Текст книги "Каюр (СИ)"

Автор книги: Грим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Грим

Каюр

  ВЫХОД

   Света – хотя уверяли: будет – не было. Ни туннеля, ни пения ангельского, ни облеченных в солнце фигур. Вот только беспокоило чье-то присутствие, словно тьма в этом месте прогнулась, кого-то тая. И это убеждало с необходимостью, что мой главный час наступил. Вот, значит, как довелось преставиться, напоследок подумал я.

   И немедленно умер.

  ГЛАВА ПЕРВАЯ. ДОЗНАНИЕ

  Каждый мертвец, по-видимому, где-то всё ещё жив.

  (Фернандо Песоа)

   – Представиться? Да зачем тебе? Что за каприз? Ну, если настаиваешь, изволь. – Человечек, похожий на гнома, вынул откуда-то из-под стола несколько пластиковых удостоверений. – Вот это хотя бы: Соловьев Соловей Василискович. Дознаватель первого класса. Бляха номер 1466. Устроит такое? Или: Соловейчик Мурат Алиевич, служба порядка, генерал-майор. У меня их куча, и все неподдельные. – Он их сбросил туда, откуда достал. – Я же не спрашиваю кто ты такой. Сам знаю: Торопецкий Андрей Борисович. Он же Кощей, он же Каюр, он же Грим, Ходя, Тыр, ну и так далее. В первой жизни – Григорьев Иван Михайлович, графоман и сочинитель историй. Год рождения – тысяча девятьсот шестидесятый. В две тысячи тридцать втором – экспериментальная пролонгация в подпольной шарашке Матренин Двор. Потом были еще и еще. Одна из них, вполне легальная, в пятьдесят шестом: убит в стычке с монахами. Месяцем позже – снова убит. На этот раз в драке со своим сослуживцем. В том же году от специальной службы отставлен. Кроме того, в период с пятьдесят шестого по нынешний совершил еще четырнадцать ходок. Из одной из них ты только-только вернулся – и это был явный криминальный трип. Так? Зови меня Мункар, а его Накир, – оборвал биографию следователь. – Есть такие ангелы смерти.

   Еще минуту назад никакого Накира в кабинете не было. Он явился неслышно, как и присуще ангелам, которые почти что бесплотны и обитают вдали от мира сего. Только ангел смерти вздымает меч, а руки этого были праздны. Выйдя из-за моей спины, он встал у края стола и уставился на меня в упор с преувеличенной полицейской внимательностью: он откровенно валял дурака.

   Мункар же глядел на меня с презрительным превосходством. Так смотрят стражи правопорядка на шпионов и прощелыг в старинном кино. Заурядное заблуждение всякого, причастного тайной полиции: мол, раз уж я кое-что о тебе знаю, значит, ты всецело в моих руках. Спешу разуверить этого и последующих биографов: кто владеет информацией обо мне, тот отнюдь не владеет мной. Более того: информация инфицирована, правда перетасована с правдоподобием, многое мной же выдумано и пущено в оборот, а я и не такого о себе наплету. Атавизм, пережиток профессии. В первой жизни я действительно фантастические рассказы писал.

   Во-первых, такого прозвища, как Кощей, у меня никогда не было. Хотя то, что он Кощея упомянул, указывало на определенные обстоятельства. Во-вторых, шарашка во время моего заточения на Силикатном была не вполне подпольной. Я бы не стал доверчиво полагаться на архивы депо. Хотя кое в чем гномоподобный был близок к истине. Я же об этих двоих совсем ничего не знал: идентификаторы на территории Департамента блокируются. Аттестация соловьями и ангелами не в счет.

   Накир вновь спрятался за моей спиной. Мункар же всё смотрел, а я всё молчал – не столько тактично, сколько из тактических соображений. Не исключено, полагал я, что тут-то и начинается история моих бедствий.

