Текст книги "Майя"

Автор книги: Бодхи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 38 страниц)

– Хандред рупиз, мэм! – потребовала она, протянув руку так настойчиво, что почти что ударила меня по рукам.

– Что? Сто рупий?? (Я что, похожа на дуру?) Ну-ка давай забирай свои цветочки...

Возмутившись, пытаюсь отдать цветок обратно, но она с силой отталкивает его. Ничего себе манеры...

– Эй, подружка, мне не нужен твой цветок!

– Но Вы его уже взяли! – девочка превратилась в сову, зацепившую когтями мышь, взгляд холодный, голос требовательный.

– Я его взяла?? Ты мне его бросила, ты что, забыла?

– Мэм, Вы взяли цветок, теперь давайте за него деньги. Этот цветок священный, Вы должны его купить.

– Я ничего не должна! Забери его немедленно обратно, иначе я его выброшу, – делаю гневный жест, показывая, что сейчас зашвырну цветок далеко в воду, но сделать это побоялась – а что, если он сломается? Она ведь станет требовать деньги с удвоенной силой.

Зову на помощь лодочника, но эта свинья говорит чуть ли не с презрительным видом, что если я взяла цветок, то должна заплатить, – таковы местные обычаи. Начинаю объяснять, что ничего не брала, и чувствую себя набитой дурой, оправдывающейся перед взрослым дядей. А ведь можно было припугнуть их полицией, ведь это самое настоящее ограбление, но я так растерялась... Ну их к черту, заплачу по минимуму... доллара тебе хватит? На тебе пятьдесят рупий, проваливай. Все равно ведь поимели меня как ребенка, как дуру... И вдобавок ко всему еще и неловкость тащится шлейфом – и перед лодочником, и даже перед девчонками, которые меня обманули!

Все. Хватит с меня. Требую от лодочника, чтобы он самостоятельно разбирался с торговцами и даже близко их ко мне не подпускал, и пригрозила, что пожалуюсь «шефу», если еще раз придется бороться за личное пространство, и когда спустя полчаса неподалеку засветились очередные флибустьеры-ботаники, он отчаянно замахал руками, что-то крича, и лодка обошла нас стороной.

Шелест весел, вода, струящаяся прямо в ладони, руки, застывшие над водой, мысли, ускользающие из рук... время потекло рывками, то застывая прозрачным облаком, то прорываясь ручьем. А ведь они разговаривают... они определенно разговаривают друг с другом! – вороны, пролетающие над головой. Через час или два справа появился большой сад, широкими ступенями взбирающийся на гору. Надо размяться... вылезаю из шикары, и вся прибрежная суета немного затихает, оборачивается на меня. Иду по пристани, сжавшись от непривычного и непонятного внимания всех полов и возрастов. Почему у женщин головы прикрыты платками? Почему при виде меня они стыдливо закрывают лица? Некоторые и вовсе отворачиваются, смеясь то ли от смущения, то ли от того, что мой внешний вид кажется им нелепым. Кто их разберет... Да нет, вроде ничего смешного во мне нет, – штаны, рубашка из легкой, но непрозрачной ткани, все чистое (а может как раз в этом причина?:), все в соответствии с местной моралью, насколько мне об этом известно... Да что я в конце концов дергаюсь! Какое мне дело до того, что эти люди почему-то смеются? Упорно пытаюсь убедить себя в том, что все это ерунда, и иду дальше, задвинув озабоченность на задний ряд.

По торговым рядам вальяжно бродят индусы из крайне малочисленного в этой стране «middle class». Насколько же нелепо они одеты! На фоне толп оборванцев, которыми кишит Индия, выглядели они важно и демонстрировали свое пузатое достоинство на каждом углу. Ну прямо как дети... им разрешили поиграть во взрослых, и все что они могут – это карикатурно изобразить собственную значимость, но видно ведь, что все это напускное, ничего стоящего за этим нет. Никакого лоска той социальной самодостаточности, что свойственна большинству европейцев из среднего класса, у них нет и в помине, есть только наивное желание порисоваться. Какие пустые лица... какие неприятные глаза...

