Текст книги "Скажи мне, что ты меня (СИ)"

Автор книги: Celice

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

Он почти ничего не слышал о том, что происходило за стенами тюрьмы. Так, что-то тихо шептал себе под нос Рабастан, да еще к Краучу-младшему незадолго до его кончины приходили с визитом отец с матерью. Из их тихого разговора он понял, что мирная жизнь продолжается. Он даже обернулся на свой страх и риск псом, приникнув мордой к решетке, чтобы лучше слышать. Ему хотелось, чтобы Барти-старший сказал что-то о Гарри. Но он не услышал ровным счетом ничего полезного и нужного. Едва успел обернуться человеком, как отец Крауча быстро прошел мимо, держа на руках жену, лишившуюся чувств.

Да, ему было необходимо знать, как живет его крестник. Он часто думал о нем – к кому попал мальчик после его ареста? Наверняка Дамблдор заботится о нем. Он пытался представить себе, как выглядит сын Джеймса и Лили, похож ли он на них… Он подсчитывал приблизительный возраст Поттера-младшего. Пожалуй, это были самые светлые его мысли в тюрьме. Они длились недолго – едва он начинал улыбаться непослушными губами, представляя себе, так же хорошо летает сын Сохатого, подобно его отцу, – как к камере слетались по меньшей мере три дементора. И Сириус жмурился, отчаянно цепляясь за ускользающее воображаемое лицо крестника, которое превращалось в мертвое перепачканное лицо Джеймса… Грудь сдавливало обручами, становилось трудно дышать, а в голове был голос умершего друга, обвинявший его в убийстве.

Именно это было самым страшным его кошмаром – Джеймс, укоряющий, презирающий, вопрошающий… Джеймс, каким он никогда не был и не мог быть! О, Сириус отлично это понимал. Но чувствуя крадущийся холод по пальцам, венам, сердцу, он слышал именно его голос: «Как ты мог, Бродяга?.. Я верил тебе! Я так тебе верил…»

Он ненавидел такие моменты. За много азкабановских лет он научился блокировать воспоминания и мысли на столько времени, сколько хватило бы ему для превращения в животное. К тому времени, как подлетали эти твари, он уже лежал под скамьей, пряча морду в лапы. Это немного спасало, ибо дементоров не сильно прельщал разум собаки. Но Сириус все равно чувствовал их холод, смрад и легкий ужас, скользящий по позвоночнику.

Но особенно он боялся самого себя. В моменты, когда ему казалось, что все потеряно, что здесь он навсегда, что Хвоста не следовало убивать, что он совершил самую глупую и безнадежную ошибку в своей жизни – в такие минуты он стонал от ярости и отчаянья, бился лбом о каменные стены камеры, орал, как ненормальный, то превращался в собаку, с визгом носившись от скамьи до двери и обратно, то в бешенстве стучал кулаками по двери, требуя выпустить его.

Такие приступы истерии проходили быстро, особенно когда на его эмоции снова стягивалась стража Азкабана, высасывая из него последние силы, и он терял сознание от всех тех картин, что проносились в его голове. Он приходил в себя и был ни жив ни мертв, молча лежал на скамье и не думал, не думал…

После одного из таких приступов он услышал, как Расти за стеной тихо шепчется со своим соседом Эвери с другой стороны, что в тюрьму прибыл нынешний Министр магии, Корнелиус Фадж. Сириус помнил Фаджа смутно, он был одним из тех, кто арестовывал его тогда, на Хоуп Стрит. Выходит, этот толстяк стал Министром… Криво усмехнувшись, Блэк встал с лежака и размялся, потянувшись. Он прислушался – за шепотом соседа уже слышались шаги на лестнице. Выходит, Фадж решил пройтись по заключенным.

Раздался истерический хохот Беллатрикс. Очевидно, именно к ней заглянули первой. Корнелиус шумно вздохнул:

– Мерлинова селезенка, она безумна!

– Да, господин Министр, заключенная Лестранж потеряла рассудок, в этом нет никаких сомнений.

Блэк не знал говорившего, но его позабавил этот испуганный тон. Фадж медленно двигался по коридору, ненадолго останавливаясь у камер.

