Текст книги "По другую сторону тепла (СИ)"

Автор книги: Friyana

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 45 страниц)

Глава 4. Притяжение.

Очередная ежедневная тренировка подошла к концу. Все тело ломило, каждый сустав, казалось, задеревенел и отказывался слушаться. Гарри обессиленно рухнул на подоконник и прислонился затылком к стене, глядя, как Малфой, улыбаясь, натягивает мантию.

Ну, почему, в который раз спросил он сам себя. Почему эта высокомерная скотина может вести себя как живой человек, когда они здесь вдвоем – и все так меняется, если рядом появляется хоть кто-то еще. Почему каждый раз, когда они закрывают за собой двери дуэльного зала и расходятся, торопясь на ужин, Малфой снова надевает свою излюбленную маску непробиваемой ледяной сволочи, и никакими силами не удается стащить ее с его красивой физиономии.

Они говорили об этом достаточно часто, чтобы Драко достали все эти попытки его воспитать.

– Поттер, я такой человек, – каждый раз отмахивался он. – Я не собираюсь улыбаться тем, кто мне неприятен. И уж тем более – не собираюсь давать им понять, что у меня могут быть слабые места.

– Но они ведь у тебя есть, – усмехался Гарри. – Ты же такой честный сам с собой. А тут так банально врешь.

– Сам себе я в этом и не вру, – спокойно парировал Малфой. – А им об этом знать необязательно.

Гарри так и не задал ни разу вертевшийся на языке вопрос, почему же Малфой становится настолько другим именно рядом с ним. Это было бы слишком близко к теме, заговаривать на которую они оба не торопились.

Зато обо всем остальном – с удовольствием. Почти сразу, по обоюдному молчаливому согласию, они перенесли начало тренировок с пяти часов на четыре, и каждый день, окончательно вымотавшись, прятали палочки и разваливались на подоконниках или прямо на ковре подмостков, чтобы еще некоторое время поговорить.

О Панси, все еще лежащей в больничном крыле и до сих пор не верящей, что чудо случилось, и ее никуда не везут. О мистере Паркинсоне, притащившем в Хогвартс своего личного врача, чтобы удостовериться в диагнозе, который поставила его дочери мадам Помфри. О Снейпе, который, на удивление, прекратил придираться к Гарри, и теперь усиленно делал вид, что его не существует.

Об Ордене Феникса, с членами которого Гарри было все труднее находить общий язык. О Волан-де-Морте – Драко, в отличие от большинства учеников Хогвартса, почему-то спокойно называл его по имени. О Роне и Гермионе – о том, что отношения с ними натянулись до предела, что, на взгляд Гарри, даже улучшало уже, видимо, окончательно безнадежную ситуацию, приблизив бывшую дружбу к логическому завершению. О Дамблдоре, ушедшем с головой в дела Ордена, и Гарри уже не понимал, что именно там происходит и планируется, все больше соглашаясь с тем, что он не живой человек, участник движения Сопротивления, а бездушный инструмент, покорно ждущий приказания действовать.

О будущем. Каждый – о своем. Именно эти разговоры вызывали нарастающее, крепнущее желание сделать хоть что-нибудь – что угодно, лишь бы остановить время и отдалить неумолимо приближающийся июнь. Гарри не мог заставить себя поверить, что летом Малфой вернется в свое поместье, на ком-то там женится, примет метку Пожирателя Смерти и исчезнет из его жизни навсегда.

Эта мысль почему-то всегда ассоциировалась с ночным видом с Северной площадки башни Астрономии. Гарри, в конце концов, признался сам себе, что каждый раз, когда он об этом думает, его состояние становится настолько же надорванным, пронзительно-невыносимым, каким оно было в ту ночь, когда Малфой вытащил его за шиворот с парапета. Круг замыкается, усмехнулся он сам себе. Этот белокурый принц подарил ему несколько месяцев жизни на фоне бесконечных смертей. Стоит ли обижаться, что сам подарок оказался конечным?

Гарри наслаждался каждым днем, проведенным рядом с ним. И долгими разговорами, и тренировками в дуэльном зале, на которых безжалостный Малфой нещадно выматывал его, словно пытаясь доказать, что владеет шпагой лучше. Гарри снисходительно хмыкал, глядя на эти попытки, и никогда не пытался спорить – какой смысл перепираться об очевидных вещах? В конце концов, сам он лучше летал на метле, а Малфой лучше фехтовал, почему бы и нет. Но он все равно не упускал случая восхититься умением Драко.