Сколько же здесь редкостного барахла! Все лавки забиты им по самый потолок – пластмассовые игрушки, брелки, зеркала, бусы, заколки, шлепанцы, кассеты, ручки, дверные замки, акриловые детские платья, павлиньи перья и так далее и так далее, и все это самого отвратительного качества, которое только можно себе представить. Тупо пялюсь на дородную индианку в ярко-розовом сари, поверх которого надета поношенная кофта с турецким орнаментом. Она с чувством перебирает всю эту дребедень и выглядит как важная дама в ювелирном салоне. Черные волосы прилизаны чем-то жирным (какая гадость...) и заплетены в косу, руки увешаны десятками тонких браслетов, звенящих при каждом движении. И что – вот она так всю жизнь и звенит?? Яркий лак на ногтях облупился, толстые пальцы увешаны кольцами из блестящего желтого металла... Что я делаю? Мучительное раздвоение: с одной стороны смотреть на них неприятно, с другой стороны – любопытно. И ведь не то, чтобы я получала удовольствие от обсасывания всего этого, нет... смешно все-таки – красное пятно на лбу женщины слегка осыпалось и выглядит как слезающая краска, движения даются ей с трудом, хотя она еще молода. Да ей попросту нравится так двигаться! Блин, да они все тут такие! Походка – это что-то... Просто пингвины какие-то, а не женщины – расставив в стороны носки, неспешно переваливаются с боку на бок, словно пытаясь свесить пузо перед собой между ног. И даже молодые обеспеченные индианки, еще не успевшие обрасти жиром и детьми, двигаются точно так же. Совершенно иррациональное ощущение соприкосновения неизбежного будущего с настоящим – живота еще нет, но он уже существует виртуально, в этом есть какая-то обреченность, и когда сейчас говорят про преемственность поколений, про тысячелетия индийской культуры, то в первую очередь перед моим взором всплывает не йог и не статуя Шивы, а вот этот несуществующий живот. Никак не могу представить себе такую женщину бегущей или танцующей или вообще делающую хоть что-нибудь непринужденно и естественно. Похоже, бедняги так срослись с тем единственным местом (с кухней), где они могут почувствовать себя хозяйками хоть чего-нибудь, что все, что им нужно для жизни, это научиться передвигаться между плитой и столом.

Образ индийской красавицы в воздушном сари, сошедший с экранов кинотеатра моего детства, существовал в реальности лишь на мыльных обертках.

– Мэм...

Ну что еще? Усатый индус в полинявшей рубашке, по-видимому когда-то бывшей белой. Смотрит заискивающе, и я снова не могу отвернуться от такого безобидного и улыбающегося человека.

– Можно с Вами сфотографироваться? Моя семья будет счастлива, если Вы согласитесь.

Как поступить? Фотографироваться не хочу, но не успеваю придумать отговорку и, махнув рукой, соглашаюсь. Ну теперь его день прожит не зря... возбужденно махая руками, хватает за плечо проходящего мимо человека, объясняет, куда и когда надо нажимать, собирает всю свою семью – жену и двоих упитанных детей (какие уродливые в Индии дети!), кучкует их вокруг меня так, чтобы я оставалась на переднем плане, задирает голову высоко вверх, растягивает рот в улыбке и дает знак – жми на кнопку! После щелчка умоляет постоять еще пару секунд, бежит перематывать пленку и вновь встает в позу. И снова та же сюрреалистическая картина, что и вид неподвижных фигур на сближающихся лодках – жена и дети все это время стоят неподвижно, как картонные принадлежности, будто им никакого дела ни до меня, ни до чего либо вообще. Может – они спят? На этот раз индус вычурно выпростал левую руку, правую уткнул в бок и стал похож на какую-то воинственную карикатуру из шаржей в старых советских газетах. Может быть он просто хочет рассмешить кого-то, сделать смешную фотку? Да нет, нет... это он всерьез, и у окружающих нет улыбок...

