Текст книги "Под прусским орлом над Берлинским пеплом (СИ)"

Автор книги: ATSH

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 41 страниц)

Запись 44

Здравствуй, дорогая Фике, Пишу тебе это письмо, чтобы поделиться последними новостями из дома. К сожалению, дела здесь идут из рук вон плохо, дом стремительно пустеет, словно корабль, который дал течь и медленно погружается на дно. Многие из тех, кто служил здесь верой и правдой, не выдержали и уволились. На данный момент из прислуги осталось от силы человек пять, не больше. Остальные тоже всерьез подумывают об уходе, но пока колеблются, не найдя подходящего места работы. Все до крайности устали от этого постоянного напряжения, от гнетущей атмосферы неизвестности и неопределенности, повисшей в воздухе, словно тяжелый, удушливый дым. Мичи приняла твердое решение вернуться домой. Это окончательно. Она непреклонна в своем намерении, и сейчас вовсю готовится к скорому отъезду. Клэр же после всех ужасных событий стала совсем другой, словно её подменили. Она ведёт себя очень тихо и незаметно, передвигается по дому бесшумной тенью, стараясь ни с кем не пересекаться. Ссор и перебранок, которые раньше были обычным делом, в доме больше не случается. Но это затишье не из тех, что предвещают что-то хорошее, не потому, что всё, наконец, наладилось и пришло в норму, а потому, что все слишком подавлены, морально измучены и раздавлены произошедшим. Неожиданно для меня Джон попросил, чтобы я взяла с собой Франца и поехала вместе с Мичи. Признаться, сначала я сопротивлялась этой идее, ведь Франц привык к этому дому, к его распорядку, к людям, которые здесь живут. А там, куда уезжает Мичи, насколько мне известно, уже есть ребенок. Мне казалось, что для Франца это будет слишком большой, слишком резкой переменой, которая может травмировать его. Но Клэр неожиданно поддержала Джона и стала убеждать меня в том, что Францу там будет гораздо лучше, чем здесь. Она говорила, что здесь, в этом доме, у него нет никакого будущего, а там, вдали отсюда, он сможет обрести настоящий дом, любящую семью, которых у него никогда не было. Мичи тоже согласилась взять Франца с собой, и теперь, после долгих раздумий, я не сомневаюсь, что это самое правильное решение в данной ситуации. Сейчас я занята тем, что собираю вещи, пакую чемоданы. Признаться, мне очень не хочется уезжать отсюда, но я прекрасно понимаю, что оставаться здесь больше нельзя, что это просто невозможно. У Арним, как бы там ни было, мне жилось гораздо лучше, спокойнее, чем здесь. Там царила сдержанная, умиротворенная атмосфера, не было места интригам и склокам. Здесь же царит полнейший хаос, отчаяние и безысходность. Если бы твой загадочный господин не платил мне такое хорошее жалованье, я бы ни за что на свете не осталась бы здесь ни на один день. Но, честно говоря, за всё время работы я очень привязалась к Францу, полюбила его, как родного сына, и теперь не представляю своей жизни без него. Клэр после всего, что произошло, окончательно ушла в себя, замкнулась в своем горе. Я несколько раз пыталась с ней поговорить, вывести на откровенный разговор, но она словно не слышит меня, не реагирует на мои слова. Кажется, она заперлась в каком-то своём внутреннем мире, полном боли и страданий, а её тело просто продолжает существовать по инерции, подчиняясь неосознанным рефлексам. Она рассказала мне, что совсем недавно видела призрак Адама. Ей так отчаянно хотелось его обнять, прижаться к нему, но он, сотканный из лунного света, бесплотный, растворился в воздухе, как дым, как утренний туман, не оставив после себя ничего, кроме щемящей пустоты в сердце. Клэр говорит, что отдала бы всё на свете, все свои драгоценности, все деньги, лишь бы он простил её, услышал, как она умоляет о прощении. Она винит себя в его трагической смерти и никак не может с этим смириться, принять случившееся. Это письмо получается не очень длинным, но я обещаю, что напишу тебе подробнее, как только устроюсь на новом месте. А пока у меня к тебе большая, очень важная просьба. Пожалуйста, дорогая Фике, навещай Клэр время от времени, присматривай за ней, не оставляй её одну надолго. Я очень боюсь, что она может не выдержать всего этого и покончить с собой, наложить на себя руки. Она выглядит совершенно потерянной, опустошенной. С искренней любовью и надеждой на скорую встречу, Твоя сестра, Герда. – О нет, – усмехнулся я, аккуратно складывая письмо обратно в конверт и проводя пальцем по заклеенному краю. – Она не покончит с собой. Линдси, дремавшая у моих ног, подняла голову и положила её мне на бедро. Влажный нос, заинтересованно потянувшись к письму, которое я держал в руке, несколько раз вдохнул исходящий от него слабый, чуть уловимый аромат чернил и бумаги. Я ласково провел ладонью по её голове, поглаживая шерсть, и нежно почесал за ушком, чувствуя, как под пальцами перекатываются мышцы. – Есть множество факторов, указывающих на то, что этого не произойдет, – продолжил я, словно делясь своими мыслями с Линдси. – Она слишком любит власть, слишком привязана к чувству контроля над другими людьми. И потеряв свою власть над нами, потеряв возможность диктовать нам свою волю, она непременно постарается найти её в другом месте, в других отношениях. Она не из тех, кто сдаётся. Мне кажется, что та мягкая, добрая и сострадательная часть её души, которую мы когда-то знали, которую, возможно, даже любили, безвозвратно умерла, угасла, словно пламя свечи на сквозняке. Сейчас от неё останется только холодная, расчётливая тирания, безжалостное стремление к доминированию. Она станет ещё более жестокой, ещё более беспощадной, чем была прежде. Закалит свою душу в огне собственной злобы. – Гав-гав, – ответила Линдси, словно не соглашаясь со мной, выражая свое несогласие с моими мрачными прогнозами. – Ты не согласна? – Я вопросительно посмотрел на Линдси, слегка приподняв бровь. Её задумчивый, даже грустный взгляд был прикован к письму, лежавшему у меня на коленях. Она, казалось, была глубоко погружена в свои собачьи размышления, пытаясь разгадать непонятные ей человеческие интриги. Затем, будто внезапно очнувшись от дремоты, резко отстранилась от моей руки, вскочила на ноги и, вильнув хвостом, убежала прочь, исчезнув за дверью. Я проводил её взглядом, чувствуя лёгкое недоумение, смешанное с привычной улыбкой. «Что это на неё нашло? Какая муха её укусила?» – подумал я, рассеянно глядя в след убегающей собаки, уже скрывшейся за поворотом. Затем мой взгляд непроизвольно переместился на большое, светлое окно, выходившее во двор. Там, на свежем воздухе, я увидел Фике, которая не спеша развешивала на верёвке свежевыстиранное бельё. Белые простыни, наволочки, полотенца мягко колыхались на лёгком ветру, словно большие, неуклюжие птицы, пытающиеся взлететь. Её движения были привычными, отточенными годами практики, но в них чувствовалась какая-то особенная грация, лёгкость, почти танцевальная плавность. Она двигалась с непринуждённой элегантностью, словно не занималась рутинной домашней работой, а исполняла сложный, завораживающий ритуал. Внезапно я почувствовал, как что-то большое, твёрдое и угловатое уткнулось мне в ногу, вырвав меня из созерцания. Опустив взгляд, я увидел знакомую деревянную коробку – азбуку Роя. Собака стояла рядом, преданно глядя на меня своими большими, блестящими чёрными глазами, и, казалось, ждала какого-то знака, команды или подсказки, которая поможет мне понять, что она хочет сообщить. – Зачем мне азбука? – насторожился я, с недоумением глядя на собаку, которая продолжала настойчиво тыкаться мне в ногу, словно пыталась достучаться до моего затуманенного сознания. В её взгляде читалось что-то важное, нечто больше, чем простая собачья привязанность или желание поиграть. – Гав! – раздался голос Линдси, нетерпеливый, чуть хрипловатый, будто бы она пыталась что-то мне объяснить, преодолевая невидимый языковой барьер. – Ты хочешь, чтобы я открыл азбуку? – спросил я, всё ещё не понимая, что происходит, к чему клонит моя умная собака. – Гав! – снова ответила Линдси, на этот раз более настойчиво, с явным намеком на утверждение, подтверждая мою догадку. В её глазах светилась необычная сосредоточенность, видимо она знала какую-то тайну, которую мне ещё только предстояло раскрыть. Я послушно взял в руки деревянную азбуку, ощущая прохладу полированного дерева под пальцами, и открыл её на странице, где красовался алфавит, написанный крупным, разборчивым шрифтом. Линдси подошла ближе, почти вплотную, и, склонив голову набок, как бы прислушиваясь, поднесла свою мордочку к буквам, внимательно разглядывая их. Она, словно опытный чтец, водила влажным носом по странице, скрупулезно изучая каждый символ, словно что-то выискивая, какой-то особый знак, и, наконец, остановилась, ткнувшись носом в букву "О", как будто её что-то привлекло в этой круглой, незатейливой форме. – О? – переспросил я, пытаясь понять, что она пытается мне сказать, какую мысль стремится донести до меня, не имея возможности выразить свои чувства словами. – Гав! – подтвердила Линдси, её лай прозвучал как короткий, но убедительный ответ. – Она? – начал я медленно складывать пазл в голове, пытаясь понять смысл происходящего, предполагая, что речь идёт о Клэр. – Гав! – снова лаконично ответила собака, подтверждая мою догадку. – Она больше не способна... Она сломлена, – медленно, по слогам, как ребенок, обучающийся чтению, прочитал я, соединяя буквы, на которые указывала Линдси, в слова, которые неожиданно сложились в полноценное предложение, полное смысла. – Гав! – утвердительно, громко, словно говоря: «Да, ты всё правильно понял! Я этого и добивалась!» – радостно залаяла Линдси, ее глаза сияли от удовлетворения. – Знаешь, – обратился