Это было легко. Может быть, именно потому, что для восхищения Малфоем не нужно было придумывать повод. Достаточно было просто на него смотреть. Он был прекрасен, он был живым совершенством. Признаться в этом самому себе однажды, разрешить себе любоваться им без стеснения оказалось почему-то совсем не сложно. Сложно было понять, почему этот недосягаемый и одновременно такой близкий человек все еще рядом. Почему он с таким удовольствием спорит с ним, что за огни загораются на дне его серых глаз каждый раз, когда он смотрит на Гарри.

Они все еще чувствовали друг друга. Не так, как в первые дни после нападения – тогда Гарри порой казалось, что им даже не нужны слова, и они произносят их просто для того, чтобы прикрыть это невыносимое, оглушительное ощущение связи между ними. Но, тем не менее, при желании, Гарри всегда мог сказать себе, что сейчас чувствует Драко, если они находились рядом.

Он доверял Малфою порой даже больше, чем самому себе. Эта мысль больше не казалось пугающей или дикой. Он просто доверял ему, человеку, который за одну ночь умудрился сказать ему больше правды, чем весь Орден Феникса, вместе взятый, за последний год. Даже то, что Малфой недоговаривал, не выглядело неискренним. В конце концов, каждый имеет право оставлять что-то при себе.

Хотя это что-то Драко беспокоило – и сильно. Гарри почти физически ощущал, как нарастает с каждым днем тщательно скрываемая тревога слизеринца. И, одновременно с ней – боль. Они всегда чувствовались, как мощная волна, когда Малфой входил в дуэльный зал, но почти сразу затихали. Гарри решил, что, возможно, погружаясь в изматывающие тренировки, Драко легче не думать о том, что его так мучает, и не пытался тормошить его расспросами. Захочет – сам поделится. Это его личное право.

Смириться с тем, что у каждого из них своя жизнь, оказалось тоже на удивление легко. Сейчас Гарри уже недоумевал, вспоминая, как они всегда делились всем с Роном и Гермионой, стремясь быть в курсе дел и событий друг друга. Может, именно поэтому теперь им так сложно оставаться хотя бы приятелями? Близость несовместима с ложью. А они лгали ему, и это разрушило все так основательно, что теперь уже казалось странным снова доверять им хоть в чем-то.

Гарри не ждал от Малфоя близости. Она между ними просто была, как нечто естественное, и не зависела от того, как много они друг о друге знают. Хотя узнавать было интересно и важно, и они расспрашивали друг друга о привычках, о прошлом – или просто обменивались мнениями по любому поводу.

Малфой был птицей из другого неба. Для Гарри было почти шоком понять – еще тогда, в первую ночь, в башне – что мир Драко, живя по иным законам и взращивая совершенно иных личностей, тоже может быть не противоречивым и обоснованным. Не все в нем казалось Гарри близким, но где-то в глубине души уже шевелилось не самое приятное понимание, что не бывает плохих или хороших миров. Бывают только похожие или не очень друг на друга люди.

Ценности – понятие относительное, горько усмехался он сам себе. Гриффиндорцев воспитывали быть честными, отважными и безбашенными. Слизеринцев – осторожными, практичными и живучими. Хаффлпаффцев, например – добрыми, отзывчивыми и терпеливыми. Что есть – хуже или лучше? Весь вопрос в том, для чего именно. И слизеринцы не плохие, они просто другие. Хотя, если уж совсем не врать, сейчас Гарри вовсе не казалось, что те, с кем он проводит вечера в гостиной, близки ему по духу. Они такие же ограниченные, так же уперты в свои принципы, как и те, кого они ненавидят.

Эта мысль была страшнее всего, и Гарри еще только начинал осторожно привыкать к ней. О том, что нет, пожалуй, четкого разделения – где добро, а где зло. Именно об этом пытался заставить его подумать Малфой тогда, в башне. И именно это так раздражало и бесило его весь последний год, а он злился – вместо того, чтобы просто сесть и попробовать самому разобраться, что хорошо, а что плохо именно для него.

