевелящейся грудой. Пушкин вертел башкой. Каспар и Одиннадцатый замерли в неудобных позах. Еще две фигуры подавали признаки жизни, пытались встать. Остальные оставались статичны.

   Меж ними носилась Яга. Движения ее членов стали более согласованы, язык проворен и внятен.

   – Чую, будет мне сегодня пожива! – зловеще шипела она.

   Задетый ею муляж Мусоргского со стуком упал на пол, к нему тут же подскочил электрик и ударил ногой. Однако наткнувшись на твердое, заскулил.

   – Так его, внучек, – одобрила баба Яга, демонстрируя осмысленную реакцию на происходящее.

   Я был изумлен. Неужели инсталляция на белковый носитель, способствует индивидуации випа?

   – Кто их активировал? – шепотом спросил я у ближайшего ко мне, Джуса.

   – Не знаю. Должно быть, у Вадима оказался пульт.

   – А Вадима – кто?

   У Гарта были те же вопросы.

   – Кто – это – такие? – раздельно и немного бессвязно заговорил он. – Как Яга оказалась разумной? И другие – как? Болванки! Одушевил! И брателло! Вы в курсе, что происходит? – строго обратился он к Торопецкому.

   Торопелло только плечами пожал. Я бы на его месте пожал тоже. Однако если кто-то и был в курсе, так это он.

   К постановке перфа "Тайная Вечеря" на каком-то этапе предполагалось привлечь чмо – в качестве статистов, не более. Так что каюр под присмотром Викторовича или самого Гарта одно время частенько бывал в Кунсткамере. Однако буквально на днях Гарт отказался от этой затеи. После этого Торопецкого в ЗК практически не допускали. Из этого следует, что генерал ему не вполне доверял.

   – Кто-то в эти болванки чьи-то базы внедрил, – предположила Сусанна.

   Дура! Это категорически невозможно, учитывая доппель-про! В этот самый момент меня и осенило насчет конструктов. Прочие пока не догадывались. За исключением того, кто их инсталлировал. Таковым мог быть только Торопецкий. Ай да сукин сын!

   Мысли носятся в воздухе, но если не ухватишь сейчас, то завтра ухватишь ее за другое место или не ухватишь совсем. Возьмись я за эту записку завтра, а не теперь, она была бы написана совершенно иначе. Ах, жить надо так (пока не забыл), будто всё мироздание выстроено ради вас.

   Персонажи меж тем продолжали жить и реагировать на окружающее. Почему бы и нет? Первое удивление у меня прошло. Их глаза видели, уши слышали, и все это как-то соотносилось с тем, что было у них в головах. Вероятно, параллельно этому шла корректировка конфигураций по обратной связи через колпаки.

   Яга, наткнувшись на Кощея, сперва отпрянула, выкрикнула своё: "Чур!", но тут же заинтересовалась им. Оглядела его внимательно, приближаясь к нему и отпрядывая, нагибаясь, обходя кругом, потом быстро дотронулась до его плеча. Он, доселе стоявший болваном, дёрнулся и – я уверен: испуганно – отшатнулся.

   – Ага! – сказала Яга. – Мы где-то уже встречались.

   – Хочу! Хочу! – кричал Кощей.

   – Какое редкое уродство! – сказала Яга.

   – Ты о его шнобеле? – развязно спросил внучек.

   – Я о его бессмертности, – сказала Яга. – Я тебя на себе женю, – обратилась она к Кощею.

   Раздался длительный вопль ужаса.

   – Тили-тили-тесто, жених и невеста, – дразнил его внучек, а он всё вопил – как пропащий, как проклятый, словно Вечный Жид, которому осталось жить хер да маленько, словно будучи бессмертным, смертным стал.

   Внучек зажал уши и отошел к Горынычу, кружа возле него, время от времени нанося ему удары ногой.

   – Так его, внучек! – одобряла Яга, отойдя от Кощея.

   – Ой, он его повредит, – сказала Сусанна. Она была в джинсах и сиреневой блузке. Вы же знаете, я неравнодушен к ней.

   – А то и убьёт... Чтоты-чтоты-чтоты! – сказали Джякус и Джус.

   Викторович с ключами вновь бросился к двери, но генерал его удержал.

