Текст книги "Майя"

Автор книги: Бодхи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 38 страниц)

– Почему ты все время рассказываешь о чем-то абстрактном, расскажи о своей практике, – услышала свой голос будто со стороны. Весь мир перестал существовать, – только голос, фигура гуру на сцене и расплывчатое пятно зала.

– Да потому что нечего уже рассказывать...

Взрыв смеха в зале.

Неожиданно страх как рукой сняло, и на его месте словно открылся родник и выросло глубокое спокойствие и радостная решимость. Я стала другим человеком, – это было как рождение. Только что здесь было трясущееся от страха жалкое животное, а сейчас – такая громада, такой ледоход!

– Вот ты сейчас говорил про то, что такое душа, – голос стал как большая мощная, но неспешная река. – Но ты ведь так и не сказал, что это такое. Ты рассказал про выходы из тела, про чистое восприятие, про второе внимание..., но что такое душа?

– Ты и сама это знаешь не хуже меня!

– Я вообще не понимаю о чем идет речь... Я никакой такой души у себя не вижу, а если ты ее видишь, то опиши ее.

– Да не знаю я, что такое душа:)

– Значит ты лжец?

– Конечно, как ты сразу этого не поняла? Ты ведь за этим сюда пришла, – чтобы сказать мне, что я лжец, а не затем, чтобы про душу всякую чушь спрашивать?

– Да, я хочу сказать тебе, что ты лжец, что ты не просветленный учитель, а самый обыкновенный коммерсант.

– Да, так оно и есть. Это абсолютная правда, – обратился к залу.

Играл он великолепно. Зал был в восторге.

– Ну ладно, продолжим...

– А что, всем остальным из его объяснения понятно, что такое душа?

Молчание, глухие смешки.

– Вы слышите голос? – гуру испуганно оборачивается по сторонам, – кажется, здесь духи...

– Или здесь никого истина не интересует? – говорю громко и с вызовом.

– О, истину принесли, – вякнуло из массы зала.

И это все! Больше никто не решился ничего сказать. Вот блин, да они все точно так же боятся, как и я, им точно так же панически страшно встать и возразить мне.

– Это цирк или общество людей, которые стремятся к свободе?

– Это цирк! Точно, цирк, и ты здесь самый главный клоун! – злорадно воскликнул гуру. – Я предлагаю не обращать внимания на эту странную девушку, – взрыв смеха, – и продолжить лекцию. Если она будет говорить, для вас это будет таким же упражнением, как описывал Кастанеда, когда ему дон Хуан с доном Хенаро в два уха наговаривали.

Взрыв смеха.

Внезапно толпа стала восприниматься как однообразная пластмассовая субстанция, – как мертвые и слепые стены. Ощущение было такое, как будто в один миг из зала все исчезли, и осталось только это безмолвное и бездушное нечто. Как можно было этого бояться?

Когда я оттуда вышла, было такое ощущение, что я стала очень большой, сильной и пустой. Но это была особенная пустота – в ней была наполненность, и в любой момент из этой наполненности могло проявиться что-то абсолютно новое. Вспомнила тех людей на лекции и поняла, что ни к кому из них ни на секунду не испытала неприязни. И отчетливо поняла, что у меня нет желания использовать ту силу, которая высвободилась из-под завала страха, ни на что, кроме достижения свободы. С этой силой я могу все, – какая громкая мысль! – хоть весь мир перевернуть. Но нет, не туда меня влечет, не хочу я никакой власти, никаких революций, – свобода мне нужна вот здесь, в этом месте, – в этом сердце и в этой голове.