А еще – понять, что такое он сам. Чего он хочет на самом деле, какой жизни и каких поступков. Сейчас ему было плевать, останется ли он один, если станет, наконец, самим собой. Открывающий каждый день в четыре часа двери дуэльного зала Малфой был слишком наглядной иллюстрацией к тому, что можно получить, просто начав делать то, что хочешь, чтобы Гарри мог чего-то бояться.

Но каждое утро, просыпаясь, он понимал, что одной вещи он все-таки боится. До истерики. До дрожи в коленках. Он боится, что однажды двери дуэльного зала не откроются, и Малфой исчезнет из его жизни так же непринужденно, как и появился в ней.

И Гарри ничего не сможет с этим сделать. Ему останется только принять это. А дальше… Дальше почему-то всегда снова приходил на ум вид с башни Астрономии. Потому что – лучше ничего, чем снова обратно. В то беспросветное отчаяние, в котором он пребывал весь последний год, и откуда Малфой так изящно вытащил его своими тонкими аристократическими пальцами.

Да и нет уже туда пути, признался он сам себе. Малфой изменил его, просто войдя в его жизнь, перевернул вверх дном все представления и принципы, и ничто теперь не сможет вернуть умершего в ту ночь Гарри Поттера.

Гарри ни разу не пожалел о случившемся. Казалось глупым жалеть хоть о чем-то, когда Малфой был рядом и так заразительно улыбался, глядя ему в глаза из-под светлой челки. В такие минуты хотелось только одного – чтобы это никогда не закончилось. И еще очень удивляло – как он мог все эти годы думать, что искренне смеющийся Малфой – существо, в природе не встречающееся?

* * *

– Поттер, – сказал Драко, садясь напротив Гарри на подоконник. – Ты сегодня подозрительно задумчив.

– Мысли одолевают, – ответил Гарри, отворачиваясь и прижимаясь лбом к стеклу.

– По поводу или так? – Драко сцепил пальцы в замок, обхватив ими одно колено.

– Так… наверное. Думаю, что каникулы заканчиваются, нам придется, видимо, сократить тренировки.

– Не можешь придумать повода от меня сбежать?– усмехнулся Малфой.

Гарри фыркнул.

– Скорее уж, не могу придумать, как избежать выпускных экзаменов, – сказал он.

– А что ты собираешься делать после выпуска? – спросил Драко. – Такого, чтобы беспокоиться сейчас об аттестате?

Гарри пожал плечами.

– Раньше собирался в аврорат. Сейчас даже и не знаю, если честно.

– Не знаешь, значит, плюнь, я так считаю, – без обиняков заявил Драко. – Я же не беспокоюсь.

– Очень смешно, Малфой, – приподнял бровь Гарри. – Тебе-то аттестат точно до факела – с твоими планами на будущее.

– Именно, – кивнул Драко. – Хотя отец наизнанку вывернется, если я не окажусь лучшим в выпуске Слизерина.

– Тебя так беспокоит его мнение? – спросил Гарри.

– Поттер, – Драко посмотрел на него, как на ребенка. – Вообще-то, ты мог бы уже и понять, каковы правила игры в Малфой-Меноре.

Гарри вздохнул и прикрыл глаза.

– Он всегда все делает по-своему, так? – негромко спросил он, водя пальцем по стеклу. Драко молчал. – Он хвалил тебя когда-нибудь? В детстве?

– Хочешь поговорить о моем детстве, Поттер? – Драко прислонился затылком к стене и тоже прикрыл глаза. – До десяти лет я своих родителей почти и не видел. В чистокровных семьях не принято, чтобы маленьких детей воспитывали лично. За мной присматривали эльфы, меня учили приходящие на дом учителя. А родители… Когда-то я постоянно скучал по ним. Помню, однажды… мне было, наверное, года три или четыре тогда. Я сбежал из своего крыла, вечером, и пробрался в бальный зал. У отца был прием… Там была куча народу, играла музыка. И мама, в вечернем платье.

– И что случилось?

Драко криво улыбнулся, не открывая глаз.

– Случилось первое в моей жизни Круцио, Поттер. Он даже не вышел из себя. Просто доходчиво объяснил мне, где мое место. Я наследник – и должен соответствовать своему положению. Я запомнил это.