Посмеиваясь и злорадно перебирая мысли о том, какие же они все мудаки, забираюсь в кафе в поисках прохладного ласси – это что-то типа кефира.

Нет, спасибо, сладостей не надо – попробовала я по дороге из Дели эти сладости... аж зубы ломит. Мороженого тоже не надо, и надпись «сто процентов надежно» меня нисколько не обнадеживает. Все, что не подвергается термической обработке, может загнать на месяц на больничную койку с тифом или туберкулезом. Опять на меня пялятся... – два индуса, по-видимому оценивают – можно ли со мной познакомиться. Даже думать об этом тошно, допиваю и ухожу.

Некрасивый все-таки сад: отовсюду торчат однообразно-невзрачные редкие цветы. Рифленый каменный желоб, по которому стекает вода, покрылся скользким, противным зеленым налетом. Коротко стриженый газон, по которому разгуливают очеловеченные павлины, и ни одного иностранца. Безрадостно все это... не производят они впечатления отдыхающих людей, тяжесть витает в воздухе. И место это мне не нравится, и устала я – то ли от такого непрерывного пристального внимания, то ли от того, что во всем Кашмире я единственная туристка. С меня довольно – возвращаюсь в лодку.

Предложение лодочника отвезти меня на плантацию лотосов с энтузиазмом отвергаю. Плантация... и лотосы... – еще одно столкновение моих фантастических представлений об Индии с айсбергом обыденности. Чем фантастичнее ожидания, тем прозаичнее реальность. Может именно эти ожидания и отравляют?

Заодно отказываюсь от конвейера махатм, от комбината кама-сутры и от симпозиума дервишей, хочу просто пообедать и покататься в оставшееся время там, где поменьше людей и побольше природы.

Лет десять назад, когда толпы обкурившихся туристов осаждали Кашмир, мой Вергилий видимо наслушался и не такого, и, судя по вспыхнувшим глазам, ощутил наконец что-то вроде естественного сродства и повез меня на крошечный островок, где поместились храм, огромное дерево и небольшой ресторан в виде корабля.

Залезаю на крышу (с детства обожаю крыши!) и сажусь в тени большого, ветвистого дерева. Самое жаркое время дня, и как обычно нападает апатичная вялость, хочется развалиться в кресле и расслабить мозги в манную кашу. Иногда, если не поддаться и продолжать вести себя так, будто переживаю подъем сил, удается сбросить эту лень, но сейчас ничего не получается. Нет сил ни на что, жара...

Снова плывем куда-то... а что – очень даже живописный уголок... «улицы» между плавучими домами такие узкие, что кроны нависающих деревьев переплетаются между собой, образуя над головой причудливо сплетенный зеленый шатер, пронизанный солнечным светом. Из густой ряски и крупных, толстых, загнутых листьев выглядывают большие розовые лотосы. ...Наверное около пяти? Солнечный день близится к концу, в шесть в Индии уже темнеет. В это предзакатное время в воздухе витает особенная умиротворенность, так хочется замереть и ухватить это состояние, но оно ускользает – меж деревьев, в рябь на воде, в вечернюю прохладу...

Шафи... точно, он, уже торчит на причале, лицо переполнено ожиданием моих восторженные комментариев, но я сегодня больше не вежливая девочка. Подыграть его слащавой физиономии?... нет, противно... Не понимаю, как они все так живут... переступают через себя, изображают что-то непрерывно... А может им уже и не противно? Может им нравится вести все эти разговоры, подобные пережевыванию туалетной бумаги? Неужели и я когда-нибудь стану такой же, и мне тоже будет все равно – с кем и о чем разговаривать? Бррр..., аж передернуло от этой мысли.

– Отличное место для медитации! – голос Шафи догнал меня и на крыше.

Интересно, что он имеет в виду под медитацией?

– А ты сам медитируешь?

– Нет, мэм, я мусульманин, но я знаю, что медитация – это очень хорошее занятие.

– Ха! Откуда же ты знаешь, если не делаешь этого?

– Многие святые люди делают это в нашей стране, поэтому я знаю, что это очень хорошо.

