Текст книги "Под прусским орлом над Берлинским пеплом (СИ)"
Автор книги: ATSH
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 41 страниц)
– Ты все-таки не стыдись, напиши этой своей вдове, – сказал перед сном Кристоф, устраиваясь на своей койке. – Может, подгонит чего, чай там, табак, еще что-нибудь. Здесь это не помешает, поверь мне, – он хитро подмигнул.
– Нет, – твёрдо ответил я, покачав головой. – Она вышла замуж, а еще на ней трое детей. Я не буду лезть туда и что-то требовать. Не хочу ей проблем, у неё и так забот хватает, – я вздохнул, вспомнив образ милой женщины.
– Нет в тебе наглости, совсем, – буркнул Кристоф, отворачиваясь к стене. – А в жизни, знаешь ли, без наглости далеко не уедешь.
Да, наглости во мне нет, – подумал я, засыпая. – И, наверное, никогда не было.
Запись 29
Мой взгляд невольно возвращался к сокамернику. Он вел себя так, словно ничего необычного не происходило. Сидел на своих нарах, читал потрепанную книгу или просто смотрел в одну точку, погруженный в свои мысли. Спокойствие это было неестественным, натянутым, почти пугающим. В нем чувствовалась какая-то скрытая сила, железный стержень, не позволяющий сломаться под тяжестью тюремных стен.
Кто такой этот Морпех? Что за история приключилась с ним? А что, если Кристоф уже отбывал здесь срок в прошлом? Под другим именем, с другой историей? И вообще, кто такой этот Кристоф?
С каждым днем клубок вопросов становился все туже, все запутаннее. Прошло уже несколько недель с нашего знакомства, а ясности не прибавилось. Я чувствовал, что Кристоф что-то скрывает, что-то важное. Но я не торопил события. Не давил на него с расспросами. Терпеливо ждал, когда он сам решит приоткрыть завесу тайны и сочтет нужным поделиться со мной своим прошлым. Я знал, что рано или поздно это произойдет. Вопрос был лишь во времени. А его в тюрьме… всегда предостаточно.
Нас определили работать на соляной шахте Бад-Фридрихсхалль. Сказать, что это тяжелый труд – ничего не сказать. Каждый спуск как в преисподнюю.
Начинается все с клети. Эта шаткая, скрипучая коробка – наш единственный путь на 180 метров вниз, в царство вечной тьмы. С каждым метром погружения сердце сжимается все сильнее. Слышишь, как лязгает металл, как гудят тросы, и будучи атеистом молишься всем святым, чтобы эта адская машина не сорвалась в бездну. Свет наверху становится тусклой точкой, а потом и вовсе исчезает. Вокруг – лишь непроглядный мрак, и только слабый свет ацетиленовых ламп на наших касках прорезает эту угольную черноту.
Внизу нас встречает совсем другой мир. Воздух здесь тяжелый, плотный, пропитанный едкой соляной пылью. Дышать трудно, соль щиплет глаза, оседает на губах, забивается в ноздри. Но к этому привыкаешь, как привыкаешь ко всему в этом мире.
А дальше – работа. Каждый день, каждый час – одно и то же. Мы вгрызаемся в соляную толщу, словно кроты, отвоевывая у земли ее белое золото. Сначала бурильщики – силачи, каких поискать – делают шпуры. Их ручные буры – настоящие орудия пыток, заставляющие вибрировать все тело. Потом – взрывники, не знающие страха, они играют с динамитом, как дети с игрушками. Оглушительный грохот, дрожь земли, и вот уже огромные глыбы соли отваливаются от стены.
А наша задача – дробить эти глыбы, грузить их на вагонетки и тащить к клети. Кирка, лопата, отбойный молоток – вот и все наши инструменты. Спина ноет, руки отваливаются, пот заливает глаза, смешиваясь с соляной пылью. Но останавливаться нельзя. Каждый кусок соли – это шаг к успешному досрочному.
Иногда, когда особенно тяжело, я смотрю на стены камер. Они огромны, высотой с церковь, и все из соли. Колонны, поддерживающие своды, похожи на гигантские сталактиты. В свете наших ламп она переливается, искрится, словно усыпана алмазами. Здесь, под землей, есть своя, суровая красота. Иногда встречаются кристаллы, чистые, прозрачные, размером с мою голову. За такие находки платят премию, но найти их – большая удача.