Я ехала домой, а вокруг все продолжало греметь от совершенно новых чувств. Могла ли я представить, что в результате этого поступка все во мне может ТАК измениться? Привычные образы тускнели, и сквозь них как через стекло проступал грандиозный, восхитительный мир, – безграничное закатное небо со всех сторон, наполненное едва уловимым, низким, монотонным гулом, который казался мне более совершенным, чем любая сложная мелодия. Я смотрела на мрачных, искривленных заботами людей, на обшарпанные вагоны метро, и все это было чем-то далеким и ничего не значащим... Был только мой восхитительный мир и предвосхищение – в любой момент все может исчезнуть, и я открою глаза совсем в другом мире, и мне совсем не страшно, я открыта – что бы ни произошло. Я закрыла глаза, и передо мной открылась широкая, освещенная солнцем дорога. Она и звала, и одновременно вела за горизонт, звеня от радости и предвкушения новых открытий.

(23)

Ашрамы встретили меня большим железным щитом с перечнем запретов. Первым делом, разумеется, запрещается целоваться и вообще как-либо проявлять «физическое влечение». Интересно, как это противоречит духовному поиску? Чистой воды ханжество, да еще самым первым пунктом написали... могу себе представить, что за люди здесь живут, если они готовы смириться с тем, что даже поцелуй здесь является таким же преступлением, как употребление наркотиков и алкоголя. Позже десяти приходить запрещается, – повеяло советскими временами, пионерским лагерем... Кстати, никого и нет, – кажется, никто здесь не живет, да и здание ашрама скорее похоже на казарму, чем на то место, где хочется заниматься практикой. К черту исследование ашрамов! Пойду лучше в Интернет, проверю почту, связь здесь вроде быстрая.

...Все это не то. Мучительно не то. Все нарастающий дискомфорт от непонимания, что же делать дальше, едва не раздирает меня на части, – внутри что-то завелось и теперь не может остановиться, я даже сидеть на стуле спокойно не могу. Оставаться здесь еще? Зачем? Уезжать? Куда?... Письмо от Дэни! Пять минут забвения.

"Привет, моя девочка:) Я наконец добрался до Непала, – путь оказался неблизким. Сейчас я в Покхаре – Гималаи прямо надо мной, над головой, вокруг заснеженные вершины, а прямо тут – тихая осенняя погода на берегу озера. Сезон муссонов пока что не кончился – в этом году он оказался немного более затянутым, так что каждый день время от времени идет дождь, порой сильный, в горах вокруг бушуют дикие потоки воды, и в такую погоду я в высокогорье не пойду, буду ждать, когда установится солнечная погода, тогда за день-два все дороги высохнут, солнце здесь яростное, и я двинусь в путь. Поэтому еще несколько дней я буду здесь, где есть доступ в Интернет, а потом на месяц вывалюсь из внешнего мира.

Хочу поделиться с тобой своим достижением в устранении негативных эмоций. Позавчера я был чертовски измотан длительным переездом, и когда добрался до отеля, был уже поздний вечер. Еще какое-то время я на автопилоте выполнял необходимые действия – заполнял бланк на ресепшн, разбирал рюкзак, принимал душ, а потом как-то сразу все стихло, и я даже испугался – настолько пустой и бессмысленной показалась мне жизнь в тот момент.

Шел дождь, было очень тихо, и я вспомнил, что в детстве часто просыпался посреди ночи и совсем не хотелось спать. Это было очень тревожное состояние, – все спят без задних ног, а я вынужден лежать в темноте и чувствовать себя бесконечно одиноким. Особенно ярко это проявлялось в интернате. Когда мне было 5 лет, родители отдали меня в интернат, потому что не могли каждый день водить в детский сад. Я жил там всю неделю, а домой возвращался на выходные. Очень хорошо помню, как вглядывался в темноту, в которой вскоре начинал все различать. Так я часами мог лежать в отвратительном состоянии, мечтая только о том, чтобы скорее наступило утро.

Позавчера я почувствовал себя почти так, как в детстве, – мне стало так же грустно и так же жалко себя... Мне захотелось, чтобы рядом со мной кто-то был, постоянно кто-то был, чтобы мы могли заботиться друг о друге, и в этих заботах я мог бы не замечать той пугающей пустоты, которая нападает на меня, когда все стихает и я остаюсь один.

