Текст книги "Каюр (СИ)"

Автор книги: Грим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

   У Джуса это тоже каким-то образом проассоциировалось с сексом.

   – К такому антрекоту худощавые брюнетки хороши. У вас как тут вообще с этим?

   Похоть и чревоугодие в его понятиях стояли рядом.

   – Оставим секс шлюхам и быдлу! – резко пресек его остроумие Гарт. – Пусть занимаются своей любовью, а мы своей!

   Однако. Я и не догадывался, что он такой яростный антисексуал. Джус тоже опешил. Не донес мясо до рта.

   – Что так? – озадаченно спросил он, опустив вилку.

   – В конце концов, не только половыми путями бродит любовь. Животное размножение исчерпало себя, – сказал Гарт уже вполне умеренным тоном. – Да может и к лучшему. Чем далее человек от животного, тем более он человек.

   – Если женщины перестанут рожать, откуда мы браться будем? – с некоторым испугом спросил Джус. – Ну мы-то ладно. А как же новые люди? Дети?

   – Ну что – дети? Плоды полового размножения. Орут, жрут, срут – изведут, пока вырастут. А тут мы получаем готовый взрослый продукт. В некоторых случаях гениальный. Что нам мешает каждому миксу от гения немного привнесть?

   Высокомерие оставляло генерала, а дистанция между ним и нами сокращалась, когда он заводился на любимую тему.

   – Речь идет о выходе на новый демографический уровень. Я днем тебе намекал, – сказал я Джусу. – Кроме того, ты видел аллегорические изображения. На самом деле таинство происходит за пределами этого мира. Космический коитус ...

   Я в двух словах изложил ему то, что сам еще сутки назад отрицал.

   – Да и как можно поддерживать уровень демографии, если от впрыска до отпрыска проходит почти год? – продолжал Гарт. – Будем плодиться интеллектуально. Всё лучше, чем размножаться до изнеможения половым путём, изнуряя себя.

   – Вы это всерьез? Оба? – с истинным испугом вскричал Джус. Он бросил вилку, вглядываясь подозрительно то в одно, то в другое лицо, надеясь найти в них признаки дурацкого розыгрыша.

   – Первые опыты уже есть, – сказал я.

   – И этот сиамский симбиоз жизнеспособен? И этот ублюдок себя человеком будет считать?

   – Ты же считаешь себя человеком. Хотя тебя даже телом в последний раз обнесли, – сказал я, обиженный за Накира.

   Я был пристрастен: ведь Накир частично являлся мной. Кстати, надо настоять на немедленной очной ставке. Вчерашняя наша встреча не в счет, вчера я принимал его за другого. Я старался не смотреть на возбуждённого моей последней репликой Джуса.

   – Скоро виртуалов в натуралы запишут! – не унимался расист. – Карать будут, если сотрёшь!

   На этом приколы сиамских мудрецов для него не закончились. Я был вынужден заступиться за свое второе я. Тем более, что все углубились в антрекоты – для них эта тема не была чем-то из ряду вон.

   – Это все равно, что рождение нового человека двумя родителями, – объяснял, почти уговаривал Джуса я. – Например девяносто процентов от тебя и десять – от кого-то другого. И уже получается другая личность, как если бы в тебя были привнесены новые гены. Рождение не биологическое, а ментальное.

   Я заранее знал, что Джус, как с ним обычно бывало, воспримет новую идею в штыки, а потом согласится и даже увлечется ею.

   – Кроме демографии, – говорил я, – тут еще масса сопутствующих приобретений: большие возможности для проникновения в иное, корректировка лузеров и других испорченных личностей, получение почти двойников в обход доппель-про.

   Не говоря уже о извлечении всяких тайн. Вот где спецслужбы-то разгуляются. Но про это я умолчал: сам допрёт. Наш циничный век и не такое санкционирует. Совесть спит. Понятие чести значительно скорректировано. Вера, Надежда, Любовь промышляют на Мироздании.

   -Я понял, – сказал Джус. – Особенно насчет иного. Удобное место – что ты! – размножаться, перемножаться, бесплотно трахаться. Но возникают вопросы. Например, кто папенька, а кто маменька – в случае однополых сомножителей? Алименты с кого? И это новое ... гмм... психосоматическое существо... кто в нем субъект, кто объект? Ладно. Шутки немножко в сторону. Уже многие знают об этом?