– ОК, Шафи, я как раз собираюсь этим заниматься, так что позаботься о том, чтобы никто сюда не совал свой нос, ладно?

Не перестаю удивляться тому, как люди бесконечно далеки от какой-либо ясности, и даже от стремления к ней... Впрочем, что в этом удивительного? Просветленные существа отнюдь не бродят вокруг толпами, так чего удивляться, что я пока что еще не встретила ни одного человека, который бы смог хоть сколько-нибудь вразумительно объяснить, что он имеет в виду, говоря о просветлении, нирване, самадхи и прочем «потустороннем».

На крыше я наконец в безопасности, – сюда никто посторонний не придет. Только здесь позволяю себе сбросить напряжение, как будто оно от чего-то защищает!

Монотонное пение вдалеке похоже на отчаянный, грустный зов... А, точно, сегодня же религиозный праздник... но какое это имеет значение? Зачем я об этом вспомнила? ...Закрываю глаза и пытаюсь успокоить мысли, хочу, чтобы на время они исчезли вовсе.

Даже незначительное время пребывания в полной неподвижности может привести к довольно необычным ощущениям – привычное восприятие физического тела начинает размываться. Сейчас ощущаю себя бесформенной упругой массой, находящейся в движении – что-то куда скручивается, медленно перетекает, шатается из стороны в сторону, покачивается маятником, утекает вниз... Крыша подо мной накреняется в разные стороны, и я вот-вот скачусь с нее... А теперь я под крышей, и она давит на меня сверху...

Такие явления для меня привычны, – это происходит с раннего детства. Я попыталась поговорить об этом с родителями, подругами, и выяснила, что никто ничего подобного не испытывает. Все это мне не нравилось, потому что мешало засыпать и доставляло только дискомфорт, я даже злилась, что не могу как все нормально заснуть, а вынуждена становиться участником странных игр природы. Потом появился исследовательский интерес. ...Поехать завтра в горы, что ли?

– Шафи! Завтра я хочу в горы!

– Прекрасно, мэм. Я буду Вашим гидом.

Неожиданный поворот. Парень, конечно, услужлив, но перспектива провести с ним целый день как-то не привлекает.

– А мне там нужен будет гид? – стараюсь задать этот вопрос так, чтобы он не понял, почему я его задаю, и снова накатывает специфическая тошнота отравления неискренностью.

Как же противна эта озабоченность мнением о себе каждого человека, с которым я вольно или невольно сталкиваюсь! Ненавижу эту импотенцию, это так мешает жить... словно колючий многогранник застревает где-то в душе, и потом попробуй его выплюнь, только с кровью... и ведь мало того – из-за этого я еще и неизбежно попадаю в ситуации, которые мне не нравятся!

– Ну разумеется, это же горы, там можно заблудиться.

Слово «горы» производит нужное Шафи впечатление и позволяет мне оправдать свою слабовольность, – теперь я могу успокоить себя тем, что выбора и не было – горы все-таки...

– Ну значит завтра, в шесть утра (шесть утра??? И здесь оно меня достало своими безжалостными лапами!) Вас будет ждать завтрак. Спокойной ночи, мэм.

Удаляющиеся шаги, скрип перил, кто-то квакнул, где-то засмеялись – и тишина... Четыре дня в Индии, и ничего не происходит! Где мудрецы, учителя, места силы, таинственные храмы? Та же обыденность, что и всегда, да еще и постоянное напряжение... Горы... В горах все будет по-другому.