И вдруг во мне проснулась ярость. Настоящая ярость! Это не было ни злобой, ни ненавистью, ни вообще ничем негативным. С меня как будто спало все человеческое... Или наоборот – только в этот момент я стал Человеком? Я стал искрящейся скалой, которую не касалось ничто – ни эмоции, ни мысли, ни суетливые желания. Неожиданно опять возникла жалость к себе, и первую секунду я колебался – как это могло произойти, ведь я ТАКОЕ переживаю... Я почувствовал, что стремительно умираю в этот самый момент, – яростность растворяется как дым, и я опять возвращаюсь в обыденность. Все во мне восстало против этой смерти, и одним махом, в который я вложил всего себя, я убил жалость. Мне даже показалось, что был взрыв... Я напрягся и стал ждать ее очередного нападения, твердо решив не дать ей проявиться дольше, чем на полсекунды. Вспышка острой жалости, – опять срубаю ей голову одним ударом. Опять жду, стиснув зубы. И так еще несколько вспышек... И вдруг, Майя, вдруг произошло чудо – словно грозовое небо расступилось, и сквозь него показался просвет голубого неба, который быстро разогнал остатки туч и всякого напряжения и установилось такое умиротворение, такая тишина, что мне захотелось одновременно и рассмеяться и замереть. Я оглядывался вокруг, ища хотя бы тень жалости или другого омрачения, но везде был полный штиль и тонко сияющий, мягкий восторг! И тут я понял, что это и есть тихая радость, – как только я вспомнил это название, так все окончательно встало на свои места, не осталось никаких сомнений в том, что это именно то, о чем говорил Лобсанг.

Это событие изменило все видение практики прямого пути. До этого момента все время включался скептик, который говорил, что никогда ничего не получится, что устранение негативных эмоций может оказаться в принципе невозможным. И я прикладывал слишком мало усилий для того, чтобы проверить все эти сомнения, и либо начать искать какой-то другой путь, либо отдать себя всего этой практике.

Сейчас нет никаких сомнений в том, что устранение негативных эмоций – РЕАЛЬНО. И сейчас я знаю, что МОГУ это делать. Это требует гораздо больше усилий, чем я привык совершать в какой бы то ни было области своей жизни, но во мне есть эта сила. Как же радостно отдавать себе отчет в том, что во мне есть эта сила, и что свобода от негативных эмоций зависит только от желания! Майя, я сделал очень важное открытие – все зависит только от силы желания. В тот вечер я так страстно хотел перестать испытывать жалость к себе, я согласен был умереть, только бы не сдаться. И получилось.

Я не знаю, где взять такую устремленность, которая позволит устранить все негативные эмоции, но теперь я знаю, что это мой путь, и не могу представить, что должно произойти, чтобы я забыл об этом опыте, чтобы опять стал сомневаться.

Интересно узнать, что ты сейчас думаешь по поводу устранения негативных эмоций как о пути, ведущем к свободе, к просветлению? Все еще сомневаешься в том, что это реально?

Я хочу, чтобы ты знала – какой бы путь ты ни выбрала, это не имеет никакого значения для той звенящей нежности, которую я к тебе испытываю. Чертовски приятно представлять, что обнимаю тебя, что в твоих глазах – нежность и страсть, что твоя жизнь насыщена поисками и находками, неважно – со мной или без меня.

Я очень отчетливо помню все твои вкусы и запахи, все ощущения от каждого твоего изгиба... Очень возбуждает вспоминать, как еще когда я снимал с тебя носочки, я поцеловал твои ножки и это так офигительно здорово... твои носочки так возбуждающе пахнут... и трусики... а как пахнут твои ножки... у пяточки – один запах, под пальчиками – другой, а прямо на «ладошке» – третий, пальчики сверху пахнут тоже по-своему, коленка, под коленкой, грудки, попка, писька, спинка, животик, загривок, волосы... все пахнет по своему – у всего есть свой тонкий запах, и сливаясь с нежностью, это дает такие яркие ощущения...