   Дело в том, что визы я не помнил совсем. Я не помнил, как был убит и что моему убийству предшествовало. Целый кусок исчез из памяти, словно выдрали последние страницы последней главы, на которых записано самое интересное. Такого раньше со мной не случалось, и это меня беспокоило. Причина могла быть медицинская либо техническая. Реаниматоры выражали надежду, что все восстановится. Однако пока не восстановилось, эти двое могут вешать на меня все, что им вздумается. И возразить мне им нечего. Разве что сослаться на ретроградную амнезию – мой официальный диагноз моим дознавателям наверняка стал известен раньше, чем мне. Реанимационная комиссия в таких случаях информирует депо раньше, чем пациент покидает продленку.

   Более того, умирать я не планировал. Может, был другой план, в который меня не посвятили? Клиенты согласились на отходняк без эскорта. А потом – передумали и взяли меня с собой? Такое случалось, но не со мной. Воспользовались тем, что не было со мной догонщика?

   Повестку мне вручил портье нынешним утром. Утро было ртутного цвета, готовился пойти снег. Вызывали меня на десять часов сего дня. Я не ожидал такой срочности. Обычно давали оклематься денек-другой, прежде чем таскать по инстанциям. Я только вечером вернулся из лазарета.

   Повода увильнуть от визита в депо у меня не было. Моя машина осталась гнить на краю Хованских болот. Я вызвал такси, хотя испытывал отвращение к этому виду транспорта. Таксист всю дорогу ёрзал и что-то бубнил, не к месту вставляя немецкие слова и целые фразы.

   С проспекта он свернул в короткий глухой тупик.

   – Подождать? – по-русски спросил он.

   – Можешь и не дождаться, – сказал я.

   – Дождусь, натюрлих, – обнадежил таксист.

   Департамент Демографии занимал все четырнадцать этажей. Разумеется, не всё всесильное ведомство размещалось здесь, слуги его множились, как бактерии в благоприятной среде, и все больше площадей под себя требовали. Это было то отделение, к которому я был приписан, состоял на учете за мои грехи, так что мне здесь приходилось бывать.

   – Девятый этаж, – сказал дежурный.

   Девятый и десятый занимала демографическая полиция. Открылись двери лифта. Вызвавший его мужчина рассеянно – как показалось – пропустил меня вперед и вошел сам.

   Внешность этого человека была прелюбопытная. Такие инаковыглядящие уже практически не встречаются. Рост у него, во-первых, был небольшой, к тому же, он сильно сутулился. А во-вторых – возраст. Его тело выглядело лет на шестьдесят. Причем левая часть лица казалась заметно старее правой, словно присущая человеку асимметрия мозга отразилась в асимметрии его лица. На лбу выделялись несколько продольных морщин, над переносицей – глубокая поперечная. Большой хрящеватый нос нависал над губой, щеки были в красных точках и пятнах, словно истерзанные бритьем. Он мне напомнил гнома из детской сказки.

   Подобное старение могло быть вызвано искусственно – ради некой патины, придававшей своеобразный шик тем, кому хватало решимости так себя исказить. А могло быть вызвано органической неполадкой. У меня самого веко немного дергалось.

   А может, присущее этому гному коварство, подумал я, исказило его внешний облик? Я был, конечно, знаком с высказываниями доктора Пантелеева – о влиянии внутреннего мира человека на его внешний вид. Ныне каждому очевидно, что с переменой тела не меняется мимика и жестикуляция, пристрастия и привычки, пороки и склонности. Но кроме того сознание фатальным образом деформирует тело в соответствии с собственной сущностью. В прежнее время, когда человек довольствовался той плотью, коей его природа одаривала, это не было столь очевидно. Но сейчас, когда индивидуум сам выбирает себе формы и норовит отхватить попритязательней, он с течением времени замечет, что его наружность изменяется одним присущим ему и только ему образом. Словно тело приноравливалось к уму. Вообще, тема интересная, если ее развить. Идеальное реализует себя в реале в том числе и таким образом. Это явление – когда внешность приобретает черты личности, проявляет себя в материи – мой терапевт называл объективацией.

   С Пантелеевым я расстался буквально вчера. А что касается моего спутника, то ему давно пора подумать о перевоплощении.