В этом месте забываешь, что такое мучиться без сна. Только голова коснётся убогой подушки, как мгновенно проваливаешься в тяжёлое забытье. Ночь сжимается в точку, пролетает, как одно короткое мгновение. Снов не видишь, никаких ярких образов – просто провал в беспамятство. Закрыл глаза, отключился, открыл – и снова каторжный труд.
Жена Кристофа прислала ему передачку – увесистый сверток, полный всякой всячины, запретной в этом сером мире за колючей проволокой. И Кристоф, с присущей ему щедростью, не стал запирать добро под замок. Он делился со мной, словно мы были братьями, а не просто сокамерниками. Больше того, он учил меня неписаным тюремным законам, посвящал в тонкости местного быта. Показывал, как правильно «пополнять общак».
Он отсыпал мне горсть табака, драгоценного, как золото, и подвел к нужному человеку, коренастому мужчине с пронзительным взглядом, который ведал общими запасами. Тот, принимая мой скромный взнос, хмыкнул. Не со злобой, скорее с легкой иронией. – Политическим тут нечего долго задерживаться, – обронил он вскользь, словно говоря о чем-то само собой разумеющемся. – Соцдемы – первые по побегам.
Эта фраза, брошенная так небрежно, словно семечко, упала на благодатную почву моих мыслей. До этого момента побег казался мне чем-то нереальным, фантастическим, вроде полета на луну. Но теперь, после слов авторитета, эта мысль поселилась в моей голове, как назойливый комар. Она зудела, кусала, не давала покоя. Я стал невольно осматриваться по сторонам, присматриваться к охране, к стенам, к решеткам. Стал замечать детали, которые раньше ускользали от моего внимания. И чем больше я думал о побеге, тем реальнее он казался.
Побег – это не детская игра, не пьяная выходка. Это серьезное, тщательно спланированное мероприятие, требующее тщательнейшего расчета, железных нервов и особой подготовки. А в условиях шахты, под неусыпным надзором охраны, осуществить это практически невозможно. Стены давят, решетки смотрят тысячами глаз, каждый шаг отслеживается, каждое слово подслушивается.
Первым шагом к свободе должен стать перевод на более легкую работу. Нужно добиться расположения администрации, чтобы меня перевели в учителя. Но как это сделать? Как завоевать доверие тех, кто приставлен меня стеречь? Задача не из легких. Нужно тщательно все обдумать. Одна ошибка – и все пойдет прахом.
И главное – мне нужен сообщник. Надежный, преданный, готовый рискнуть всем ради свободы. Я, конечно, стараюсь держаться ближе к Кристофу. Он умный, наблюдательный, хладнокровный. Но для такого рискованного предприятия необходимо абсолютное, беспрекословное доверие. А чтобы доверять, я должен знать, кто он на самом деле. Что за человек скрывается за этой маской спокойствия? Какова его история? Что привело его сюда?
Странный замкнутый круг, не находите? Уроборос, пожирающий собственный хвост. Разорвать его способна разве что моя любопытно-нахальная натура, которая рано или поздно должна дать о себе знать. И почему бы не сейчас? Ведь я уже упоминал, что тюрьма, этот адский котел, непременно переплавит меня, превратит во что-то иное, доселе неведомое. Возможно, именно эта трансформация поможет мне найти ответы на вопросы
Моя нахальная любопытность, конечно, играла свою роль. Она подталкивала меня, шептала на ухо коварные вопросы, требовала разгадок. Но существовал еще один, весьма существенный, фактор, который осложнял мою задачу. Кристоф работал в другой части шахты, на другом участке. Наши пути пересекались лишь изредка, на коротких перерывах или вечером, в бараке. А поговорить по-настоящему, откровенно, обсудить все без посторонних ушей и глаз, было практически невозможно. Каждый уголок этого проклятого места просматривался охраной, каждое слово могло быть подслушано. Стены имели уши, а воздух казался густым от недоверия и подозрительности.
Единственный шанс представлялся в воскресенье. Воскресенье – наш единственный выходной, день, когда вся эта адская каторга замирала. Шахта молчала, молоты не стучали, вагонетки не скрипели. На короткий миг можно было перевести дух, забыть о каменном мешке, в котором мы существовали, и почувствовать себя… почти людьми. Именно в эту краткую передышку, я надеялся выведать у Кристофа его тайну.