А вкус... ты не представляешь – как это сильно возбуждает облизывать тебя всю-всю, от пальчиков ножек до щек – у всего свой изысканный вкус, и это вкус секса.

Моя маленькая развратная девчонка, не знаю, встретимся ли мы еще когда-нибудь, но точно знаю, что ты всегда будешь моей любимой девочкой независимо ни от чего.

Дэни"

Гудящие от возбуждения пальцы упали на клавиатуру стучащим дождем.

"Дэни, подробнее отвечу позже, надо сосредоточиться и подумать... А пока хочу сжимать твой член через штаны и чувствовать, как он набухает в моей лапке. Я буду смотреть тебе в глаза и щупать тебя, а потом достану его и поласкаю пальчиками головку, подержу яйца в ладошке, слегка подрачу твой горячий и слегка влажный член... Я так хочу тебя прямо сейчас..., прямо здесь начала бы мастурбировать, если бы рядом никого не было. Хочется долго целоваться с тобой, чувствуя, как ты хочешь меня, дрожа от возбуждения. Мне так нравится невинно ласкаться, едва прикасаясь, когда все внутри горит от желания. Как только вспоминаю, как ты лежал на мне, лаская меня членом, еле сдерживаясь, чтобы не кончить, сразу же все начинает пульсировать, даже кончики пальцев. Дэни, я очень хочу с тобой еще встретиться – хочу с тобой говорить, гулять, валяться на траве, пялиться на плывущие облака, целоваться, заниматься сексом. И так здорово, что не возникает никакого разочарования, если думаю о том, что всего этого может и не быть. Ведь прямо сейчас, когда я думаю о тебе, когда представляю нашу встречу, я переживаю что-то самоценное, прямо сейчас я живу!

Я хочу о многом рассказать, и об отношении к практике прямого пути в том числе. Это письмо будет ждать тебя, когда ты вернешься с гор в долину. Но одно могу сказать определенно – на данный момент идея об устранении негативных эмоций вызывает у меня яркий отклик, я делаю первые попытки в этой практике. Сейчас это не кажется абсурдом, хотя я и продолжаю искать другие пути и другие учения.

Я думаю и чувствую, что мы еще увидимся... Возможно, мы вместе поедем в Дарамсалу к Лобсангу, мне бы очень хотелось этого, но пока я чувствую, что еще не время, пока еще нет желания бросать все поиски и ехать туда. Твоя девочка".

Еще несколько писем – от родителей аж 3 письма (показательно название одного из них – «Опомнись!»), от Яны, еще от одной подруги... пахнуло старушачьей плесенью... Пожалуй, все это я прочитаю как-нибудь потом.

И почему я это попросту не удалила? – зудела мысль, пока я шла по темной дороге через джунгли от Сварг Ашрама в Лакшман Джула, – почему? Почему?

Да почему, почему... потому что страшно мне вот так взять и выбросить свое прошлое на помойку. Я-то думала, когда уехала сюда, что все кончено, чувствовала себя героем. Ан нет, в своем порыве я и предположить не могла, что так трудно противостоять натиску старой жизни, которая никак не хочет отпускать и борется за тебя, за право обладания тобой. Родители, которых я тихо ненавидела всю жизнь, вдруг стали представляться жалкими, беззащитными и легко ранимыми, – что за чертовщина? Вот и сейчас не прочла письмо, не хотела травиться, ведь знала, что там очередная порция гноя, а все равно жалко их, чувствую себя этаким уродцем, отстаивающим свои «неправильные» права. И мысли всякие в голову лезут, типа – «можно ведь по-человечески, не причиняя страдания другим людям... Они ведь на самом деле не хотят тебе зла, они и сами страдают, к чему делать им так больно....» Не хочу, не хочу думать об этом. Все эти мысли какие-то гнилые, в чем их гнилость – пока не понимаю, но чем больше я думаю, что можно было бы по-другому, по-человечески, тем хреновее мне становится, я как будто раскапываю болячку и не могу остановиться. Все, достаточно, отодвигаю в сторону родителей... Звезды, яркие, такие близкие... Не тут-то было, опять эти страдающие рожи вылезли, а вместе с ними и жалость к ним манной кашей размазывается по всем восприятиям. Что же такое усилие? У меня все тело напрягается как камень, дыхание отрывистое, резкими выдохами пытаюсь вытолкнуть негативную эмоцию, – по другому пока вообще не понимаю, как совершать усилия. Что-то вроде бы меняется, прорывается пелена непроходимого мрака, но свободой от жалости и не пахнет.

