Текст книги "Каюр (СИ)"

Автор книги: Грим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

   Вот тогда-то он и произнес эту фразу, которая нынче приписывается Гартамонову. Только мне она немного иначе запомнилась. Семнадцать мертвецов на валын пацана – так как-то.

   Гартамонов, Гартман – случайное ли созвучие?

   Я развернул планшет и нашел дорубежное фото Гартамонова. Похож на того посетителя? Не похож? Трудно сказать. У меня в то время была плохая память на лица.

   Так не Гартамонов ли, клиент мой нынешний, шарашку курировал от МВД? А если так, то он обо мне заранее знал, а отнюдь не случайно, как мне, доверчивому, утверждал. И человек в шляпе – с его санкции. И мое помещение в Силзавод.

   Я наговорил эти мои догадки Яге на телефон. Она тут же подтвердила моё предположение насчет Гартамонова как куратора. И сказала, что на днях скинет самое важное. Кстати, и о Каспаре: он где-то здесь, в городе. Временами открывается и опять исчезает, так что даже направление не отследишь.

   Я пробежался по комнате. Подошел к окну. Вернулся к кровати. Сел.

   Итак:

   Там был Гартамонов – и здесь Гартамонов.

   Там использовал меня втемную. – А здесь?

   Ничего себе силлогизм.

   Февраль, в первой декаде случилась оттепель. Генерал укатил с инспекцией, прихватив Сусанну, так что в доме остались мы с Джусом да Викторович, который тут же напился пьян. Внешне это на нем почти не отразилось, только глаза запали, да взор устремился внутрь.

   Этого словно ждала Бабка Ягинская. Не успел Викторович пропустить пятую, как от нее поступил сигнал. Яга шифровала свои каналы связи, однако я оделся и вышел в сад для пущей конфиденциальности. Кстати, способ шифровки был описан в моей ранней н/ф, когда при отзыве абонента ему первым делом посылался и устанавливался на телефон шифратор. В нашей реальности это занимает секунду, после этого можно поверять друг другу любые тайны. Однако если б кто-то перехватил наш разговор, то в лучшем случае слушал бы тишину.

   – Твой Гартман – отнюдь не Гартамонов, – сказала она. – Но подожди вздыхать с облегчением. Тут все так перепутано.

   – Тогда кто же он?

   – Был в ваше время такой Коровин Владимир Константинович. Он же Вавака, личность известная в определенных кругах. Так вот, Гартамонов курировал проект Матренин Двор от МВД, тут твоя догадка верна. Этим и объясняется то обстоятельство, что тебя так нежно пасут. А Коровин – вкладывался, и тоже курировал, но уже от себя лично. Тоже рассчитывал на реинкарнацию. И своего дождался. В общем, когда до этого дело дошло, он стал Гартамоновым. А сам генерал якобы не прошел. И базу его уничтожили как базу Ваваки. Мол, нечего таким делать в светлом будущем.

   Ну конечно. Я вспомнил. Тряхнул стариной и вытряхнул: Вавака, опекал незаконный бизнес, кажется. Это мне было известно из криминальной хроники. Память, несмотря на свои кочевья по био– и синти-носителям не подвела. Так значит, это он меня тогда навестил в качестве Гартмана. Чтобы лично убедиться, что я жизнеспособен. Я как раз приходил в себя после последнего воплощения.

   – Откуда такие убойные сведения? – спросил я, оправившись от изумления.

   – Из глубокого подполья передают.

   Мне монахи пришли на ум. Она и с ними сотрудничает?

   – Ты уверена, что базу генерала уничтожили?

   – Процентов на девяносто, – сказала она. – Могли, конечно, снять копию. Но думаю, Коровин проследил, чтоб тщательно все подчистили. Все возможности у него для этого были. Единственно ради прикола мог сохранить экземпляр.

   – Теперь понятно, откуда у него появился перспективный бизнес.

   – Это у тебя от былого только думы остались, а он капиталы все перевел. Я пока не знаю, что за интерес у него к тебе. Но несомненно одно: ты в фокусе. Захочешь поделиться со мной – звони. Пока. Информация для тебя собрана, упакована, сейчас прибудет на твой ящик.

   И она прибыла.