Гарри сидел, боясь пошевелиться.

– Тогда мне казалось… Что надо просто быть лучшим. Деньги и имя – это все, что у меня было. Все, что отличало меня… от других. Ко мне все относились, как к принцу, мне внушали, что я выше всех. Я и чувствовал себя принцем… сыном короля. И всегда боялся еще раз увидеть, как губы отца произносят «Круцио». И палочку, направленную в мою сторону… – Драко горько усмехнулся. – Я все равно это видел, Поттер. Он всегда давал мне понять, что я всего лишь полуфабрикат, и единственная моя задача – вырасти во что-то, что его не разочарует. Я старался… довольно долго. Но никогда не мог стать лучшим. Лучшим для него.

– Ты же его сын, – возразил Гарри. – Он должен был тебя любить.

– Любовь, – снова усмехнулся Драко. – Поттер, ты же даже не знаешь, что означает это слово.

– Это еще почему?

– Потому что тебя никто никогда не любил, – медленно ответил Малфой. – Как и меня. Не употребляй слов, смысл которых тебе не ясен.

Гарри задумался.

– Это неправда, – сказал он, наконец. – Я могу назвать людей, которые меня любят. Или любили, так или иначе.

– Значит, ты удачливее, чем я, Поттер, – пожал плечами Драко. – Хотя все эти люди, держу пари, появились в твоей жизни, когда ты уже не был ребенком, и тебя поздно было воспитывать. Так что ты тоже вырос, не зная, что такое любовь.

На это Гарри не нашелся, чем возразить.

– Когда мне исполнилось шестнадцать, – спокойно продолжил Малфой, – он впервые вызвал меня к себе в кабинет. И впервые поговорил со мной. Точнее, просто высказал мне свои ожидания лично. А потом наказал за дерзость… ему не понравилось, что я смотрел ему в глаза. Наследник должен уважать своего отца, он мне это объяснил. Это я тоже запомнил.

– А Нарцисса? – спросил, наконец, Гарри.

– Он никогда не подпускал ее ко мне, – ровно ответил Драко. – У нее был выбор: делать вид, что ничего не происходит, или заступаться за меня и наблюдать потом, как мне достается очередное Круцио… просто за то, что она попыталась вести себя, как мать. Такой же выбор был и у меня. Отец говорил, что не позволит ей избаловать его единственного сына. Так что – о на особенно и не пыталась.

– Она боялась его?

– Возможно, – вздохнул Драко. – А, возможно, просто смирилась… со своим положением. В таких семьях, как наши, не принято разводиться.

– Знаешь, – помолчав, начал Гарри. – Я много думал об этом. Она прожила с твоим отцом почти двадцать лет, ведь так? Она должна была знать его… просто наизусть. Все его реакции. Все, что он мог сделать. Ведь он был Пожирателем Смерти и до того, как… Волан-де-Морт исчез. Она должна была смириться с этим еще тогда, ведь так?

Драко неопределенно хмыкнул.

– Даже если предположить, что после возрождения порядки в свите Лорда ужесточились, все равно – ну что мог такого сделать твой отец, чтобы она кинулась на него с пощечинами? Если она даже за тебя не заступалась, когда…

– …Когда отец воспитывал меня пытками, – закончил за него Драко. – Я тоже об этом думал. Но я правда не знаю, Поттер. Нет идей.

– Но ты пробовал вспомнить? Когда ты последний раз разговаривал с Люциусом?

Драко нахмурился и, поморщившись, потер пальцами лоб. Гарри резко спрыгнул с подоконника и подошел к нему.

– Что? – непонимающе посмотрел Малфой.

– Кажется, идея появилась у меня, – медленно проговорил Гарри, внимательно глядя на него. – Но я хочу ее проверить.

Он спокойно вытащил палочку и превратил висящий на стене факел в пустую бутылку.

– Вспоминай, – бросил он Малфою. – Последний разговор с отцом, в замке. Перед тем, как ты услышал, что они ссорятся. Вспоминай, я помогу.

Драко снова скривился и закрыл глаза. Гарри спокойно положил ладонь на его лоб.