– Августус Руквуд, – тихо пояснял второй голос Фаджу под размеренный звук шагов. – Постоянно кричит и ругает на чем свет стоит всю верхушку Министерства и Дамблдора в том числе. Тут у нас Антонин Долохов, впал в крайне неадекватное состояние, просится домой и бормочет во сне мольбы Темному Лорду…

– Жалкое зрелище, – сипло вставил Фадж, не останавливаясь.

– Весьма. Тут Рудольфус Лестранж, супруг Беллатрикс Лестранж…

– Как же, как же, помню это дело… Бедняги Лонгботтомы…

– Самый тихий из всех, постоянно плачет. А здесь…

– Добрый вечер, Министр, – лениво процедил Сириус, опершись рукой на решетку камеры.

– Великий Мерлин! Блэк! Вы меня напугали! – в свете факелов круглое лицо Корнелиуса выглядело действительно почти белым.

– Развлекаетесь?

– Какое уж тут развлечение… – Фадж пристально изучал худое осунувшееся лицо заключенного. – Однако же, по сравнению с остальными, вы выглядите… вполне прилично.

– Министерство же так заботится обо мне, – ехидно отозвался Сириус, откинув грязные пряди волос со лба. – Я просто обязан выжить в таких благоприятных условиях.

Корнелиус с сомнением покосился на худощавого человека позади себя, который, очевидно, и говорил с ним до этого. Сириус скользнул взглядом по Министру и вдруг заметил, что тот держит сложенную газету под мышкой.

– О, как удачно. Вы уже прочитали, Министр? Может быть, оставите газету мне? Я, знаете, так скучаю по тамошним кроссвордам, а в тюрьме не так много развлечений.

Фадж ошеломленно приоткрыл рот:

– Кроссворды?..

– Неужели вы не можете оказать эту малость несчастному узнику? – вкрадчиво осведомился Блэк, улыбнувшись. Должно быть, со стороны это выглядело жутковато. Корнелиус пришел в себя и быстро сунул газету в решетку камеры.

– Читайте, Блэк, возможно, вы, наконец, поймете, что совершили, и будете жалеть, что в такое мирное чудесное время томитесь здесь, а не на воле!

Он зашагал дальше, возмущенно переговариваясь со спутником. Сириус, посмеиваясь, отошел обратно к скамье, поигрывая сложенной газетой. Краткая беседа с Фаджем немного развлекла его. В конце концов, радостей в тюрьме у него не было никаких. Читать уже было темно, стоило дождаться завтра. Он положил себе свернутую газету под голову и прикрыл глаза. Можно было немного поспать, помогало и то, что, благодаря визиту Министра, дементоров не пустили на этаж, и можно было по-настоящему расслабиться, засыпая человеком...

Утром он привычно проглотил похлебку, стараясь не думать о том, что ест. Вкус нормальной еды он уже не помнил. Он уселся на скамью, поджав под себя ногу, и развернул газету. В полумраке камеры, куда дневной свет проникал только из узкого окна, читать было не слишком удобно, но Сириус не обратил на это внимания. Он так давно не держал в руках никакого информационного носителя – будь то газета, журнал, книга, хоть тетрадь – что испытывал приятное возбуждение, однако старался контролировать свои эмоции.

«Ежедневный пророк» был за 24 июля 1993. Видимо, за вчерашнее число, – вряд ли важный толстяк стал бы таскать с собой давнишнюю газету. Сириус медленно коснулся пальцами цифр, обозначающих год. Подумать только, уже двенадцать лет прошло с того времени, как он очутился здесь… Двенадцать гребаных лет! Сириус невольно засмеялся, печально качая головой. Не сказать, чтобы время шло незаметно. Но сколько бездарно и жутко потраченных часов, дней, недель, лет…

Тряхнув головой, он развернул газету. На первых страницах шла какая-то дребедень. Статья некого Юстуса Бейтса о политиках мира магглов, была небольшая заметка об увольнении преподавателя по Уходу за магическими существами из Хогвартса, далее шло огромное интервью с Корнелиусом Фаджем, проведенное некой Ритой Скитер… Сириус хмыкнул, разглядывая колдографию Министра, на которой он до смешного важно раздувал щеки. Понятно, почему он читал газету – вряд ли этот человек способен пропустить любое упоминание о себе, любимом.