я к собаке, пораженный происходящим, чувствуя, как по спине пробегают мурашки, – я вообще не удивлён. После всего, что произошло там, в этом доме, уже ничему не удивляешься. Никакой самой нелепой ситуации. Линдси, не теряя времени, снова уткнулась носом в азбуку и начала методично водить им по буквам, выбирая их с поразительной точностью, словно в её маленькой собачьей голове был заложен алгоритм, позволяющий ей читать. Я внимательно следил за её движениями, стараясь запомнить каждую букву, каждое её прикосновение, пытаясь прочесть новое послание, которое она для меня приготовила. – Я – меньшее, что может дать тебе дом, – медленно, не торопясь, с расстановкой прочитал я, складывая буквы в слова, которые, казалось, были наполнены каким-то особым, скрытым значением. – Не отрекайся от этого, что бы ни произошло, и ты завладеешь всем. – Что ты такое... – прошептал я, чувствуя, как слова застревают в горле, охваченный благоговейным ужасом, смешанным с неподдельным изумлением. Невероятность происходящего, казалось, выходила за рамки моего понимания, бросая вызов законам логики и здравого смысла. – Ты называл меня псиной, – буквами ответила Линдси, вновь ткнувшись влажным носом в деревянную поверхность азбуки, выделяя следующее слово. – Ну, точнее, Антуан де Монбризон. Вот я и псина. Но ты не избавишься от меня, даже если застрелишь. В голове вихрем пронеслись обрывки воспоминаний, словно кадры старой кинопленки. Антуан де Монбризон... Казалось, никак не связан с моей текущей реальностью. Почему Линдси говорит от его имени? – Я обращался с тобой ужасно? – спросил я, чувствуя, как внутри нарастает странное, непривычное чувство вины, словно я действительно чем-то обидел её, этого умного, необычного пса. Мне вдруг стало не по себе от мысли, что я мог причинить боль этому существу, которое оказалось не просто собакой, а чем-то большим, чем-то, что я не мог понять. – Нет, – ответила она, в последний раз ткнувшись носом в азбуку, словно подчеркивая, что это был конец послания, и, сделав шаг назад, отошла в сторону, села, грациозно уложив хвост вокруг лап, словно давая мне время обдумать всё, что только что произошло, осознать невероятность ситуации. Медленно, словно старик, поднявшись с глубокого кресла, я почувствовал лёгкое онемение в ногах, дрожь, пробежавшую по всему телу. Всё произошедшее с Линдси, этот странный, пугающий разговор, казалось каким-то невероятным, сюрреалистичным сном, от которого я вот-вот должен проснуться. Нужно было срочно проветриться, глотнуть свежего воздуха, привести мысли в порядок. Я решительно вышел из дома на улицу, подставляя лицо под слабые лучи солнца, впуская в лёгкие свежий, прохладный воздух, пытаясь прогнать наваждение и убедить себя, что всё это всего лишь плод моего разыгравшегося воображения. Фике сидела на деревянной скамейке, прислонившись спиной к стене дома. Её ноги, вытянутые вперёд, обутые в старые, потёртые башмаки, утопали в сочной, изумрудно-зелёной траве, которая, казалось, искрилась под яркими лучами полуденного солнца. Она, слегка запрокинув голову, словно пытаясь разглядеть что-то важное в небесах, задумчиво смотрела на бескрайнее, бездонное небо, усыпанное пушистыми, словно ватные шарики, белыми облаками, лениво плывущими по лазурному простору. Я молча подошёл к ней, стараясь не нарушать её умиротворённого состояния, и осторожно опустился рядом с ней на скамейку, чувствуя тепло нагретого солнцем дерева. Некоторое время мы сидели молча, каждый погружённый в свои мысли, каждый переживал свою собственную бурю чувств. Вместо тишины природа играла музыку: лёгкое дуновение ветра, ласково шелестящего листвой деревьев, да щебетание птиц, невидимых в густой, тёмной кроне, словно они укрылись там от любопытных глаз. Мир вокруг казался наполненным покоем и безмятежностью, контрастируя с хаосом, царившим в моей голове. – Как думаете, у нас получится с лесопилкой? – наконец спросила Фике, не отрывая взгляда от неба, словно пытаясь найти там ответ на свой вопрос. В её голосе звучала лёгкая неуверенность, смешанная с надеждой, как слабый росток, пробивающийся сквозь толстый слой земли. – Думаю, мы справимся, – уверенно кивнул я, стараясь придать своему голосу как можно больше оптимизма, внушить ей веру в наше общее будущее, развеять её сомнения. Я действительно верил, что у нас всё получится, что мы сможем преодолеть все трудности. В конце концов, мы уже столько всего пережили, и это сделало нас сильнее, сплочённее. Мы были командой. Фике, словно ища поддержки и желая укрыться от бушующих ветров печали, положила свою голову мне на плечо. Я нежно обнял её за плечи, чувствуя тепло её тела, которое согревало меня изнутри, и вдыхая тонкий, едва уловимый аромат её волос, пахнущих душистой ромашкой и солнечным теплом. – Спасибо тебе, Фике, за всё, что ты делаешь для меня, – тихо сказал я, чувствуя, как на душе становится мирно и спокойно, как после долгой бури наконец-то прояснилось небо. – За то, что всегда верила в меня, даже когда я сам сомневался в своих силах, за то, что без лишних слов, без колебаний приняла Роя и была рядом с ним в самый тяжелейший период его жизни, когда, казалось, весь мир отвернулся от него. Ты даже не представляешь, как много это для меня значит. Твоя поддержка, твоя доброта, твоя вера – это то, что помогает мне не сдаваться, идти дальше. – Да полноте Вам, господин, я ж Вас люблю, – просто, без всякого жеманства, ответила Фике, чуть смутившись от моих слов благодарности, пряча взгляд в траве. В её словах не было ни капли фальши, только искренняя, чистая любовь, как светлый родник, бьющий из-под земли. – А я благодарю тебя за эту любовь, – я ещё крепче прижал её к себе, чувствуя, как бьются наши сердца в унисон, и нежно уткнулся щекой в её мягкую макушку, наслаждаясь этим моментом единения и покоя, словно мы нашли тихую гавань, где можно спрятаться от всех невзгод. Фике замолчала, погрузившись в воспоминания, в глубины своего сердца, а я терпеливо ждал, не торопя её, зная, что ей нужно время, чтобы высказать всё, что накопилось у неё на душе. Её голос звучал мягко, нежно, словно тихий звон колокольчика, но в нём явственно слышалась затаённая, щемящая грусть. Я чувствовал, как сильно она переживает потерю близких, как тяжело ей даётся расставание с прошлой жизнью, и мне хотелось как-то её утешить, обнять, защитить от всей той боли, которую ей пришлось пережить. – Вы и так знаете, что деревенька другой была до Вас, а при матери Фонхофа и подавно, – продолжила она спустя некоторое время, её голос звучал тише, задумчиво, словно она обращалась не ко мне, а к самой себе, к далёкому прошлому, которое всплывало в её памяти. – Помнится мне, я девчонкой совсем ещё была, маленькой, неуклюжей, с косичками, заплетёнными матерью с самого утра. Вставали мы с сестрой спозаранку, чуть свет, когда первые лучи солнца только начинали окрашивать горизонт в нежно-розовые тона. Сначала грядки прополем, тщательно, со всей старательностью, чтобы не пропустить ни одного сорняка, польём всё, как положено, как нас учили старшие, а уж потом матушка нас отпускает по своим делам, давая нам свободу до вечера. Герда, бывало, сядет где-нибудь в тенечке, под раскидистым деревом, и погрузится в чтение книжки, а я со всех ног бегу на улицу, словно дикий жеребёнок, выпущенный на волю. Соберу всю детвору, какая есть поблизости, всех наших озорников и непосед, и ведём всех к дубам, большим, могучим, которые растут, как стражи, охраняющие нас от невзгод. А оттуда уже рукой подать до Грюнбаха – это такая зелёная, прохладная речушка у нас в лесочке, с кристально чистой водой, в которой так и хотелось искупаться в жаркий день. Родители строго-настрого запрещали нам туда ходить одним, без взрослых, но мы же дети, для нас запреты – это как призыв к действию, к новым приключениям. А нам же всё интереснее то, что запрещают, чем то, что разрешают. Вот мы и придумали: впятером лезем в воду купаться, барахтаться, плескаться, словно маленькие, неразумные выдры, один стоит на посту около самой речки, чтобы, если кто из взрослых идёт, сразу сигнал подать, свистом или громким криком, а второй караулит около самого входа в лесок, как верный часовой, чтобы вовремя предупредить остальных. Вроде как в прятки играем, чтобы не вызвать подозрений, чтобы не навлечь на себя гнев родителей. Только Хедвиг, брат мой, он всегда всё знал, он был старше и мудрее, он понимал нас лучше других. И конечно, он догадывался о наших играх. Они ведь тоже мальчишками такое проворачивали, когда сами ещё маленькими были, и отцы их так же ругали за всякие проделки. Бывало, придёт к нам, увидит, чем мы занимаемся, прищурится, посмотрит на нас хитро, потешно так поругает нас, для вида, поворчит немного, потреплет меня, самую младшую, за мокрые от воды волосенки, и с улыбкой идёт себе дальше отцу помогать, словно ничего не было. Фике снова замолчала, и я почувствовал, как её плечи слегка вздрагивают. Она тяжело вздохнула, с трудом сдерживая накатившие слёзы. – Как больно терять близких, господин Кесслер, – тихо проговорила она, и в её голосе послышалась дрожь, словно от порыва холодного ветра, пронизывающего до костей. – Живут они рядом с тобой, радуют тебя каждым своим словом, каждым жестом, каждым взглядом, любуешься ими, словно прекрасными цветами, любишь их всем сердцем, всей душой, а потом раз... и нет их, словно их и не было никогда. В один миг всё обрывается, как тонкая нить. И земля будто из-под ног уходит, и ты теряешь равновесие, и мир вокруг тебя рушится, как карточный домик. Хочешь твёрдо идти, а ноги не держат, подкашиваются, как стебли, сломанные бурей. Словно в глубину Грюнбаха проваливаешься. В резкий омут, и глубина