   Вдобавок ко всему его лицо вдруг исказила болезненная и очевидно непроизвольная гримаса. Я поспешно отвел глаза.

   Лифт остановился, мы прошли коридором, я – несколько приотстав. У одной из дверей служащий остановился.

   – В девятьсот одиннадцатый? – спросил он.

   Я кивнул. Он тоже кивнул и распахнул дверь:

   – Входи. Посудачим. Есть предмет и предикаты к нему.

   Кабинет был выполнен в серых тонах. Почему-то в государственных учреждениях с некоторых пор стал преобладать серый цвет. Часть помещения занимали два стола с соответствующим офисным обеспечением. За тот, что побольше, уселся Мункар. Мне он предложил занять место напротив. Стены были абсолютно голые, если не считать часов и календаря с осенним пейзажем. Часы на восемь минут спешили. Крышу дома напротив устилал снег. Где-то внизу поджидал таксист. Накир, как я уже упоминал, появился позже.

   В отличие от соангела, он выглядел обыкновенно, то есть лет на тридцать, без претензий на оригинальность в возрасте и росте, как и все мы, как я. Он предпочел прохаживаться по кабинету, меняя места, не задерживаясь подолгу на одном. Кабинет был чересчур просторный для двоих дознавателей, что как бы подчеркивало демографические проблемы страны, по ведомству которых эти служащие проходили. Так что места для его пробежек было достаточно. Мне он показался не таким суровым, как этот "Мункар".

   – Итак, Андрей... э-э...? Или просто – Каюр? Это удобно, – сказал Накир. – Псевдоним не расходится с профессиональной деятельностью. Я знал токаря, у него и кличка Токарь была. Итак, дело Љ 117 дробь 32.

   – Поясняю, – сказал Мункар, взяв в руки тощую папочку. – Под сто семнадцатым номером у нас ты проходишь. А тридцать два – такое по счету дело у нас к тебе.

   – Трагедия в трёх трупах, – обозначил мое "дело" Накир. – Действие первое, оно же последнее.

   – И вкратце оно таково. – Мункар раскрыл папку.

   – Можно я изложу? – перебил начальство Накир и, не дожидаясь его одобрения, изложил. – Двенадцатого ноября сего две тысячи восемьдесят восьмого вы сопровождали двоих ребят на Хованское болото с целью обеспечить им путешествие в мир иной. Или на вашем сленге, позаимствованном от наркоманов – трип. К несчастью для вашего предприятия по трассе в город возвращался полицейский патруль, он и заметил спрятанную в кустах машину, а чуть позже, спешившись и по гати углубившись в камыши – и трипаков, готовившихся устроить между собой дуэль. У ребяток было в руках по оружию. Ребятки с перепугу открыли огонь. В результате чего тяжко ранен один патрульный сержант и весьма обижен его напарник. Парень стрелял в упор из положения лежа, когда сержант собирался его вязать. Оружие довольно убойное, у сержанта разворочен кишечник, так что тело пришлось пристрелить. Сержанту, можно сказать, до смерти повезло – в ваших понятиях о везении: конкретный трип при исполнении служебных обязанностей, легальный летальный исход за государственный счет. За государство же умереть можно и нужно. Выйдя из лазарета, он дал подробные показания. Его невредимый напарник оказался более скуп на слова, но показания обоих совпадают детально. Этот напарник, преисполнившись негодования, одного стрелка пристрелил, а другого сохранил в целости. Вас, к сожалению, тоже не удалось взять живым. А то привлекли бы по горячим следам, не дожидаясь светлого воскресения.

   Мне пришлось возразить:

   – Выходит, я и сам лицо пострадавшее. Если полицейские и воры перестреляли друг друга, то я-то при чем?

   – Даже если на этот раз ты не успел никого убить, этот гиньоль не сойдет тебе с рук. Потерпевший Павлов, на твою беду, генфень. В данном случае достаточно доказать намерение, – припугнул Мункар. – И докажу. Не такие орехи раскалывал, – усугубил угрозу щелкунчик.