Он перевернул страницу. Заголовок «Сотрудник Министерства магии выиграл главный приз» бросился в глаза. Выловив из текста знакомое имя – Артур Уизли, – Сириус ближе склонился над газетой, чтобы прочитать. В заметке говорилось о том, что Артур выиграл крупную сумму денег и устроил на них своему многочисленному семейству путешествие в Египет, где работал его старший сын. Блэк ухмыльнулся. Значит, Уизли теперь глава Отдела по борьбе с незаконным использованием изобретений магглов... Ну да, он помнил, с каким восторгом Артур рассматривал его мотоцикл. Сириус еще без устали подшучивал над ним.

Он всмотрелся в колдографию всего рыжеволосого семейства, машущего в объектив, – все широко улыбались. Молли совсем не изменилась… Артур полысел. Рядом с ним стояли два высоких парня, очевидно, старшие сыновья. В середине – мальчишка лет тринадцати… Должно быть, он ровесник Гарри. Сириус задумчиво вгляделся в конопатое лицо паренька, пытаясь представить себе, может ли он быть знакомым его крестника… И неожиданно охнул.

Не может быть!

Он поднес газету так близко к глазам, что едва не уткнулся в нее носом. На плече мальчишки сидел Хвост! Сомнений не было! Ему ли не знать до мельчайших подробностей, в какую крысу эта тварь превращалась миллионы раз? Крупный, с заостренным носом, чуть облезлый… На фотографии было не разглядеть, но он мог бы поклясться, что у крысы нет пальца на одной из лап!

Сириус не заметил, как скомкал газету в порыве чувств. Он откинул ее в сторону, вскочив на ноги. Эта сука на свободе! Столько лет сомнений в себе, убеждений в том, что ему не показалось, но, в то же время, отчетливое понимание того, что, раз Хвост нигде не объявлялся столько лет, – значит, он и правда мертв! Все это было обманом, самообманом, на грани безумия и слепого чувства вины, грызущего его двенадцать лет изнутри! И все это время этот ублюдок спокойно себе жил в семье волшебников в обличье крысы! О, наверняка о нем заботились, холили и лелеяли, как любого домашнего любимца, пока он, Сириус, заживо гнил здесь, в этой тюрьме, терзаемый всем, что было у него на душе!

Блэк в ярости ударил кулаками по стене, издав бешеный рык. Это не просто несправедливо! Это была пощечина, укол в самое сердце! Он сидел здесь вместо этого дерьма! Он столько лет верил в то, что убил его, что высшие силы не могут быть настолько жестоки к нему, чтобы лишить его хотя бы этой надежды… Но Хвост удрал!

Сириус истерически расхохотался, сползая на пол камеры. Какая ирония судьбы! Неужели Петтигрю верил, что сможет всю жизнь прожить крысой? Ну а что ему оставалось? По крайней мере, пока живы те, кто помнил его, ему было опасно снова становиться человеком. Хитрый сукин сын! Как он хорошо устроился!..

Ярость бушевала в нем весь день. Сириус то успокаивался, то снова впадал в гнев и носился кругами по камере, вопя проклятия и колотя стены и дверь. А потом налетели дементоры… Он очнулся на скамье, переводя дыхание и пытаясь взять себя в руки – крупная дрожь била по всему телу. И внезапно к нему в голову пришла мысль, которая заставила его поледенеть от ужаса.

Он в Хогвартсе! Он был там до этого и будет впредь! Даже если его рыжий мальчик-хозяин не учится с Гарри на одном факультете, он будет находиться с ним в одном замке! Подумать страшно, сколько раз эта мелкая пакость была в опасной близости от крестника и сколько еще будет впредь!

Эта мысль лишила Сириуса покоя окончательно. Он не мог есть, спать, лишь на краткое время проваливаясь в сон, он бормотал в забытье: «Он в Хогвартсе! Хогвартсе!». Но потом просыпался и вспоминал все вновь, мучительно соображая, что ему делать.