   – Помимо нас – всего пятеро, – сказал Гарт.

   – А если слухи пойдут?

   – Ухи отрежем, – бодро сказал Вадим.

   Джус, взявшийся было снова за нож, отложил его в сторону.

   – Нет, это уж слишком, – сказал он. Изо всех присутствующих только я догадался, что это относилось к антрекоту. Очевидно, этот продукт у него, как, впрочем, и у меня, моментально проассоциировался с уже отрезанным ухом. – Знаете, ужин гораздо пристойней, когда я сам готовлю. И мне вкусно, и еда довольна, что я ее ем.

   – Могу себе представить, что вы там приготовите, – парировал Викторович.

   – Могу себе представить, что вы там себе можете, – репарировал Джус.

   – Тише, господа! У меня в своре не ссориться! – прикрикнул на них Гартамонов.

   Вадим внимательно замер, вперив в шефа учтивые зрачки, хотя именно его генеральский гнев никак не коснулся.

   – Да, давайте жрать дружно, – сказал он примирительно, возвращаясь к еде.

   – Спасибо. Всё было очень весело, – сказал Джус, решительно вставая из-за стола.

   После ужина я спросил Гарта о дате предстоящего трипа.

   – Об этом я с вашего позволения сообщу позже. Я еще не принял решения. Есть обстоятельства, которые я не могу игнорировать.

   – Если ему нужен микс, то может быть, лэнд не принципиально важен, – предположил Джус, когда мы остались одни.

   – Ну, нет, важен, – сказал я. Чего доброго без нас обойдутся, а выходить из дела я уже не хотел. Во всяком случае, необходимо быть в курсе. Вслух, опасаясь прослушивания, я этого не сказал. – Особенно важен. Если оба будут опущены в бэд, то что же за микс получится?

   "Хотя... чисто из любопытства...", – подумал я.

   Идею запредельного микса, как и всё новое, небывалое, Джус на первых порах воспринял скептически.

   Утром он выглядел удрученным, со мной почти не разговаривал, лишь вяло переругивался с Викторовичем. И этим добился только того, что Викторович отнесся к нему ещё более подозрительно и даже стал опасаться за хозяйское серебро.

   – Надеюсь всё же, что этот покляпый Джус человек честный, – слышал я, как он говорил Вадиму.

   – Честный, но в пределах разумного, – буркнул Джус, как и я, слышавший этот их разговор. – Что такое "покляпый", босс?

   Обедали мы без Гарта.

   – Терпкий вкус у этого сыра, – продолжал придираться Джус.

   – Это что, комплимент? – тут же нахохлился Викторович.

   – Сыр и в самом деле хорош и не нуждается в комплиментах, – заступился я, ибо Джус становился несносен. Уж очень долго тема миксов овладевала его умом.

   – Все равно. Обед какой-то неубедительный.

   – Не сквернит в уста, а сквернит из уст, – ответил на это Викторович поговоркой.

   Было ясно, что он свой обед в обиду не даст. Тогда Джус прицепился к собаке.

   – Мопсик... Кис-кис... Весьма соблазнительная собака, – подозвал он хозяйского спаниеля, чтобы скормить ему свои порции. – Хотите, приготовлю ее?

   Умный пёс обиженно отошел, не приняв ни крошки из его рук. Я подумал, может, этот спаниель действительно мопсом успел побывать? И овчаркой, и кем-то еще. Может быть, подумал я далее, и домашних любимцев в этом доме снабжают чипами? И не исключено, что этому псу лет пятьдесят, и в таком случае, по уму он вполне б мог сравняться, например, с Джусом, который во всё пребыванье у Гарта вёл себя невыносимо глупо?

   Джус и в Викторовиче углядел примесь пёсьего.

   – Давай и этого пса тоже задушим, – сказал он, когда мы удалились к себе после обеда. – Отправим на перевоспитание в ад.