   Внучек, уверившись в том, что сам Горыныч не встанет, попытался его приподнять. Но тот был слишком массивен, а мышцы брателло не настолько налиты силой, чтобы ворочать пассивную массу весом в сто двадцать, как минимум, килограммов.

   – Да почешите мне спину, язычники! – рычал фра Вазелин.

   – Вот, взгляните, – сказал Викторович, сунув под нос генералу айдент.

   Я тоже взглянул через чьё-то плечо. В заданном радиусе идентификации – сто метров – обозначилось присутствие десяти персон. Гартамонов, Полозков, Торопецкий, Галкин (Джус), Устюжанин, Сусанина (тут уместно еще раз напомнить о необходимости включения моего фанка в реестр, я ж не животное), а так же тех, кто был за стеклом: Вадим Градобоев, Моравский, Савченко (Вазелин) и какой-то Котляр. Незнаком мне был только последний, из чего я заключил, что это и есть номер одиннадцатый.

   Я быстренько перебрал память Павлова и Торопецкого насчет этой фамилии. Из всех Котляров, которых удалось быстро припомнить, наибольший интерес представлял один, Иван Тимофеевич, один из вивисекторв Силзавода. Он – здесь? И под своей фамилией? Вероятность такого оборота была ничтожна. Однако, как вскоре выяснилось, оказалось именно так.

   – Кто-нибудь остановит этот падёж? – тихо спросила Сусанна, взглянув, между прочим, на Торопецкого.

   Пока мы отвлекались на идентификатор, свалился еще один, в куцем мундирчике. Это говорило о том, что разблокировка корсетов продолжается. Рядом с этим лже-Гитлером вертелся Вадим. Он вытянулся в струнку и сделал зиг.

   Внучек переместился к свежеупавшему и пнул его. Потом взял за воротник, перехватил подмышки и, кряхтя, поставил на ноги. Придержал его с полминуты, пока тот не обрел собственную координацию.

   Двое, оба в полицейской форме, давно шевелившиеся рядышком на полу, встали на ноги без посторонней помощи. Шевельнулось предчувствие по поводу их.

   В болтовню подвижных болванов ввинтился голос Моравского.

   – Что они делают, Вазелин?

   – Шевелятся. Эй, вы, если сейчас же не примените пульт, я так или иначе освобожусь и вас на кусочки порежу.

   С него станется. С этим Савченко мне приходилось сталкиваться. Беспристрастный стрелок, чемпион по черной атлетике, извините за выкрутас. Он меня однажды убил.

   – Кого засунули в эти болванки? – продолжал допытываться Моравский. – Что у тебя видно, Котляр?

   – Может, не всё у них зафиксировалось, – сказал пискляво Котляр, Номер Одиннадцатый. – У нас в шарашке бывало такое.

   Котляр! Иван Тимофеевич, самый что ни на есть! Тот, что в Силзаводе мучил меня. Удивляюсь, как Гартамонову удалось заполучить его в личное пользование.

   Интересно, что каждый из этих троих – Моравский, Савченко и Котляр – так или иначе причастен ко мне. С каждым у меня свои счеты.

   Конструкт в образе Гитлера меня позабавил. Позабавьтесь и вы. Мне доставляло определенное удовольствие открывать в этом ч/к знакомые мне приметы. Едва у него наладилась речь, как он начал бормотать. И бормотал следующее: "Могучая Кучка... Куча мала... ла-ла-ла...", не подозревая, насколько это ла-ла очень скоро сделается актуальным.

   Позже его речь стала более упорядоченной.

   – Что? Что происходит? Я воплощен. Виза... Не помню. Это Зеленая Комната. Мой разум отказывается меня понимать.

   Он ходил по одной прямой, жестикулировал, хватался в раздумье за голову, то ускоряя, то вновь замедляя шаг. Останавливался, снова порывался вперед, как от толчка. А перед тем как развернуться, подозрительно по-волчьи оглядывался.

   Его наружность, конечно, нисколько не напоминала нынешнего Гартамонова. Но ведь черт его знает, какая у него изначально была. Видно, тому, кто это затеял, пришлось выбирать из того, что есть, и он предпочел Гитлера. Что же меня заставило заподозрить в нем генерала? Ниже увидите. Сам Гартамонов себя в этом болване пока что не узнавал.