(5)

Каменный берег озера, за которым начинается дорога, выглядит мрачновато. Через каждые десять метров стоят автоматчики, по ухабам с шумом скачут разбитые старые машины, обшарпанные моторикши и оранжевые грузовые машины, разрисованные картинками из индийского эпоса. Маленькие, кое-где недостроенные и только местами покрашенные домики прилипли друг к другу как разваренные пельмени... Похоже, их начали строить очень давно, так давно, что они уже успели состариться, и вид у них такой, будто стены вот-вот обрушатся. Из двери одного из домов на меня с восторгом и любопытством смотрит стайка поразительно грязных детей... Может, они вообще никогда не моются? Лохматые, босоногие, в рваной одежде, с чудовищно сопливыми носами, но при всем при этом черты их лиц красивы и отнюдь не выглядят по-детски. ...В животе появляется странная истома, напряжение, словно что-то протянулось от меня к ним и слилось, всем телом ощущаю и нежное притяжение и суровое отторжение одновременно. Не знаю, почему, но определенно хочется поскорее отъехать от этого места.

Опять индийская «Волга» с неудобными выпуклыми сидениями, опять нищета, тотальная разруха и грязь, и когда жилые районы наконец закончились, я с удивлением для себя облегченно вздохнула.

Прямо над дорогой нависли скалистые невысокие отвесные холмы, а слева – долина, горы, бесконечные террасы рисовых полей. По фарватеру долины среди серых камней извивается маленькая речушка, опровергая мои представления о том, что все горные реки грандиозны, стремительны и бурны.

– Во время муссонов эта река разливается и становится раз в десять шире, – голос Шафи словно за кадром.

Облачно, и хотя солнце постоянно пробивается сквозь облака, дальние горы скрыты туманом, и создается такое впечатление, что долина уходит в никуда, проваливается в пустоту. Вглядываюсь туда, где долина исчезает, и представляю, что там вообще ничего нет, что вот в том месте заканчивается известный мне мир, а я нахожусь на небольшом островке, вокруг которого со всех сторон – бездонная неизвестность. И точно так же, как можно подойти к самому обрыву высокой горы и смотреть вниз, в пропасть, или вдаль за горизонт, можно затаив дыхание подобраться к краю этого острова и посмотреть на неизвестность, на эту бескрайнюю пустоту, которая может показаться безликой, но только на первый взгляд.

Кое-где на полях работают крестьяне, причем самую черновую работу выполняют женщины и подростки, а мужчины только руководят работой. Интересно, чем заняты остальные мужчины?

– Шафи, почему на поле работают только женщины?

– Потому что это женская работа.

– В каком смысле?

– Женщины всегда работали на поле. А мужчины продают то, что сделали женщины.

– Но ведь работа на поле – это очень тяжелая работа, и мужчины могли бы помогать женщинам. Ведь женщины помимо этого еще и домашним хозяйством занимаются, и детьми, так почему не облегчить им хотя бы часть работы?

На его лице изобразилось недовольство и негативное отношение ко мне. Вот она, его натура! Пока я держусь в той узкой колее, которую мне предлагают, я получаю подобострастную физиономию с натянутой улыбкой. Как только я делаю маленький шаг в сторону, подвергая сомнению то, во что человек свято верит, то сразу же вижу, что он из себя представляет. Искренний поступок срывает маски и разоблачает фальшь, я наконец сталкиваюсь с реальностью, и как живительно это столкновение! Из этой трещины в привычном распорядке мира выстреливают ростки настоящих размышлений, которые основываются на реальном опыте, а не на фантомах, в результате чего возникает подлинный интерес к жизни, живая страсть, захватывающая радость исследования. Что же для меня интереснее – жить в понятном, знакомом, комфортном, лицемерном картонном мире или же бросить вызов той стихии, которую меня так добросовестно учили не замечать? Казалось бы, ответ однозначен, но какая же это громадная сила – обыденность. Как сладкоголосая сирена она заманивает, прельщает и усыпляет мертвым сном, и не остается даже смутных воспоминаний о том, куда ты собственно держал путь.

– Мэм, здесь все так, как должно быть. Всех это устраивает, и никто не собирается ничего менять. Это будет против воли Аллаха.

Да уж, с этим не поспоришь – когда на арену выходит Аллах или Христос, мне остается только уйти в тень, потому что кроме ненависти, отстаивающей заветы своих богов, я ничего не получу – ни интересной дискуссии, ни описания опыта, ни здравых аргументов.