И выход был только один. Он должен был выбираться отсюда как можно скорее.

*

Ремус Люпин налил себе чаю. Чашка была треснутая, но он не обратил внимания на крупные капли, летящие на стол, и сделал небольшой глоток. Прикрыв глаза, он постоял на кухне некоторое время, вслушиваясь в звуки на улице. Где-то лаяла собака – это мешало сосредоточиться, но Рем ничего не мог с собой поделать.

Не выпуская чашку из рук, он прошел в гостиную. Диван был завален старыми газетами, которые скопились тут, наверное, за год, но Ремусу, такому аккуратному в прошлом, теперь было совершенно не до них. Он сел в кресло, устало откинувшись на его спинку. Вчера было полнолуние, он только добрался до дома. Ломило кости, саднило все тело. Вчера, перед трансформацией, он аппарировал в один из северных лесов – теперь он часто делал именно так, в заповедниках было меньше всего возможностей наткнуться на людей.

Он больше не возвращался в стаю Грейбэка, да и смысла в этом не было. Они все разбежались, боясь преследований авроров, ибо действительно помогали Тому-Кого-Нельзя-Называть. Некоторых Ремус так никогда больше и не видел.

В первое время после войны он пытался найти работу, но политика нового министра не оставляла шанса полулюдям. Репетиторством он тоже не занимался, его боялись, а уж доверять ему своих детей вряд ли кто бы рискнул.

Некоторое время Рем работал в маггловской части Лондона, кем он только ни был – от билетера в кинотеатре до мусорщика. Разумеется, на большее рассчитывать не приходилось – для этого магглы требовали дипломы, степени, заслуги… Работать так было удобно, хотя зарплаты с трудом хватало на жизнь, но зато никого не интересовало, куда пропадал он раз в месяц.

Однажды ему улыбнулась удача и его приняли лесничим в поместье одного чистокровного волшебника. Эта работа нравилась ему куда больше. Рядом был лес, он почти все время проводил на природе. Несмотря на то, что он проработал там почти три года, случилось так, что он едва не напал на хозяина поместья, гулявшего близ леса с очередной любовницей в поздний час, в полнолуние... Правда о его сущности дошла до хозяина, и он моментально уволил его.

Рем не смел обижаться на людей, боявшихся его, он прекрасно мог ставить себя на их место. Но ему была необходима работа. В какой-то мере он уже привык вести практически нищенское существование, но его слишком хорошо воспитали, чтобы он мог окончательно пасть и воровать еду или одежду, как наверняка делали его бывшие собратья по стае. Иногда Ремус завидовал им – они могли себе такое позволить, пусть это было и низко, и грязно. Но что проку было в том, что он образован, если работы было не получить? Что толку было в волшебстве, когда оно не спасало от голода… В чем смысл морали и нравственности, если нельзя обеспечивать себя самым необходимым?

Такие мысли приходили в голову в пору истинного отчаянья, которое пусть и не часто, но все же спускалось на него временами. Это были минуты чернейшей депрессии, когда все действительно было плохо, а выхода не предвиделось. Ремус ненавидел себя и свою беспомощность.

Года через три после войны, когда он как раз работал в маггловском районе Лондона, но жил здесь же, в доме отца, он вернулся с работы и обнаружил, что в доме не один. Инстинкты животного были иногда весьма полезны – он чувствовал чужака. Стоя у прикрытой входной двери, Ремус даже на какой-то краткий миг перенесся в прошлое. Сколько раз так было, когда Сириус или Джеймс заваливались к нему через камин в ту пору, когда еще был жив отец, и ожидали его, если приходили в его отсутствие. То лето, которое они проводили вместе, осталось далеко в прошлом, но ощущения счастья, беззаботности и нужности оставались в сердце навсегда… Люпин тряхнул головой, избавляясь от наваждения. Какого черта – не осталось никого, кто мог бы прийти к нему, а это значит, что в доме вполне мог находиться вор.

