Текст книги "Под прусским орлом над Берлинским пеплом (СИ)"
Автор книги: ATSH
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)
– Когда же я, наконец, научусь писать так же быстро и ловко, как ты, Адам? – с нетерпением в голосе спросил Рой, отрываясь от своего занятия и устремляя на меня свой полный надежды взгляд.
– Скорость письма, мой дорогой друг, приходит лишь с опытом, с неустанной практикой, – ответил я, ласково улыбаясь. – Если ты будешь лениться и пренебрегать упражнениями в письме, то твоя рука быстро утомится, станет непослушной, и ты совсем разлюбишь писать. А ведь письмо – это великий дар, позволяющий запечатлеть свои мысли и чувства на бумаге, передать их другим людям, сохранить для потомков.
– Когда-нибудь, – с мечтательной интонацией произнес Рой, – я стану самым грамотным человеком на свете, и ты будешь мной безмерно гордиться, Адам!
– Конечно, Рой, – с нежностью ответил я, – я всегда буду тобой гордиться, что бы ни случилось. Да я и сейчас уже горжусь тобой, твоим усердием, твоим стремлением к знаниям.
– Правда? – недоверчиво переспросил он, и в его глазах зажегся робкий огонек надежды.
– Чистая правда, – заверил я его. – Но, вот послушай меня, Рой, – мой голос стал серьезнее, – может статься, что жизнь когда-нибудь нас разлучит, таковы, увы, превратности судьбы, и хоть мне совсем не хочется об этом думать, но мы должны быть готовы ко всему. Так вот, я прошу тебя, пообещай мне, что ни при каких обстоятельствах ты не бросишь учиться… Пообещай мне, что всегда будешь стремиться к новым знаниям, будешь читать книги, изучать науки, совершенствовать свой ум. Ибо знание – это свет, который осветит твой путь даже в самые темные времена.
– Ты хочешь уйти от меня? – грустно спросил Рой, и в его голосе прозвучала неподдельная тревога, а в глазах застыли непрошенные слезы.
– Я не знаю, мой дорогой друг, как сложится моя судьба, и уж тем более не ведаю, что уготовано тебе, – ответил я, стараясь придать своему голосу как можно больше уверенности и спокойствия. – Но пока у нас есть время, пока мы вместе, я прошу тебя, умоляю, не бросай учиться. Это самое важное, что я могу тебе дать.
– А что, если у меня не будет учителя? – с еще большей грустью спросил Рой, не сводя с меня полных надежды глаз. – Кто же тогда направит меня на путь истинный?
– Я дам тебе все необходимые основы, заложу крепкий фундамент знаний, – твердо пообещал я. – Ты знаешь, что всё в этом мире неразрывно взаимосвязано? Как и знания, мой милый Рой. Все начинается с азов, с простого и понятного, а затем, постепенно, ты постигаешь все более сложные и глубокие материи. Просвещаясь, накапливая знания, ты будешь неизбежно понимать, что кое-что из окружающего мира остается для тебя темным, непонятным, и, возможно, тебе даже будет казаться, что оно ниже и недостойно твоего внимания, – я сделал многозначительную паузу. – Но никогда, слышишь, никогда не задирай нос, не превозносись над другими и не осуждай то, чего бы ты ни увидел, с чем бы тебе ни пришлось столкнуться в жизни. Ибо не всё и не всегда зависит от наших желаний, от нашей воли. Есть еще и непреодолимые обстоятельства, превратностей судьбы, из-за которых жизнь может внезапно свернуть совсем на другую дорогу, не ту, которую мы для себя наметили. И вот тогда, мой дорогой Рой, именно знания, острый ум и накопленный опыт помогут тебе либо вовсе не оступиться и не встать на скользкую дорожку, либо, если уж это неизбежно, дадут тебе в руки те самые заветные коньки, благодаря которым ты сможешь проехать этот опасный и непредсказуемый путь максимально безболезненно и с минимальными потерями.