Женщины в Индии – не более, чем домашний скот. И это не преувеличение, ни о каком равноправии и речи не может быть! Обычаи, выпестованные тысячелетними омрачениями предков, здесь до сих пор оберегаются так ревностно, что инаконравственный в Индии рискует жизнью в прямом смысле этого слова. Но я пока еще об этом не знала. Не знала я и о том, что женщинам и мужчинам нельзя на улице даже за руки держаться, любой полицейский может подойти и ударить по рукам дубинкой. И это происходит на улицах Дели! А что говорить обо всех этих бесчисленных захолустьях, там вообще еще каменный век, от которого хочется бежать без оглядки, забыв поскорее то, что увидела.

За девушку, которую выдают замуж, родственники обязаны заплатить жениху и его семье, ведь теперь они будут кормить эту скотину. А если денег нет, то семья невесты идет на обман – выдают девушку замуж, а денег потом не отдают. В страшном сне не приснится, что до сих пор (!) делают некоторые семьи женихов в этих случаях. Они сжигают девушку... Эту историю мне рассказала богатая индианка, которая всю жизнь борется за права женщин в Индии.

Или вот еще история из серии ужасов – она обошла все информационные ленты мира. В Индии до сих пор процветают касты, и до сих пор связать свою жизнь с человеком из низшей касты практически невозможно. Так вот, один юноша влюбился в девушку из низшей касты, и несмотря на все старания родственников не желал отказываться от своей возлюбленной. Наказали их примерно – линчевали на общем собрании жители родной деревни – конечно же, в полном согласии с волей богов и предков. Прямо-таки представляю эти добрые, умудренные лица старейшин, выносящих вердикт – «повесить обоих». И это происходит сейчас – в наше время. Я-то думала, что живу в мире прогресса и разума...

Сравнение женщины с домашней скотиной даже не совсем правомерно, потому что за убийство коровы индуса могут казнить, а за убийство женщины в лучшем случае посадят на несколько лет в тюрьму. Но я не думаю, что женщины – это что-то вроде жертв индийской культуры, которых нещадно эксплуатируют злобные индусы-мужчины. Каждый портит себе жизнь по-своему. Русский мужик вдыхает отраву и заливается алкоголем, европеец сидит в тупом довольстве, а индийская женщина выбирает быть бессловесной скотиной, и сама ревностно оберегает все местные обычаи и воспитывает своих детей в полном соответствии с обычаями предков. Жестокость зачастую совмещена в человеке с доходящей до исступления сентиментальностью, обостренная жалость к себе вдруг оборачивается яркой ненавистью, а униженное положение женщины в Индии сопровождается фанатичным поклонением детей перед матерью. Кто-то сочтет это гармоничной системой противовесов, а на мой взгляд это просто две стороны одной и той же монеты – хрен редьки не слаще.

...Женщины в ярких сари носят на головах огромные связки травы, почти что снопы. Тонкие фигурки с идеальной осанкой, закутанные в яркие зеленые, розовые, красные, желтые, голубые ткани, плавно, не спеша передвигаются по темно-желтому полю с сочными островками зеленых ростков риса.

– Хэлло! – не удержалась и помахала рукой идущим вдоль дороги женщинам и девочкам. Глупо, конечно... а что еще остается сделать, если хочется выразить им свою симпатию, а не знаешь, как еще это сделать!

Их глазки засверкали, мордашки расплылись в улыбках – ну надо же, какая непосредственность, приятно... Интересно – как они отнесутся к тому, что я их сфотографирую? Подспудно жду не агрессии, конечно, (я же не на Западной Украине), но по меньшей мере неудовольствия... Но нет, выстроились в ряд, поправили сари – все с той же смешной, но приятной серьезностью, неспешностью... вот бы у кого поучиться этим ходячим павлинам в богатых одеждах! Торжественно замерли. Ждут.

– Мэм, это счастье для них. Никто еще никогда не фотографировал их, они знают, что такое фотоаппарат только понаслышке, – встрял Шафи.

– Надеюсь, они не боятся?