– Больно, ведь так? Тебе всегда больно, когда ты пытаешься об этом вспомнить. Давай, я попробую помочь. Вспоминай, так четко, как только сможешь, а потом клади эту мысль сюда, – он придвинул к Драко бутылку.

Тот с сомнением посмотрел на нее.

– А чем не мыслив? – ответил Гарри на его немой вопрос, усмехнувшись. – Другого-то все равно нет. Давай, ты попробуешь сосредоточиться, а я попробую убрать боль.

С этими словами он совершенно спокойно закрыл Драко глаза ладонью, зарывшись пальцами в его челку. Малфой прислонился затылком к стене и задумался. Через некоторое время он, не открывая глаз, достал палочку и отделил от своего виска полупрозрачную серебристую тень. Гарри тут же подставил под нее бутылку.

Потом Драко открыл глаза и непонимающе уставился на Гарри.

– Зачем это тебе? – спросил он, показывая на импровизированный мыслив.

– Сам догадаешься или мне туда лезть? – ответил тот вопросом на вопрос.

– А что ты пытаешься там найти? – спросил, в свою очередь, Малфой.

Гарри вздохнул и, наклонившись, нырнул носом в горлышко бутылки. И тут же почувствовал, как серый водоворот затягивает его внутрь.

Он находился в небольшой, еле освещенной комнате, наполненной дрожащими тенями от огня, мечущегося в камине. Стены, задрапированные тяжелым бархатом, опутанным кистями золотых нитей. Кровать, скрытая балдахином. Почти пустая поверхность письменного стола, кресло на гнутых ножках в виде львиных лап. У открытой двери – сам Драко, почему-то напряженный, как натянутая струна. На нем узкие черные джинсы и тонкий, обтягивающий тело, свитер; Гарри невольно скользнул взглядом по стройной, подтянутой фигуре Малфоя, поразившись контрасту хрупких черт его лица, светлых волос, бледной кожи с мрачностью одежды и обстановки.

А потом с непонятной тоской подумал, что семнадцатилетний Малфой все же просто нечеловечески красив.

– Сын? – в комнату шагнул Люциус.

Драко посторонился, пропуская его. Несколько секунд они молчали, глядя друг на друга; на дне глаз Люциуса медленно проступало… что-то. Презрение? Неприязнь?

– Ты не вышел к ужину, – уронил он, подходя к окну.

– Я неважно себя чувствовал, – ответил Драко, не шевелясь.

– Малфои не могут неважно себя чувствовать, – сказал Люциус, не оборачиваясь.

Гарри казалось, что на самом деле эти двое говорили о другом. Говорили молча, лишь прикрываясь словами от того, что действительно имели в виду.

– Через неделю состоится твоя помолвка, – Люциус, наконец, обернулся к сыну. Медленно подошел к нему, приподнял тонкими пальцами подбородок. Драко не шевелился. – Надеюсь, ты не станешь и в этот день… неважно себя чувствовать.

– Как получится, – спокойно ответил Драко, выдерживая его взгляд.

У Люциуса не дрогнул ни один мускул на лице, когда он, отпустив сына, коротко размахнулся и наотмашь ударил его правой рукой по лицу. Раз, и еще раз. Звук, похожий на удар хлыста, рассек комнату.

– Ты забываешься, – негромко произнес он, глядя ему в глаза. Драко медленно поднял голову. Щеки его горели. Казалось, вся его поза выражала непокорность и молчаливый, упрямый протест.

– В твоем возрасте надлежит проявлять уважение к старшим, – еще тише сказал Люциус. – Кажется, ты забыл, где твое место, Драко.

Воцарилась длинная пауза. Напряжение, все нараставшее между ними, заполнившее воздух, казалось, можно было потрогать руками. Драко по-прежнему не шевелился, он стоял, сжав губы, глядя на отца своими непроницаемыми серыми глазами, и в них плескалась четкая, холодная ненависть. Затем Люциус обернулся и пошел к двери.

– Ты вырос, но так и не поумнел, Драко, – спокойно сказал он, запечатывая дверь заклятием. И обернулся к сыну. – Возможно, я плохо тебя воспитывал.

Потом фигура Люциуса дернулась, на секунду расплываясь. Комната словно наполнилась клочковатым серым туманом. До Гарри долетели обрывки слов, которых он не мог разобрать.