Каждый день в шахте был испытанием на прочность. Дожить до конца рабочего дня – уже победа. Даже я, восемнадцатилетний парень, крепкий и здоровый, привыкший с детства к тяжелому физическому труду, к вечеру валился с ног от усталости. Каждая мышца ныла, лопатки и поясница ломило так, словно по ним проехались вагонеткой. Руки дрожали, ноги подкашивались, а в голове стучала одна-единственная мысль: дожить бы до отбоя.
Что уж говорить о тех, кто никогда прежде не знал такой изнурительной работы? Интеллигенты, студенты, мелкие служащие – они угасали на глазах, превращаясь в бледные тени. Их тела, не привыкшие к таким нагрузкам, быстро сдавались.
Но физическая боль – это еще полбеды. К ней примешивалось грызущее, изматывающее ожидание выходного. Каждая минута тянулась бесконечно, словно десять. Время замедляло свой бег, превращаясь в вязкую, липкую массу. Секунды отсчитывались с болезненной медлительностью, каждая из них – как капля яда, разъедающая душу. Шахта превращалась в гигантские часы, где маятником служила моя собственная жизнь, а каждый удар – удар молота по скале, отголосок которого отдавался тупой болью в висках. Это было хуже любой пытки и физического наказания – бесконечное падение в бездну отчаяния и безнадежности.
Неделя каторжного труда подошла к концу. И вот оно – воскресенье, долгожданный день отдыха. Я проснулся, и, к своему удивлению, не почувствовал привычной ломоты в теле или изматывающей усталости, которая обычно наваливалась к концу недели. Все затмило волнение, нетерпеливое желание поскорее привести свой план в действие. Внутри бурлила энергия, подталкивающая к решительным действиям.
Кристоф уже не спал. Он сидел на скамье, склонившись над письмом от жены, которое получил еще на прошлой неделе. Перечитывал его снова и снова, вглядываясь в каждую строчку, как в родное лицо. А когда думал, что я не вижу, украдкой утыкался лицом в пожелтевший листок, словно это были ее волосы или платье. Жадно вдыхал, наверное, воображаемый, запах родной женщины, и тихо, почти беззвучно, шептал: «Прости, дорогая, что я у тебя такой баламут».
Глядя на него, я понимал, что для него это письмо – не просто кусок бумаги, исписанный чернилами. Это связующая нить с миром за пределами тюрьмы, с миром любви, тепла и нежности. Мне казалось, что если бы она прислала ему свой платок или шарф, он бы вовсе не знал усталости. Вдыхая ее запах, он словно наполнялся неведомой силой, которая помогала ему переносить все тяготы тюремной жизни. Вот она, всепобеждающая сила любви, способная творить чудеса даже в этом богом забытом месте.
Перечитав письмо в последний раз, Кристоф аккуратно сложил его и бережно спрятал за пазуху, поближе к сердцу. Затем взял чистый лист бумаги и долго сидел в задумчивости, нервно покусывая губы, силясь подобрать нужные слова. Он водил карандашом по бумаге, чертил непонятные знаки, пытаясь нарисовать свои чувства. Но потом, выругавшись сквозь зубы, резко отложил листок в сторону. Видно было, что его мучает какая-то невысказанная мысль
– Черт побери, – пробормотал он под нос, – и так пишу ей каждый божий день, по семь писем в неделю… Что я могу ей еще сказать?
Он достал самокрутку, прикурил от тлеющего уголька и глубоко затянулся, выпуская клубы горького дыма.
– Она не одобряет твою… деятельность? – спросил я, присаживаясь на край кровати и стараясь придать своему голосу непринужденное, дружеское звучание.
Кристоф вздохнул, стряхивая пепел с самокрутки.
– Конечно, ещё бы она одобряла, – ответил он, глядя куда-то в даль, сквозь тюремные стены. – Да любая женщина на ее месте была бы против. Шляюсь неизвестно где, рискую головой, теперь вот в тюрьму угодил… Бедняжка, конечно, волнуется. Передачи сама таскает, надрывается…
Он помолчал, затянулся еще раз и продолжил уже более решительным тоном: – Нет, все, это мой последний срок. Заигрался я в революционера. Когда родит, там уж точно не до революционных идей будет. Как она одна с ребенком управится? А любому ребёнку отец нужен, это же ясно как день. Не хочу, чтобы она металась между тюрьмой и нашим ребенком, разрываясь на части.
Я промолчал, не зная что ответить. Но отчасти был с ним согласен. Когда у человека рождается ребёнок, он перестает полностью принадлежать себе. Теперь ему надо думать не только за себя, но и за того кого он принес на свет.