Он, впрочем, не испытывал страха. Осторожно положив старую сумку на пол, он шагнул в гостиную, оглядываясь. В легком, неуловимом запахе присутствующего было что-то знакомое, может быть, именно поэтому Ремус не опасался нападения. На диване, свернувшись клубком, спал Энди Митчелл. Люпин устало присел у дивана на корточки. Он с грустью рассматривал гостя. Спящий почти-друг выглядел совсем юным, но он и был младше Рема, правда, всего на пару лет. А во сне казался мальчишкой… Он не видел его с того дня, как, едва выслушав вести о смерти Поттеров, испарился из стаи. Впрочем, Ремус не любил вспоминать тот день и те события. Чуть помедлив, он легонько потряс его за плечо.

Энди так резко подскочил, что Рем автоматически отшатнулся в сторону.

– Мерлин, я… Ох, прости, я задремал… – пролепетал Митчелл, потирая глаза.

– Есть хочешь? – не дожидаясь ответа, Люпин прошел на кухню. Энди поднялся с дивана и поплелся следом.

– Ты прости… я зашел с черного входа… Думал, подожду тебя на крыльце, а там дождь…

– Можешь не извиняться.

Ремус не мог порадовать его достойным ужином, тем более, что, кроме яиц и хлеба, у него практически ничего не было. Но парень так жадно набросился на омлет, что хозяин дома сделал ему еще порцию.

– Почему ты тут? – мягко осведомился он, наливая им чая в две чашки. Энди, перекусив, откинулся на спинку стула, робко улыбнувшись.

– Я скучал… Мне кажется, я не видел тебя тысячу лет.

Рем молча поставил перед ним чашку, сев напротив.

– Ты так внезапно ушел… Знаешь, я только потом понял, что ты, похоже, знал этих людей, да?

– О чем ты? – холодно отозвался Люпин, разглядывая двигающиеся чаинки на дне чашки.

– Ты знал родителей Гарри Поттера? – почему-то шепотом проговорил Энди. – Они были твоими друзьями, да?

Рем чуть сжал губы, а потом пристально посмотрел на блондина.

– Ты ошибаешься. Чем ты занимался эти годы, после того, как стая распалась?

Энди озадаченно пригубил чая. Очевидно, Люпин не хотел ничего слышать об этом. Это слегка уязвляло – Митчелл считал Ремуса своим единственным близким человеком, его родители умерли, когда Энди было пятнадцать, он работал помощником хозяина в таверне в Хэмпшире, когда его укусил один из людей Грейбэка. Он и привел его в стаю. Несмотря на то, что Энди жил там с ними, он никогда не чувствовал себя в своей тарелке. Им помыкали, над ним подшучивали, а друзей у него совсем не было. Когда в стае появился Рем, он сразу понял, что тот совсем другой, не похожий ни на кого из тех, кого он знал до этого. Он был небезразличным. Все это он говорил Ремусу, пока они жили в стае, он не скрывал от него ничего. Тем более было обидно, что Люпин в ответ никогда не говорил с ним откровенно…

– Я больше скитался, работал, где придется… как ты, наверное?

– Тебе есть где жить?

Энди смущенно тряхнул головой.

– Конечно! Ты не думай, я искал тебя вовсе не для того, чтобы… сесть на шею… или еще чего… – по тому, как он запинался и краснел, Рем прекрасно понял, что парень лжет – ему негде было жить, он, скорее всего, питался от случая к случаю, да и вряд ли работал сейчас.

– Ты можешь остаться. Я постелю тебе в одной из комнат.

Он встал, убирая посуду в раковину. Энди смущенно опустил глаза, грустно теребя край стола пальцами.

– Я… я очень…

– Пойдем.

Рем постелил ему в комнате отца, пока Энди был в душе. Он уже давно утратил всякий трепет и желание сохранить комнаты в том виде, в каком они существовали при жизни родителей. Исключение составляла спальня матери – скорее по привычке, Ремус просто туда почти не заходил.