И тут же картинка снова обрела ясность. Гарри понял, что Драко он больше не видит вообще. Он лихорадочно огляделся, но увидел только, как Люциус, кусая губы, отворачивается и выходит из комнаты, с силой захлопывая за собой дверь.

Гарри тут же вытянуло наружу. Некоторое время он стоял, опираясь руками на подоконник, и тупо смотрел на бутылку, подавляя растущее желание швырнуть ее в стену и вытрясти из Малфоя признание, что он все это придумал – просто, чтобы поиздеваться над наивным Поттером.

Потом он сел на пол, запустил пальцы в волосы и признался сам себе, что фантазии с воспоминаниями не перепутаешь. Они выглядят… совершенно по-другому. А, значит, все, что он только что видел, происходило на самом деле.

– Так и будешь сидеть и психовать или, наконец, скажешь, что тебя взбесило на этот раз? – насмешливо спросил по-прежнему сидящий на окне Малфой, небрежно болтая ногой в воздухе.

Гарри поднял голову и встретился с ним глазами. Драко осекся.

– Это правда? – спросил гриффиндорец, в упор глядя на него.

Малфой пожал плечами.

– А что тебя не устраивает?

Гарри на секунду прикрыл глаза и подумал, что никакие рассказы и описания детских воспоминаний Малфоя все равно не смогли бы передать того, что он понял, увидев одну эту сцену.

– Поттер, ты что, просто хотел полюбоваться на драпировки в моей спальне? – Драко спрыгнул с подоконника и присел рядом с ним на корточки. – Скажешь, наконец, зачем тебе это было нужно?

Гарри вздохнул.

– Могу так сказать, могу для начала тебе предложить посмотреть. Вдруг и сам догадаешься.

Малфой пожал плечами, встал и нырнул в импровизированный мыслив. Через несколько минут он снова сидел рядом и смотрел на Гарри. Губы его слегка дрожали от плохо сдерживаемой ярости.

– Ты хочешь сказать, что… – начал он.

Гарри кивнул.

– У тебя болит голова каждый раз, когда ты об этом думаешь. Твои воспоминания нечетки и совершенно явно прерываются. – Гарри вздохнул, не отводя глаз от его лица. – Малфой, похоже, что кто-то почистил тебе память.

Драко резко встал и замер, с силой опустив кулак на подоконник.

– Могу даже предположить, что этот кто-то может быть только Люциусом, – добавил Гарри, глядя на него снизу вверх. – Больше я там никого не заметил.

Драко тяжело дышал, прислонившись лбом к стеклу.

– Я все равно это вспомню, – пробормотал он.

– Вспомнишь, – кивнул Гарри. – Если что-нибудь тебя натолкнет. А иначе так и будешь головными болями страдать.

Драко явственно скрипнул зубами.

– Они поссорились в тот же день? – спросил Гарри.

– Да, – нехотя ответил Драко. – Через несколько часов я вышел в библиотеку, услышал крики из кабинета отца… Дверь туда открыть смог, а войти – нет. Так и стоял…

– А Нарциссу ты в тот день не видел?

– Нет, – Драко подумал и, горько усмехнувшись, обхватил виски ладонями, упираясь локтями в стекло. – Черт, по крайней мере, я этого не помню.

Гарри закусил губу.

– Что в этом разговоре было не так, Малфой? – наконец, спросил он. – Не так, как всегда? Я же не могу сравнивать, мне просто не с чем.

– Все в нем было так, – негромко ответил Драко.

– Он что, всегда тебя по морде лупит? – Гарри почувствовал, что начинает закипать.

– Нет, только когда торопится, – спокойно сказал Драко. – Или когда слишком устал, чтобы тратить на меня время. Обычно дело заканчивается Круцио… или еще чем-нибудь подобным.

Гарри захотелось встать, взять Малфоя за воротник рубашки и как следует стукнуть его светлой головой об стену. Чтобы он, наконец, перестал говорить об этом так непринужденно, словно это в порядке вещей.

– Да не дергайся ты, Поттер, – усмехнулся Драко, не оборачиваясь. – Думаю, меня душераздирающие сцены твоего детства у магглов тоже бы впечатлили. Но ты к ним привык – и не считаешь, что об этом невозможно говорить без истерики. Вот и я не считаю.