– Я не хочу, чтобы ты уходил, Адам, – голос Роя дрогнул, выдавая его волнение, и он, отложив в сторону свой карандаш, торопливо подошел ко мне. Тут же маленькие, но на удивление сильные ручки крепко обвили мою шею, прижимаясь всем своим хрупким тельцем. – Ты навсегда останешься для меня самой первой, самой главной буквой алфавита. Потому что, как только я буду выводить ее в своей тетради или увижу ее где-то еще, на вывеске магазина, в книге, на страницах газеты, я всегда, слышишь, всегда буду думать о тебе, вспоминать тебя, Адам.
В этот самый миг я почувствовал, как мое сердце, словно споткнувшись, пропустило удар, болезненно сжавшись в маленький, твердый комочек, а затем, будто, испугавшись собственной остановки, ухнуло вниз и забилось снова, но уже в каком-то беспорядочном, рваном ритме. В горле встал предательский ком, дышать стало тяжело, и меня охватило доселе неведомое, почти животное чувство тревоги, от осознания того, что однажды, волею судьбы, наши пути с Роем могут разойтись навсегда.
Рой стал для меня звездой, единственной, чей яркий, теплый свет способен осветить мой путь даже в самую страшную, самую непроглядную бурю, разогнать тьму и указать верное направление. Еще никогда и ни к кому я не испытывал столь тонкой, столь глубокой, почти кровной привязанности, такого неразрывного душевного родства. Он стал для меня всем: смыслом моего существования, моим светом, моим воздухом, моей надеждой. И мысль о том, что когда-нибудь я могу его потерять, была для меня невыносима.
– Позови, пожалуйста, экономку, Рой, а сам пока выпей чаю, – прошептал я, изо всех сил стараясь скрыть предательскую дрожь, появившуюся в моем голосе. Мне нужно было срочно взять себя в руки, собраться с мыслями и принять хоть какое-то решение, пока меня окончательно не захлестнула волна отчаяния.
Фредерика Ленке не заставила себя долго ждать и появилась в комнате почти сразу же, как только Рой, послушно выполнив мою просьбу, позвал ее. Она торопливо опустила рукава своего платья, которые были закатаны, вероятно, из-за стирки, и платком вытерла со лба мелкие капельки испарины, выдававшие ее недавнее усердие. Видимо, день у нее выдался хлопотный.
– Звали, сударь? – спросила Фредерика, почтительно склонив голову.
– Могу ли я всецело Вам доверять? – в свою очередь, спросил я, внимательно вглядываясь в ее лицо, пытаясь разглядеть в ее чертах хоть малейший намек на неискренность.
– Конечно, господин, можете быть уверены в моей преданности, – твердо ответила она, и в ее голосе не было ни тени сомнения.
– В таком случае, – я сделал глубокий вдох, собираясь с духом, – пообещайте мне, что если вдруг, по воле злого рока, случится такая крайняя необходимость, что я не смогу вернуться в деревню, вы, не мешкая ни минуты, отведете Роя по адресу, который я Вам заблаговременно сообщу, и вернете его родной матери? Обещайте мне, что сделаете все возможное, чтобы он оказался в безопасности, под крылом своей семьи. Это крайне важно для меня, Фредерика, возможно, это самое важное, о чем я когда-либо Вас просил.
– Хорошо, господин, будьте покойны, я исполню вашу просьбу в точности, – без колебаний ответила Фике, и ее твердый, уверенный тон не оставлял сомнений в искренности ее слов. – Можете на меня положиться.
Я же, в свою очередь, с самого первого дня, как Рой переступил порог моего дома, готовился к худшему, к тому, что однажды в мою дверь может постучать полиция, привлеченная, например, досужим любопытством соседей или же доносом недоброжелателей, и тогда я буду бессилен что-либо изменить, не смогу сам вернуть Роя в родные края, к его матери. Именно поэтому я и продумал все до мелочей, предусмотрел запасной план, заручившись поддержкой верной Фредерики.
И вот сейчас, получив ее твердое, нерушимое заверение, я почувствовал, как тяжелый камень, давивший все это время мне на грудь, немного ослабил свою хватку. Тревога, терзавшая меня, чуть отступила, сменившись робкой надеждой на то, что, возможно, не все еще потеряно, и даже если судьба распорядится самым жестоким образом, Рой не останется один, не пропадет в этом огромном, безжалостном мире. У него будет шанс вернуться домой, под защиту своей семьи, туда, где его любят и ждут. И эта мысль, словно луч света в кромешной тьме, согревала мою душу и давала силы жить дальше.