– Кто такой Морпех? – внезапно спросил я, резко выдергивая его из задумчивости. Вопрос прозвучал громче, чем я намеревался.
Кристоф вздрогнул, ожидая чего-то такого. Он замолчал, на секунду задумавшись, словно возвращаясь в далекое, неприятное прошлое. Его взгляд потускнел, а на лице промелькнула тень боли.
– Морпех? – медленно переспросил он, будто пробуя слово на вкус. – Это… мразь одна, с моего прошлого срока. Возомнил себя здесь царем и богом. Держал в страхе всю тюрьму. Настоящий хищник в человеческом обличье.
– Как тот командир, которого ты упоминал? – уточнил я, вспоминая обрывки рассказов Кристофа о его службе.
– Почти, – ответил Кристоф, кивнув. – Только еще хуже. Я тогда, как и ты сейчас, попал сюда брошенным кукушонком, зеленым, неопытным. Ничего не знал ни про местные порядки, ни про стукачей, ни про неписаные законы. И угораздило же меня попасть под крыло к Червю… Ты с ним уже имел сомнительное счастье познакомиться. Помнишь, лысый такой, мелкий, с бегающими глазками?
Щетинистое, потемневшее от солнца лицо Червя я вспомнил мгновенно. Перед глазами встал этот мелкий, вертлявый человечек с бегающими глазками и липкой улыбкой. Губы сами собой растянулись в едва заметной улыбке.
– Он, значит, берет под свою опеку тюремных «сирот»? – спросил я. – Помогает им освоиться, почувствовать себя увереннее, не дать в обиду всяким тюремным «авторитетам». Благородное дело, надо сказать. Но в этот раз, похоже, его куда-то в другое место определили.
– Ага, – кивнул Кристоф. – А раньше мы с ним тоже здесь срок мотали. Правда, не как сейчас – в одной камере, а в одиночках, но по соседству. И так же, как мы с тобой, перестукивались, общались через стенку. Ну так вот, вернемся к Морпеху. Эта гнида отбывала наказание за мошенничество и хищения в особо крупных размерах. Наглый ублюдок, каких поискать. Мог, например, запросто выбрать любое приглянувшееся место в столовой, где уже сидел другой заключенный, взять его поднос с едой и швырнуть куда подальше. А сам, как ни в чем не бывало, усаживался на освободившееся место. Подставлял всех, кто ему хоть чем-то не угодил, ломал им все шансы на досрочное освобождение. А еще у него была страсть – опускать заключенных, ублажая свои мерзкие, содомистские наклонности. И что самое паршивое, те, кто посильнее, его побаивались и слушались, а слабаки, понятное дело, не могли дать ему достойный отпор. Ну и вот, однажды его стрела безмерной похоти выбрала меня. Решили, значит, меня пустить по кругу. Облепили в душе, как пьяные мухи банку с забродившим вином. Его стукачи – верные псы, схватили меня, скрутили, не давая вырваться. Я уже мысленно прощался со своим самоуважением, готовился к неминуемой, позорной кончине, как вдруг… свет резко погас. Наступила абсолютная темнота, и в этой темноте я услышал шум, топот, чьи-то взволнованные голоса. А когда свет снова зажегся, Морпеха в душе уже не было. Эти шакалы, его приспешники, от неожиданности разжали руки, и я, пользуясь моментом, рванул из душа. Пока торопливо одевался, дрожащими руками натягивая на себя одежду, вдруг услышал дикий, пронзительный крик из другой части душевой. Крик Морпеха. Не успел я и глазом моргнуть, как он, голый, как был, влетел обратно в душевую с воплями: «Куда вы смотрите, остолопы?!». Я постарался стать как можно более незаметным,. И он, обезумевший от ярости и боли, не заметил меня. И только когда он промчался мимо, я увидел… что из его задницы, очень глубоко, торчит… ножка от табурета.
Я, как раз заправлявший в этот момент кровать, замер на полуслове, не в силах пошевелиться, и медленно обернулся, чтобы посмотреть на Кристофа. История, которую он начал рассказывать, была настолько жуткой и нелепой одновременно, что я просто не мог поверить своим ушам.