   Я тут же открыл фотографию Ваваки дорубежного образца. Здесь ему было за пятьдесят. Лицо широкое, круглое. На таком вполне уместен толстый славянский нос. Глаза серые, внимательные. Небольшая родинка над губой. Вполне возможен в качестве Гартмана.

   Образование – юридическое. Несложный послужной список: устроился по специальности в строительную компанию, где, постепенно прибрав бразды, изменил стратегию предприятия в нелегальную сторону.

   Криминальная деятельность вполне традиционная для того времени: дань со строительных компаний, посредничество в госзаказах (распил, откат). Насчет более экзотичных занятий, как то: торговля оружием и наркотиками, крышевание проституции, кражи и грабежи сведений нет. Приписывают несколько убийств и участие в ОПГ "Опаньки!", но бездоказательно. Был знаком с Гартамоновым, истинным генералом от МВД, и более того – дружен. Возможно, это знакомство и повлияло на доказательную базу по мокрым делам.

   – А вот кусок – просто прелесть, – сказал планшет голосом Бабки. – Ты просто обязан за него хорошо раскошелиться. Будучи студентом юрфака, сканировал за небольшие деньги мозги желающим, якобы с целью сохранения и дальнейшего – когда-нибудь – воскрешения.

   Техники сканирования, конечно, в то время еще не было. Хотя н/ф рассказы на тему появились задолго до. В том числе один – мой.

   Год 2040: вполне легальная, за несколько месяцев до огласки (и через восемь лет наблюдения за мной), инкарнация в один день с Гартамоновым. Присвоение себе биографии генерала и его фамилии. А потом – Рубеж, ажиотаж, эйфория, неразбериха с юридическим определением личности, с паспортизацией и учетом, что дало возможность Ваваке тщательно замести следы.

   Здесь было на целые сутки увлекательного чтения. Кроме того, основные сведения были снабжены массой ссылок, пройтись по которым заняло бы еще несколько вечеров. Слухи, не обеспеченные фактами, непроверенное враньё были собраны в отдельную папку.

   И кроме того – склонен к живописи. И даже несколько собственных поделок (и подделок) удалось продать. Что косвенно подтверждало идентичности Ваваки с нынешним Гартамоновым.

   Средь журналистов у него было свое прозвище: Профессор Натюрморти, удачно сочетавшее принадлежность живописи и убийству.

   По мере того, как день убывал, Викторович надирался всё основательнее. Его расспросить, что ли, пока пьян? Два-три слова сможет связать? Однако поразмыслив, я решил, что пока светиться не стоит. Я просидел в своей комнате за планшетом до глубокой ночи.

   Однажды за дверью послышался невнятный шорох. Скрип, как будто кто-то подкрался к моей двери. Поскребся в нее или мне показалось? Джус – может, у него тоже новости для меня? Завтра надо непременно с ним поделиться своими. Викторович? Может, пронюхал про них – перехват работает, защита взломана – и теперь хочет принять меры, чтоб новости не пошли по свету гулять? Впрочем, вечером был настолько пьян, что, общаясь с хозяином, кроме несложных личардовых фраз – да, я, всё в порядке, слушаюсь – ничего в телефон произнести не мог.

   Я в свою очередь подкрался к двери: тихо. Открыл: никого. Вернулся в кровать.

   Что делать теперь? Отказаться от сотрудничества с Гартом, пробормотав неуклюжие извинения? Слишком много мы с Джусом знаем, превратит в челомутов, к Бабке не ходи. Продолжать делать вид?

   Отступать некуда. За нами Лета. Хотя некоторые считают, что Стикс.

   В коридоре стукнуло, будто что-то уронили на ногу или на кошку, ибо раздался визг. Я решительно, уже не крадучись, выскочил в коридор и замер, ошеломленный: мне показалось, что в конце коридора Пушкин мелькнул, повернув к лестнице. Я, конечно, кинулся вслед – любой бы на моем месте кинулся – но никакого Пушкина, разумеется, не настиг. Внизу горел ночной свет, и было абсолютно тихо.