   Бедняга полагал – то есть випу так было положено полагать – что преф уже состоялся, и он определен в свою же Кунсткамеру.

   – Ублюдки. Выродки. Челоморфные организмы, – бормотал псевдо-Гарт, стараясь держаться подальше от своих же чмо, справедливо "опасаясь" возмездия. – Надо не подавать... Виду не подавать. А если узнают? Что вы сморите на меня так? – сказал он, исподлобья взглядывая на Вадима, который присматривался.

   – У вас есть лицензия на это лицо? – спросил Вадим, разрываясь между подозрительностью и благоговением.

   – Лицензия на лицо... цо... – выдавил из себя вопрошаемый и замолк. Словно сломался на полуслове. Замер с открытым ротом. Извините, ртом.

   Внучек подскочил, чтобы пнуть, но сообразив на ходу, что тот не упал, а всего лишь оцепенел, влепил ему оплеуху. От чего тот завелся опять:

   – ... цо... Как же! Законопослушен. Смиренен. Свят. И налоги уплачены. Ничего против .. не имею... не смею иметь... – Он в таком законопослушном духе говорил почти минуту. Но потом в нем опять что-то заело. – Я... я... я..., – запнулся он, замер и замолчал.

   Я уже не сомневался, что эти ч/к – дело рук Торопецкого. Возможно, он хотел их использовать в предстоящей Вечере, да не пришлось. Они взяли и ожили на несколько дней ранее. Однако кто ему конструкты собрал? Дело дорогостоящее, кропотливое. Впрочем, насчет одного, а верней даже двух, у меня уже было предчувствие. Эти двое, облаченные в полицейское, как раз, если можно так выразиться, пришли в себя.

   – Сорвешь колпак – дурачком станешь, – сказал первый.

   У второго головной убор был набекрень.

   – Ты хочешь сказать...

   – Я очень хочу сказать!

   – Ты очень хочешь сказать, что ... Как этот? – Второй указал на скованного корбезом Ваза, который, словно безумный, вертел башкой.

   – Ради всего святого, почешите меня, – взмолился Ваз.

   – Если так можно выразиться подойдите сюда, – велел ему первый.

   – Подойдите сюда, если можно так выразиться, – эхом отозвался второй, поглубже нахлобучивая фуражку полицейского образца.

   – Я заблокирован, я не могу, – сказал Вазелин. – Найдите пульт.

   – Нам, полицейским этого не положено. Пользуясь случаем, заявляю: вы задержаны, ваше поведение может быть использовано против вас.

   Знаете, я их узнал. Мой литературный раб, помните? Тот, чьи показания от лица Вайса и Войцеховского я зачитывал. Жил как призрак в сети, и вот теперь переведен в ощутимое состояние. Я же и навел Торопецкого на этот конструкт. Он даже не стал перестраивать их на другой слог. Хотя там есть опция "Авторский стиль" – от Кирши Данилова до, простите, меня.

   Примечательно, что он внедрил этот вип сразу в два тела. Они и внешне были схожи, как две капли воды. Один, когда падал, немного испачкал мундир и разбил лицо, по этим признакам я их и различал. Для удобства их так и обозначим: Воцеховский и Вайс, раз уж эти имена нам с вами знакомы.

   Они подошли к Вазу, один стал чесать ему спину, другой зашел спереди и два раза ударил его по лицу. Я скривился, будто это мне прилетело. Примите в расчет, что Вазелин Савченко был в образе – хоть пародийном, но – Пушкина!

   Я вот думаю, что из таких чмо-конструктов можно наделать образцовых слуг или солдат. И не факт, что они навсегда бездушевные. Может, со временем они разовьются до такой степени, что у них свои индивидуальные фанки появятся. Они и сейчас уже проявляют своеобразие. Вайс, например, более сердоболен. А Войцеховский, перед тем, как бить по лицу, хмурится и сердито сопит. Я был бы рад, если бы и Котляру наваляли.

   Всех действующих лиц, как околпаченных, так и обездвиженных, включая Вадика и считая Горыныча за три троих, было сейчас тринадцать. Я почему-то решил, что теперь весь виртуальный вертеп в сборе. И не ошибся: до самого финала больше никто не оживал.

   – Стасик! – кричал-вопил персонаж, похожий на Гитлера, ментальный двойник Гартамонова, вернее, его конструкт. Назовём его Г., для краткости и чтоб не путаться. – Стасик! Нап... нап... нап...