Так он и поселился у Люпина. Энди ни на что не претендовал, ничего не просил, не приставал и взял на себя заботу по дому. Ремус не возражал, тем более, вдвоем было жить лучше, чем одному – он до прихода этого парня даже не подозревал, что ему было настолько одиноко. Если задуматься, до этого ему никогда не приходилось жить одному – на летних каникулах, несмотря на отсутствие отца днями напролет, по вечерам он возвращался. В стае Энди был рядом, и дети, которыми он постоянно занимался... И только в послевоенные годы Ремус столкнулся с настоящим одиночеством. Оно угнетало, порабощало, и Ремус был в глубине души рад, что Митчелл нашел его. И, хотя Ремус прекрасно понимал отношение к нему парня, он позволил ему жить рядом.

Впрочем, Энди вел себя весьма скромно. Он улыбался ему так радостно, когда Рем возвращался домой, что Люпин невольно улыбался в ответ. Он почти привел дом в состояние, близкое к тому, что было когда-то. Он все время болтал о всяких пустяках и никогда не заставлял Ремуса что-то отвечать, чтобы поддержать беседу.

Спустя два месяца, после того, как Ремус обнаружил его у себя в доме, Энди ворвался в его комнату. Он был явно не в себе – бледный, с горящими глазами, это заставило Люпина медленно сесть на кровати, отложив книгу.

– Что случилось?

Энди била мелкая дрожь. Он вдруг протянул ему квадрат бумаги. Ремус взял его и узнал колдографию, которую когда-то забрал из квартиры Сириуса. Он и Блэк в школьные годы у их любимого дуба во дворе.

– Где ты это взял? – резко бросил Ремус, вставая на ноги.

– Это ведь он, верно? – прошептал блондин, глядя на него взволнованными глазами. – Это он, я знаю!

– Что ты несешь? Ты рылся в моих вещах?

– Она выпала, когда я разбирал шкаф, из одной из твоих старых мантий! Я ничего не искал специально!

Он врал – Ремус это знал. Все фотографии с ним, Сириусом, так же всей их мародерской четверкой, плюс Лили – отправились в коробку из-под обуви, зарыты глубоко в шкафу, и Ремус никогда не желал бы их видеть вновь.

Хотя… Он невольно посмотрел на колдографию снова, почти не слушая, что тараторит Митчелл. Какие счастливые они оба… Сириус дурачится, щекочет Рема… Он болезненно поморщился, сунув фото в карман старых джинс, которые были на нем. Может, он и правда забыл об этом снимке. Он носил его с собой постоянно, пока был в стае Грейбэка.

– …Ты должен мне объяснить! – Энди вцепился в его рукав, нависая.

– Что ты хочешь знать? Это не твое дело! – холодно заметил Люпин.

– Не мое?.. О, ты прав, – прошептал парень, отпустив его и шагнув назад. – Кто я для тебя, скажи? Просто надоедливый тип, не больше? Конечно, мне не сравниться по внешности с этим парнем! А его ты забыть не можешь, верно?

– Пошел ты к черту! – рявкнул Ремус, отходя к окну. – Что ты тут устроил? Не твое дело, кто мои друзья! И мое прошлое тебя не касается. Ты сам пришел и…

Он осекся. Это было грубо. Но что поделать, он почему-то разучился доверять людям. А свою прежнюю мякость Рем не помнил вообще как растерял. Обернувшись, он увидел, что на блондине лица нет.

– Прости.

– За что? За то, что сказал правду? Я тебе больше не буду надоедать!

Энди рванул к двери, судя по его состоянию, он был готов разрыдаться прямо сейчас. Ремус инстинктивно бросился к двери и остановил его, схватив за плечи. Парень застыл, не оборачиваясь. Люпин устало уткнулся лбом в его шею.

– Прости меня, пожалуйста. Я вспылил, не люблю вспоминать прошлое.

– А он – прошлое? – глухо откликнулся Энди, шмыгнув носом.

– Самое ненавистное и болезненное из всех возможных, – тихо признался Рем, потершись носом о его затылок. Энди вздрогнул и развернулся к нему лицом. Его светло-карие глаза так сияли, что Рем невольно улыбнулся и зачем-то коснулся пальцами его щеки.

– Я могу тебе помочь забыть его, – горячо шепнул блондин прямо в его губы. У Ремуса вертелся на языке ответ, но он его не озвучил, позволив поцеловать себя со всей страстью, на которую только был способен его порывистый приятель. Он хотел сказать, что это невозможно, хотел дать понять, что тот только сделает больно прежде всего себе, ввязавшись в жизнь Люпина, но Энди не дал ему все это произнести.