Знакомство с моим собственным классом, с вверенными мне людьми, растянулось почти на два долгих месяца, наполненных бесконечной чередой встреч и разговоров. Разумеется, все вышло бы гораздо быстрее, если бы не присущая местным жителям обстоятельность и радушие. Каждый, буквально каждый житель деревень, от мала до велика, от последнего батрака до почтенного шульца, считал своим непременным долгом пригласить меня к себе в гости, приветить как самую важную, самую почетную персону.
И вот, я, словно знатный вельможа, совершающий путешествие по своим владениям, переходил из дома в дом, из одной деревни в другую, где меня уже ждали, встречали с распростертыми объятиями, усаживали за стол, угощали лучшими яствами. От скромных жилищ простых крестьян до добротных домов зажиточных шульцев, от уютных, пахнущих свежим хлебом кухонь до торжественных, наполненных тихим благоговением залов, где собирались деревенские советы – везде меня принимали с неизменным радушием. И каждый с нескрываемым нетерпением делился со мной не только щедрыми угощениями, но и своими мыслями, заботами, последними новостями, слухами и сплетнями, что было для меня особенно ценно, ибо позволяло лучше узнать свой народ, понять его чаяния и нужды.
Сами же деревни, разбросанные там и сям по холмистой местности, покрытой, роскошным изумрудным бархатом густых лесов, будто сошли со страниц старинных немецких сказок, настолько живописным и идиллическим был их вид. Дома, издали похожие на искусно сделанные игрушки, с их характерными фахверковыми стенами, выкрашенными в белый цвет и пересеченными темными деревянными балками, с островерхими, крытыми красной черепицей крышами, с маленькими окошками, украшенными яркими, пылающими на солнце цветами герани, – все это отчетливо передавало не только местный колорит, но и богатую культуру всей страны, ее самобытность и неповторимый дух.
А в центре каждой деревни, словно сердце, бьющееся в такт жизни, возвышалась кирха, чей тонкий, устремленный в самое небо шпиль, казалось, пронзал небесную твердь, соединяя земной мир с небесным . И часто, нарушая деревенскую тишину, раздавался мелодичный колокольный звон, то созывая верующих на службу, то оповещая округу о тех или иных важных событиях – рождении или смерти, свадьбе или празднике, радости или горе. И в эти минуты, казалось, сама душа деревни, ее сокровенная суть, изливалась в этом чистом, серебряном звоне, разносясь далеко окрест, напоминая людям о вечном, о Боге, о скоротечности бытия и незыблемости "истинных" ценностей.
Местность эта, конечно, не столь оживленная, как шумные, полные суеты города, и на первый взгляд может даже показаться, что жизнь здесь совсем замерла, погрузившись в тихую, сонную дремоту. Однако, чем дольше живешь здесь, чем больше глаз привыкает к неспешному течению дней, тем яснее и понятнее становится тебе нехитрый уклад здешнего быта, его простые радости и печали.
Вся атмосфера в целом была какая-то особенная, приземленная, и эта удивительная приземленность в настоящем моменте, удивительным образом наблюдалась как у взрослых, так и у детей. Не было у них, в отличие от городских жителей, несбыточных грез, смелых, дерзновенных мечтаний о чем-то большем, о какой-то иной, лучшей доле. У девочек, например, все помыслы сводились к тому, чтобы удачно выйти замуж за справного, работящего парня, нарожать побольше здоровых, крепких детишек, да молить Бога, чтобы никто из домочадцев не хворал, не умер раньше времени, а дальше – будь что будет, как судьба распорядится.
У мальчиков же мечты были чуть более разнообразны, но все равно просты и понятны: построить свой дом, крепкий, добротный, чтобы было где жить с семьей, ну а если повезет, то, может быть, и выбиться в солдаты, повидать мир, послужить на благо своей земли. Вечерами, после тяжелого трудового дня, наполненного заботами и хлопотами, ребятишки собирались все вместе на улице и затевали незамысловатые игры – в салки, в прятки, благо места для этого было предостаточно. А девочки, как маленькие хозяюшки, нянчились со своими самодельными куклами, с любовью сшитыми из луба, набитыми соломой и одетыми в разноцветные лоскутки.