   Викторович весь день стоически подавлял аффект к "покляпому" Джусу, а к вечеру он прорвался гнойным нарывом. Ужин он подавал, имея пластырь на шее. Возможно поэтому – потому что ненависть вышла с гноем – он враждебное отношение сменил на прохладное.

   – Живот пучит, словно позавтракал пузырями, – пожаловался Джус еще сутки спустя. – Надо разобраться с их кухней.

   Викторович ничего не сказал, только скривил лицо, отчего оно сделалось вдруг добрее.

   Позже я заглянул в хозблок. Там ворчал и хозяйничал Джус. Всю первую половину дня он там передвигал столы, чистил утварь, а к обеду явил нам свои яства. Это были всё те же заурядные антрекоты, и хоть на скорую руку, но приготовленные так, что ни в какое сравненье не шли с теми подошвами, которыми нас угощал Викторович.

   – Ешьте, господа, ешьте, – потчевал Джус. – А то обед обидится и уйдет.

   После обеда Викторович стал любезнее. А к ужину они с Джусом нашли таки общий язык и почти что сдружились на почве кулинарии. Во всяком случае, я слышал, как они вместе обсуждали меню и делились рецептами. А то и пускались в экзистенциализм.

   – Будущее за техно-жизнью, – говорил Викторович. – Синтетические тела практичней и долговечней. Тело – лишь средство для достижения целей разума.

   – Нет. Не хочу быть денатуралом, – отвечал Джус. – В синтеле кушать нельзя. Я кушать люблю.

   В окно било солнце. Я выглянул: снег, белокурое облако, невесомые небеса. Сверкала блестками новенькая зима. Подмывало, как в детстве, сбежать из дому.

   Черные тени испестрили сад. Глаза уже отвыкли от подобных контрастов. За эти дни я не успел, как следует, осмотреться. Но теперь, раз уж придется здесь часто бывать, а может и жить, я решил наверстать упущенное. Пока снегу немного, обойти территорию.

   Гараж, конечно, оказался заперт. За ним я обнаружил беседку с куцей, словно шляпа не впору, крышей. Над крышей раскинул толстые ветви клен, под кленом ютилась скамейка со сломанной спинкой. Рядом торчал черенок вмерзшей в землю лопаты.

   Сразу бросалось в глаза, что садом не занимались. Кусты были не стрижены, сухие ветви не вырезаны, а те, что сломало ветром, так и остались неубранными. Даже листья не потрудились сгрести, слой осени был только-только прикрыт тонким слоем зимы. Возможно, хозяин, опасаясь любопытных глаз, старался обойтись минимумом прислуги. Викторович, Вадик-шофер да Алик с Лесиком на подхвате.

   По периметру ограды из толстого пластика, имитирующего дощатый забор, были расставлены фонари. За забором рос почти что девственный лес, скрывавший наших соседей. Участки располагались на приличном расстоянии друг от друга, что удорожало, видимо, подземные коммуникации, зато было очень удобно для темных дел.

   А дальше за домом начинался парк, место еще более дикое. Оттуда доносилось воронье карканье.

   Стоял небольшой мороз, снег поскрипывал. У забора горбилась куча хворосту. Из-под снега торчало быльё. По пути мне попалась ржавая бочка, вкопанная в землю на треть. Вода в ней давно обратилась в лёд.

   Чем более я удалялся, тем в менее ухоженное пространство вступал. Сосны, совсем уж дикий кустарник, вроде шиповника, разрушенные деревянные и кирпичные постройки, дырявый навес – бесхозная территория, прихваченная Гартамоновым на всякий случай. Вот и столбики сохранились от бывшей ограды, на одном из них болталась калитка. Забор, ограждавший прихваченное, выглядел более свежим. Центром этой территории являлся старый-престарый дом.

   Дом был в один этаж, но с мезонином, а мезонин с балконом. Балкон подпирали колонны, которые сами нуждались в подпорках. Окна, конечно, все были выбиты, но дверь цела. В петлях висел ржавый замок, запертый навсегда, ибо ключ утерян.

   С левого боку, словно флюс, примостилась пристройка. С другого лепилась кочегарка. Дом изменил геометрию, но, тем не менее, облик его являл что-то знакомое. На крыше лежал снег, а под ним проглядывала старинная красная черепица.