Ремус позволил себя любить. Его любовник был не так хорош, как Сириус, но Рем допускал, что все дело было в чувствах. Было необычно видеть лицо другого человека, склоняющегося над ним, чувствовать чужие губы и прикосновения. Испытывал ли это Сириус со всеми теми парнями, что были у него помимо Рема? Люпин не мог не думать об этом, занимаясь сексом с другим человеком.

Энди был порывистым, спешащим, отдающим. Он так много хотел и так мало получал, но был рад даже тем крупицам, что удавалось взять. Он никогда не просил от Ремуса признаний в любви, но сам твердил о том, что без ума от него, ежедневно. Он не был навязчивым, и это устраивало Люпина.

Иногда он задумывался, не жестоко ли он поступает с парнем. Пусть он ни слова не говорил о чувствах, но он давал ему надежду, позволив быть рядом, спать с ним и жить под одной крышей. Он иногда сожалел о том, что вся его порядочность и человечность точно остались в прошлом, раньше он больше ценил людей, и Энди Митчеллу в этом плане, конечно, не повезло. Разве мог прежний Ремус так безалаберно играть чужими чувствами? А сегодняшний мог и не желал ничего менять.

Они были вместе почти четыре года. Такой долгий срок… Их отношения были настолько удобными, что Ремус, наверное, все же в какой-то мере привязался к нему. Но он сам все испортил. Учитывая, сколько они были вместе, он не мог бы сказать, почему, но однажды он назвал его Сириусом. Это выскользнуло, сорвалось случайно с кончика языка, когда они занимались любовью. Столько ругани, слез, проклятий Рем не слушал уже давно. Как он понял, Энди надеялся, что тот все же сумел его полюбить, пусть и не говорил ему об этом. Оставшись один, Рем с усмешкой думал, все ли молодые люди столь наивны в своих чувствах… Когда-то он так же оправдывал перед собой Сириуса, за всю их совместную жизнь так ни разу и не сказавшего банальное: «Я люблю тебя». Но Ремусу тогда казалось, что это все неважно, ведь он знал, что чувства взаимны. По крайней мере, верил. А Энди просто обманывал себя…

Ремусу порой мерещилось, что в какой-то момент своей жизни он вошел не в ту дверь и оказался совсем в другом мире. Он ничего больше не узнавал вокруг, тут не было ни дружбы, ни любви. Он словно кружил по знакомым местам, пытаясь найти приют, а оказывалось в итоге, что он никогда здесь и не был. В этом мире не нужны были его воспоминания, не требовался смех и разговоры по душам – тут приходилось выживать, планировать банальные бытовые нужды и стараться не думать о прежнем мире живых. И Ремусу казалось иногда, что он почти разучился чувствовать. Чтобы опровергнуть это убеждение в себе, он мысленно представлял себе Сириуса, и оказывалось…

Как же больно было до сих пор думать о нем! Прошло семь лет, как его посадили в Азкабан, а рана кровоточила так же, как в первый день. На самом деле, Ремус не знал, как избавиться от этой боли. Боли было много, так много, что казалось невозможным жить с ней постоянно. У него не осталось друзей, а тот, кого он любил, оказался убийцей и предателем – истина была такова, но Ремус, несмотря на то, что твердил ее себе постоянно, так и не смог усвоить ее наизусть. Возможно, тогда было бы легче. Но было бы ли?..

После ухода Энди он снова жил один. Он не пытался вернуть его – ему просто было все равно. Из своего прошлого он почти ни с кем не общался. Дамблдор столь часто писал ему поначалу, с просьбой откликнуться, но Ремус ответил ему только однажды – спросил, где Гарри и что с ним. Директор Хогвартса написал подробное письмо, где расписал жизнь мальчика у родственников, включая свои объяснения, почему он отдал его им. Альбус не писал о самой семье Дурслей, это несколько удивило Ремуса. Он плохо помнил, что Лили говорила о своей сестре, но то, что помнил – не утешало. Оставалось надеяться, что Гарри живется не так уж и плохо, тем более, что альтернатив, по сути, не было. Имей Рем возможность обеспечивать себе безбедное существование, он обязательно взял бы мальчика к себе, но, выживая на грани нищеты, это не представлялось возможным. А, учитывая то, что Дамблдор писал про магию крови и материнскую любовь, вряд ли ему позволили бы это сделать.