затягивает, засасывает всё сильнее, лишая тебя воздуха, надежды, жизни. Хватаешь ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, бьёшься, барахтаешься руками изо всех сил, как лягушка, угодившая в липкую трясину, а выплыть никак не можешь, не хватает ни сил, ни умения. Дна под ногами нет, словно ты попал в бездонную пропасть. С Марлен-то я, признаться, не так уж близко знакома была, ты знаешь, не успели мы с ней подружиться, только здоровались иногда, да и всё, но я видела её теплоту, её доброту, как она любила Роя. А как глазки Роя увидела, у меня сердце кровью облилось, как будто сестричку родную потеряла, такая боль пронзила... Вы с ним, господин Кесслер, только не исчезайте, пожалуйста, и от него тоже не отдаляйтесь, не отталкивайте его от себя. Пусть вы будете заняты делами шульца, пусть и он будет пропадать на учёбе, как он того и хотел, это всё неважно. Главное, чтобы он знал, что Вы есть, что Вы ждёте его здесь, что он всегда может приехать домой, и его здесь встретят с любовью и теплом, как всегда и было. Это для него сейчас самое важное, это то, что поможет ему пережить боль, это то, что даст ему силы идти дальше. – И ты не исчезай, – сказал я, сжимая её плечи чуть крепче, стараясь придать ей уверенности и силы. Слова Фике о Рое тронули меня до глубины души, заставили по-новому взглянуть на многие вещи. Я вдруг остро осознал, насколько важна для него Фике, насколько она дорога ему, и как важно, чтобы она оставалась рядом, как верная опора. – Не знаю, как жизнь распорядится нами в дальнейшем, но знай, что ты всегда будешь моим домом и близким человеком. Пусть мы не связаны кровными узами, как родственники, но мы, несомненно, стали настоящими друзьями, а иногда друзья даже ближе, чем родственники. Я обрёл в тебе родного человека, которому могу доверить всё, и надеюсь, что ты чувствуешь то же самое, что ты ценишь нашу дружбу так же, как и я. Я сделал небольшую паузу, собираясь с мыслями, прежде чем продолжить разговор, стараясь подобрать нужные слова, чтобы выразить всё, что у меня было на сердце. Я понимал, что это важное решение, и мне хотелось, чтобы Фике правильно меня поняла. – Я нашёл дом неподалёку отсюда, совсем недалеко, в тихом и спокойном месте, – начал я. – И, возможно, скоро перееду туда. Он требует ремонта, конечно, но место там просто замечательное, как раз то, что мне нужно. И я хочу предложить тебе переехать вместе со мной и занять должность гофмейстерины, как ты и есть по сути. Ты прекрасно справляешься с управлением домом, я это вижу каждый день, и я был бы искренне счастлив, если бы ты согласилась и дальше помогать мне, вести моё хозяйство и быть рядом, как верный друг и помощник. Я замолчал, давая ей время переварить услышанное. Мне было важно, чтобы она приняла это решение не из чувства долга, не из-за жалости ко мне, а по собственному желанию, чтобы она чувствовала, что это её собственный выбор, что ей самой этого хочется. – Я не буду тебя торопить, – добавил я, видя её задумчивое выражение лица, – Потому что на ремонт дома ещё уйдёт немало времени, возможно, несколько месяцев, а может и больше, тут уж как пойдёт. Поэтому у тебя есть возможность подумать, всё тщательно взвесить, обдумать все «за» и «против», не торопясь с ответом. Мне важно, чтобы тебе было вольно и хорошо, чтобы ты чувствовала себя комфортно, чтобы ты не была чем-то обязана. – Хорошо, – тихо ответила Фике, слегка улыбнувшись, и я увидел в её глазах искорку надежды, искорку радости. – Я обещаю подумать над вашим предложением, господин Кесслер, и дам вам ответ в ближайшем будущем. Спустя некоторое время, когда первые ростки надежды начали пробиваться сквозь толщу уныния, дела на ферме, подобно ручью, пробивающему себе путь сквозь камни, начали понемногу налаживаться. Одна треть её территории была уже полностью отстроена, возведены новые сараи и амбары, и мы, полные надежд и энтузиазма, решили закупить двадцать поросят, так сказать, для эксперимента, чтобы разнообразить наше хозяйство и увидеть, как оно будет развиваться. Уход за ними, за этими маленькими, хрюкающими заведенными механизмами, взял на себя Хельмут, конечно, под «чутким руководством» Фонхофа, который, казалось, не упускал ни одной возможности вставить свои пять копеек. Впрочем, это «чуткое руководство» довольно быстро превратилось в бесконечные препирательства, в забавные словесные баталии, которые часто оканчивались гомерическим хохотом. Хельмут то и дело громко и весьма экспрессивно возмущался, что Фонхоф только путается у него под ногами и мешает работать своими бесполезными советами, что он всё делает не так и вообще ничего не понимает в животноводстве. Но, несмотря на все эти перепалки, на постоянные споры и перебранки, дело двигалось, и поросята росли не по дням, а по часам, превращаясь из неуклюжих карапузов в упитанных и игривых животных. Когда четырёхмесячные поросята достаточно окрепли и обжились на новом месте, Хельмут, подгоняемый любопытными взглядами жителей деревни, решил вывести их на пастбище, чтобы дать им возможность побегать на свежем воздухе. Это событие стало настоящим праздником для всей деревни, маленьким, но радостным поводом для веселья. Жители Тифенбаха, соскучившиеся по позитивным переменам и по простым человеческим радостям, собрались вдоль забора, чтобы посмотреть на это маленькое чудо, отвлечься от серых будней и хоть ненадолго забыть о своих проблемах. И поросята не обманули их ожиданий! Едва завидев сочную, ярко-зелёную траву, они с восторгом принялись резвиться, словно маленькие, неугомонные дети. Усердно катались по траве, смешно задирая свои короткие ножки, чесали свои розовые спинки о деревянные перекладины забора, пытаясь избавиться от назойливых насекомых, и увлечённо перекапывали мягкую, влажную землю влажными пятачками в поисках желудей или чего-нибудь ещё вкусненького, что только можно было найти в недрах земли. Не обходилось, конечно, и без купания в грязных, тёплых лужах, которое сопровождалось забавным повизгиванием, от которого щемило сердце. А уж когда поросята начинали играть друг с другом, гоняясь по полю и толкаясь своими упругими боками, смех стоял на всю округу. Эти двадцать поросят, как маленькие ангелы, стали настоящим символом возрождения Тифенбаха, живой надеждой, на светлое будущее, которое, казалось, забрезжило на горизонте. Жители деревни, измученные невзгодами и трудностями последних лет, пережившие много горя и лишений, смотрели на них, как на спасение, как на предвестников грядущего процветания, и доказательство того, что жизнь не стоит на месте, что после тёмной ночи всегда наступает рассвет. И, глядя на этих беззаботных созданий, резвящихся на сочной траве, на их игривые мордочки и забавные толстые животики, люди невольно начинали верить, что всё обязательно наладится, что чёрная полоса осталась позади, и впереди их ждёт только счастье и благополучие. Линдси, наша умница и главная заводила, тоже не осталась равнодушной к новым обитателям фермы. Она, с присущей ей ловкостью и грацией, как акробатка, одним махом перепрыгнула через невысокое ограждение, и, очутившись на поле, оказалась прямо среди поросят, которые с любопытством уставились на неё своими чёрными глазками. Сначала она с азартом принялась бегать за ними, как настоящая охотница, игриво покусывая то одного, то другого за бочок или ушко, но не причиняя им боли, а просто дразня их, приглашая к игре. А потом, спохватившись, словно испугавшись их количества, убегала от них сломя голову, заливаясь при этом громким, радостным лаем. Мы с Фике, стоя рядом, облокотившись на деревянный забор, не могли сдержать смеха, наблюдая за этой игрой, полной спонтанности и веселья. Линдси, казалось, получала не меньшее удовольствие от игры, чем сами поросята, которые с визгом и хрюканьем бегали за ней по всему полю. И, что самое удивительное, мне показалось, что она особенно любила, когда мы смеялись, глядя на её проделки, когда наши лица озарялись улыбками, а наши глаза блестели от радости. Может наш смех был для неё самой лучшей наградой? Она будто бы специально старалась нас рассмешить, видя, как мы устали от проблем и забот, понимая, как важны для нас эти минуты радости и мгновения беззаботности, что помогают нам отвлечься от всего плохого и дают нам силы двигаться дальше.И вот, спустя некоторое время пришло письмо от директора Берлинской частной гимназии, господина Тапперта. Это письмо, аккуратно сложенное в конверт из плотной бумаги, вселяло надежду на скорое открытие школы, которое мы так долго ждали, и, соответственно, на приезд столь необходимых нам учителей, молодых и энергичных, которые вдохнут новую жизнь в образовательную систему Тифенбаха, Вебербаха и Анненталя. «Уважаемый господин Кесслер, Настоящим письмом, которое я пишу с большим удовольствием, довожу до Вашего сведения информацию, полученную мной от госпожи Макуорри относительно ситуации с нехваткой педагогических кадров в Тифенбахе, что вызывало у нас немалую озабоченность. Мы, не откладывая дело в долгий ящик, провели срочную встречу с ректором университета, уважаемым господином Ратценбергером, и обсудили сложившуюся ситуацию, пытаясь найти оптимальное решение для её скорейшего разрешения. И спешу Вас обрадовать, что наши усилия не пропали даром: ближайший выпуск молодых специалистов, готовых приступить к педагогической деятельности, состоится уже в конце июля текущего года. В связи с этим, в самое ближайшее время, буквально в течение нескольких дней, наша гимназия направит официальный запрос в университет, подготавливающий упомянутых специалистов, где подробно опишет все наши планы и намерения, касающиеся школы в Тифенбахе. В этом запросе мы выразим нашу заинтересованность в трудоустройстве выпускников в Вашей школе, которая, как мы надеемся, станет достойным местом для работы молодых и перспективных учителей, а также предоставим всю необходимую информацию об условиях работы и проживания в Тифенбахе, чтобы они могли составить полное представление о том, куда они едут. Помимо прочего, в данном запросе мы хотели бы, с Вашего согласия, которое для нас весьма важно, обозначить школу в Тифенбахе как дочернее учреждение нашей гимназии, чтобы укрепить наше сотрудничество и сделать его более продуктивным. Это позволит нам оказывать Вам методическую поддержку, делиться с Вами своим опытом и знаниями, а также, возможно, поможет привлечь большее количество молодых специалистов, заинтересованных в работе в сельской местности, и готовых проявить себя вдали от городской суеты. Прошу Вас в ответном письме подтвердить, не имеете ли Вы возражений против данного шага, который, как мы надеемся, принесёт большую пользу всем нам. Ожидаем Вашего скорейшего ответа и надеемся на плодотворное и взаимовыгодное сотрудничество, которое, я уверен, станет началом нашего долгого и прочного партнёрства. С искренним уважением,Директор Тапперт.