   Красный Дом! Ну как же: часть моего лучшего прошлого! Однако, как это прошлое потускнело, поблекло, вылиняло! Это была крайняя точка, до которой мы добирались на велосипедах. На мотоциклах уезжали дальше, но в байкерскую пору дом нам стал не интересен. Он тогда уже пустовал, и был без стекол. Но в том доме рамы были деревянные, а здесь – пластик. Вероятно, за то время, что мы не виделись, он успел обрести и вновь потерять хозяев. Вероятно, у Гарта есть планы на его счет. Но руки еще не дошли.

   Дом влачил старомодное существование, не обращая внимания на смену эпох и хозяев. Небольшая империя. Правда, без подданных. Экспонат почти что музейный, памятник старины. Словно из детектива прошлых времен – древних, далеких. Калитка, через которую лет двести назад удалился убийца дворецкого, так и осталась распахнута. Здесь мы любили разыгрывать сцены из прочитанных книг. Или, как я сказал бы сейчас, ставить перфы.

   За домом виднелись развалины флигеля, а далее – новый забор, уже гартамоновский. К нему вплотную подступали сосновые полчища. Я обошел вокруг дома, прежде чем войти внутрь. Кроме замка мне ничто не препятствовало. Я его сковырнул, подобрав стальной заржавелый прут. Со скрипом, от которого с деревьев вспорхнули птицы, дверь подалась

   Запустение было еще большим, чем в наши дни. Хотя последние из хозяев приложили к обустройству кое-какие усилия. Во-первых, провели водяное отопление с батареями, сваренными из трёхдюймовых труб, а раньше были печи, так называемые, голландки. Большую комнату разделили на две перегородкой из гипсокартона, ныне проломленной в трёх местах. Тем не менее, штукатурка с потолка осыпалась, торчала сбитая крест накрест дранка, почти все полы были сорваны, гнилые лаги с рядами ржавых гвоздей лежали параллельно друг другу. Ну и конечно, мусор: тряпьё, ржавьё, стекло, пластик.

   Наверх, в мезонин, вела лестница. Половины ступеней в ней не было, но совершить восхождение было возможно. Я совершил.

   В мезонине более ощутимо гулял ветер, и собственно, не стоило бы сюда подниматься, но у меня была цель.

   Я ступил на балкон – с некоторой опаской и с задержкой, зацепившись плечом за торчащую дверную петлю. Наружная стена мезонина была не оштукатурена, а выложена декоративным кирпичом. Вернее, кирпичом, который некогда считался декоративным. С тех пор здесь в этом отношении ничего не изменилось, хотя поверхность, конечно, подверглась разрухе, косметическому ремонту и снова разрухе, но я без труда нашел нужную мне пару кирпичей. Надо было поковырять меж ними ножом. Пришлось скалывать и края кирпичей, ибо пальцы теперь были гораздо толще тех давних, первых моих, детских.

   После некоторого сопения и повторных ковыряний ножом я выудил из моего тайничка то, что искал. Это было монета. Тогда, сотню лет назад, я и рассмотреть-то её не успел, спрятав в щель от друзей. Мне до сих пор стыдно за этот поступок. Я, в общем-то, был неплохим товарищем, но что тогда случилось со мной, до сих пор понять не могу. Во всяком случае, это послужило прививкой от более мерзких поступков, которыми меня позже искушала судьба. Я так и оставил эту денежку там. А вскоре мы повзрослели.

   Конечно, тогда я решил, что она золотая. Однако это была "одна деньга" 1749 года, медная. Тем не менее, я сунул её в карман.

   Кроме того, я обнаружил в мезонине старые валенки.

   Валенки я решил почистить снегом и уже заканчивал процедуру, как вдруг со стороны нашей усадьбы прогремел выстрел, встряхнув пространство, вспорхнув ворон, да признаться, я и сам встрепенулся, но тут же понял, что это Викторович, наш комендант, по пернатым палит. Не любит он ворон и сорок. Я, прихватив валенки – Викторовичу на пыжи – двинулся в обратный путь.