   Я ворочался, не мог уснуть. Гартамонов, Вавака "Гартман" Коровин. Да еще Пушкин перед глазами – в кургузом сюртучке, с растрепанными бакенбардами. "Это я с Олениной расцарапался", – объяснил он. Спал или не спал, а на следующий день вслед за ужасной правдой о моем клиенте последовало еще одно событие. Касающееся других, не менее сокровенных тайн этого дома.

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ЗЕЛЕНАЯ КОМНАТА

  Мы "оттуда" приходим, но и постоянно какая-то нас часть живет "там": точно там ведутся нам послужные списки, – вообще есть о нас какая-то переписка, мысль, надзор, когда мы ходим и делаем свои дела здесь, в нижнем этаже вселенной.

  (В. Розанов, из письма В. Брюсову, 20.10.1901)

   Всю ночь меня преследовали звуковые галлюцинации. Шорохи, скрипы, дыхание, сопение, чавканье. Неразборчивое бормотанье. Шлепки босых и не босых ног. Словно где-то рядом происходила интенсивная психическая активность.

   А перед самым рассветом я встрепенулся от звонка Бабки.

   – Каспар объявился, – доложила она.

   – Где?

   – Да уж не у вас ли? Его фанк рядом с твоим. Твоему подфунивает.

   Я спустился вниз и понял, что не все звуки мне снились. Кое-какие доносились до меня из реальности, проникая сквозь сон, двери и этажи. Об этом свидетельствовали выпотрошенные холодильники, разворованный буфет, незнакомые запахи, клочки мусора и даже кучка дерьма. Впрочем, дерьмо было оставлено псом. Наверное, он кого-то здорово перетрусил. Я мгновенно вспомнил глюкоподобного Пушкина.

   Похмельный Викторович, дыша этилом, бродил меж куч и тихо стонал. Бледный, как если бы был призраком или при смерти.

   – Что все это значит? – в растерянности спросил я.

   – Ты по пьяне разбой учинил? – более сердито спросил Джус, трепетно относившийся к запасам еды.

   Но личарда только рукой махнул и ушел за половой щеткой. У меня немного отлегло от сердца, едва я догадался списать звуки, Пушкина и разбой на разгулявшегося на всю ночь Викторовича.

   Джус злился. Мне же надо было улучить полчаса и рассказать ему о Ваваке. Я улучил, выманив его в сад.

   – Он здорово наследил на этой земле. Надо было избавиться от преследований и наездов. Сменить внешность и документы. Да и возраст-вор давал о себе знать. И тогда он начал искать выходы на Силикатный Завод, но какого труда это стоило! Какие суммы были вложены! Какие величины вовлечены! – Я словно сыпал строками беллетризованной биографии. – Ведь пришлось кое-кого отодвинуть.

   – Каким образом?

   – До ППЖ он сотрудничал с милицейским чином, с истинным Гартамоновым, который его прикрывал. Через него и устроил себе реинкарнацию. И вместе с ним. Только по воскрешении завладел его документами. А сам типа "умер", неудачная получилась реинкарнация. Тогда как на самом деле был умерщвлен милиционер, – резюмировал я. – Более того, он даже Викторовича сумел протащить вместо одного министра.

   Реакция Джуса была однозначной: как можно быстрее отсюда валить. А пока Гартамонов-Коровин нас ловить будет, придумаем, что-нибудь.

   Мы решили подняться к себе, чтобы собрать вещи. Потом – в гараж, где кроме Вадимовой "поезжайки" парковалось, как правило, еще пара машин. Не на трех же они уехали.

   Мы, экипированные, уже спускались по лестнице, как вдруг Джус замер и сделал мне знак: тихо. Я тоже застыл. И услышал прямо под нами явственное бормотанье. Голоса были странные, один какой-то кошачий и вероятно визгливый, если б ему дать волю. Другой – хриплый, с рычащими переборами. Это напоминало разговор кошки с собакой. Впрочем, собеседники изо всех сил пытались говорить как можно тише.

   – Это что ж за пытка такая. При нынешнем-то изобилии... – промяукал один.

   – Тело есть скверна... – рыкнул псигласый. – И все же приятно эту скверну кормить. Есть в плотской жизни свои прелести.

   – Тсссс...