   Разумеется, тому, что тело Павлова – естественного происхождения и опекаемо Генофондом, я не поверил. Может, он и не отпетый лазарь, но ходки у него были. Инициации на лице написаны. Наличие смертного опыта глаза выдают.

   – Вся мера и мерзость ответственности ляжет на вас, – добавил Накир.

   Эти двое, следователь и подследок, прекрасно дополняли друг друга.

   Я не сомневался, что нашим скорым и строгим органам состряпать дело о намерении на убийство ничего не стоит. Но с другой стороны, если б хотели привлечь, то давно б привлекли. За мной много чего числится. О чем мне тут же напомнил Мункар.

   – А полтора десятка собственных реинсталляций? А ущерб от умерщвлений других лиц? Мы даже не про всех знаем, – признался он. – Ты слишком дорого бюджету обходишься. Надеюсь, что правосудию наконец-то хватит решимости, а государству возможностей, чтоб обеспечить твоей личности несокрушимый носитель. Чтоб не брали тебя ни пуля, ни яд, ни природные катаклизмы. Чтоб сам себя не убил. Например, механизм из сверхпрочного материала – ковырять реголит на обратной стороне луны, пока не рассчитаешься с налогоплательщиками до копеечки. Счет к тебе, как к наиболее продвинутому каюру, особо велик.

   – Самые приятные похвалы – незаслуженные, – попытался отпереться я, внутренне сознавая, что заслуживаю с точки зрения закона отнюдь не похвал. – Что касается несокрушимых носителей, то я бы поопасался. А вдруг подобный механизм, да еще во главе со мной, сбесится? Как на него управу найти? Уничтожить вместе с луной?

   – Прервемся, – сказал Мункар. – У меня режим. А ты и так на восемь минут опоздал.

   – По вашим часам только стрелки забивать, – возразил я.

   – Да что время, если смерти нет? – сказал Накир. – С нами позавтракаете?

   – Уже вкусил, – сказал я, спиной почувствовав, что приоткрылась дверь.

   – Ну что там чашка с чаем? – спросил Мункар, глядя поверх меня.

   – Нести? – Голос принадлежал женщине.

   Накир бросился помогать, Мункар уставился в бумаги, время тянулось тягостно, озвученное тиканьем торопливых стенных часов.

   То, что болотные трупы на меня не повесили – хороший симптом. А могли, учитывая мое беспамятство.

   На столе появились чайничек, каких я давно не видел: белый, разрисованный "под китай", настоящий фарфор. Вазочка для печенья была от другого сервиза. Женщина, что всё это подала, обернулась, взглянула на меня с любопытством и улыбнулась – я это отметил – отдельно и иначе, чем этим двоим. Тщательно продуманными чертами лица она походила на блондинок из фильмов столетней или даже более ранней давности, сексуальней которых, по моему мнению, невозможно вообразить. Только теперь я понял, что и Мункар мне напомнил какого-то стариннейшего актера примерно тех же годов. Эта неявная принадлежность одному прошлому объединяла их – словно в одном допотопном фильме снялись. Платье, что было на ней, представляло собой вариант деповской униформы. Не очень облегало фигуру, но очень подчеркивало.

   Накир выставил на стол чашки, их было четыре, собранных с бору по сосенке.

   – Тело-то, тело! – наклонился он к моему уху. – Обратил? Что ты ее глазами хаваешь, ты ее горстями хватай! – И показал, как.

   Женщина от него отмахнулась. Накир не смутился. Мункар нахмурился. Слишком хороша, чтобы быть натуральной, подумал я. Такое тело не достается случайно – рождением, сочетанием генов, половым отбором, смешением рас. Над таким долго работают: моделируют, придирчиво отбирают линии и черты. У иных пристрастных к себе особ половина текущей жизни уходит на это, чтобы лишь в следующей задуманное воплотить – согласно собственным представлениям о себе и своей привлекательности.