Сумбурные и болезненные сны закружили в своем навязчивом водовороте, – жалость к родителям достигла своего апогея, когда мама с рыданиями упала мне в ноги, умоляя хотя бы изредка писать.

Утро встретило тревожностью, и, несмотря на яркое солнце, казалось, что на улице пасмурно. Не позавтракав, я взяла блокнот и выползла из сырой полутемной комнаты (какой идиот придумал эти окна с толстенными плотными сетками?)

Проходя мимо ресепшн, вспомнила, что сегодня встречаюсь с главным пандитом, и мне потребуется переводчик, свой человек, который хорошо владеет английским. Человека мне пообещали, и я зашагала на пляж, не замечая ничего, кроме плотного депрессивного состояния, которое мне было слишком хорошо знакомо, – иногда оно тянулось непрерывно долгими зимними месяцами. Вот и сейчас я непроизвольно настроилась на то, что это будет долго и мучительно, и надо скорее находить норки, в которые можно спрятаться, когда станет уж совсем плохо.

Я уже почти подошла к спуску к реке, как один из проезжавших мимо на мотороллере двух молодых индусов провел рукой по моей груди. С хохотом они рванули вперед, а я так опешила от такой наглости, что еще какое-то время стояла на дороге, непонятно зачем продумывая, как отомстить за те неприятные ощущения, которые мне посчастливилось испытать. Это ведь самое настоящее изнасилование! Черт, как в самом деле противно...

На серебристом песке около большого валуна сидела стайка индусов и откровенно пялилась на смуглых европеек, с визгами залезавших в холодную воду. Это зрелище вызвало такую неприязнь, что я даже решила не раздеваться назло этим обезьянам. Похоже, наступило специфические отравление от постоянного болезненного внимания со стороны местных «мужчин». Все они чего-то хотят от меня, – поговорить, посмотреть, полапать, сфотографироваться... Их взгляды болезненны, нет в них и намека на здоровую сексуальность. Когда они на меня смотрят, то похожи на озлобленных и трусливых животных, – они хотят меня, но понимают, что этого никогда не будет, и это вводит их в бешенство, но показать это они не смеют. Впрочем, тяжелые, мрачные взгляды красноречивее всяких проявлений.

Я забралась в тень и достала блокнот. Ничего не хотелось. Я не могла себя заставить даже подумать о том, что сейчас у меня просто омерзительное состояние и можно попробовать это как-то изменить. Словно продираясь сквозь вязкое болото, пробежала глазами записи за последние дни в надежде, что это что-то изменит, что смогу зацепиться за интересую мысль и выбраться из своего подземелья. Но нет, – я определенно не хотела ничего ни читать, ни писать.

Засунула блокнот обратно в рюкзак, огляделась по сторонам. Неподалеку сидела компания из трех человек – два европейца и садху, и вяло о чем-то разговаривали... Ага, это интересно – садху крайне редко говорят на английском. Любопытно, о чем разговор? Сразу же стало неловко подойти к ним и встрять в разговор. ...Ну а вдруг это и есть то, что я ищу? Ведь я не знаю, где и когда жизнь может открыться новой гранью. Может именно сейчас, когда я испытываю неловкость, и есть момент выбора, который так просто просрать из-за своих комплексов? Уверенной походкой направляю себя к компании, волнение и неловкость тащатся где-то позади.

– Я обратила внимание на то, что ты говоришь по-английски, раз разговариваешь с иностранцами... Нечасто можно встретить садху, который говорит по-английски:)

– Д-да, мой друг! Я говорю по-английски, – браво проговорил садху, широко улыбаясь, растянув «yes» наподобие того, как это делают мультяшные герои. – Садись! – указал на песок.