– Нет, мэм, ну что вы, как можно ВАС бояться! – вот лжец, все свои фразы строит и произносит так, чтобы умаслить мое чувство собственной важности, и это у него стало получаться. Я уже привыкла к тому, что я «мэм», что могу быть пренебрежительной и даже властной, но неужели меня так легко поймать на такие вот дешевые фразочки и на масляную интонацию? Ведь очевидно, что это все лицемерие, и все-таки начинаю замечать, что порой играю в эту игру уже по-честному.

– Шафи, спроси, если что, я могу заплатить им...

– Мэм, Вы уже сделали для них такой подарок, который они запомнят на всю жизнь.

Да, эти женщины производят гораздо более приятное впечатление, чем обеспеченные индианки. Даже женщины в возрасте выглядят очень приятно – стройные, подтянутые тела, лица серьезные, но без печати озабоченности, спокойные, но не вялые, ни печали, ни довольства, и они совсем не выглядят тупыми. Во всем их облике есть особая красота. Вспомнились наши крестьянки – вечно скандальные, вечно недовольные суетливые крепкие бабы с лицами, на которых отложили несмываемую печать непрерывные заботы и раздражение. И самогон, конечно. Мысли о наших бабах вызвали смутное беспокойство, ну их в баню...

Подзываю, перевожу фотоаппарат в режим «Play», показываю на дисплее получившиеся фотки. От них пахнет костром, копотью и ветхой одеждой. Боже мой, сколько восторга, белозубых ярких улыбок, смеха! Шутливо толкаются, толпятся, ржут во все горло, прикрывают лица – стесняются. Вот уж не ожидала такой прыти, думала, что они уставшие... а ведь усталость у меня прочно ассоциируется с озлобленностью, мрачностью, а у них нет...

Еще час приятных, но монотонных пейзажей, и дорога переходит в серпантин. Сосновые леса взбираются вверх по ярко-зеленому бархатному травяному ковру. Как я люблю сосны! Запах смолы, вкус иголок, пушистые лапы... иногда почти что вижу, как от них исходит золотистое сияние, смешивается с густым запахом и уводит ощущения куда-то очень далеко – в давно забытые детские воспоминания, в закоулки памяти или туда, где я может быть еще только буду.

Наконец-то приезжаем на небольшую круглую площадку с видом на поля для гольфа, холмы, похожие на гигантские зеленые волны, переходящие в невысокие скалистые горы. Это конечная стоянка машин, и тут их, как ни странно, немало, несмотря на то, что туристов не видать. Бессолнечно и прохладно, иду пить чай в одно из открытых кафе, около которого стоит длинный деревянный стол и разномастные стулья... Неужели иностранец? По всем признакам похож. Пока шла, успела дорисовать его до привлекательного мужчины. С раннего детства все время хочется влюбляться, и я напропалую влюблялась во всех подряд. Иногда западала на таких уродов, что стыдно вспоминать:)

Подхожу совсем близко, и он словно почувствовал меня и обернулся. Механическая улыбка, банальное приветствие, пустые глаза, добродушно-безраличное выражение лица, – самый обычный иностранец, с которым можно обсудить разве что маршруты и цены. Но я все-таки здороваюсь и сажусь рядом... Зачем???

– Ты откуда? – автомат мужским голосом выплюнул первую по очереди фразу.

Ну почему именно «ты откуда», «куда едешь», «как долго ты уже в Индии»... что они все – из пластилина что ли? Почему не спросить «Что ты ищешь в своих путешествиях?», или «Как ты думаешь – почему эти горы навевают на меня такое настроение, как когда просыпаешься среди ночи и не понимаешь – то ли встать и прогуляться, то ли попытаться уснуть дальше», или... Да что угодно можно сказать или спросить, если душа не из картона, если хоть какая-то жизнь теплится там, но, видно, они как раз из картона...

– Из России, – отвечаю вяло, но все же натягиваю улыбку.

(Сейчас скажет – «О! Россия!!»)

– О! Россия! Никогда не был в России. Я думал, все русские девушки – высокие и крепкие, а ты больше похожа на француженку. А я из Англии. Ты была когда-нибудь в Англии?