   Пока меня не было, Джус вылепил снеговика. Снеговик чем-то напоминал Джуса. Поставил, значит, себе в саду памятник. У меня даже мысль мелькнула, использовать это чучело в перфе. Вместо Джуса. Вместе с Джусом. Куклы, копии... Тут я отвлекся на второй выстрел и увидел у самой ограды Викторовича с дымящимся двуствольным ружьём. Однако мысль насчет кукол, копий, снеговиков и, возможно, чмо я велел себе запомнить и в дальнейшем развить.

   Дунул холодный ветер, пробрал насквозь. Солнце спряталось, тени мгновенно зарылись в снег. Я вернулся в дом.

   Никого не встретив, поднялся к себе. Вынул монетку и потер о валенок. Она тускло блеснула. Давненько я не держал в руках ничего медного. Не знаю почему, но с прикосновением к этому кусочку детства всё преобразилось в душе. Стало волшебней, во всяком случае. В таком настроении я провел остаток дня, стараясь никому его не выказывать.

   Кстати, насчет охраны. Гарт вполне бы мог содержать для этой цели небольшой батальон, я так и полагал, отправляясь с Джусом сюда, что периметр будет напичкан охранниками, однако ни внутри, ни за оградой ни одного гвардейца не обнаружил.

   Викторович как-то сказал: пёс охраняет. Я сначала счёл это за шутку, но потом подумал, что в мозг этого спаниеля и впрямь могут быть внедрены сторожевые программы, реагирующие на нарушение территории, или хотя бы утилиты, утончающие слух, нюх и дающие ему необыкновенные преимущества по части шестых чувств.

   Вероятней всего замок снабжён узнавателем с зоной действия по периметру, который улавливает и идентифицирует фанки. В случае проникновения незнакомца этот интеллектуальный бодигард бьёт тревогу и выстраивает защиту. Я слышал, что из последних разработок по этой части особым успехом пользуется "паутинка", чрезвычайно прочная и липкая сеть, срабатывающая при несанкционированном проникновении на объект. В обычном виде она может быть замаскирована под сосновую шишку или сучок, или быть элементом ограды. Активированная – разворачивается и набрасывается на незваного гостя, в считанные секунды превращая его в туго спеленатый кокон.

   Кроме того мне приходили в голову различные типы ловушек, растяжек, рвов, с применением высоковольтного электричества, лазера, лучей инженера Гарина, живого огня и концентрированных кислот. Это имело бы и символическое значение – занавес, изоляция, несоединенность замкнутого мира замка с внешним миром, большой землёй. И хотя я мог выйти отсюда вполне легально в любой момент, у меня на миг возникло ощущение, что ворота ведут в один привычный знакомый (но лучший ли?) мир, тогда как все другие пути-дороги в иные миры этими ловушками-запретами-паутинами отсечены. Приходится из бесконечного множества возможных миров выбирать самый доступный.

   Вероятно, были наружные и внутренние видеокамеры. Без спецаппаратуры их обнаружить почти невозможно. Они могли скрываться в самых неожиданных местах. Выплевывая вишневую косточку, нельзя было ручаться за то, что это не жучок. Однако я выявил один такой, замаскированный под пуговицу на каком-то старинном портрете.

   – Это нас отслеживать? – спросил я по этому поводу Гарта. – Или дружественные структуры с их помощью отслеживают вас?

   – Уху – ухово, а оку – оково. Не обращайте внимания, – посоветовал он.

   Мы с Джусом не всё у Гарта торчали. Отлучались в город вместе либо же порознь, хотя особой надобности в этих поездках у меня не было. Нам был придан Вадик и его "поезжайка", как обозначил Викторович его автомобиль. Джусу я выдал аванс на удовлетворение животных потребностей.

   – Ограничивать вас в передвижениях не имеет смысла, – сказал Гарт. – Если захотите выйти – выйдете через тот свет и карантин. Отбирать телефоны тоже. Остается положиться на ваше слово. Отдаться на милость вашей скромности.

   – Мы обязаны хранить тайну? – спросил Джус.

   – Ну да. Вы же каюры. А я клиент. Не понимаю, почему вы для меня должны сделать исключение и все всем разболтать. Нарушение профессиональной этики.