Гарри положил голову на руки и некоторое время сидел молча, закрыв глаза и кусая губы.

– Ты не можешь хотеть туда вернуться, – выдавил он, наконец.

– Это мой дом, Поттер. Я в нем вырос. Другого дома и другого отца у меня нет, – медленно ответил слизеринец.

– Малфой… – Гарри поднял руку, коснувшись его мантии.

Драко молча отошел от окна и сел на корточки напротив Гарри, заставив того поднять голову.

– Поттер, – раздельно выговорил он. – Перестань. Мы много раз говорили об этом. Это не обсуждается. Здесь просто не о чем говорить.

Гарри молча, с отчаянием смотрел в его бездонные глаза цвета пасмурного неба, обрамленные темно-золотыми ресницами. Он не мог сформулировать внятно, чего ему сейчас хотелось. Ему просто было плохо. Очень плохо. Невыносимо.

– И мне совершенно не нужна твоя жалость, – внезапно тихо и четко добавил Малфой.

Гарри резко встал, отодвинул его и пошел к выходу из зала.

– Поттер! – окликнул его Драко. – Да что с тобой? Остановись!

– Жалость? – обернулся Гарри уже у самой двери. – Жалость???

Драко почти успел его догнать.

– Глядя на тебя, Малфой, с недавних пор я чувствую только БОЛЬ, – прошипел Гарри ему в лицо. – Но ты, видимо, уже и это разучился… понимать.

Потом он развернулся и вышел. А застывший на месте Драко стоял и смотрел, как медленно, словно зачарованные, с оглушительным грохотом захлопываются за Поттером тяжелые двери дуэльного зала.

Ему казалось, что это он сам только что раскололся, взорвавшись, разлетевшись на тысячи мелких осколков.

* * *

С силой прикрыв за собой дверь, Гарри перешагнул порог гостиной Гриффиндора. До ужина оставалось еще больше часа, но ему не хотелось никуда идти. Хотелось только упасть, зарыться лицом в подушку и лежать так остаток жизни. Желательно – ничего не чувствуя. И ни о ком не думая.

В кресле перед камином сидела Гермиона и читала. Увидев Гарри, она неуверенно улыбнулась и отложила книгу. Он подумал, вздохнул и подошел к ней, садясь поближе к огню.

– Почему ты не в библиотеке? – равнодушно спросил он, наблюдая за игрой языков пламени.

– Потому что я здесь, – в тон ему ответила девушка. – Ты сегодня рано.

– Что? – спросил он, не оборачиваясь.

– Рано. Еще нет шести, а ты уже вернулся. Обычно ты появляешься сразу на ужине.

– Если ты хочешь спросить меня, где я пропадаю, Герм, то ответ – в Хогвартсе. Ты же знаешь, отсюда не так просто куда-то уйти.

– Я хочу спросить, не нужна ли тебе помощь, – спокойно сказала Гермиона.

– Что? – снова переспросил он. На этот раз – глядя ей в лицо.

– Ты неважно выглядишь.

Гарри пожал плечами и снова отвернулся.

– Позволь, я просто скажу тебе, что я думаю обо всем этом, – негромко сказала Гермиона. – Сначала ты сваливаешься с горячкой, а Малфой навещает тебя в больничном крыле. Ты прогоняешь нас, чтобы побыть с ним, и вы мило смеетесь вместе, как будто у вас всю жизнь общие приколы. Потом он пишет тебе письма, прямо сюда, ни от кого не прячась. Потом ты начинаешь пропадать каждый день, постоянно думаешь о чем-то, отвечаешь невпопад, когда к тебе обращаются. Я бы подумала, что ты завел себе новую пассию, но Джинни по-прежнему уверена, что вы встречаетесь. И все эти странности с Малфоем… Ты изменился, Гарри. Очень изменился.

– Боюсь, что тебя это не касается, Герм, – ответил Гарри, глядя в огонь.

Гермиона вздохнула.

– Мы правда беспокоимся о тебе, Гарри, – прошептала она. – И я – правда – хочу тебе помочь.

Гарри грустно улыбнулся.