   Вероятно, на помощь звал, ибо над ним всей телесной массой всё ещё нависал Внучек.

   Я невольно покосился на Викторовича. Он дернул ногой, но совладал с порывом рвануться к двери. Я тоже дернулся, как бы непроизвольно, а на самом деле произвольно вполне, единственно для того, чтобы проверить реакцию Гартамонова. Лицо которого, истинного, а не Г., вдруг сделалось кислым.

   Какие страсти без мордастей? Колпаком этому Г. служил паричок с косой челкой, вероятно, приклеенный, а то бы давно слетел.

   – Это произвол! – вскричал Г., тряся башкой, словно пытаясь отделаться от пощечины. – Оставьте меня! Оставьте меня! Оставьте меня! Я невиновен! Я невиновен! У меня алиби алиби алиби есть! – Очевидно, в конструкт был привнесен комплекс вины, так как тема наказания его беспокоила. – Как вы смеете без суда и расследования? Я, может, ни в чем не виноват. Я требую судебного разбирательства!

   Я обратил внимание – это очень важно, обратите и вы – что после оплеухи он заговорил так, словно его подменили. Или подмесили, подселили к нему кого-то еще. У него даже голос слегка изменился, был сипловат и скорее тенор, чем баритон, а теперь баритон, точно.

   Сразу скажу, так и было – почему бы и нет? Если даже со мной такое возможно. Вот только оставаться в одной ипостаси он почему-то долго не мог и, выпалив несколько фраз, ломался и замирал. И переключался с одной личности на другую от оплеухи, у меня же не так.

   Вот и сейчас: замер, подставив не левую щеку, но все лицо, и тут же вновь был оживлен расходившимся лоботрясом. Но уже в предыдущем качестве:

   – Клянусь Господом всемогущим, я тоже могу! Бог создал человека, а я – челомута! Воскрешение, суд, тайное – явным. Беру на себя Его функции.

   Теперь-то Гартамонов точно себя узнал.

   – Это что, интрига? Игра? – сказал он.

   – Хулиганство! – сказала Сусанна.

   – Сколько мы здесь уже топчемся? – сказал Торопецкий

   – Этот Горыныч живописен весьма, – сказал Джякус.

   – Чтоты-чтоты-чтоты! – сказал Джус.

   Я промолчал.

   Горыныч за стеной неуклюже, но неуклонно пытался встать.

   – Ползи сюда, протоплазма! – велела Баба Яга.

   – Может войти и вырубить их? – предложил Викторович.

   – Нет-нет, это любопытно! – вскричала Яга.

   – Подождем, что будет дальше, – сказал Гарт.

   Любопытно было не только мне и Яге, но и всем нам, даже самым недовольным и недоверчивым.

   Яга стремительно исследовала зеленую комнату, включая стены, растения и фигуры, в то же время не выпуская из виду оживших персон, с которыми, кстати, не церемонилась и всё более забирала над ними верх. Внучек, во всяком случае, полностью подчинился ей.

   – Слышал, увалень? – подстегнул он Горыныча. – Ползи, тебе говорят.

   – Мужик ты, лапотник, деревенщина, – вдруг произнесла одна из голов Горыныча, без интонаций, голосом тусклым, как из-под земли, но и без явных дефектов.

   – Я тебе шеи поперекручиваю, – пригрозил Внучек трехглавому, но что-то в облике сосредоточившегося Горыныча его насторожило, и он, впустую описав круг, отступил под защиту Яги.

   Кощей всё более наливался ужасом, бормоча свои несуразицы:

   – Бесконечность... прахом и пухом... Что теперь будет? Ничего не будет? Или всё будет, а я – нет? Вопрос!

   – Нишкни и слушай, – сказала Яга. – Здесь вопросы задаю я. Бесконешность, оно конешно, но и мной не надобно пренебрегать. Внучек, венчай. А в свадебное путешествие мы по тому свету пойдем, пешими.

   Внучек выполнил кое-какие непристойные манипуляции.

   Вадим стоял поодаль, демонстративно отстранившись от происходящего. Этносфера, в которую он попал, тяготила его нордический нрав. Раскачиваясь с пятки на носок и напевая какую-то оперу, он лишь с подозрением присматривался к одиозной внешности Г. И каждый раз, как тому прилетало, вяло взмахивал правой рукой, как бы отвечая на хайль.