   Голоса смолкли, видимо, сообразив, что к ним прислушиваются. Тогда, уже не таясь, мы бросились вниз, но не успели достичь крайней ступеньки, как из-под лестницы выскочили и скрылись в открытой двери галереи две нелепейшие фигуры. Одну я не успел разглядеть. В другой узнал своего Пушкина.

   Мы конечно догадались, что это челоморфы. Откуда они – вопрос не стоял. Слишком много дверей в этом доме были от нас заперты. Видимо, хмельной Викторович одну из них забыл замкнуть.

   Джус пошел ловить Викторовича (который в свою очередь ловил чмо), чтобы вытащить или отнять у него ключи от гаражных дверей. А я вышел во двор: может, их удастся взломать.

   Вчера таяло, а за ночь дорожки схватились ледяной коркой. Дверь гаража оказалась не заперта. Что это у Викторовича, день открытых дверей?

   Посреди гаража тупой мордой к воротам стоял бронированный армейский джип. За ним пряталось что-то более мелкое, штатское, пять или шесть машин, одна – гоночных очертаний, однако я решил, что для нашего с Джусом побега джип как раз подойдет. Когда-то я неплохо с таким управлялся. Я подошел, открыл дверцу и тут же отпрянул: внутри уже кто-то был. Что-то возилось там, на сиденье водителя, косматое, толстое неуклюжее, кто-то еще готовился к бегству помимо нас. Да без ключа не смог или не успел завести. Я испугался. От неожиданности. Я чуть не огрел его баллонным ключом. Однако тут же сообразил, что это приятель тех двух организмов, что пировали под лестницей.

   Узкий лоб, косматые брови, из-под которых внимательно и спокойно на меня смотрели маленькие круглые глаза. Волос на голове было много и все встрепаны. Лицо – в поперечных и продольных морщинах, словно составленное из паззлов. Одет челомут был по-зимнему: в куртку, армейские утепленные штаны и военные же ботинки. Вероятно, тут же в гараже подобрал. Все это было ему велико, ибо был он, насколько мог я судить, примерно метров полутора. Чмо. Чел меньше обычного.

   Забытый иррациональный страх окатил меня даже секундой ранее, чем узнаватель прореагировал: Каспар!

   – Догадываюсь, ты Торопецкий, – сказал он. И я еще более испугался. Оцепенел, у меня едва не отнялись ноги. – С таким ужасом на меня еще никто не смотрел.

   Однако вид его был столь несуразен – жалок и слаб – что в следующее мгновенье я разразился хохотом. И потом, после длительного приступа истерического удушающего смеха, ужас ушел.

   Видимо ему было известно, что я в замке гощу.

   – Сколько лет, – сказал я. – Что же, накинешься?

   – Не сейчас, – сказал он.

   Голос у него был нормальный и даже приятный – этакий бархатный баритон. Однако нынешняя комплекция не давала ему никаких шансов в единоборстве со мной. К тому ж я заметил, что вместо левой руки у него была птичья, или вернее, куриная лапка. Понятно, почему он долго не мог завестись.

   Мне вдруг стало безумно жалко его – до спазм, до стесненья в груди. Странно. Я давно ничего подобного ни к одному существу не испытывал. Господи, воля Твоя! Ну почему Ты даешь этому негодяю власть так издеваться над подобьем Твоим? Нет, надо этого Ваваку Коровина укоротить.

   Панический ужас, истерический смех, жалось, словно заноза в груди. Ничего себе гамма чувств за какие-то пять минут.

   Где он был последние тридцать лет? Что с ним было? Я не мог не поинтересоваться, не расспросить. Вначале нехотя, потом всё оживленнее он мне вкратце поведал следующее.

   По эпизоду в самолете признали виновным его. Он был лишен майорства, попал под арест. Однако, учитывая его безупречную службу и ловкость в определенных делах, Депо продолжало его использовать, но уже не как майора, естественно. Он не оставлял попыток найти меня, но Депо держало его на коротком поводке, что провоцировало инциденты, фактически он перманентно попадал под арест. Однако еще не был серьёзно наказан, еще не докатился до чмо. Гарт приметил его и использовал в своих целях. А потом, к чему-то придравшись, обратил его в челомута и определил у себя. Мотивируя тем, что в общих местах отбывания наказания его содержать нельзя: слишком много знает и о делах депо, и о Гарте конкретно. Очевидно, Каспар был ему нужен в единоличное пользование, и он присвоил его – так выходит. А теперь и меня хочет присвоить? Каспару он сообщил, что насчет него принято решение об аннигиляции, и Гарт его прячет чисто из милости, вот так.