– Никто уже не может нам помочь, Герм, – сказал он. – Мы все превратились в чудовищ, просто не заметили, когда и как. От меня теперь даже Лаванда шарахается…

– Она шарахается от тебя с тех пор, как у нее открылся дар, – отмахнулась Гермиона.

– Нет, – покачал головой Гарри. – С тех пор она избегает ко мне прикасаться. Да и я к ней тоже. А теперь она вообще старается со мной не встречаться. Даже в Большом Зале на другой конец стола перебралась.

– Не бери в голову, она же прорицатель, – твердо сказала Гермиона. – Мало ли, как ее теперь видения посещают. Может, ей больше и не нужно к тебе прикасаться.

Гарри вздохнул и положил голову на руки.

– Скажи мне, Герм, – начал он. И тут же поднял голову. – Я же могу задать тебе отвлеченный вопрос? Просто, как неглупому человеку?

– Конечно, – улыбнувшись, кивнула та. – Спрашивай, я тебя слушаю.

– Как ты думаешь… – Гарри снова перевел взгляд на огонь. Он и сам не знал, почему это зрелище с каждым днем притягивало его все больше. – Если человека с детства воспитывают только наказаниями и запретами… Если он почти не видит своих родителей, а, когда видит, получает, опять же, одни наказания… и недовольство… Если он все время напуган, и все его отношения с отцом выливаются в попытки противостояния…

– А мать? – спросила Гермиона.

– Мать… Допустим, мать он почти не знает. Может, даже любит ее… но он все равно вырос, не зная, каково это, когда она рядом. И вся его жизнь – это чередование кнута и пряника… Скажи, как ты думаешь, он может вырасти… ну, хорошим человеком?

Гермиона хмыкнула и поджала ноги, прикрывая колени пледом.

– Я думаю, это не связано одно с другим, Гарри, – сказала она, пристально глядя на него. – Человек, которого ты описываешь, может вырасти и циничной сволочью, и щедрым добряком. Одно я могу тебе сказать точно – он будет махровым интимофобом.

– Кем? – переспросил Гарри.

– Человеком, не способным создать близкие отношения и не умеющим их поддерживать. А, возможно, и не желающим.

Гарри закусил губу и задумался.

– И что, это никак нельзя… изменить? Пробиться к нему?

Гермиона вздохнула.

– Можно. Если он сам этого захочет. Видишь ли, если с детства приучить человека к тому, что самые близкие люди могут быть с ним жестоки и безжалостны, он вряд ли когда-нибудь захочет кому-нибудь доверять. Для него доверие – это абстрактное понятие. А также доброта, любовь и, наверное, даже дружба. Он всегда будет подсознательно ожидать от всех подлости.

– Но боль же он чувствовать может? И сострадание?

– Зависит от того, насколько он сам замкнулся в собственной боли. Но в целом – да. – Гермиона задумалась. – Может быть, это вообще единственное, что способно вытряхнуть такого человека наружу из его мира.

– Что именно? – спросил Гарри.

– Чужая боль. Если она покажется ему отголоском его собственной.

Гарри снова вздохнул и опустил голову на руки.

– Но доверять он все равно никому не сможет. Скорее всего, никогда, – закончила Гермиона, глядя на него. – Зачем тебе все это?

– Просто… понять хочу, – пожал плечами Гарри. – Совсем я в людях не разбираюсь… не то, что ты.

Он даже нашел в себе силы улыбнуться ей. Улыбка осторожно вернулась обратно.

– Ты читала что-нибудь о стихийной магии, Герм? – неожиданно для самого себя спросил Гарри. – Я пытался найти в библиотеке, но там даже в Запретной Секции ничего нет.

– Ничего себе вопросики, – охнула Гермиона. – Зачем тебе эта дрянь?

– Почему дрянь? Это же не Черная Магия, почему от нее все так дергаются?

– Потому что это дрянь, – отчеканила Гермиона.

– Ну, то есть, ты все-таки о ней читала, – усмехнулся Гарри. – Давай, поделись, где ты могла выцарапать книгу, в которой есть хоть что-то об этом.

– В библиотеке поместья Блэков, где же еще, – хмыкнула она.

Гарри улыбнулся и закрыл глаза.

– Я мог бы догадаться, – сказал он. – Так расскажи, не томи. Что в ней такого ужасного?