   – Ну, ты теперь мой, – удовлетворенно заявила супруга сутулая, вызвав у Кощея новый вопль такой силы и безысходности, что Вадим сорвался с места и забегал кругами, бормоча что-то вроде доннерветтер, руссише швайн, презирая эти русские разборки с вечностью.

   Возникший слиянием двух персон, поневоле вынужденный мыслить в категориях миксов, я и венчание Кощея (Бессмертного!) со страшной, как смерть, Ягой воспринял как брачный союз смерти и бесконечности.

   Г. уже минуты две стоял, замерев. Его черепушку опять заклинило.

   – Дай-ка ему, Иванушка, – велела Яга своему заплечному. – Бьемся, бьемся, а не добьемся никак.

   – Это можно, – с готовностью отозвался внучек. – Не такие орехи раскалывал.

   Генерал поморщился, словно влетело ему (точно, как я – от удара по Пушкину).

   – Ну и кидалово! – вскричал Г., на это раз баритоном. – Чего уставились семеро на одного? Напомню, раз такие растабары пошли. Кто пожертвовал на судоустройство в этом городе миллионы? Кто отгрохал Дворец Правосудия, разбил в тюремном дворе клумбы и Нескучный Сад? Надо пожертвования отрабатывать, господа! Я победил зло в этом городе. Я прибрал это зло к рукам и сделал его удобоприятнее. Я финансировал Матренин Двор, благодаря которому вы вообще живы! Кто бы вы были без меня, господа?

   Жить – это значит действовать. Совершать поступки, получать за них сроки и ордена. Не ошибается тот, кто ничего не делает. Хотя это возможно роковая ошибка всей такой жизни.

   – Вавака!– вскричал внучек. – Так это ж Вавака! Да будет славен Вавака во веки веков!

   Наш Гартамонов иронически хмыкнул, поочередно всех нас, столпившихся у витрины, внимательно осмотрел, причем на Торопецком и мне задержался подолее.

   – Кушнер! – узнал его Г. – Что ж ты, Кушнер, руки свои распустил? Я ж всегда с тобой по-хорошему. А ты вон как нехорошо.

   Выражение, приданное его лицу, оставалось на протяжении всего этого неизменным. Оно и сейчас не выразило удивления. Как еще прежде предположил я, определенные реакции на внешние раздражения у конструктов присутствуют. В частности здесь что произошло? Г. визуально узнал Кушнера. Правильно соотнес с его образом, встроенным в его софт. И соответственно отреагировал.

   Аналогичная реакция имела место и в башке Кушнера. Следует ли считать эти существа разумными? Вот вопрос!

   Последнее усилие было роковым для Г.

   – За давностью лет и недостоверностью сведений... За сроком давности... лет прошло... Наговаривают на меня самое худшее... – Он позаикался еще с полминуты и умолк.

   Догадываюсь, что изрядно запутал вас. Действительно, трудно сосредоточиться на происходящем, когда личина не всегда соответствует личности, а иногда под одной скрываются две или три. И зачем понадобился этот нейробардак? Загрузить три разных конструкта в одного Горыныча. Разделить Гитлера на тело и разум, причем Г. предоставить тушку, а Вадьке – безумие (впрочем, здесь подыграли их превосходительства – сам генерал и случай). Разнести моего "полицейского" на две башки. Совершенно обратным образом в Г. помимо вип-генерала еще какого-то сомнительного Ваваку внедрить – микс, чисто по моему образцу. И этот Вавака – переключается от оплеухи! Нет, у меня не так.

   На мгновение все смешалось в башке: Пушкин и Кушнер, Каспар и Котляр, Гартамонов и Г., Павлов с Петровым, эти двое во мне: тот же Павлов и Торопецкий.

   Я знал, что попытки загрузить в одну голову с разных баз предпринимались, но к значимым результатам не привели. Видно, в силу того, что этот Вавака и псевдо-Гарт были конструктами, а не полноценными личностями, обладающими фанком, регистрацией и душой, совместить их было значительно проще. Проявляли они себя, как уже ясно из предыдущего, попеременно, однако теперь выяснилось, что они не только знали о существовании друг друга, но и могли вести примитивный внутренний диалог, переходящий в межличностные разборки и передел среды обитания – префронтальной коры, если она у них есть.