   – А чего ты от меня добивался? – спросил я.

   – Я тебе чуть погодя растолкую, – сказал он.

   Каспар, как и его соседи по кунсткамере, был снабжен чипом с отсечкой. Полагаю – и Каспар полагал так же – чтоб труднее было его засечь. Время от времени чип активировали для синхронизации с базой.

   – Видишь ли, ему доставляли удовольствие беседы со мной.

   Вот зачем ему сделали такой выразительный голос.

   Джус, однако, не шел. Я начинал беспокоиться. Но и любопытство я не мог игнорировать. Когда еще представится случай закрыть тему и прекратить это затянувшееся преследование?

   – Кто ж ты такой? – спросил я. – Откуда взялся на мою бедную голову и чем я виноват перед тобой?

   – Кто я такой? У меня много ночей ушло, чтобы это понять. А почему именно ты – так ведь я частично идентичен тебе.

   – Неужели микс?

   – Вроде того. Только тот второй во мне – вроде вируса.

   Каспар долго, по капле, с пространными отступлениями и паузами излагал мне то, что ниже уложилось в несколько строк.

   Он случайно возник. Как и все мы рождаемся, в общем-то, совершенно случайно. Помимо своей воли бываем призваны к бытию. В одно из моих умерщвлений на пустой базе-болванке была обнаружена посторонняя конфигурация. То есть, это должен быть я, но фанк был от моего отличен. Это заметил один из служащих, но делиться открытием ни с кем не стал. Внедрил эту конфигурацию в тело. Так появился Каспар. Он назвал его так по аналогии с известным некогда лузером Каспаром Гаузером. Некоторое время он его наблюдал и воспитывал. А потом подопечный сбежал. Пропажу тела из инкубатора, конечно же, обнаружили, но Каспаров восприемник не раскололся.

   – Но почему же за полстолетия ППЖ таких случаев – спонтанных марьяжей, я имею в виду – больше не наблюдалось? – спросил я.

   – Наблюдалось, у Гартамонова есть сводка. Сколько фигурантов в списке, он мне не сказал.

   – Вирус того света? – догадался я. – Значит, заражение ВТС есть разновидность микса?

   – Какая-то часть – несомненно. И потом, что и кого считать вирусом. Вот залетел кто-то там от тебя, тоже умерший – каплей твоей памяти, частью индивидуальности, интеллекта. И вот, пожалуйста. – Монстр куриной лапкой ткнул себя в грудь. – Так может, вирус – ты?

   Я кажется понял цель его преследований, его жгучее желание сгореть сообща. Ему требовалась коррекция.

   Минуту спустя он сам заговорил об этом и эту мысль подтвердил. Попытки микса со мной были предприняты ради того, чтобы выровнять положение. Вирус нейтрализовать или действие его ослабить.

   – Ты бы мог поделиться со мной этими сведениями, – сказал я. – Но пожадничал, и вот результат: пришлось с генералом делиться и превращаться в чмо. Так кто же, все-таки, этот второй?

   Это было существенно. Может он – негодяй или лузер, или вообще паук.

   – Знаешь, как в силлогизме: обе посылки должны иметь общую часть. Субъекты микса должны быть повязаны между собой – общим понятием, темой, интересом, настроением. Должно быть общее поле. Только на основе этого общего возможен микс.

   "Что у меня общего с Аликом? – мысленно возмутился я. – Да я с ним на одном поле..."

   – Что у тебя общего с тем существом, с котором вы смешались во мне? – одновременно спросил он. Я может и обнаружил бы что-то общее, если бы знал, с кем. – Я думаю, самое интересное, что в этом мире есть – это характеры, – продолжал он. – Уникальность, самобытность, неповторимость каждого. Отсюда фанк. Микс дает новый характер. Может получиться гремучая смесь.

   – Ну-ну, – подбодрил я. – Колись, кто этот другой. Какой-нибудь пироман или пожарный?