Некоторые дети, те, что постарше, уже вовсю помогали взрослым по хозяйству: ухаживали за домашним скотом, кормили кур, доили коров, а то и наравне с родителями работали в полях, под палящим солнцем, не зная усталости. Но в основном, конечно, из моего класса все больше заботились о младших братьях и сестрах, присматривали за ними, пока родители заняты делами, топили камин в доме, чтобы было тепло и уютно, да занимались уборкой, поддерживая порядок в своих скромных жилищах. И во всем этом чувствовалась какая-то особая, трогательная простота, безыскусная мудрость, присущая людям, живущим в гармонии с природой, с землей, которая их кормит и одевает.
Выходит, что моя задача не сводится лишь к тому, чтобы просто узнать об увлечениях моих подопечных, об их скромных, незатейливых радостях. Нет, мой долг гораздо глубже и более ответственен – я должен с помощью тщательно продуманных уроков, помочь им самим найти, раскрыть свои истинные увлечения, те самые искорки таланта, что, возможно, дремлют в их душах, ожидая своего часа. Я должен стать для них тем самым проводником, который, взяв за руку, поведет их по дороге познания, открывая перед ними новые горизонты, пробуждая в них жажду знаний, стремление к чему-то большему, чем простое, обыденное существование.
А это значит, что в нашу и без того насыщенную программу необходимо добавить еще один, чрезвычайно важный элемент – чтение сказок. Именно сказок, этих волшебных историй, полных чудес, приключений и глубокого смысла, которые способны не только увлечь, развлечь ребенка, но и зажечь в его сердце огонек мечты, разбудить воображение, научить сопереживать, отличать добро от зла, верить в справедливость и торжество добра.
Ведь именно в сказках, передаваемых из поколения в поколение, хранится мудрость народа, его душа, его представления о мире, о добре и зле, о красоте и уродстве, о любви и ненависти. И я верю, что именно через сказки, через эти волшебные, чарующие истории, я смогу достучаться до сердец моих учеников, помочь им раскрыть свои таланты, найти свое призвание в жизни, чтобы они не просто прожили свои дни, а оставили после себя добрый след, сделали этот мир хоть чуточку лучше, светлее и добрее.
В один из редких выходных дней, когда я, собрав все свои усердие и прилежание в кулак, отправился в Берлин, дабы сдать достопочтенной фрау Ирме выполненные задания и получить от нее новые, не менее сложные и заковыристые, я решил, пользуясь случаем, зайти в кондитерскую лавку, чтобы купить моим дорогим ученикам, какое-нибудь вкусное угощение. Выбор мой пал на разноцветные, манящие своим видом конфеты и леденцы, похожие на драгоценные камешки. Я с неподдельным воодушевлением, почти как ребенок, предвкушающий лакомство, наблюдал за кондитером, ловко набиравшим холщовые мешочки своими сладкими, ароматными творениями. Чаша весов под увесистой грудой конфет стремительно тяжелела, предвещая мне немалые траты.
– А-адам, – раздался вдруг за моей спиной знакомый, мелодичный голос, и в тот же миг маленькая, но цепкая ручка Агнешки, легла на мое плечо. В нос ударил резкий, дурманящий запах ее дорогих духов, столь любимых всеми столичными модницами. – Наконец-то я тебя нашла, свиделась с тобой, любовь моя! – последние слова, «любовь моя», она произнесла с явной, нескрываемой насмешкой, словно желая уколоть меня, напомнить о том злополучном дне, когда я по неосторожности так опростоволосился перед родителями.
Я же, в свою очередь, выдавил из себя какую-то неловкую, натянутую улыбку, похожую скорее на гримасу, но руки ее, тем не менее, не убрал, оставив лежать на своем плече.
– Я уехал из поместья, живу теперь в деревне, работаю, – будничным тоном ответил я, стараясь скрыть за показным равнодушием свое внутреннее волнение. – Есть ли у тебя какие-нибудь известия от Майи или Юстаса? Может быть, Юзеф и Маркус уже уехали? – посыпались с моей стороны вопросы.