   На это раз его активировала старуха, ибо Кушнер уже не посмел.

   – Торчит, словно флешка в башке, – заговорил Г., переключившись на тенор. – Иногда принимает меня за себя и такое врет. Врать, Коровин, нехорошо, а воровать плохо. Ты у меня биографию с метриками украл. С выслугой и заслугами. Обидно, да. В голову влез. Надо бы зачистку произвести, что ли....

   Не так ли и в любой голове идет непрерывная борьба за первенство (или за актуализацию, если поймете, о чем я) между я-интеллектуальным, я-чувственным, я-агрессивным, подвижническим, эгоистическим, умиротворенным, альтруистическим, делятся куски мозга, нейронные блоки, поле влияния, рычаги управления личностью? Человек человеку – ад, а уж двое в одной башке...

   Я, чтоб не умножать сущности, пока что решил, что Коровин – это Вавака и есть. Дальнейшее подтвердило эту догадку.

   Заинтересованный происходящим вдвойне, я и вниманье удвоил. Однако тут некстати заверещал Кощей, шарахнувшись от Горыныча, приняв его, видимо, за свою смерть. Перекрыв, а потом и прервав диалог Гарта с Коровиным, возражения на его внутренние реплики, неслышные нам.

   – Это Гартамонов! – по-кошачьи взвизгнул Котляр.

   – Генерал-полковник? – спросил Моравский.

   – Генерал-майор!

   – Как ты узнал?

   – Я б его в любом обличье узнал. Он, сука, Матрёну курировал.

   Ныне, достигнув максимального звания в его должности, курирует места не столь отдаленные.

   – За восемьдесят лет сделал карьеру от стукача до генерал-полковника, – сказал Котляр.

   Я быстро прикинул: мой Торопецкий, значит, лет на двадцать его старше. Алик же во внуки да в правнуки им годится. Только конфликта поколений в бедной моей голове не хватало.

   Г., сбитый с толку Кощеем, молчал. Подлетевшая Яга новым касанием вернула его к жизни. Как наиболее экстремальный конструкт она все более захватывала инициативу, присваивая и права.

   Не дай Бог бабой битым быть, бессмысленной и беспощадной! Я был уверен: этот искусственный организм способен страдать. Телу-то больно, независимо от того, кто или что воспринимает эту боль. Я решил, что если издевательства будут продолжаться, я сделаю все возможное, чтобы их прекратить. Даже если придется напасть на Викторовича и отнять ключи.

   Однако напрасно я предавался сочувствию. От удара его, конечно, качнуло, но этого крена как раз хватило на короткий замах. Ответный тычок был несильный, и Яга упала скорей от неожиданности.

   Я еще раз убедился, что чмо-конструкт – не просто органчик плюс организм, а система, способная к обучению. Мозг их стремительно совершенствовался, уплотняя нейронную сеть. В таком случае, в каких мерзавцев могут вырасти эти Кушнер, псевдо-Гарт или Яга! Из-за одной сотой такой возможности необходимо эту Кунсткамеру запретить.

   Яга, кряхтя, пыталась подняться. Кушнер помог ей встать.

   – Вздорная ты старуха, – сказал Г., баритон. – Я тебя сотворил под одну свою знакомую бабку. Приготовил твое туловище для нее. Если бы внешность отражала характер, то она бы выглядела именно так. – Я так думаю, что он Старуху-Ягинскую имел в виду. – Господин Моравский! Господа Савченко и Котляр! Что новенького, друзья мои, по нашей с вами затее? Я ничего не упустил, пока в трипе витал? Теперь мы не только в одной команде, но и в одной Кунсткамере. И уверяю вас, выхода отсюда нет. Разве что тот, кто нас с вами переиграл, явит свою милость.

   Он обошел поочередно всех оживленных. Вадиму предложил обменяться телами. Войцеховскому с Вайсом руки пожал. Горыныча потрепал по каждой главе. Кощею сочувственно покивал и что-то шепнул на ухо.

   – Что за бесов вселили в вас. Такой материал испортили, – сказал он.