Не нравятся мне его глаза, – пусто в них как-то. Вот снять с него оранжевые тряпки, так опять самый обычный индус получится. О чем же он разговаривает с этими ребятами?

– Ты занимаешься какой-то практикой?

– Практикой? – судя по всему, он впервые в жизни так сильно удивился, – практикой? Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду йогу или другую духовную практику.

– А-а, ОК, да, ясно... Практика! О, да, разумеется, практика... Я иметь проблемы с английским.

– А как вы тогда разговариваете? – обратилась к иностранцам.

– Очень просто. Он говорит, сколько стоит его гашиш, а мы говорим, сколько готовы за него заплатить:))))

– Так он торгует гашишем???

– А что тебя так удивляет? Добро пожаловать в Индию:)

Я вскочила как ужаленная, и, не обращая внимания на садху и его клиентов, вскарабкалась по рассыпающейся тропе к дороге.

Вот ведь – опять додумала что-то настоящее на самом что ни на есть пустом месте. Но все-таки есть в этом поступке что-то радостное, – плюнула на неловкость и подошла разговаривать. Это настоящая тренировка, – похоже на накачивание мышц. Если один раз я преодолеваю страх в какой-то ситуации, то когда опять оказываюсь в подобных обстоятельствах, страха становится гораздо меньше. И как это ни удивительно, совершенно неважно, каким сильным был страх, – в следующий раз он все равно будет меньше. В этом я успела убедиться, вступая в противостояние с разными «духовными учителями» в Москве.

Неужели опять возвращаться в комнату? Но там хоть можно полежать под вентилятором, и никто не будет доставать. Какая же Индия все-таки шумная страна! Они постоянно кричат, слушают музыку, сигналят. Даже здесь, в маленьком Ришикеше, я уже успела устать от этого, а что творится в Дели! Первые несколько часов я вообще не могла сообразить что к чему, – там вообще нет тишины, нигде, ни в какое время суток. Бешеный шум вентиляторов, режущие нутро крики продавцов (обычный голос попросту пропадет в лавине звуков Индии), моторы без глушителей, непрерывные гудки, гнусавые песнопения из динамиков храмов... Да что говорить, – даже болтают они между собой так, что пол-улицы сотрясается.

Все, на завтра заказываю билет в Дарамсалу. Горы, тибетские монастыри... Стеклянные двери турагентства блеснули на солнце. Нет билетов на завтра? А на когда есть? Блин, еще три дня здесь придется проторчать! От бессилия что-либо изменить стало обидно до слез. В комнате я упала на кровать и уткнулась носом в серую простыню, и это окончательно добило, – я была полным трупом.

В пять переводчик, как и полагается индусу, не пришел. Через пятнадцать минут ожидания я нервно вышла на улицу, выглядывая неизвестно кого. Осознав, что это никчемная психопатическая реакция, вернулась на облезлый велюровый диван отеля и не заметила, как начала ковырять его деревянную ручку, постукивать по ней пальцами. Покусывая губы, я неотрывно смотрела на циферблат золоченых круглых часов, висевших над головой портье в дырявом свитере, который несколько часов назад поклялся привести переводчика, а сейчас клевал носом, явно собираясь заснуть прямо на стойке ресепшн.

– Хелло, время уже 20 минут шестого, я не могу опаздывать, у меня встреча в Сварг Ашраме...

Встрепенулся.

– А? Да, конечно, сейчас он придет.

– На сколько вы с ним договорились?

– На пять.

– Сколько же мне его еще ждать?

– О-о... Ну.... Ну... Да Вы сядьте, успокойтесь, садитесь, садитесь.

– Я уже устала сидеть, я и так могу подождать.