   Очевидно, эта особа знала о чарах такое, что прочему женскому полу только предстояло открыть. Словно проникла в тайну женственности дальше других. Словно сама была этой тайной. Ее дух вкупе с опытом прошедших жизней обнаруживал себя в каждой черте, каждом движении. В ее лице и фигуре заключалось такое, что влекло к ней больше, а вернее сказать – иначе, чем к просто красивым женщинам. Не томление плоти, не эротический путч, не рядовой и периодический зуд, который накатывает на любого мужчину. Это отстояло несколько в стороне от конкретного и прямолинейного варианта чувственности, с которым мы обыкновенно сталкиваемся. Это было влечение иного рода. Которое можно утолить только полным слиянием с этаким существом. Наверное, многие годы, а может и все сто, воспитывала, вырабатывала, создавала, выстраивала свою внутреннюю эротическую гармонию – подмечая, заимствуя, воруя, придумывая, примеривая на себя. Собирая по черточке, по штришку. Развивая и умножая дары. И вот душа осияла тело, одухотворила его. То есть, возвращаясь к теории Соломона Аркадьевича: хорошо приношенное тело "бессознательно" вбирает в себя черты личности. Поистине нет пределов для совершенствования, если жизнь вечна, подумал я.

   Дознаватели были не столь впечатлительны. Им она примелькалась. А может, на мне сказывался продолжительный карантин.

   – Маньяков, словно магнитом, манит, – говорил между тем Накир, в то время как я пытался избавиться от наваждения. – Со страшной силой, неудержимо почти. У нас восемь нераскрытых убийств этой женщины. Три ее трупа так и не были найдены. Говорят, что при жизни были не менее хороши. Наверное, сексуальная аура вместе с личностью мигрирует из тела в тело, как вы считаете? Пришлось устраивать ее секретаршей, чтоб все время была на виду. Живет на складе улик. Да вы не ерзайте. Может, к табуретке вас приторочить? Как того Одиссея к мачте, чтоб не кинулся на сирен. – Он немного понаблюдал, как женщина наполняет чашки. – Я б и сам кинулся, да не позволяет полицейское целомудрие. Однако двигайте ближе свою табуреточку. Не бойтесь, она не привинчена. Чай будем пить, а то – ничего не евши, ничего не пивши, ничего никому не скажу.

   Его словесная живость плохо сочеталась с чеканными чертами лица, холодными в своей арийской надменности. Подвижность, с какой он сновал, меняя места и позы, жестикулировал, сопровождая свои никчемные речи, подошла бы комику немого кино, но не этому телу.

   Не то Мункар. Он как уселся на свой стул, так и прилип к нему. Тем не менее, было в его сидении нечто зловещее. В его уродливости – свой смысл. Иногда специально выбирают себе лицо простака или мудреца или сатира. Не обинуясь, напяливают личины, скопированные с известных в прошлом людей. И даже заимствуют черты от различных особей. Люди скрытные пользуются такой возможностью всяко. В профиль – например, Грибоедов, анфас – Наполеон. Или придумывают себе такое, что далеко отстоит от истинных интересов, специфики службы и внутреннего мира самой личности. Иногда это связано с профессией: политик, жулик, шпион. Или как в нашем случае – сотрудник депо.

   Резон в этом есть. Мы еще не вполне подстроились под обстоятельства жизни в бесконечно долгом континууме времени, и человек с архетипическими чертами лица подсознательно внушает мысль о его мудрости или свирепости, умственном превосходстве и жизненном опыте, что в профессии дознавателя далеко не лишнее. Не исключено, что Мункар выбрал внешность стареющего сатира сознательно. Теперь, когда я знал его призвание и профессию, к моим первым догадкам в лифте я мог добавить и эту.

   Впрочем, я могу и обманываться на его счет. Возможно, душе его кротость присуща и рано или поздно проступит на некрасивом лице. Вы еще моего Джуса не видели.

   Дознаватель склонился над бумагами, что-то высматривая. Я перенес внимание на более красивый носитель. Тем более, что женщина обратилась ко мне.

   – Они меня Сусанной зовут, зовите и вы, – сказала она. – На самом деле он все наврал про меня. Я тут девушка на побегушках. Обеспечение печеньем, чаем потчеванье. Пиво, сухарики в конце дня. Поддерживаю имидж, привлекаю клиентов к нашему заведению. Возбуждаю, раскручиваю на разговор. – Говоря это, она то и дело взглядывала на меня. – Я здесь с тех самых пор, как ввели мораторий на смертную жизнь. То есть в убойном отделе депо – самая старослужащая.