   Я сам содрогнулся от этой догадки, ибо пироман-пожарный фигурировал в одном из моих романов и был тот еще изувер. Кстати, тоже майор. Но Каспар вместо ответа опять увел разговор в сторону.

   – Любопытно было бы рассмотреть нас с тобой с точки зрения двойников, копий, разлома, распада, раздвоения личности, а так же с точки зрения микса. Мораторский, Тороморский, – бормотал он, в то же время прислушиваясь. – Жаль, что времени нет, нас с минуты на минуту найдут. Но хозяин любит порассуждать об этом.

   – Кстати, то, что он замышляет – с твоей подачи? Идея с миксами – твоя? Он знает, что ты мой микс? – торопливо спросил я.

   – Боюсь, он тебя далеко не во все свои планы посвятил. Там в Кунсткамере мастера на всякие идеи.

   Я понял, что он о запертой комнате говорит. Оттуда и сбежал, видимо.

   – И много вас там?

   – Достаточно. Как бы тебе самому там не оказаться.

   – Что же делать?

   – Боюсь, бежать нам бессмысленно.

   – Зачем же бежал?

   – Я просто погулять хотел.

   Я услышал, как поднялись и опустились ворота ограды, во двор въехал автомобиль.

   – Надо объединить наши усилия. – Он торопился. – Вдвоем что-нибудь придумаем.

   В следующее мгновенье в дверь ворвались Викторович и собака. А с противоположной стороны вылезли из машины Вадик и Гарт.

   Каспара увели. Его даже отрубать не стали, сам шел, колченого, вразвалочку. Я следовал метрах в трех позади и не собирался отступать до тех пор, пока не получу исчерпывающих объяснений. Поднимаясь на крыльцо, Каспар оглянулся на меня и сказал:

   – Служи! Бери пример с Викторовича. Ведь тоже с ничтожества начинал, а гляди как возрос!

   За что получил от Помазка толчок в спину.

   Мы вошли в дом, прошли через мизантропическую галерею, Викторович отпер запретную дверь. На это раз я был проворней и успел в нее проскользнуть. Вот что открылось моему изумленному зрению.

   Помещение за дверью было размером с наш обеденный зал. Только какое-то безуглое, почти что овальное. В нем было полно расставленных в произвольных позах, недвижных, но думается, все же живых организмов – подобно музею восковых фигур или складу скульптур.

   Большинство было в том же карикатурном виде, что и Каспар, то есть, стопроцентные и несомненные чмо. Некоторые имели шаржированные черты известных в прошлом – по крайней мере, мне – личностей, словно они сошли с картин в предыдущем зале. Как, например, композитор Мусоргский. Другие напоминали существ мифических: Горыныча, бабу Ягу и прочую небывальщину. Иногда черты тех и других объединялись в одном. Несколько тел было вполне нормальных. Эти, одетые по моде тридцатых годов, стояли отдельной группой, напоминая немую сцену из "Ревизора".

   Несомненно, под одеждой фигуры были облечены в сетчатые либо нитяные корсеты, какие используют в медицине и телопроизводстве, в лазаретах, а чаще всего в местах заключения для укрощения буйствующих челомутов. При нажатии на пульт в руках надзирателя такой смирительный корсет сковывает тело, не давая ему двигаться, а заодно и упасть, если вдобавок отключается и сознание бедолаги.

   Всего здесь было около полусотни фигур. Фоном для этих форм были убранные зеленью стены. Пушкина нигде не было видно, из чего я заключил, что он пока что в бегах.

   Викторович подтолкнул Каспара к стене и поднял пульт. Прежде чем замереть подобно прочим, Каспар успел принять непринужденную позу.

   Тут же был затерявшийся среди чмо Джус. Он сидел, прислонившись к стене и свесив на грудь голову. Очевидно, отрубленный электронной дубинкой Викторовича.

   Я попытался привести его в чувство. Потрясенный лавиной информации, я даже не мог с надлежащей яростью прореагировать на плачевное состояние моего друга. Он тем временем приходил в себя. Когда ж я собрался устроить Викторовичу разнос, его и Гартамонова в помещении уже не было.

   – Я, как папа Карло над буратинами, над этими чмо тружусь!