Я не раз замечала, что индусов очень тревожит, когда ты стоишь там, где можно сидеть, – особенно это касается турагентств. Индусы – патологически ленивая нация, и похоже они даже представить себе не могут, что можно устать от сидения, что может хотеться физической нагрузки, в том числе такой, – не садиться всюду, куда механически тянется твоя задница, а стоять. Я заметила это еще в Москве в метро. Даже если я не устала, все равно словно магнитом тянет на свободное место, а если противостоять этому и остаться стоять, то такое недовольство возникает (и усталость!), что чаще всего я сдаюсь и сажусь. В последнее время, когда я оказывалась в метро, мне нравилось бороться с этой старческой привычкой, привитой заботливыми родителями и в конце концов прочно ко мне прилипшей.

– Время уже половина шестого! – возмущению не было предела. – Где переводчик?

– Сейчас, сейчас...

– Нет уж, спасибо, не надо. Я больше не могу ждать. Все, я ухожу.

– Извините, я ведь ни в чем не виноват, я с ним догово... – дверь захлопнулась, я опять оказалась на улице.

Было уже не так жарко и не так шумно, как днем. Я взяла рикшу и через 10 минут была на месте.

Музыку было слышно издалека, – наверное, сегодня очередной религиозный праздник. От арки Ашрама ступени, покрытые зеленым ковром, ведут вниз к Ганге, и чтобы ступить на них, надо обязательно снимать обувь, которую ставят в ячейки и выдают номерки. Да уж, большой Ашрам, – даже номерки выдают... Недалеко от берега на мелководье стоит скульптура Шивы с глупым лицом, – не всегда им удается нарисовать нейтральное лицо своим божествам, иногда они получаются откровенно дебильными, но это никому не мешает им поклоняться.

Вокруг суетятся будущие пандиты, – носят кипы цветов, бубнов, блестящих тарелочек, благовоний и прочей дребедени, которой сопровождаются все местные праздники. В самом низу, у воды, небольшое каменное костровище, – святое место, в котором совершается пуджа. В костер бросают фрукты, цветы, рис, и все это считается подношением богу, – через дым костра он получает дары верующих.

Народ постепенно собирался и рассаживался на ступенях, явно ожидая развития событий.

– Вы не знаете, что здесь сегодня будет?

– Как обычно, – пуджа.

– Так это не праздник?

– Нет, нет. Это здесь каждый день происходит. Это очень красиво:)

Ну, у всех свои понятия о красоте, – мелькнула мысль. Чем дольше нахожусь в Индии, тем больше поражает тот инфантильный восторг, в который погружаются многие иностранцы, попав на любое местное религиозное действо. Судя по их лицам, ничего возвышенного они в эти моменты не переживают, с таким же успехом они могли бы покататься на аттракционах. Есть и другой тип туристов, – эти даже такой радости не испытывают, зато очень бурно выражают свое восхищение словесно. Тошная картина, – видишь перед собой человека, которому серо и скучно, но при этом он непрерывно улыбается и выкрикивает хорошо заученные фразы, которые скорее всего произносит в любом месте, в котором он оказывается – «О, это восхитительно!». Или – «Вам стоит на это посмотреть!». Или – «О, ничего подобного я не видел даже во сне!»

Где же главный пандит? Я уже предчувствовала, что в такой обстановке у меня не будет никакой возможности поговорить с ним, к тому же я так и не нашла переводчика. Но все же я намеревалась подойти к нему и еще раз задать вопрос про негативные эмоции, про практики, с помощью которых он якобы от них избавился, про те состояния, которые он сейчас испытывает. А если он опять откажется говорить со мной, потребовать у него аудиенции... Хотя зачем это надо? Ведь и так все понятно, и так очевидно, что он самый обычный лжец. Он не может продавать свою духовность, как это делают другие «просветленные» в Ришикеше, зато может быть в центре раболепного внимания. Да и впечатление бедного человека он тоже совсем не производит...