Берлинская частная гимназия» Получив это письмо, я испытал огромное облегчение, словно с плеч свалился тяжкий груз, который давил на меня долгие месяцы. Теперь, когда забрезжил свет в конце тоннеля, оставалось только ждать, когда все формальности будут улажены, когда бюрократическая машина закончит свою работу, и по мере возможности продолжать закупать все необходимые материалы и оборудование для школы, чтобы она была готова принять своих первых учеников. Мы с нетерпением ждали приезда молодых учителей, полных энтузиазма и новых идей, которые вдохнут новую жизнь в Тифенбах, как свежий глоток воздуха, и подарят нашим детям надежду на светлое будущее, на возможность получить хорошее образование и вырваться из замкнутого круга нищеты и безысходности. Ведь школа – это не просто здание, сложенное из камня и дерева, это сердце любой деревни, это её душа, и её открытие станет важнейшим шагом на пути к возрождению нормальной, полноценной жизни. После переезда в Тифенбах, когда я обрёл здесь свой новый дом, я старался как можно глубже погрузиться в его неторопливую, размеренную жизнь, стать её неотъемлемой частью, как дерево, врастающее корнями в землю. Я медленно, шаг за шагом, изучал каждый уголок этой удивительной деревеньки, стараясь запечатлеть в памяти каждый её штрих, и неповторимое очарование. Вот узкие, кривые улочки с неровными, петляющими тропинками, словно нарисованные рукой неумелого, но увлечённого художника, полные своей особой прелести и шарма. Вот раскинувшееся неподалёку озеро, обрамлённое густыми зарослями высоких камышей и раскидистого рогозника, шепчущихся о чём-то своём с набегающим ветерком, словно делящихся друг с другом сокровенными тайнами. Я часто приходил туда, находил тихое местечко, садился на хлипкий деревянный мосток, свешивал босые ноги в прохладную, прозрачную воду и, откинувшись на спину, подолгу смотрел в бездонное небо, наблюдая за причудливыми узорами облаков, плывущих куда-то вдаль белоснежными кораблями. А ещё я полюбил играть в шахматы с Фонхофом, который, как оказалось, был заядлым, азартным и увлечённым игроком, хотя, признаться, не самым сильным, и его ходы порой были довольно предсказуемы, но он искренне наслаждался процессом, погружаясь в игру всем своим существом. Иногда я специально поддавался ему, делал не самые очевидные ходы, позволяя одержать победу, чтобы поднять его настроение. Не хотелось расстраивать старика, ведь эти шахматные партии стали для него настоящей отдушиной, возможностью отвлечься от печальных мыслей и на время почувствовать себя победителем. После игры мы обычно пили крепкий, ароматный чай с домашним печеньем, и я с неподдельным интересом слушал его бесконечные рассказы о бурной молодости, о былых временах, о людях, которых уже давно нет в живых, словно перелистывая старые страницы его жизни, погружаясь в атмосферу прошлых лет. С течением времени, я начал понимать, что настоящий Тифенбах – это не только живописные пейзажи, радующие глаз своей красотой, не только умиротворяющая тишина и спокойствие, дарующие душе покой и гармонию. Настоящий Тифенбах – это, прежде всего, люди, его жители, с их особыми характерами, привычками и судьбами. Кому-то со стороны, кто не знаком с их жизнью, она может показаться скучной, однообразной и лишённой ярких событий, словно монотонно повторяющийся день сурка. Но это не так. Каждый житель деревни – это целый мир, уникальная, неповторимая история, полная своих радостей и печалей, взлётов и падений, которая достойна того, чтобы быть услышанной и рассказанной. Настоящий Тифенбах – это звонкий, заразительный смех детворы, беззаботно играющей в салки на прогретых солнцем лужайках, заливающейся радостными криками, от которых на душе становится светло и тепло. Это душевные, протяжные песни, которые затягивают женщины, собравшись вместе полоскать бельё в речке, словно переговариваясь друг с другом через расстояние, делясь своими мыслями и чувствами. Это задорные танцы на деревенских праздниках, когда на центральной площади собираются все жители, от мала до велика, и, взявшись за руки, кружатся в весёлом хороводе, отбрасывая на время все печали и заботы, наслаждаясь моментом единения. Это колоритные мужицкие разговоры на рынке, где, азартно жестикулируя и перебивая друг друга, обсуждают, как лучше насадить наживку на крючок, чтобы уж наверняка вернуться домой с богатым уловом, как будто от этого зависит их жизнь. Все эти, казалось бы, незначительные детали и создают неповторимую атмосферу Тифенбаха, его душу, его суть, неповторимое очарование, которое так привлекает и манит к себе. Мне нравилось в Тифенбахе всё: его неспешный, размеренный ритм жизни, позволяющий остановиться и насладиться каждым моментом, его живописная, нетронутая природа, дарующая умиротворение и спокойствие, его душевные, отзывчивые жители, готовые всегда прийти на помощь. Но больше всего мне нравилось то, что он принял меня таким, какой я есть, без оговорок и условий, без притворства и лицемерия, с открытым сердцем и душой. Тифенбах дал мне не просто крышу над головой, не просто место, где можно было передохнуть от прошлых невзгод, он дал мне нечто гораздо большее – шанс на новую жизнь, шанс искупить ошибки прошлого, шанс стать лучше, чем я был прежде. Он доверил мне ответственность за судьбы людей, и это доверие стало для меня бесценным даром, который я должен был оправдать. Тифенбах принял меня без насмешек, без упрёков, без злобы, а с искренней благодарностью и, я бы даже сказал, с любовью, как родного сына, который вернулся домой после долгого отсутствия. Я всем сердцем полюбил этот маленький, затерянный и уютный островок спокойствия, и искренне надеялся, что мой Тифенбах останется таким навсегда, что ничто не сможет изменить его неповторимый облик. Пусть сменяются поколения, пусть уходят старики, унося с собой мудрость прошлого, и рождаются новые жители, привнося в жизнь свежие идеи, пусть меняется мир вокруг, пусть прогресс вторгается в нашу жизнь, но я всей душой желал, чтобы Тифенбах сумел пронести свою уникальную деревенскую жизнь сквозь эпохи, сквозь все грядущие перемены, чтобы он не растерял своего очарования, чтобы не утратил своей самобытности. Чтобы сохранил свою простоту, свою душевность, свою неповторимую атмосферу, которая так меня пленила своей искренностью и неподдельностью. Линдси неизменно сопровождала меня во всех моих прогулках и исследованиях, разделяя со мной моё увлечение Тифенбахом. Она, казалось, тоже полюбила это место, но, в отличие от меня, смотрела на него не как на нечто новое и неизведанное, а как на что-то давно знакомое, родное, как на часть своей собственной жизни. В её умных, проницательных глазах, в которых словно отражалась целая вселенная, читалось такое глубокое понимание происходящего, что порой мне казалось, будто она уже бывала здесь раньше, в какой-то другой жизни, что она является не просто собакой, а мудрой, опытной душой, которая наблюдает за этим миром уже не первое столетие. Мы вместе бродили по узким улочкам, вместе ходили в лес, собирая грибы и ягоды, наслаждаясь красотой природы, она постоянно сопровождала меня в рабочих поездках по окрестностям, как верный и преданный телохранитель. И я, сам того не замечая, стал всё чаще разговаривать с ней, как с равным собеседником, понимая, что она не просто слушает меня, а понимает каждое моё слово. Я желал ей доброго утра, когда просыпался, и спокойной ночи, перед тем как лечь спать, она уже была членом моей семьи. Я делился с ней своими планами на будущее, рассказывал о своих эмоциях и переживаниях, рассказывал ей о той эпохе, в которой она живёт, об истории этого мира, будто она была личным летописцем, готовым сохранить для будущих поколений все мои мысли и чувства. И Линдси, с присущим ей безграничным вниманием и терпением, слушала меня, изредка отвечая коротким «гав», поддерживая разговор, давая мне понять, что она рядом и что она всегда меня поймёт. Она стала для меня не просто собакой, а настоящим другом, преданным и верным, и моё сердце переполнялось радостью и благодарностью за её любовь и преданность, которые она дарила мне безвозмездно. Однажды я счёл необходимым познакомить Линдси с Роем, что, к слову, было само по себе огромным достижением, учитывая его замкнутость и нежелание общаться с посторонними. Мы вместе навещали его в гимназии, где он с таким усердием, нагоняя упущенное, осваивал науки, изучая тонкости словесности и арифметики. Рой был очарован Линдси с первого взгляда, она покорила его своей грацией