– Нет, меня как-то не влечет в Европу. Особенно теперь... – поймет, не поймет? Нет, не понял. А сейчас скажет – «да, здесь совсем все по-другому», как будто бы не понимает, что только дебил не видит, что здесь все по-другому...

– О да! Здесь все совсем другое.

Вообще это такой стиль разговора картонных людей – они обмениваются высказываниями, на которых поставлен штамп «общепризнано» и «годится для поддержания разговора с тетушками и дядюшками из старой доброй Европы». При этом лучше не смотреть им в глаза – они в эти моменты ничего не выражают, ну то есть вообще ничего, и ощущение от общения с ними – не из приятных, мягко говоря. Если хочешь почувствовать в европейце, путешествующем по Индии, какую-то живость – покажи ему вкусную сардельку или какую-нибудь бирюльку, тогда глазки его забегают и загорятся огоньком, в котором можно додумать интерес к жизни.

– Сюда люди приезжают что-то искать, а в Европе люди работают, – засмеялся неизвестно чему.

– Я больше не работаю.

– Кем?

Толковый получается разговор... молча смотрю ему в глаза, но там ничего не изменилось – просто игла патефона перескочила на следующую дорожку, раз эта дала сбой. Какой вопрос на очереди?

– Нравится тебе Джамму и Кашмир?

– Нет, здесь слишком напряженная атмосфера, – наверное, все боятся, что в любой день может начаться война.

(Только не надо рассказывать, как тут было десять лет назад...)

– Да, десять лет назад здесь все было по-другому. На Дал-Лэйк невозможно было найти свободного места, – так много было туристов. И все приезжали сюда не на три дня, как сейчас, а на несколько месяцев. Мы не хотели возвращаться домой, здесь был наш дом, наш рай на земле, рай для тех, кто не хочет сидеть в офисе, делать карьеру, носить костюм. Это было самое романтическое место в мире, где можно было быть таким, какой ты есть. Мы устраивали на островах сумасшедшие вечеринки, здесь были лучшие ди-джеи со всего мира... – говорит так, будто все лучшее осталось позади, и теперь остались только воспоминания, и только тогда, когда он вспоминает, он по-настоящему живет. Снова пахнуло могилой. Ну все, больше не могу, как бы поскорее распрощаться с этим человеком без настоящего? ...Что-то коснулось спины, и это ощущение слабым эхом отозвалось в теле. Обернувшись, вижу, что к нам идет парень, смотрит на меня... мне нравится, когда так смотрят... словно не сомневается в том, что сможет увлечь... но не потому, что самоуверен.

– О, а вот и Дэни! Дэни, а это Майя, она русская, представляешь?

– Привет, Майя, – Дэни сел напротив, и я могла рассмотреть его.

Ему, наверное, около тридцати. Приятное лицо – совсем не такое, какое считается красивым, но в нем есть что-то очень привлекательное для меня. Чуть более обычного широкие скулы, нос неправильной формы (скорее всего, следствие перелома), спокойные, но не безразличные глаза, в которых так хочется уловить проблески интеллекта и серьезности, губы, которые, кажется, было бы приятно поцеловать... И особенно нравится, что он не держит непрерывно эту фанерную слащавую улыбку на своем лице, как это делает большинство иностранцев и во время общения, и даже когда они просто молча идут. Принято считать, что эта улыбка свидетельствует о том, что все хорошо, что они довольны жизнью, и всем бы нам такие улыбки и такую жизнь. Боже упаси! Не вижу в этой застывшей гримасе ничего приятного – самая обычная дурная привычка, которую я впоследствии начала замечать и за собой после не слишком продолжительного общения с иностранцами. Состояние в эти моменты мертвое и серое, а ощущение лица – напряженное и искусственное, поэтому я решила тщательно следить за тем, чтобы во время общения улыбаться только тогда, когда действительно хочется (а хочется не так уж и часто), а в остальное время сохранять лицо спокойным и ненапряженным.