   Голос Гарта звенел в галерее. Викторович виновато оправдывался, причем на устаревшем сленге, что вернуло меня к представлению о Гарте как о Ваваке.

   – Да что я, в натуре, как пёс какой...

   Дверей за собой они не заперли. К чему? Все равно мы уже в курсе.

   Официально генетическое моделирование все еще под запретом. Однако если есть свой лазарет, то почему б и не заиметь личный чмольный? Тайно от всех. И даже такие экзотические экземпляры в нем завести, как Черномор или Живая Голова из поэмы Пушкина.

   Считая отсутствовавшего поэта, всех челомутов я насчитал сорок девять. Не хватало кого-то одного для круглого счета. Интересно, кого?

   – Оказывается, этот пьянчуга, – сказал, придя в себя, Джус, – вчера поздно вечером к ним поболтать зашел. Активировал троих собеседников. И то ли уснул, то ли оплошал как-то иначе. Только они его самого дезактивировали и разбежались, конечно. К тому же не кормлены были, пока он бухал. А он только наутро, очнувшись и протрезвев, спохватился.

   – Это он тебе так сказал?

   – Частично. Но больше я сам догадался.

   Я, наконец, внимательно осмотрел помещение, выглядевшее живописно. Было, во-первых, много зелени, вьющейся по выступам и барельефам, украшавшим стены, замыкавшиеся в овал. Из-под зелени выглядывали фигурки зверьков и леших, черепа, скелеты, атрибуты алхимии и ведовства, проступали стволы и корни деревьев, порой похожие на куриную лапу, как будто избушка из моих трипов и снов пыталась войти. Очевидно, это и была та самая Зеленая Комната (ЗК), о которой то и дело упоминал кто-либо из туземцев. Надо отдать справедливость – выглядело волшебно. Автоматическая подпитка, замаскированная под элементы конструкции, подвала к корням органику и минералы. Кое-где распустились цветы.

   Свод был набран из темно-зеленых чешуек, более крупных по краям и уменьшавшихся к центру, создавая иллюзию купола. Зал имел овальную форму. С четырех сторон, в вершинах овала, располагались ложные окна. Одно представляло собой зеркало. В ближайшее фальш-окно заглядывал месяц рогат.

   Одна из разновидностей безобразного – безобразное исполнение. Можно прекрасно изобразить отвратительное, а можно скверно – прекрасное. Эти безобразные существа были выполнены превосходно.

   Искаженные, искореженные, уродливые, словно тролли; горбатые злые гномы; тощие и двухметровые, как дон Кихот или Кощей. С хвостом, как у рептилии, с хвостом, как у кота, с жабьей мордой или личиком херувима; с копытами, рогами и свиным пятаком; человек-цветок, человек-червяк; обезьяна; застывший Каспар с птичьей лапкой; руки-ножницы из Вадимовых грёз; трехглавый Горыныч, весь в буграх и бородавках; баба Яга, с открытым ртом, как бывает в задумчивости; борода профессора Доуэля на штативе и прочие образцы безумия. К счастью, наиболее вопиющие уродства были скрыты одеждой. Впрочем, были и вполне нормальные, как я уже говорил. А если всю эту биомассу активировать? То-то будет переполох. Я спросил себя, ибо больше некого, если эти растения, вьющиеся по стенам, существа безотходные, то кто за челомутами убирает дерьмо? Ведь они бывают, как показала ночь, очень прожорливы. Неужели Викторович справляется? Впрочем, вероятно параллельно предусмотрено и внутривенное питание, а иначе как быть?

   Я остановился перед Менделеевым – тем самым, эскиз которого, где он сопряжен в марьяже с ослом, находится в галерее. Это издевательское изделие примерно соответствовало своему живописному изображению, то есть было с хвостом, копытом, и ушами осла. Только здесь этот химик был – по Вадиму – синий. Сколько себя помню, всегда находились желающие извратить прошлое, опустить гения, нагадить в руки ему. Подобная смердяковщина мне претит. Я решил, что так просто это Ваваке с рук не сойдет. Это была уже вторая причина, чтобы по-своему – как именно, я пока что не знал – разобраться с ним. Мне уже не хотелось бежать из замка сломя голову. Да, я сыграю с ним, но по своим правилам.