и умом, а она, в свою очередь, явно симпатизировала ему, как будто почувствовала в нём родственную душу и нашла в нём понимание, которого ей не хватало. Помню, как во время одной из наших встреч, когда Рой поглаживал её, он с робкой надеждой в голосе попросил меня, чтобы я разрешил взять Линдси с собой в лес по возвращению. Он так мечтал погулять с ней по знакомым с детства тропинкам, показать ей свои любимые места, поделиться с ней красотой природы. И теперь мы оба с нетерпением ждали этого дня. Новое письмо от Герды я получил в первых числах июня, когда природа уже вовсю расцвела, и деревья покрылись густой листвой, а поля укрылись пёстрым ковром из диких цветов. Фике, как обычно, не стала его читать, она проявляла завидное спокойствие ко всей этой переписке, а сразу же вручила его мне и, не проронив ни слова, направилась было к двери, собираясь продолжить свою работу, словно это было самое обычное дело, не требующее особого внимания. – Постой, Фике, – окликнул я её, не отрываясь от бумаг, лежавших на моём столе, которые я пытался разобрать, чтобы потом переложить в нужное место. Я был занят, погружённый в работу, в свои мысли и расчёты, и не мог оторвать глаз от документов. Под моим столом, свернувшись калачиком, мирно спала Линдси, она была так безмятежна, так спокойна, что это успокаивало и меня, помогало мне сосредоточиться. Она тихо посапывала, совершенно не мешая моему сосредоточению, словно оберегая меня от всяческих тревог и забот. – Что-то случилось? – спросила Фике, остановившись и обернувшись ко мне.– Прочти его мне, пожалуйста, – попросил я, откинувшись на спинку стула, указывая на письмо, всё ещё находившееся в её руках, словно оно было тяжёлым слитком золота. Мне было любопытно узнать, что написала Герда, какие новости она привезла с собой из дальних краёв, но в то же время я не хотел прерывать свою работу, не хотел терять нить своих размышлений, и был рад, что Фике согласилась мне помочь. Фике, без лишних слов, подошла к столу, ловко вскрыла конверт, как будто делала это не первый раз, и развернула листок бумаги. – Только я вслух читаю намного медленнее, чем про себя, – предупредила Фике, взглянув на меня с лёгкой улыбкой, словно извиняясь за свою неторопливость. Ее голос стал немного тише, как будто она стеснялась этого факта, не хотела показаться неловкой. – Ничего страшного, – успокаивающе кивнул я, давая понять, что меня это совершенно не смущает, главное – суть сообщения. Я отложил свои бумаги в сторону, освобождая себе место для того, чтобы удобно расположиться, готовясь внимательно слушать её, не отвлекаясь ни на что постороннее. – Здравствуй, Фике, – начала читать моя экономка, её голос звучал ровно и спокойно, как будто она читала обычную газету, а не личное письмо, – Я погрязла в делах… В детях, что не в силах даже писать тебе, – Фике замолчала на мгновение, словно собираясь с мыслями, – Мы приехали в дом Дресслеров, и я наконец познакомилась с мужем Мичи. Максимилиан очень приятный человек, строгий, сдержанный, и я с радостью почувствовала твердую почву под ногами, – Фике на мгновение подняла глаза от письма и посмотрела на меня, словно желая поделиться своими впечатлениями. Ее взгляд был многозначительным, как будто она хотела сказать мне что-то важное, не произнося ни слова. Я молча кивнул, показывая, что внимательно слушаю и понимаю подтекст письма. Фике продолжила чтение: – У них есть дочь. Леона. Красивая девчушка, ей уже четыре года, она, как и все дети, очень непоседлива и любознательна. Папина дочка, что тут скажешь. Максимилиан не против, чтобы я жила в их доме вместе с Францем, а Леона помогает мне, чем может, конечно, – здесь в голосе экономки прозвучало удовлетворение. – Всё омрачает только одно обстоятельство, – с грустью проговорила Фике, – Мичи беременна. И я даже боюсь подумать, что это не ребёнок Максимилиана, – её голос стал тише, словно она боялась произнести это вслух, – Я не хочу думать об этом, и конечно, я ему ничего не скажу. Не хватало ещё тут жить в конфликтах. Будь что будет, как говорится. Скучаю, Герда. Фике аккуратно сложила письмо и положила его на самый край моего стола, стараясь не задеть разбросанные там бумаги. В комнате воцарилась тишина, словно на миг остановилось само время. Линдси, мирно спавшая под столом, заворочалась, перевернулась на другой бок и зевнула во всю свою собачью пасть, показывая острые белые зубы. – Что ты думаешь? – спросил я, нарушая молчание, которое становилось всё более гнетущим, оно давило на меня, тяжелым прессом. Мне было важно услышать мнение Фике, её женский взгляд на ситуацию, ведь она всегда отличалась проницательностью и житейской мудростью. – Если это действительно ребёнок Джона, – Фике запнулась, подбирая слова, стараясь подобрать правильные формулировки, чтобы выразить свои мысли как можно яснее, – то это огромный грех, – Её голос звучал строго и осуждающе, в нём чувствовалось нескрываемое порицание, она явно не одобряла поступок Мичи, которая, по всей видимости, нарушила все мыслимые и немыслимые законы морали и приличия. – И как бы ты поступила? – Я пристально посмотрел на Фике, стараясь уловить малейшие колебания в её взгляде, малейшую перемену в выражении её лица, – Ты бы сообщила Максимилиану о его неверной жене? Ты бы раскрыла ему глаза на правду? Воцарилось оглушающее молчание, как будто вся комната замерла в ожидании ответа, и казалось, даже стены прислушивались к каждому её слову. Возможно даже Линдси, до этого мирно посапывавшая под столом, затаила дыхание, не желая пропустить ни малейшего звука. Фике рассматривала моё лицо, её взгляд был глубоким и задумчивым, как будто она пыталась разгадать меня, прочитать все мои мысли и чувства. Но при этом казалось, что она находится далеко отсюда, погруженная в свои собственные думы. Она явно пыталась найти выход из этой непростой ситуации. И возможно впервые пыталась найти ответ , чтобы угодить мне. Её брови были слегка нахмурены, а губы плотно сжаты, что свидетельствовало о том, что она усиленно обдумывает сложившуюся ситуацию, взвешивая все «за» и «против», пытаясь понять, какое решение будет самым правильным. – Говори, как считаешь, – сказал я. – Я бы не сказала, Господин, – ответила Фике, её голос звучал тихо, но твёрдо, в нём не было ни капли сомнения, она сделала свой выбор, и ничто не могло поколебать её решения, – Я считаю, Герда поступает мудро, поступает как настоящая женщина. – Фике говорила медленно, тщательно подбирая слова, словно опасаясь, что я не пойму её и не разделю её точку зрения. – И в чем проявляется её мудрость? – спросил я, слегка наклонив голову набок. Почему они считают правильным скрывать правду, которая может разрушить семью? – Она занимается детьми, – начала объяснять Фике, – и не в её полномочиях лезть в чужую жизнь. – Для Фике было очевидно, что Герда не желает брать на себя ответственность за чужие поступки и их последствия. – Но мы детьми не занимаемся, – возразил я, напоминая о нашем уговоре, по которому Герда должна была писать нам обо всём, что происходит в той семье. – Но Вы ведь мертвы, господин, – спокойно сказала Фике, глядя мне прямо в глаза. – Стало быть, откуда Вам знать о беременности? – в её голосе прозвучала легкая ирония. – Я прошу Вас, не подставляйте под удар мою сестру. Ладно, если просто уволят, так ещё и работу нигде не найдёт. – Не беспокойся об этом, – успокаивающе произнес я, положив руку на стопку бумаг. – Я не буду ничего говорить. Но биология – забавная штука. – добавил я, многозначительно подняв указательный палец. – Такие грехи она не прощает. Полностью отдавшись работе, я действительно словно стер из памяти все тревоги, связанные с Мичи и возможным недовольством Дресслеров. Эта внезапно появившаяся возможность уделить время себе и усадьбе оказалась именно тем, что мне было нужно. Удивительно, как рутинная, казалось бы, работа способна отвлечь от навязчивых мыслей. Верная собака, всегда чутко реагирующая на мое настроение, радостно крутилась вокруг, то и дело подставляя мне бок для поглаживания, и ее присутствие только подстегивало мой энтузиазм. Заранее подготовившись к этому мероприятию, я основательно экипировался. В моей телеге разместились метлы разных размеров, целая гора тряпок, ведра всех размеров. Помимо этого, были припасены инструменты: молоток с набором гвоздей разных размеров, отвертка, измерительная лента, пара крепких лопат – я хотел быть готов ко всему. Наконец, привезя весь арсенал, мы с моим четвероногим компаньоном приступили к работе. Начали мы с главного – разбора завалов. Комната за комнатой, методично и не торопясь, мы просматривали содержимое каждого угла. Старые газеты, стопки пыльных журналов, сломанные игрушки, давно отслужившая свой срок посуда – все это накапливалось годами, создавая ощущение тяжести и застоя. Ничто не уходило от моего пристального внимания. Все, что было признано ненужным, неисправным или бесполезным, безжалостно отбрасывалось в сторону, отправляясь в кучу на заднем дворе. Там, под моим строгим взглядом, все эти пережитки прошлого, свидетельства былого уклада жизни, превращались в пепел. Мне нравилось это ощущение освобождения от бремени старого. Каждый костер словно символизировал очищение пространства для чего-то нового, свежего. Особое внимание было уделено окнам. Деревянные рамы местами рассохлись, створки болтались, пропуская сквозняки. С помощью молотка и гвоздей я аккуратно закрепил расшатавшиеся элементы, стараясь сохранить первозданный вид, но в то же время придать им прочность. Закончив с ремонтом, я распахнул окна настежь. И сразу в дом ворвался свежий, прохладный воздух. Усадьба, долгое время пребывавшая в спячке, ожила. Ветер пронесся по