Несколько раз за все эти годы Ремус хотел навестить мальчика. Но он боялся. Боялся нарушить его покой, боялся увидеть в сыне Поттеров призраков его родителей – он все еще чувствовал свою вину перед обоими погибшими друзьями. Глупо, наверное, но поделать было ничего нельзя – Сириус был прав, Ремус всегда навешивал на себя все смертные грехи, но такова была его натура.

И как-то он не выдержал – аппарировал в Литтл-Уиндинг, на Тисовую улицу. Было 31 июля 1990 года. Гарри исполнилось десять лет. У него не было для него подарка, но вряд ли он рискнул бы подойти к нему и заговорить. Он увидел мальчика издалека и замер, вцепившись пальцами в соседскую изгородь. На мгновение ему показалось, что это юный Джеймс, такой, каким он увидел его впервые в поезде, моет маггловскую машину. Нет, конечно, Джим никогда не носил таких мешковатых вещей, будто на два размера больше, но его внешность… эта лохматая прическа, очки, ломаные движения… На долю секунды показалось, что сейчас появится рядом синеглазый мальчишка и оба начнут дурачиться с громким хохотом…

Но потом он сбросил наваждение. Это Гарри, у него нет беззаботного детства с родителями и друга, который когда-нибудь его предаст. И это к лучшему.

Из дома вышел тучный невысокий мужчина с пышными усами и начал что-то строго говорить Поттеру. Плечи мальчика поникли, и он коротко кивнул, после чего выключил шланг и зашел в дом. Рем чуть нахмурился. Ему не совсем понятны были отношения в этой семье, но по движениям Гарри он догадался, что паренек расстроен.

Тем же вечером он написал Дамблдору, где настойчиво расспросил, хорошо ли живется сыну Поттеров у родственников. Несмотря на то, что последний раз они переписывались много лет назад, Альбус ответил мгновенно. Он заверил его, что все в порядке, и волноваться причин нет. У Рема были сомнения, но он малодушно доверился словам мудрого волшебника и позволил себе считать, что Гарри живется неплохо.

Последние годы Ремусу все труднее удавалось найти работу, даже среди магглов. С трудом он устроился на склад какой-то парфюмерной фабрики сторожем, и, несмотря на резкие запахи, которые терзали по-звериному чувствительный нос Люпина, он старался во что бы то ни стало сохранить эту работу.

А еще Рем завел себе домашних животных, если можно было так выразиться. Однажды у дома он заметил двух собак, которые стали ходить за ним по пятам. Шел ли он на работу или возвращался с оной, они трусили рядом, преданно виляя хвостами. Ремус сдался и пустил их в дом. Собаки точно чувствовали в нем его четвероногую сущность, а, может быть, видели гораздо глубже, его бесконечную нежность к псам, чем пользовались постоянно, ласкаясь и прося больше еды.

Однажды после работы он так же клевал носом в кресле, собаки спали у ног, как вдруг камин вспыхнул зеленым светом. Рем проснулся мгновенно, настороженно вглядываясь в изумрудное пламя, и с удивлением увидел в камине знакомое морщинистое лицо Альбуса Дамблдора.

Он нерешительно встал и помог волшебнику выбраться из камина.

– Я подозревал, что тебя может не быть дома, – жизнерадостно заметил Альбус, энергично отряхивая от золы мантию. – Поэтому сначала заглянул проверить.

– Это… весьма неожиданно, – ровно отозвался Люпин, стараясь не смотреть на директора школы чародейства и волшебства. Он помнил, на чем они расстались в последний раз, и ему, сказать откровенно, было стыдно за себя, за то, что был груб с ним. Тот день Ремус не хотел бы вспоминать больше никогда. – Чаю?