   Судя по реакции, не все его вниманием остались довольны. Да и Г., храбрясь, их заметно побаивался. Хотел бы я, будучи Торопецким, оказаться среди своих персонажей, попасть в руки к тварям своим? Очутиться среди своих изделий? Вряд ли. Всякие среди них. И даже у самого положительного найдутся претензии к автору. Да я и сам не вполне доволен своим творцом.

   – И все ж отдайте должное, господа, такого никому еще не удавалось. А Горыныч – это ж находка! Знаете, господа, творить надо так, как никто, кроме вас, не сумеет, и то, до чего никто не додумается. А не пользоваться штампами да шаблонами. Я теперь точно знаю, что для ваянья и живописи рожден, таково было начертанье судьбы. Да вот обстоятельства с направления сбили.

   Ах, тов. генерал, как я его понимаю. Если прёшь поперёк судьбы, изменяешь своему гению, то такое вот Г. получается. И потом: его страсть все равно прорвалась, но в каких уродливых формах!

   – Обрету бессмертие в живописи, а вы во мне, – продолжал бормотать Г., но уже не так бойко. – Это будет моим воздаянием. Местью иль милостью – как решу. И это лучшее воздаяние, ибо все прочие – смерть.

   – Уа-а-а! – заверещал Кощей.

   Кстати, знаю одного автора, который не только творческое, но и истинное бессмертие обрёл. И ни тому, ни другому не рад, кажется.

   – Да заткнётся он, наконец? – прорычал Вазелин.

   – Нет-нет! Это любопытно! – сказала Яга.

   – Живописная месть... уж я вас изображу... уж я вас так попишу... оставлю... в веках... ославлю...

   И снова умолк, к сожалению.

   Тут со всех сторон посыпались обвинения. Я не успел фиксировать заявителей. Обвиняли в следующем. – В злоупотреблении властью (Котляр). В генетическом моделировании (З. Горыныч). В содержании чмольного (Вазелин и Каспар). В присвоении каких-то метрик и чьих-то заслуг (Г., тенором). В избиеньи Яги (Яга). В нарушение закона о содержании чмо. В организации Матрёшки. В живописи. В принуждении к живописи. В криминальной деятельности. В убийствах, похищениях, кражах, захвате чужого имущества. В хитроумии. В сумасшествии. В связях с монахами. В незаконной коммерческой деятельности по изготовлению тел. В национал-социализме. В мечтательности. В глобальных планах по переустройству мира и переделе влияния. В мстительности и зависти. В тоталитаризме. В злоупотреблении злом. В создании марьяжных личностей. В попытке извлечения с того света умерших, то есть некромантии. В нарушении законов. В нарушении законов природы. И даже Викторович, сей покорный с виду слуга, мне показалось, что-то буркнул себе под нос насчет своих холуйских обид.

   И все это вперемешку с воплями Каспара и Вазелина (Да найдите же пульт! Да кто-нибудь, почешите ж меня!).

   Я вроде как обязан генералу существованием. Но с другой стороны (как Торопецкий) обижен на него за вероломство с болотным миксом. Да и у Алика обиды на него есть. Так что я тоже чуть было не присоединился к обвинителям.

   – Но ведь это неправда, не правда ли? – сказала Сусанна.

   – Нет, это любопытно... – пробормотал Гарт.

   – Более, чем, – сказал Торопецкий.

   – Особенно, насчет некромантии, – сказал Джякус.

   – Как хотите, а я этому не верю, – сказала Сусанна.

   – Живопись имеет место, – сказал Джус. – Так может – и всё прочее есть?

   – Насчет хитроумия... кхм..., – откашлялся Викторович.

   Я промолчал.

   Сусанна – опять она – сказала:

   – Но ведь этого не может быть!

   – Присоединяйся к нам, Гартамоша! – громко сказал Каспар. – Без тебя бестиарий не полный!

   – Дурак! Сколько раз тебе говорить? – сказала левая Горынычева голова.

   – А я сколько раз тебе говорила? – сказала правая, будучи, очевидно, женского полу.

   – П...п..п...– затрясла собой средняя, но дальше у этой заики дело не пошло.

   В отчаянии она сорвала с себя колпак и поникла. Или с нее сорвали – руками общего туловища. Смотря по тому, какая глава в этот момент главенствовала. Лишенная связи с конструктом, который сидел в сети, она безвольно свесилась и бессмысленно улыбалась.