комнатам, словно избавляя от затхлости и сырости, которые копились здесь годами. Казалось, что вместе с потоками воздуха дом выдыхает накопившуюся пыль и грусть, наполняясь новой энергией и надеждой. После того, как мы покончили с разбором хлама, пришло время навести порядок с тем, что представляло для меня ценность. По всем комнатам были разбросаны документы, письма, старые книги, рукописи и различная литература – следы прошлой жизни усадьбы. Я бережно собирал их, стараясь ничего не повредить. Письма складывал стопками, скреплял их лентами, книги расставлял по размеру и тематике. Я заметил несколько интересных изданий, которые планировал изучить в свободное время. Для всей этой собранной литературы я выделил большой, вместительный книжный шкаф в кабинете. Он оказался достаточно большим, чтобы вместить все, и стал своеобразным архивом, где каждая вещь заняла свое определенное место, словно ожидая своего часа. Занятие это было кропотливым, но принесло мне удовлетворение. Мне нравилось ощущать, что я структурирую прошлое, даю ему форму и смысл. Следующим этапом нашего преображения стал камин. За долгие годы бездействия он зарос толстым слоем сажи и пепла. Откинув металлическую заслонку, я тщательно вычистил его специальной щеткой и совком, словно выметая из него мрак и холод. Я почувствовал, как внутри меня пробуждается какой-то первобытный инстинкт. Собрав внушительную охапку сухих дров, я растопил огонь сначала в кухонном камине, потом, наслаждаясь теплом и потрескиванием поленьев, перешел к просторной гостиной, и, наконец, зажег огонь в спальнях. Когда пламя разгорелось в полную силу, по дому распространилось живое тепло, и все пространство наполнилось уютом. Потрескивание дров и отбрасываемые от пламени тени на стенах оживили усадьбу, которая еще недавно казалась заброшенной и безжизненной. Теперь она словно оживала, наполняясь теплом и светом, как будто готовясь к приему новых хозяев, готовая снова стать центром жизни. Моя верная спутница, Линдси, не отходила от меня ни на шаг, весело виляя хвостом.Казалось, что она тоже одобряет перемены, происходящие вокруг, радуясь, что дом снова наполняется теплом и жизнью. В какой-то момент, отвлекаясь от работы и любуясь танцующими языками пламени, я заметил, что Линдси исчезла. Еще секунду назад она вертелась рядом, а теперь ее как ветром сдуло. Заметив ее отсутствие, я вспомнил, что она вдруг сорвалась с места и умчалась вглубь леса. Улыбнувшись ее непосредственности, я решил, что она наверное решила пробежаться по своим привычным местам. Закончив с основной частью уборки, я решил воспользоваться возможностью и прогуляться по окрестностям. Моей целью был сбор душистых трав, которые идеально подходили для вечернего чая. Я давно облюбовал эти места и знал, где искать самые ароматные травы. Набрав щедрую охапку, направился к ручью, который протекал неподалеку, тихо журча своей чистой, прохладной водой. Там, на берегу, я достал из сумки свой старый, верный котелок, который всегда брал с собой в подобные вылазки. Он был уже видавший виды, но все еще исправно служил мне. Наполнив его свежей ключевой водой, я поставил его на небольшой уступ, готовый вскоре согреться на огне и подарить мне горячий чай. Вернувшись к дому, я обустроил небольшое место для костра прямо у крыльца. Набрав несколько сухих веток и поленьев, я быстро развёл огонь, наблюдая за тем, как языки пламени весело пляшут, стремясь ввысь. Над костром аккуратно подвесил котелок на металлической треноге, заранее припасенной для таких случаев. Дождавшись, когда вода закипит, я бережно опустил в нее собранные лесные травы. Практически сразу воздух стал густым и насыщенным. Ароматный пар окутывал меня, словно теплое одеяло, наполняя воздух тонкими нотками мяты, чабреца, душицы и еще неуловимо знакомых лесных трав. Этот запах был таким родным и успокаивающим, что я невольно улыбнулся. Налив дымящийся, янтарного цвета напиток в свою кружку, я устроился поудобнее на деревянных ступеньках крыльца. Откинувшись назад, я наслаждался тишиной и умиротворением вечернего леса. Солнце уже клонилось к закату, его последние лучи окрашивали верхушки деревьев в мягкие, золотистые тона. Легкий ветерок нежно шелестел листвой, создавая успокаивающую мелодию. Где-то вдали, на границе леса, слышались трели вечерних птиц, готовящихся ко сну. Чай приятно обжигал горло, разливаясь теплом по всему телу. Я чувствовал, как усталость дня постепенно отступает, уступая место бодрости и ощущению облегчения после долгого и насыщенного дня, проведенного в трудах. Оставшись наедине со своими мыслями, я с удовольствием погружался в этот момент покоя. Я понимал, что в этот раз Фике знала, что я отправляюсь в усадьбу надолго, возможно, даже не вернусь к утру. Мы с ней уже давно установили негласные правила, и она уже привыкла к моим частым отлучкам. Она понимала, что я могу пропадать на несколько дней, занимаясь своими делами, и не ждала моего скорого появления. Эта свобода была важна для меня, и она никогда не препятствовала моим порывам. Я сделал очередной глоток согревающего чая, как вдруг тишину вечернего леса внезапно разорвал громкий, угрожающий медвежий рёв, раздавшийся совсем неподалеку. Звук был настолько мощным и резким, что, казалось, воздух содрогнулся. Сердце мое ёкнуло от тревоги за Линдси, которая, наверняка, находилась где-то в той стороне. В одно мгновение я забыл о покое и умиротворении. Резко отставив кружку в сторону, чтобы случайно не опрокинуть ее в спешке, я вскочил на ноги и стремительно, словно стрела, метнулся к воротам усадьбы, готовый ко всему. Мое спокойствие испарилось, оставив место для волнения и решительности. Я был готов броситься на помощь своей четвероногой подруге. Выглянув за ограду, я увидел жуткую картину, от которой у меня буквально похолодела кровь. По тропинке, ведущей прямо к особняку, на полной скорости мчалась молодая девушка, а за ней, не отставая ни на шаг, гнался огромный бурый медведь. Это был массивный зверь, с густой бурой шерстью и огромными лапами, и он явно был настроен недружелюбно. Девушка бежала, словно преследуемая самим дьяволом, ее лицо исказилось от ужаса, а дыхание вырывалось наружу прерывистыми всхлипами. Она была на грани отчаяния, и это чувство передалось мне мгновенно. – Скорее открывай! – пронзительно закричала она, надрывая голос. Ее крик был полон отчаяния, мольбы о помощи и первобытного страха. Я мгновенно среагировал. В одно движение распахнул тяжелые деревянные створки ворот ровно настолько, чтобы девушка могла проскользнуть внутрь, не теряя ни секунды. Как только она, еле держась на ногах, перевалилась через порог ворот, я тут же, с силой, захлопнул их, буквально перед самым носом разъяренного зверя, преградив ему путь внутрь ограды. – Гад косолапый! – выкрикнула девушка, тяжело дыша и прижимаясь спиной к закрытым воротам. Ее грудь вздымалась от частого дыхания, словно после марафонского забега, а в глазах застыл пережитый ужас. Она была бледной, как полотно, а все ее тело дрожало. Медведь, оказавшись по другую сторону ограды, недовольно зарычал, несколько раз ударил лапой по воротам, но, поняв, что добыча ускользнула, медленно развернулся и, нахмурившись, побрел обратно в лес, исчезнув в густой чаще деревьев. Не теряя ни секунды, оставив девушку у ворот, я торопливо вернулся в дом. Мне нужно было вооружиться, прежде чем выходить за пределы усадьбы. В такой ситуации медлить было нельзя. Схватив со стены висевшее там охотничье ружье, я привычным, отработанным движением принялся заряжать его, не прекращая движения в сторону выхода. Сердце колотилось в груди, как бешеное, волнение за Линдси не давало покоя, но я старался сохранять хладнокровие и действовать быстро и четко. Я знал, что в лесу может таиться опасность, и не хотел стать следующей жертвой медведя. – Ты куда? – окликнула меня девушка, все еще тяжело дыша после недавней погони. Ее голос дрожал, выдавая пережитый страх, но в то же время он звучал уверенно. Она стояла посреди двора, оглядываясь по сторонам, словно пыталась осознать, что опасность миновала и ей действительно удалось спастись. Она смотрела на меня полными тревоги глазами, не понимая, что происходит и что я собираюсь делать. – У меня там собака, – коротко бросил я, не останавливаясь. Мой голос прозвучал резко и отрывисто, в нем сквозила тревога. Каждая секунда была на счету, и я не мог позволить себе тратить время на пустые разговоры, которые могли отвлечь меня от главной цели – поиска Линдси. Я понимал, что медведь мог быть где угодно и что моя собака могла быть в опасности. – У него не было никакой собаки, но я видела её намного дальше, не волнуйся, не сожрет, – выпалила девушка, упираясь ладонями в колени и наклоняясь вперед, словно пытаясь удержать себя от падения. Она тяжело дышала, словно пробежала не один километр, и изо всех сил пыталась восстановить сбившееся дыхание. Ее слова прозвучали немного сумбурно и противоречиво, однако я уловил суть: она видела мою собаку, и она, похоже, в порядке. – Ты точно видела? – переспросил я, на мгновение замер у самых ворот, сжимая в руках заряженное ружье. Мне нужно было удостовериться, что девушка не ошиблась, и что Линдси действительно в безопасности. Тревога не отпускала меня, и я хотел услышать от нее более твердое подтверждение. – Клянусь клыками, – она резко выпрямилась, давая мне возможность рассмотреть себя, и поддела острым ногтем белоснежный зуб, висевший у нее на шее, вероятно, на тонком кожаном шнурке, который был скрыт под одеждой. Зуб был крупный, явно принадлежавший какому-то хищнику, возможно, волку или рыси, и он служил своеобразным амулетом или талисманом. Этот необычный жест, подкрепленный столь