В толпе показалась парочка русских, с которыми я вчера успела пообщаться. Их лбы были вымазаны рисом с лепестками цветов, – это делается в храмах во время служений: на видном месте сидит важный индус, священнослужитель, перед ним стоит большая тарелка с рисом, цветами, пудрой (зависит от храма), и большая тарелка для денег; все посетители выстраиваются в очередь и подходят к нему, подставляя лбы и бросая монетки. К тому, что у индусов на лбу частенько болтается всякая еда, я уже привыкла, но русский мужик, измазанный рисом, выглядел крайне нелепо.

Темнеет, Шива начинает подсвечиваться яркими лампами, ветер становится прохладнее, музыка играет чуть громче, зажигают масляные лампады. Уже почти весь кусок набережной, предназначенный для пуджи, забит оранжевыми юнцами, а все ступени – нарядными индусами и туристами, а его все нет. Будущие пандиты ведут себя точь-в-точь как школьники на перемене, – исподтишка дают друг другу подзатыльники, толкаются, громко смеются, и лица у них точно такие же пустые, как у самых обычных подростков.

Толпа расступается, и неспешной, но решительной походкой в центр событий направляется главный пандит. Он светится как Шива и улыбается как Шварценеггер на вручении Оскара. Он – хозяин этого бала, он раздает изящные кивки стоящим по обеим сторонам его пути гостям. Несколько раз он даже остановился и пожал кому-то руку, наклоняясь, изображая почтительность. Что интересно, – так это то, что степень его внимания возрастала соответственно внешнему виду и обеспеченности тех, с кем он вступал в общение.

Я раздвинула стоявших впереди людей и направилась к нему, но меня тут же схватили за локоть и за спиной раздалось шипение.

– Туда нельзя! Разве вы не знаете, что женщинам нельзя их даже случайно касаться?

– Да? Ну и ну. Вообще никогда?

– Вообще никогда.

– Вот это да... Но я вообще-то не собираюсь никого трогать, так что пропустите меня, – настойчиво высвободила руку, оставив захватчика в недоумении.

– Хелло, помнишь, мы вчера договаривались о встрече?

Роскошная улыбка, запах масел и благовоний, – он проходит совсем близко от меня, и конечно же не останавливается. За ним лениво плетется свита, и полицейский оттесняет толпу, со мной в том числе, на приличное от нее расстояние. Меня охватило такое бешенство, что я напрочь забыла про все практики, мне хотелось прыгнуть дикой кошкой на этого самодовольного лжеца, которого мне теперь никак не достать, если только не начать кричать ему вслед всякие ругательства, но вступать в такой конфликт мне ...

Мощный удар головой об землю...

...Где же боль? Или я уже умерла? Не понимаю, ничего не понимаю... Кто-то меня застрелил! Боли не было вообще, но я не могла так упасть, – меня словно отбросило взрывной волной и уронило на спину... Пробую пошевелиться... Что это? Что это??? Вот черт, я стою, стою в толпе, со всех сторон меня чуть ли не сжимают люди, – как в час пик в метро. Я не могла упасть в этой толпе, что это было? О, нет, не что это было, а что вообще происходит...

Резкий звук, похожий на очень громкое застегивание молнии, поднял мою голову и меня словно парализовало. На меня смотрел человек, я видела его лицо через тоннель, а все остальное ушло в размытый туман. Я никак не могла понять, далеко или близко он стоит. Его взгляд пугает, – так, наверное, смотрит тигр, если встретиться с ним один на один в его владениях. Но что-то во мне знало, что он не собирается нападать, что сейчас он просто изучает меня.... Дыхание сбилось... Или я вообще все это время не дышала? Испугалась не на шутку, начала хватать ртом воздух, глаза тигра смазались... В ушах стоит звон, подкатывает тошнота, ноги дрожат, пальцы немеют, на глаза накатывает темнота, сейчас я точно упаду, уже по-настоящему... Цепляюсь за стоящих рядом людей, чьи-то руки подхватывают меня и в полуобморочном состоянии выносят из толпы.

Чувствую себя как дитя в руках доброго великана, – кажется, он может нести меня вечно, ему это совсем не сложно... Но нет, чувствую холодный мрамор скамьи.