   К тому же в его власти было сотворить с нами любое чмо. Это приходилось учитывать. А дружба с ним – поблажка на будущее.

   Как-то позвонила Бабка и сообщила, что Алик вышел из лазарета. Мол, если нужно, я отслежу. Я полагал, что Алик и сам сюда в скором времени явится, поэтому не стал обременять себя дополнительными расходами.

   В тот же день Гарт сказал, что завтра у нас будет Накир.

   – Для общения в более непринужденной обстановке. Дружеской, а не как в прошлый раз. Мешать не буду. И – ради Общего Дела – будьте к нему приязненны.

   Что я ожидал от встречи с Накиром? И что собой представлял этот сапиенс? Фикцию, фуфло, фальшь? Или конгениальное существо, брата двоюродного?

   Помнится, что тогда, во время дознания, я не мог отделаться от непроизвольной приязни к нему, несмотря на то, что он острил беспардонно на мой счет, и даже на то, что я за Алика его принимал, к которому, настоящему, испытывал лишь снисходительную антипатию. Теперь понятно, что я подсознательно ощущал наше с Накиром родство.

   Впрочем, это родство еще доказать требуется. Не исключено, что они эти обдельники мне просто пудрят мозги.

   Я не то что б ждал его с нетерпением, но краем сознания имел в виду. Наконец Гарт сказал:

   – Он тебя в библиотеке ждет.

   Или они? Если учесть, что это помесь меня с Аликом. Про Алика он мне ничего не сообщил.

   Для меня с самого детства библиотеки были наиболее любопытной составляющей универсума. Мне нравился их запах. Я мог часами простаивать у стеллажей. Летом были другие забавы, но вот зимой – полумрак, в руках толстый потрепанный том, а за окном вьюга бессильно бесится.

   Поднимаясь наверх, я припомнил другую библиотеку, в одном забытом сибирском селе, куда мы ездили строить коровник. Крупнотелого однорукого библиотекаря в красной рубахе, производившего одновременное впечатление жертвы и палача. Одни говорили, что он пил беспардонно, другие, что всю библиотеку он сам написал. И это совокупное впечатление – книг, недочетвертованного жертвопалача, их автора и библиотекаря в одном лице – является одним из сопутствующих фантомчиков каждый раз, когда слово библиотека мне приходит на ум.

   Синхронно с этим видением я распахнул дверь. Накир стоял у полок, развернув растрепанный зеленый том. Мой определитель никак не прореагировал. Но визуально это был он, мой дознаватель, представленный мне как ангел смерти Накир. Да есть ли у него другое имя?

   Я поздоровался. Он ответил. Прошло почти две недели с тех пор, как мы виделись в последний раз.

   – Помнишь ее? – спросил он, показывая книгу.

   И преотлично. Совсем недавно я сам её самозабвенно листал. Когда-то, в самой первой и самой интересной жизни, у меня тоже такая книга была. До дыр, до одури зачитанный том. И страниц не хватало.

   Нахлынула ностальгия, она часто накатывала в лазарете и сразу после него. Вероятно, это связано с тем, что при воплощении ворошится прошлое. Несомненно, это обстоятельство было Накиру известно, если он действительно имел со мной что-то общее. Не исключено, что и он то же самое чувство испытывал.

   Я рассердился на себя за то, что дал слабину. Поэтому мой вопрос прозвучал, наверно, немного грубо:

   – Чем еще докажешь свою идентичность? Мы ведь для этого? Что в нас еще общего?

   – Сейчас скажу. – Он секунду подумал. – Раз уж мы начали с книг, то вот: наше самое первое посещение библиотеки состоялось в шестилетнем возрасте. Я только что прочел про Волшебника Изумрудного Города, и мне загорелось еще. Про библиотеки я был наслышан.

   "Это он от моего имени якает!" – промелькнуло у меня в голове.

   – Уступая моему нытью, – продолжал он, – отец согласился меня отвести. Путь лежал через парк, сугробы были ростом с меня и выше, меж ними вилась тропинка. Мороз – градусов за тридцать. Библиотекарша по этому поводу набросилась на отца: мол, ребёнка! В такой мороз! Он оправдывался. Я же кинулся к полке внизу, сразу заметив Урфина Джюса.