своеобразной клятвой, показался мне весьма убедительным, и я почувствовал, как напряжение немного отпускает меня. – Ты вообще кто? – спросил я, опуская ружье и вешая его обратно на стену у входа. Убедившись, что Линдси, скорее всего, ничего не угрожает, я почувствовал некоторое облегчение, однако любопытство и настороженность по отношению к этой странной незнакомке никуда не делись. Она явно не была местной, и ее поведение казалось довольно странным. – А зачем это я должна называть своё имя? – с вызовом в голосе парировала девушка, вздёрнув подбородок и скрестив руки на груди. Её поза была вызывающей, а взгляд – колючим, словно она хотела проткнуть меня им насквозь. Она явно не собиралась идти на контакт и раскрывать свою личность, демонстрируя полное отсутствие интереса к правилам вежливости. – Не хочу, – добавила она, отрезав любые пути к дальнейшим расспросам на эту тему, как будто поставила жирную точку в конце предложения. – И как мне тебя называть тогда? – спросил я, немного растерявшись от ее напора. Я понимал, что «эй, ты» звучало бы грубо и неуважительно, и мне все же нужно было как-то к ней обращаться, но она явно не собиралась облегчать мне задачу. Ее поведение сбивало меня с толку. – Как хочешь, – пожала плечами девушка, демонстрируя полное безразличие к тому, какое имя я ей дам. Она, казалось, совершенно не беспокоилась о том, что я о ней подумаю, и это, признаться честно, меня немного раздражало. – Тогда будешь Медвежья Еда, – недолго думая, выпалил я, вспомнив недавнюю погоню и то, как близка она была к тому, чтобы стать добычей медведя. Имя пришло на ум само собой, как ироничное напоминание о случившемся, и я не удержался от колкости. – Беренфутта? – переспросила она, будто смакуя это необычное слово на языке. В ее глазах мелькнул озорной огонёк, а на губах появилась едва заметная улыбка. – Мне нравится, – неожиданно заявила она, как будто сама только что придумала себе это прозвище, и легкая улыбка тронула её губы, делая её лицо гораздо приветливее. – Один тут живёшь? – не дожидаясь моего ответа, она решительно обошла меня, как будто я был частью пейзажа, и направилась к крыльцу. Без тени смущения, словно так и должно быть, она схватила мою кружку с недопитым чаем и, одним залпом, словно испытывая нестерпимую жажду, опустошила её до последней капли, не оставив мне ни шанса на возражение. – Вообще-то это мой чай, – укоризненно заметил я, наблюдая за ее наглыми действиями. Ее бесцеремонность меня удивляла и немного возмущала. Она вела себя так, будто я был ей должен, и это меня раздражало. – Ты негостеприимный, – ответила Беренфутта, ставя пустую кружку на ступеньку, с таким видом, будто это я был виноват в ее поведении. – Не предлагаешь. Я что ли ждать должна? – В ее голосе звучали нотки упрека, как будто это я был обязан предложить ей чай, а она сделала мне одолжение, выпив его. – А я страшно вымоталась и хочу пить, – добавила она уже более примирительным тоном, оправдывая свое наглое поведение, как будто это объясняло все ее действия. Я, чувствуя, как внутри меня нарастает легкое раздражение, молча сел на ступеньку рядом с ней и закурил, пытаясь успокоится и осмыслить происходящее. – Так и будешь сидеть на крыльце, как неприкаянный дух? – бросила Беренфутта через плечо, окинув меня оценивающим взглядом, в котором сквозила неприкрытая ирония. Она словно находила забавным моё замешательство и ту неловкую ситуацию, в которой я оказался. Она была настолько раскованной и уверенной в себе, что это меня даже немного раздражало. Не дожидаясь ответа на свой саркастический вопрос, она ловко, будто дикая кошка, вытащила из-за пояса, где у неё висела небольшая, видавшая виды, потрепанная сумка, тушку мёртвого фазана, сжимая его за окровавленные лапки. – Глянь-ка, что у меня есть! Поужинаем по-королевски? – с лукавой улыбкой произнесла она, словно предлагая мне величайший деликатес. Я брезгливо скривился, представив, как мне придется ощипывать и потрошить эту дичь, а потом еще и готовить ее. Эта перспектива меня совершенно не прельщала, и у меня не было никакого желания тратить на это своё время. – Готовить не буду, – отрезал я, не глядя на нее. Раздражение от ее наглости нарастало, и я почувствовал, что не могу больше оставаться в ее обществе. Повернувшись к ней спиной, я направился в сторону дома, мечтая поскорее вернуться в своё уединение и отдохнуть от этого незваного гостя. – Стой! – властный окрик Беренфутты заставил меня остановиться. В ее голосе звучала решимость и настойчивость. – Дело есть, – она подошла ближе, ее глаза хитро блеснули, словно она задумала какую-то авантюру. – Давай так, – начала она, понизив голос до шёпота, – ты приготовишь этого красавца, – она потрясла фазаном в воздухе, словно показывая мне какой-то трофей, – а я за это постираю твоё бельё и помою полы в доме. Давненько тут не убирались, я полагаю, – добавила она, усмехнувшись. Ее предложение было неожиданным, но в нем был какой-то смысл. Мне действительно не помешала бы помощь по дому, и ее готовность на это меня удивила.– И в чём подвох? – прищурился я, внимательно изучая её лицо, словно пытаясь прочитать её мысли. Я не мог поверить, что она просто так предлагает мне помощь, и чувствовал, что здесь что-то нечисто. – Зачем тебе это? – Мой вопрос прозвучал с подозрением, и я не собирался отступать, пока не получу честный ответ. – А ты проницательный, – хмыкнула Беренфутта, ее губы изогнулись в легкой усмешке, словно она была польщена моей недоверчивостью. – Просто хочу помочь, не принцесса же я, чтобы ев всё готовое, – она фыркнула, показывая своё презрение к подобным благам. – Привыкла всё сама делать. Да и скучно мне. А так хоть делом займусь, – она пожала плечами, словно не придавая этому особого значения, но я чувствовал, что в ее словах есть что-то еще, что она не хотела озвучивать. – Может, всё же скажешь имя? – спросил я, не теряя надежды. Мне было любопытно узнать, как ее зовут на самом деле, но она была непреклонна. – Не-а! Кликуха мне твоя пришлась по душе. А когда буду полы мыть, можешь звать меня... Золушка, – она подмигнула мне, и в ее глазах заплясали озорные искорки, словно она была рада своей шутке. – По рукам? – она протянула мне ладонь, предлагая заключить сделку. В ее едких фразах, в манере держаться, во взгляде чувствовалось что-то дикое, необузданное, что одновременно и притягивало, и отталкивало. Она была загадочной, и это вызывало у меня противоречивые чувства. Не дожидаясь моего ответа, Беренфутта, словно вихрь, подхватила пустую кружку с крыльца и, на ходу бросив: «Пойду помою, а то зачахнешь тут от грязи», скрылась в доме, как будто это был ее собственный. Дверь за ней захлопнулась, оставив меня стоять в растерянности на пороге, обдумывая ее странное предложение и пытаясь разгадать, что же на самом деле скрывается за этой маской дерзости и сарказма. Я чувствовал, что она не так проста, как кажется, и что мне нужно быть осторожным. Пока Беренфутта хозяйничала в доме, внося туда свои порядки и, как я предполагал, шум, я, оставшись снаружи, невольно погрузился в воспоминания, отчего-то связанные с кулинарией. Мой разум неожиданно вытащил из глубин памяти образ Юстаса. Иногда, когда-то давно, в свободное время, в далеком прошлом, он учил меня премудростям кулинарного искусства. Правда, «премудростями» это можно было назвать с большой натяжкой. Скорее, это были азы выживания в условиях, когда еда была не просто потребностью, а настоящей борьбой за существование. Для Юстаса, вечно борющегося, не то что фазан, которого притащила Беренфутта – обыкновенная курица считалась настоящей роскошью, пиршеством, доступным лишь по большим праздникам. Чаще всего, когда мы были вместе, он варил «квашницу» – немудреное, но сытное блюдо, по сути, похлёбку из квашеной капусты. Мясо в ней было редким гостем, появляясь лишь в те дни, когда Юстасу особенно везло с деньгами или когда он умудрялся где-то «достать» какую-то дичь. Но даже без мяса, приправленная лишь обжаренным луком, грубыми специями и, если повезёт, парой картофелин, квашница казалась невероятно вкусной, особенно после целого дня, проведенного на ногах, и когда желудок настойчиво требовал еды. Я помнил, как мы ели ее из грубых деревянных мисок, сидя у камина, и это было одним из самых простых, но в то же время, самых уютных и трогательных моментов моей жизни. Несмотря на скудность рациона и трудности, с которыми нам приходилось сталкиваться, Юстас никогда не упускал возможности поведать мне о своих приключениях, когда ему приходилось скрываться в лесах, спасаясь от преследователей. Эти рассказы были далеки от романтических баллад о благородных разбойниках, которых обычно показывают в книгах или театральных постановках. Юстас описывал суровую реальность, лишенную какого-либо ореола героизма, где главным было умение выжить любой ценой. Он рассказывал о голоде, холоде, усталости, о страхе быть пойманным, и о том, как он буквально вырывал свою жизнь из когтей смерти. Его истории были наполнены мрачными подробностями, и от этого они были еще более правдивыми. Иногда, в дни особой удачи, когда «благоволили лесные духи» и его охотничье мастерство не подводило, Юстасу удавалось подстрелить зайца, тетерева или вальдшнепа. Эти трофеи становились настоящим праздником, позволяя на какое-то время забыть о голоде и лишениях, и наесться до отвала. Однако, подобные «пиры» случались не так часто, и поэтому, большую часть времени приходилось перебиваться тем, что давал лес: ягодами, съедобными травами, грибами, если, конечно, повезет найти их. Юстас научил меня разбираться в дарах природы, отличать съедобное от ядовитого, находить пропитание там, где, казалось бы, его не