   Джус осматривал паноптикум с другого краю и почему-то кряхтел.

   Гарт вернулся через полчаса – один, без Викторовича. Приветливый, переодевшийся, посвежевший. И возможно, позавтракавший тем, что осталось в разоренной кухне.

   – Здравствуйте, человечки! – поприветствовал он свои изделия. – Если ты с человечками по-человечески, то и человечки к тебе со всей душой. – Он небрежно потрепал ближайшего по щеке.

   Я осторожно дотронулся до Менделеева – и тут же отдернул руку: он мне показался холоднее льда. Во всяком случае, не соответствовал температуре живого тела.

   – Здесь не все еще снабжены биотелами, – сказал Гарт. – Это муляж. Я называю его Серко, что значит Серебряное Копытце.

   Не все присутствующие фигуры были воплощены в белок, а из тех, что были – не все оказались загружены, многие оставались пустыми, ждали, возможно, меня. Не знаю почему, но я почувствовал некоторое разочарование, хотя еще минуту назад негодовал против генных экспериментов

   – Эти уже разумны, – комментировал Гарт, обходя ряды и группы. – Этот – лучший мой живописец. – Он ткнул пальцем в одного из горбатых. – Этот – собеседник толковый. – Кажется, в качестве собеседника был мяукающий субъект из-под лестницы. – Пустые болванки. – Он небрежно кивнул на группу фигур. – Бунтовщик, – обронил он, проходя мимо Каспара.

   Что касается их истинной принадлежности, то наверняка все они – осужденные из подвластных Гарту учреждений.

   Я спросил:

   – Кто они были в реале? Почему они чмо?

   – Это люди из моего прошлого окружения. – Он указал на группу нормальных, стоявших особняком. Впрочем, нормальность их тоже была относительна, ибо выглядели они, как в доброе старое время, то есть не без природных недостатков и даже уродств. Нынешние тела чересчур правильные, за редким исключением, вроде Мункара. – Это Гоша Донских, наш лучший сыскарь и мой личный друг. – Гоша был слегка лопоух. – А это мой зам. – Заместитель был горбонос и чересчур волосат. – Когда он умер, я места себе не находил. Сорок восемь чтецов сорок восемь часов читали над ним псалтирь.

   Мне показалось, что его глаза и впрямь влажно блеснули.

   – Водитель. Секретарша, – знакомил далее он. Секретарша была прелестна. – Это просто бойцы, что жертвами пали в борьбе роковой. Все они выращены из исходного биоматериала. Их могло быть гораздо больше, догадайся я раньше забирать материал у своих людей.

   – Какой смысл? – спросил я.

   – Я вот припомнил вашу фразу: зачем бессмертие, если наши друзья мертвы? Новые как-то не заводятся, да и не хочу я их, новых. Так хоть тела сохранить. Не сомневаюсь, вам бы тоже хотелось своих с того света вытащить.

   Разумеется. Если они сами не прочь.

   – Ведь вам приходилось иметь дело с монахами? – продолжал он. – Вам, как борцу с их ересью, знакомы ее постулаты? Монахи утверждают – а вдруг они правы – что личность есть эмиссар сознания, продукт и инструмент для его деятельности в мире сем. И я даже склоняюсь к тому, что там действительно существует нечто по отношению ко мне базовое, и я являюсь лишь частью его, присущим ему свойством. Сознание, выделяющее меня из себя и делегирующее в этот мир как личность, как эманацию. Или – если в терминах квантовой физики – редуцируемое в классическое состояние, чтобы иметь возможность существовать в этом классическом же, безусловно классическом мире. В терминах контрразведки, сознание – Центр, а личность – его шпион и агент. Но не просто соглядатай и созерцатель, а и творец, который своими творческими достижениями обогащает базовое сознание, поставляет материал для строительства его мира и заставляет гордится собой. И может быть существует род соревнования между сознаниями, формирующими каждый свой, отличный от соперника, мир. Знаете, я уверен, я убежден, что ваши монахи правы. Вот вы, знатный ходок, неужели не чувствовали ни разу где-то вблизи чьего-то обнадеживающего присутствия?