   – Наша святыня, – вставил Накир, – бабушка ППЖ. Плесни и мне, старушка.

   – А вам? Покрепче?

   Я кивнул. Допрос становился странным, выбивался из ряда других. С чаепитием и такими женщинами меня еще не допрашивали.

   – Да, взбодри его. – Мункар отхлебнул из своей голубой чашки. – А то он что-то вялый совсем.

   Когда что-то идет странно, надо прислушаться. Сделаться осторожней. Не исключено, что происходящее искажено нечуждым вмешательством.

   – Не стесняйтесь, налегайте на наши гостеприимства, налетайте на них, – суетился Накир. – Прошу прощенья, но у нас скудный бюджет. В отличие от бюджета раскрученного каюра, каковым, без сомнения, являетесь вы.

   – Пользуетесь спросом на рынке убийств? – тихо спросила Сусанна.

   Накир ухмыльнулся.

   – Да он последние сорок лет не убийством не промышлял. То солдат, то каюр. Тоже своего рода мономания.

   – Не ответите даме, как того требуют вопросы взаимной вежливости? – сказал Мункар, глядя, однако, мимо меня на Сусанну – у нее лилось через край, вокруг моей чашки расползалась лужица.

   Будет спрос, буду и я. К своим противозаконным занятиям я относился не столь негативно, считая их чем-то средним меж деятельностью туроператора и психотерапевта с элементами шоу-бизнеса и плутовства.

   – Нет, ничего. Вопрос риторический. Можете не отвечать, – сказала Сусанна. – Ах, извините. Всю заварку на вас извела.

   Она принялась собирать лужу салфетками.

   – Воспользуюсь вашим отводом, – сказал я, – промолчу.

   – А зря, – сказал Накир. – Она интересная собеседница. Видите ли, работа у нас требует умственной изощренности. А личная жизнь в одиночестве – умения постоять за себя. Особенно с тех пор как ее оставил восемнадцатый муж. Есть в ней все-таки такое, что мужей и маньяков притягивает. Вас не притягивает? Супружеские соображения не приходят на ум? Кто-нибудь другой, наделенный дерзостью, уже сделал бы ей предложение и ушел от ответственности перед нами – мы своих и сами не обижаем, и в обиду никому не даем.

  Что из того, что обделены чадородием? Снабжены вожделением, и то хорошо. Возьмете андроида на воспитание. Нет, вы взгляните: столь ярко выраженная женщина ужель не прельстит? С такими-то характеристиками. Вот только пойдет ли сама? Ведь с другой стороны, хорошее дело браком не назовут.

   – Я ценю ваше остроумие как интеллектуальный продукт, – сухо произнес я. – Однако такое я уже неоднократно слышал. Продукт протух, удивляюсь, как вы не заметили.

   – Свои шутки не пахнут, – буркнул Мункар, не одобрявший, по-видимому, шутовства.

   – Да, действительно, – сказала Сусанна. – Эта шутка стара давно. Без юмора ты краше, дружок.

   – И все же я не могу от него совсем отказаться, – сказал Накир. – А вернее, отделаться не могу. И, как говорит мой психоаналитик, нечего психовать. Как же можно без юмора? Вы еще Сусанну не слышали. Ах, нет, не отдам я ее за вас. Ей только хуже с этими мужьями. Не умоляйте и не подмигивайте.

   Но я подмигнул. Вопреки своему намерению оставаться неженатым вечно. Ничего не мог с собой поделать: нервное. Мункар к моему ужасу в ответ скорчил такую рожу, что хоть под стол ныряй, гораздо кривее той, что я видел в лифте. У него та же беда, догадался я, только в более запущенной форме. Я так растерялся, что подмигнул еще. Он не заставил ждать с ответной гримасой. Так мы – через стол друг от друга – гримасничали с минуту. Накир за это короткое время в спазмах смеха до икоты дошел, я думал, у него дыхание кончится. Сусанна ("Я вам свеженького заварю!") крупными шагами устремилась к двери.