   – Как эта библиотека выглядела?

   – Одноэтажное деревянное здание, позднее его снесли, а библиотеку переселили в дом культуры.

   – Как звали библиотекаршу?

   – Кира Алексеевна.

   – Александровна, – поправил я. Существенно, что он оговорился именно так. Я и сам ее иногда как Алексеевну вспоминал.

   За окном поднималась метель.

   – Во что мы в детстве играли? – продолжал инспектировать я.

   – Чику помнишь?

   Помню. В метрах двух-трёх от забора выкапывалась ямка, "котёл", игроки бросали в неё по монетке и били о забор медными пятаками с таким расчетом, чтоб отрикошетило в ямку. Позже я узнал, что в других компаниях эту игру называли пристенок. А у нас – чика.

   – А как-то пьяненький участковый выгреб с кона все деньги, а в котёл нассал. Да ещё и родителям сообщил, что играем на деньги, после чего тебе месяц на кино не давали, – сказал Накир.

   Чика, бабки, лапта... Пожалуй, мы были последним поколением, кто ещё в такое играл. А теперь с той стороной универсума игры ведем.

   – Не на деньги, на судьбу играете! – говорил участковый, застегивая и подтягивая форменные штаны.

   – А помнишь ли, – спросил я, – как однажды зимой я на озере провалился, было не глубоко, но я никак ногу никак не мог выдернуть, конёк цеплялся за лёд?

   – Нет, – уныло качнул головой он после целой минуты раздумий.

   Я тоже не помнил. Вернее, соврал, решив его испытать. Хотелось верить ему, но всё же тень сомнения оставалась, и я всё ещё находился в этой тени. Тень не исчезла, но стала светлее, после того, как он не дал мне соврать.

   Он смотрел на меня в ожидании новых вопросов. Нет, определенно мне этот тип нравился. В глазах его было искреннее любопытство. Но каким я сам себя вижу его глазами? Это ж я сам, я-в-нём, от себя самого ожидаю вопросов! Под маской плоти – мой информационный двойник, и он знает обо мне всё! В том числе то, чего бы не следовало.

   – Твой фанк уже внесли в Реестр? – спросил я.

   – Иначе говоря: зафиксирован ли я как новое мыслящее существо, которое не подлежит умиранию? Дело пока негласное. Я все еще засекречен. Из-за застенчивости перед общественным мнением, полагаю, – сказал он.

   Я тайком, чтоб не травмировать, узнавателем "запомнил" его.

   – И... и как мне тебя называть?

   – Меня еще никак не назвали. Зови, как звал.

   Мы продолжили наши увлекательные ретроспекции. Кое-что он припоминал скорее, чем я, и помнил лучше. Но чаще наоборот. Очевидно, механизмы извлечения памяти у нас отличались. Должны были отличаться. Некоторые события мы помнили и понимали по-разному. Нужно учесть, что личность Алика накладывала на него свой отпечаток и влияла на интеллект. Кстати, он тоже должен был подойти, сообщил Накир. Да что-то задерживается.

   Алика я недолюбливал. Может, и он меня тоже. А Накир? Кто ему ближе? Как мы уживаемся в нём?

   Я спросил: эта местность, дорога к ней – не кажется ли ему знакомой?

   – Конечно. Я здесь неоднократно бывал в качестве Алика, – сказал он. – А что?

   – А раньше? В моём качестве? Я тут за усадьбой обнаружил заброшенный дом.

   – Да, им владел какой-то юрист. То ли адвокат, то ли нотариус, не помню уже. Всё взлёта цен ждал, да так и не дождался, отдал нам, – он так и сказал, "нам", – почти за бесценок.

   – Это же Красный Дом! – сказал я. – Ну?

   – Да помню я Красный. Отлично помню. Только это разве он?

   Мне стало ясно, что у него предыдущее воспоминание об этом доме, моё, вытеснено более поздним, Аликовым. В его сознании тот Красный Дом "перенесен" в другое место.

   – А помнишь, как Генка Босой медный крест под полом нашёл, и мы весь Дом перерыли в поисках клада? – спросил он.

   Мне тут же пришла на ум затыренная мною деньга. Стало немного стыдно.