может быть. Он показал мне, как читать следы животных, находить воду, разводить огонь и даже изготавливать примитивные ловушки. «Никакой романтики в подполье нет», – часто повторял Юстас, глядя на меня своими усталыми и мудрыми глазами, и сейчас, вспоминая его слова, я понимал, насколько он был прав. Его рассказы были наполнены не героическим пафосом и бравурными подвигами, а горькой правдой о выживании, о постоянной борьбе с голодом, холодом и страхом. В них не было места подвигам и славе, только бесконечная усталость, лишения и единственное желание – дожить до следующего дня и снова выйти на этот изнурительный бой за собственное существование. Он учил меня быть сильным, стойким и при этом не терять человечности. Вспомнив наставления Юстаса и его простые, но проверенные рецепты, вскипятив в котелке воду, я аккуратно ошпарил тушку птицы, чтобы легче было ощипывать её. Устроившись на крыльце, я принялся за дело, методично выдергивая перья, складывая их в кучку рядом. Работа была не из приятных, но я старался выполнять ее как можно тщательнее, помня о том, что этот фазан должен был стать нашим ужином. В доме тем временем раздавался подозрительный грохот. Звуки передвигаемой мебели, стук, звон, порой сопровождаемый ругательствами Беренфутты – всё это свидетельствовало о бурной деятельности, которую она развила там. Было очевидно, что она не сидит на месте, и мне стало любопытно, что же она там вытворяет. Спустя некоторое время, словно ураган, она вылетела из дома, волоча за собой целую охапку всевозможного текстиля: простыни, наволочки, покрывала и даже тяжелые, пыльные шторы, которые, похоже, она успела сорвать с окон. – Они ж в твоих руках рассыпятся, им сто лет в обед, – заметил я, с сомнением глядя на ветхие ткани. Мне казалось, что эти старые, пыльные простыни и наволочки вот-вот превратятся в труху, стоит только к ним прикоснуться. Я явно не разделял её оптимизма и чувствовал, что это мероприятие закончится полным провалом. – Выглядят вполне прочно, – беззаботно пожала плечами Беренфутта, не разделяя моих опасений. Она явно не видела никаких проблем в том, чтобы привести в порядок это старьё, и, казалось, была полна энтузиазма. Она подошла к краю двора, где порывы ветра были сильнее, и, встав так, чтобы ветер дул от неё, принялась энергично вытряхивать бельё, словно отгоняя от него злых духов. Из тканей, вместе с клубами многовековой пыли, полетели истлевшие нитки и целые куски материи, создавая вокруг нее какое-то подобие пылевого облака. И всё это, подхваченное ветром, неслось прямо на меня, осыпая с ног до головы. Пыль оседала на волосах, одежде, и мне даже пришлось зажмурить глаза, чтобы она не попала в них. – Беренфутта! – сердито воскликнул я, отряхиваясь и прикрывая лицо рукой, чтобы защититься от этой пыльной бури. Меня раздражала ее беспечность и то, что она не обращала никакого внимания на мои протесты. – Сейчас, подожди, осталось чуть-чуть, – крикнула она в ответ, не прекращая своего занятия, словно не слышала моего возмущения. В следующее мгновение, после очередного мощного взмаха простынёй, большая её часть с тихим треском оторвалась и, подхваченная ветром, медленно опустилась на землю, оставив в руках Беренфутты лишь жалкий обрывок, который она держала в своих руках с виноватым видом. – Я лучше полы помою, – произнесла она, неловко улыбаясь и как ни в чем не бывало, снова унеслась в дом, оставив меня отряхиваться от пыли и с удивлением наблюдать за ее действиями. Закончив с ощипыванием, я тщательно выпотрошил фазана, стараясь не повредить его нежную кожу, промыл его под струей ледяной воды из ручья, которая всегда протекала неподалеку, и, насадив на импровизированный вертел из крепкой, но гибкой ветки, принялся обжаривать его над тлеющими углями костра, который я поддерживал, периодически подкладывая сухие ветки. Сделав несколько глубоких надрезов на тушке, я воткнул в них веточки ароматных трав, собранных ранее, чтобы придать мясу особый вкус и аромат, и наполнить его лесным духом. Этот процесс был похож на какой-то древний обряд, и в тот момент я почувствовал связь с прошлым, с теми временами, когда огонь был главным источником тепла и жизни. Несмотря на то, что я был занят готовкой, мысли мои постоянно возвращались к Линдси. Я то и дело бросал обеспокоенные взгляды на ворота усадьбы, ожидая увидеть знакомый силуэт своей собаки, ее стремительную и грациозную походку, и ее радостный виляющий хвост. Ее долгое отсутствие вызывало во мне нарастающее беспокойство, и я не мог отделаться от чувства, что что-то не так. Я уже начинал жалеть, что позволил ей убежать в лес. Вдруг, со стороны дома послышался очередной грохот, более громкий и продолжительный, чем прежде. Это заставило меня окончательно отвлечься от готовки и насторожиться. Оставив фазана медленно подрумяниваться на вертеле, следя за тем, чтобы он не подгорел, я поднялся на ноги и решительно направился в сторону леса, желая убедиться, что с Линдси все в порядке. Я старался не отходить слишком далеко от усадьбы, чтобы не упустить из виду фазана, медленно вращающегося над костром, и чтобы не пропустить возвращения моей собаки. Обойдя по широкой дуге вокруг дома, я зорко вглядывался в чащу, надеясь увидеть Линдси, или хотя бы услышать ее лай. Каждая ветка, каждый шорох листьев заставляли меня вздрагивать, но, к сожалению, мои надежды не оправдывались. – Линдси! – громко позвал я, вернувшись к воротам, но ответом мне была лишь тишина. Эта тишина давила на меня, и мое беспокойство усиливалось с каждой секундой. В этот самый момент из дома вышла Беренфутта. Вид у неё был решительный и немного взволнованный, что сразу бросилось мне в глаза. Она словно что-то задумала, и я не знал, чего от нее ожидать. – Пол я помыла, а теперь мне пора идти, – объявила она, не останавливаясь и не глядя на меня. Она быстро пересекла двор, направляясь к выходу, словно её там кто-то ждал. Её слова прозвучали как-то скомканно и отрывисто, будто она спешила поскорее уйти, стараясь не задерживаться ни секунды больше, чем это было необходимо. Не дожидаясь моего ответа и не обращая внимания на мою растерянность, она рывком распахнула ворота и выскочила на улицу, не оглядываясь, словно убегала от чего-то страшного и пугающего. Ее движения были резкими и поспешными, как будто она была напугана и стремилась как можно скорее покинуть это место. – А фазан? – крикнул я ей вслед, чувствуя себя озадаченным её поспешным уходом и резкой сменой настроения. Я не понимал, что могло так внезапно ее переменить. – Сам ешь, – нервно бросила Беренфутта через плечо, не сбавляя шага, даже не замедляясь, чтобы поговорить со мной. Её голос звучал раздраженно, и в нём сквозило какое-то непонятное беспокойство, которое, казалось, охватило ее внезапно. Несколько мгновений спустя она скрылась за деревьями, оставив меня в полном недоумении и с массой вопросов, на которые я не мог найти ответа. – Какая странная, – пробормотал я себе под нос, пожимая плечами, чувствуя себя совершенно сбитым с толку ее поведением. Я не мог понять, что заставило ее так резко уйти, после того, как она сама вызвалась помочь мне. И снова, в который раз за этот вечер, отчаявшись найти ответ в ее действиях, я позвал: – Линдси! – Мой голос эхом разнесся по округе, отражаясь от деревьев, но ответа по-прежнему не было. Тревога за собаку вновь охватила меня с новой силой, и я чувствовал, что не могу больше медлить. Я вернулся к костру, потрескивающему и отбрасывающему мерцающие тени на окружающие деревья, создавая вокруг таинственную и немного зловещую атмосферу. Осторожно, чтобы не обжечься, я перевернул на вертеле румяного фазана, от которого исходил соблазнительный аромат жареного мяса, смешанный с запахом дыма и трав. Убедившись, что дичь готовится равномерно, я отступил на шаг и направился к куче грязных тряпок, сваленных неподалеку. С отвращением подцепив их кончиком палки, стараясь не прикасаться к ним, я быстрым шагом отнес их к высоким кованым воротам, ограждавшим мой участок. С силой зашвырнув бесполезный хлам за пределы ограды, я с удовлетворением наблюдал, как тряпки, едва коснувшись земли по ту сторону ворот, мгновенно рассыпались в серую пыль, словно превратились в прах, как и вся эта история с уборкой. Не успел я отойти от ворот, как из-за густых крон деревьев, окружавших мой дом, раздался радостный, заливистый лай. Сердце дрогнуло, и в следующее мгновение я увидел свою любимую собаку, что со всех ног мчалась ко мне, виляя хвостом и расплываясь в собачьей улыбке, которая озаряла всё ее морду. Мощная волна облегчения прокатилась по моему телу, вытесняя остатки тревоги, вызванной недавними событиями, и заменяя их радостью от долгожданной встречи. Счастливая улыбка озарила лицо, когда я поспешил распахнуть створки ворот, чтобы впустить Линдси внутрь. – Ты даже не представляешь, Линдси, какие странные и неадекватные люди порой встречаются! – поделился я своими мыслями с собакой, поглаживая её шелковистую шерсть и чувствуя, как она прижимается ко мне, выражая свою радость. – И что им всем от меня нужно? Вот скажи мне? – риторически спросил я, словно ожидая ответа, понимая, что это бессмысленный вопрос. И тут же переключился, вспомнив про готовящийся ужин, и предвкушая вкусное лакомство. – А хочешь отведать жареного фазана? Уверен, он тебе понравится! – сказал я, улыбаясь и поглядывая на аппетитно подрумянившуюся птицу. – Гав! – с энтузиазмом подтвердила Линдси, словно прекрасно понимая каждое мое слово и с нетерпением облизываясь в предвкушении вкусного угощения. Она радостно прыгала вокруг меня, виляя хвостом и всем своим видом показывая, как сильно она соскучилась и как ей хочется поскорее съесть свою часть ужина.