   Прочие телесные недостатки в лазарете мне устранили. Мой куратор сказал, что и это пройдет. Оставалось положиться на это Соломоново утверждение. И действительно, последнюю неделю тик беспокоил реже, так что я даже почти забыл о нем. Вначале же левое веко вообще не открывалось.

   Раньше, в первый порубежный период, те или иные физические неполадки случались чаще. Я помню дикие головные боли в одно из своих воскресений. Сладить с ними врачам удалось далеко не сразу. Бывало – к счастью, не со мной – и такое: ступор, обмороки, вспышки агрессивности, светобоязни, внезапная слезливость, неконтролируемое и обильнейшее слюноотделение. Онемение конечностей, дрожание рук. Остановки дыхания, сердца, скачки давления и прочие нарушения гомеостаза. Опухоли, паразитов и не такие уж редкие атавизмы (хвост, шерсть) удаляли еще на пустом теле.

   Подобные неполадки случались из-за несовершенства телопроизводства. Труднее обстояло с психическими изъянами, связанными с помехами и потерями трафика, искажениями при приеме, хранении и передаче эмитированной информации. Такие бывали необратимы. Да и соматические расстройства в иных случаях могли быть вызваны подобными дефицитами, не всё в процессе притирки души к телу проходило гладко. Тот же тик, черт бы его побрал.

   Впрочем, сейчас с этим обстоит гораздо лучше, чем даже год или два назад.

   Не исключено, что и старение, и истерический тик Мункара вызваны не выявленным сразу по воплощении расстройством. В дополнение к предыдущим версиям я присовокупил и эту.

   Сусанна вернулась, еще более похорошев.

   – Прошу прощения, – сказал Накир, подавив приступ смешливости. – Но вы будто о чем-то своем перемигиваетесь. Словно из совместного трипа вернулись и делитесь впечатлениями прямо при нас. Причем, судя по всему, ваш вояж, товарищ ген... э-э-э... Геннадий Петрович, был не очень удачный.

   Мункар, казалось, не обратил на него внимания.

   – Ах, разве могут быть трипы совместные, – сказала Сусанна. Из носика чайника опять лилось. Теперь на пол.– Каждому открывается что-то своё.

   – Тебе что, ни разу не ассистировали? – спросил Накир.

   – Ассистировали. Но ассистент сразу куда-нибудь пропадал. И я оставалась одна, наедине с невыразимым нечто. Я вообще считаю, – продолжала Сусанна, – что так называемый загробный мир у каждого индивидуален. Я его называю Бубль-Гум.

   – Как? – переспросил Никир, оставив открытым рот и готовясь вновь покатиться со смеху.

   – Бубль-Гум, – не смущаясь его насмешливостью повторила Сусанна. – Душа выходит с последним дыханием, и этот последний выдох образует пространство будущего обитания души – так надувают жевательную резинку. И эта сфера включает всё, чем успел запастить при жизни – исключая недвижимость, разумеется, и прочее материальное вещество. Моё я, существуя как тело, подготавливает почву для существования в ином мире, ну и конечно фонд подсознания в этом участвует. Каждый при этой жизни сам творит свой будущий мир...Он у меня такой... такой... Жаль, что эта тема в этих стенах запретная, а то б я рассказала вам.

   – Ничего-ничего, говори, – поощрил ее Накир. – Можно и отпереть, пока чай пьём. Тем более, что тут консультант присутствует. Вот мне, например, избушка на курьих ножках часто встречается. Мол, захожу я в нее, а там... Там – в зависимости от обстоятельств, при которых на тот свет отправился.

   Я насторожился. Избушка и мне неоднократно являлась. Этот навязчивый архетип и в моих снах, и в трипах, да и в текстах присутствует. Кстати, мне не нравится термин "трип". Предпочитаю: прогулка, променад, выход.

   Но этот, Накир... Надо к нему присмотреться, решил я.