   – Так и будем воспоминаниями обмениваться? – спросил я. – Или нет промеж нас проблем?

   В первое мгновение он растерялся. От резкости моего тона, от внезапного перехода к неприятной теме. Но мне и нужно было задать этот вопрос врасплох.

   – Я не мог тебе там открыться, – сухо сказал он.

   – Это у нас продолжение дознания?

   – Скорее экзамен на соответствие. И на это раз экзаменатор – ты. Предполагается, что я знаю всё, что тебе ведомо – до болотного трипа, по крайней мере. Хотя чтобы досконально сравнить, целая жизнь потребуется. Но я думаю, ты уже понял, что общего в нас много. И если ты под следствием – то и я под следствием. Ты под колпаком – я под колпаком. Может, я каюр не такой хороший как ты. Может вообще не каюр. Случая испытать себя пока не было. У меня нет нарушителя.

   Но все мои знания, все мои навыки, конечно, при нём. Вероятно, он может сносно справлять своё, верней, моё ремесло и даже иметь результаты. Я решил, если до перфа дойдет, привлечь его как помощника. Тогда же и выясню, на что он горазд.

   – Показания от имени Алика-Лесика ты сочинил? – спросил я.

   – Да, я, – сказал он. – А от имени копов – конструкт из сети. Я лишь слегка подкорректировал.

   Вероятно, скоро триллеры и детективные истории будут компьютеры сочинять, подумал я. Что дало повод вернуться к библиотеке.

   До Силзавода у меня была порядочная, около двух тысяч томов. Куда разбежались после? Том за томом утопали в никуда. Прочие вещи были бесшумно расхищены. Квартиру риэлтеры реализовали с подачи того же Силикатного: деньги-то нужны на исследования. Можно сказать, что на меня и потрачены. Хотя были, конечно, и более богатые и, во всяком случае, добровольные жертвователи. С тех пор я больше не обзаводился собственностью. В вечность нельзя с вещами, я так считал. А оказалось, не только с вещами, но и с усадьбами теперь можно.

   Я взял с полки томик Пушкина. Письма, год издания – 1954. Том восьмой из полного собрания сочинений. У меня было такое же. Я открыл наугад. "Буря, кажется, успокоилась; осмеливаюсь выглянуть из моего гнезда. Милый мой Торопецкий, у меня до тебя просьба..." Я проморгался: чёрт, Туманский, конечно. Откуда тут быть Торопецкому?

   – А вот был такой Каспар Моравский. Помнишь его? – спросил я.

   – Есть у меня соображения на этот счет, – сказал он. – Пока не окончательные. Видишь ли, Алик тоже не все знает. Но он не знает и того, что знаем я и ты. Поэтому эта загадка его не мучает. А нас с тобой мучает. Мучает ведь?

   – Да. Ты мне расскажи, что знаешь, а уж вместе мы...

   – Ты мне определенно симпатичен, – перебил он. – Но симпатичен и Алик, которому я обязан не менее, чем тебе. А по его понятиям, я должен про Каспара молчать.

   – Детский вопрос: кого ты больше любишь, папу или маму? – сказал я.

   – Вот именно. Если быть откровенным, я пока не решил.

   Значит, Алик знает кое-что про Каспара? Это новость. Такое признание уже многого стоит. Если знает Алик, знает и Гарт – вряд ли без санкции генерала Накир о Каспаре обмолвился.

   Накир, чтобы смягчить последнюю реплику, включил позитив.

   – А помнишь, – спросил он, – как ты в восьмом классе кибера перепрограммировал, и он вместо того, чтобы экзамен по биологии принимать, начал принимать химию? Троих провалил, прежде чем начальство врубилось.

   Я был в затруднении. Никаких киберов в качестве экзаменаторов у нас не было. Даже первый компьютер – "Электроника" – я увидел только в середине восьмидесятых.

   – Я помню, – раздался голос за моей спиной.

   Я обернулся. Увлеченные воспоминаниями, мы и не заметили, как средь нас очутился третий. Он стоял на пороге, держась за ручку двери. Высокий, статный, с усами. Идентификатор мне подсказал, что это Павлов.