– Уехали, да, все по своим делам, – невозмутимо ответила Агнешка. – Но новостей пока, увы, нет. Тебе лично писем тоже нет ни от кого, извини. А вот Майя мне недавно писала, – тут ее голос оживился, – сообщила, что ведет сейчас активную работу в Швейцарии, что у них там большие планы…
– Ваши конфеты, господин, – прервал наши пересуды кондитер, протягивая мне увесистые свертки со сладостями. Я машинально, не глядя, расплатился с ним, взял мешочки и, подхватив Агнешку, которую я, кстати, по привычке все еще продолжал называть Шварц, под локоть, вывел ее на улицу, подальше от любопытных ушей.
– Так вот, – продолжила она, как ни в чем не бывало, – планируют побег Юстасу. Дело, сам понимаешь, серьезное, рискованное.
– Так он все-таки дал сигнал? – невольно вырвалось у меня. В голосе моем прозвучало нескрываемое огорчение, вызванное тем, что меня, как оказалось, держали в неведении, не посвящали в столь важные дела, не сочли нужным сообщить о готовящемся побеге. Впрочем, я тут же постарался взять себя в руки и скрыть обуревавшие меня чувства.
– Давай будем честны друг с другом, Адам, – Катрина, вдруг осеклась и, опустив глаза, как провинившаяся школьница, заговорила тише, – Ты же прекрасно понимаешь, что ты, хоть и близок партии, но все же из другой семьи, совсем из другого круга. Твои родители, как тебе наверняка известно, весьма приближены к самому Бисмарку, к его свите, – она сделала многозначительную паузу, – а это, сам понимаешь, накладывает определенный отпечаток, создает, так сказать, некоторые сложности.
– Они с ним не общаются вовсе… – начал было я, пытаясь оправдаться, но тут же осекся, пораженный внезапной, ужасной догадкой. – Постой, постой, – голос мой дрогнул, – ты что же, считаешь, что это я сдал Юстаса? Ты думаешь, что это я виноват в его аресте?
– Нет, ну что ты, Адам, конечно же, нет! – поспешно, даже с каким-то испугом в голосе, заверила меня Агнешка. – Мы так не думаем, не думаем!
– Говори как есть, Кэтрин! – не выдержал я, и голос мой сорвался на крик. Ярость, обида, жгучее чувство несправедливости – все это всколыхнулось во мне, закипело, поднялось огромной, мутной волной, грозя затопить, захлестнуть с головой. Перед глазами, словно в тумане, пронеслись долгие, мучительные бессонные ночи, когда я, не зная отдыха, стирая пальцы в кровь, яростно стучал по клавишам печатной машинки, выводя бесконечные строки листовок и газет, призывающих к свободе, к справедливости, к борьбе. Неужели все это было зря? Неужели мои товарищи считают меня предателем? Меня?! – от этой мысли сердце сжалось от невыносимой боли.
Я был настолько поглощен своими горькими мыслями, что даже не сразу заметил, как Агнешка, пытаясь, видимо, хоть как-то меня успокоить, принялась поправлять платок на моей шее, своими ловкими пальчиками расправляя непослушные складки ткани. Ее заботливые прикосновения, легкий, дурманящий аромат духов, исходящий от нее, – все это на мгновение вернуло меня в реальность, заставило хоть немного унять бушевавшую внутри бурю.
– Не повышай, пожалуйста, голос, Адам, – так тихо сказала Агнешка, что ее слова прозвучали почти как шепот, – умоляю тебя, не кричи. – И добавила еще тише, почти неслышно: – Пойми, под подозрением не только ты. Всех подозревают, такова суровая реальность, в которой мы живем.
– Не бери свои слова назад, Агнешка, не пытайся меня успокоить, думая, что можешь этим меня обидеть, – голос мой, хоть я и старался говорить спокойно, все еще дрожал от сдерживаемого гнева. – Скажи мне прямо, без утайки, кто именно думает, что я предатель? Кто посмел бросить на меня тень подозрения?
– Юстас и Майя, – неохотно призналась Агнешка, потупив взор.
– Они что, пишут тебе? – изумленно воскликнул я. – Так, значит, он все-таки поддерживает связь с партией, несмотря на заключение?