   – А мне, – сказала Сусанна, – полет – падение – взлет, и невесомые, неземные эротические ощущения. Нет, что вы, чувственное ни в какое сравнение с этим не идет. Словно не только тела, но и души сливаются. Кто такое испытал, тому до лампочки унылое земное соитие. Поэтому не дождетесь от меня никогда.

   Для многих расставание с телом сродни оргазму. И вообще, все это как-то связано: секс и смерть. Возможно, подумал я, она свою ауру оттуда заимствовала.

   – И кто же счастливчик? – спросил Накир.

   – Не знаю. Да и не важно. Я даже боюсь открыть глаза. Да и нет там ничего, чего или кого во мне раньше не было.

   – То есть, имя ему – Бубль-Гум. Или, как говорит мой друг Платон: всё вертится вокруг царя своего, – сказал Накир вполне серьезно.

   Мункар сказал:

   – Этот Бубль-Гум с его глюками – нечаянный и вовсе ненужный всплеск нейронной активности, спровоцированный смертью. Подобно тому, как последние судороги сотрясают тело, перед тем как ему обратиться в труп. Смерть последним касанием активирует группы нейронов, хранящих воспоминания, размещенные в разных отсеках и на разных уровнях памяти, выделяя видения, образуя прощальные мыслеформы, нарезая эгоцентрические круги вокруг вашего я, которые чип принимает и ретранслирует. – Употребив чай, он поубавил суровости, что нередко бывает даже с людьми, облеченными полномочиями, когда обстановка становится менее официальной. А произнося эту тираду, он даже из чашки плеснул, жестикулируя ею. – Угасающее сознание и есть субстрат для подобных видений. Это сродни гипнагогическим галлюцинациям, которые, бывает, и здравому уму являются в просоночном состоянии – перед засыпанием или сразу по пробуждении. И за пределом ничего, кроме этих бесов из бессознательного, нет. Ну скажите на милость, если это интерпретировать как прогулку по элизейским полям, то как может чип обнаружить, а база зафиксировать выход из тела? Она фиксирует деятельность мозга. Значит, ваши глюки, или, как вы их называете, визы – деятельность мозга. Коли есть процесс, значит, есть и процессор, в котором происходит этот процесс, – заключил он и взглядом потребовал от Сусанны еще чаю.

   – А еще говорят – но это, конечно, вранье, и эти слухи пущены разработчиками – что визы внедрены в чипы, то есть видения изначально запрограммированы, – сказал Накир. – Вы верите? ("Чепуха. А главное – зачем?" – пробормотал Мункар). А еще совсем наоборот говорят, что делают чипы с фильтрами, но блокировать визы полностью не получается. Они тоньше и юрче любой защиты, и легче проникают в мозг, а затем в базу, чем даже реальность. А еще – могут быть помехи при трафике, они-то и создают иллюзию трипа по воплощении.

   – Система трафика, конечно, всё еще не так совершенна, чтобы полностью исключить помехи и потери, – сказал Мункар. – И не только при трансляции и фиксации в базе, но и при инсталляции обратно в мозг. Это еще один аргумент против твоей деятельности, Торопецкий. Против трипов вообще. Не стоит уходить из жизни без крайней необходимости. Прежде нужно строго подумать: ту дай ор нот ту дай?

   С английским у него было примерно то же, что у таксиста с немецким. Интересно, дождется ли он меня? Или меня отсюда прямо в подвал уведут?

   – Один фантаст написал, – сказал Накир, при этом взглянув на меня, – что тот свет – искусная симуляция, покруче потемкинских деревень. Которая подхватывает ваше издыхающее Я с целью дальнейшего воздаяния. То есть рай, ад – и вправду есть, но искусственно созданные. И попадают туда по заслугам. Подхваченное симуляцией умирающее сознание отправляется по назначению.

   Такой рассказ в моей творческой биографии действительно был.

   – Однако неотвратимость воздаяния матрицы "Тот свет" не так уж неотвратима, – продолжал Накир. – Есть лазейки в программе, которыми вы, каюры, искусно пользуетесь, чтоб отмазать ваших клиентов.