– Да, он пишет, – подтвердила она, – насколько это возможно в его положении.
– И что же он пишет? – с нетерпением спросил я, жадно вслушиваясь в каждое ее слово.
– Писал, что ни в чем не нуждается, что держится молодцом, – ответила Агнешка.
– А когда он подал сигнал? Когда дал знать, что готов к побегу? – не унимался я.
– На прошлой неделе, – тихо проговорила она, – совсем недавно.
– Постой, постой, – я лихорадочно пытался осмыслить услышанное, – они что же, считают меня предателем только из-за того, что Юстаса арестовали? Но ведь уже доподлинно известно, что его подставил кто-то из тех, кто находился с ним в санатории, кто-то из своих. Это же очевидно!
– Дело не только в аресте Юстаса, – с грустью в голосе проговорила Шварц, – они думают, что ты причастен и к истории с Майей. Ведь только ты и Писатель знали, кто на самом деле живет в том доме, под чьим именем она скрывается.
– Но почему же тогда они не считают виновным Писателя? – недоуменно воскликнул я. – Почему все подозрения пали именно на меня?
– Его убили при задержании, – глухо ответила Агнешка, и в ее голосе прозвучала неприкрытая боль. – Так, по крайней мере, говорят.
– Когда? Когда его пытались задержать? – я был потрясен этой новостью.
– В январе, – еще тише ответила она.
Я почувствовал, как по всему телу пробежала мелкая, нервная дрожь. Меня будто ударили чем-то тяжелым по затылку, а затем, не дав опомниться, с размаху толкнули в ледяную прорубь. Мир вокруг пошатнулся, в глазах потемнело.
– Адам... – Кэтрин, заметив мое состояние, положила свои руки мне на плечи и слегка сжала их, словно пытаясь привести меня в чувства. – Послушай, – ее голос звучал мягко, но в то же время твердо, – если за тобой действительно ничего нет, то рано или поздно все выяснится, правда выйдет наружу, и с тебя снимут все подозрения. Я уверена в этом. Нужно только немного подождать.
Я убрал её руки, ощутив их холод и дрожь. Пальцы, которые еще недавно ласкали, теперь казались чужими, словно ледяные щупальца.
– Так бывает, Адам, – голос звучал глухо, как из-под толщи воды. – Ты прекрасно знаешь, чем мы занимаемся. Это игра, где правила меняются каждую секунду, где нет друзей и врагов, а только временные союзники и мишени. Рано или поздно все оказываются под подозрением. Все, без исключения. И я, и ты.
Внутри закипала ярость, обжигая изнутри, но я сумел сохранить внешнее спокойствие.
– Я передам тебе письмо для них... – слова давались с трудом, горло пересохло.
– Нет! – она резко оборвала меня, в ее глазах блеснул стальной огонек. – Никто не должен знать, что ты знаешь. Ни одна живая душа. Юстас сбежит, это несомненно. И он будет проверять тебя. Исподтишка, как крыса, рыскающая в поисках сыра. Вытерпи его проверку. Выдержи, как выдерживал все до этого.
– Проверку? Отлично, пусть заглянет в Тифенбах, как отстреляется, – бросил я, голос дрогнул, выдавая бурю внутри. Я развернулся и ушёл прочь, не оборачиваясь, не желая видеть ее лица.
Спину прожигал взгляд, но я не замедлил шаг. Кто-то подставил меня. Кто-то цинично и хладнокровно развязал войну внутри партии, и мишенью стал я. Кто-то очень хотел, чтобы я ушёл. Чтобы я исчез, растворился в тумане. Но как искать предателя, когда у меня под ответственностью целый класс? Когда на моих плечах судьбы этих мальчишек и девчонок, которые верят мне, которые смотрят на меня с надеждой? Никак. Это невозможно. Я сделаю то, что делал всегда, что умею лучше всего – затаюсь и буду наблюдать из-за камыша. Как охотник, выслеживающий добычу. Как змея, замершая в траве. Я буду ждать, терпеливо и безмолвно, пока предатель не выдаст себя, пока не совершит роковую ошибку. И тогда я нанесу удар.