– Именно так, – подтвердил он, заметив мой вопрошающий взгляд. – Причём эта проклятая ножка от табуретки вошла так глубоко, что самостоятельно её извлечь было невозможно. Представь себе: острый, занозистый обломок дерева, впившийся глубоко в ягодичную мышцу. Морпех, видимо, постеснялся обращаться за помощью к администрации, побоялся огласки. Понимаешь, о чем я? Репутация в такой среде – всё. Лучше умереть, чем стать посмешищем. Поручил это деликатное дело своим дружкам. Двум верзилам, которых он считал своими ближайшими соратниками. А те, то ли по глупости, то ли с перепугу, решили, что эта ножка похожа на стрелу, и что вытащить её нужно одним резким, стремительным движением. Чтобы, значит, Морпех не почувствовал боли. Как будто выдергивание занозы! Рванули, идиоты… И зря. Я слышал потом, как кто-то из очевидцев описывал это… Кровь хлынула таким потоком, что он и двух часов не протянул, бедолага. Просто истек кровью на грязном полу душа.
Кристоф замолчал, нервно теребя пальцами край стола. Я всё ещё стоял, окаменев, смятая простыня свисала с моей руки.
– Уже потом, когда вся эта история улеглась, и шумиха поутихла, я узнал, что Червь, оказывается, мастер тайского бокса, или, как его ещё называют, муай-тай. Это тебе не просто уличные драки. Если в обычной драке мы используем в основном кулаки и ноги, ну, может, ещё голову, то в муай-тай в ход идут и локти, и колени, весь арсенал. Удар локтем в висок, например, может быть смертельным. И при этом сила у Червя такая, что он, будучи довольно щуплым, – он же на вид как подросток! – смог играючи, бесшумно утащить здоровенного Морпеха, который был значительно крупнее его. И наверное просто взвалил на плечо, как мешок с картошкой, и вынес из камеры. Никто ничего не видел и не слышал. Страшно подумать, на что он способен…
– И он научил тебя своему искусству? – с нескрываемым любопытством спросил я, не веря своей удаче. Мысль о том, чтобы обучиться хотя бы азам муай-тай у человека, тренировавшегося под руководством такого человека, казалась невероятной. Это же шанс стать практически неуязвимым!
– Да, но, конечно, не всему, что знает он сам, – ответил Кристоф, с лёгкой улыбкой поглаживая свои костяшки пальцев. – Он мастер, а я лишь прилежный ученик. Он – виртуоз, а я – подмастерье. Но кое-что я всё же умею. Например, блокировать удары, наносить точечные удары в болевые точки, выводить противника из равновесия. Могу и тебя научить, как давать отпор обидчикам. Поверь, здесь это очень пригодится.
Я задумался. Предложение было заманчивым, но требовало времени и сил. Однако перспектива уметь постоять за себя в этом месте перевешивала все сомнения. Я решил отложить этот разговор на потом, чтобы обдумать все как следует.
– Так и не выяснили, кто же всё-таки виноват в смерти Морпеха? – спросил я, отложив заманчивое предложение Кристофа в свой мысленный багаж до более подходящего случая.
– Нет, так и не нашли виновного, – покачал головой Кристоф, взгляд его стал серьёзным. – Следствие, конечно, было, но … Морпех этот всех допёк до печёнок, так что там, по сути, каждый был готов ему глотку перегрызть. Он был вымогателем, интриганом, занимался мелким шантажом. Неудивительно, что все с радостью сознались. Каждый хотел "повесить" это на себя. В итоге дело закрыли за отсутствием … ну, ты понимаешь... Ясности.
Внезапно меня осенила догадка. Все эти рассказы, забота… Неужели…
– Ты поэтому меня так под своё крыло взял? – в лоб спросил я, не сводя с него взгляда. – Потому что боишься, что меня могут как тебя...
– Да, – Кристоф затушил окурок о стену, оставляя на ней тёмный, неровный след. Жест был резким, почти нервным. – Червь, прежде чем учить меня, взял с меня обещание. Клятву, можно сказать. Я поклялся ему, что никогда не стану использовать его борьбу для того, чтобы угнетать слабых, выпендриваться или самоутверждаться за чужой счёт. И что буду защищать новичков от зарвавшихся авторитетов. Помогать тем, кто не может постоять за себя. Ну, это в том случае, если я снова сюда попаду. Он как будто предвидел… И, как ты уже понял, я снова здесь. Так что, прежде чем тебя чему-то учить, я возьму с тебя такое же обещание. Это не просто пустословие, это – принцип.
Он помолчал, внимательно глядя мне в глаза.
– Кроме того, – продолжил Кристоф, – меня подкупило то, что ты не сломался под натиском Блюхера, не отказался от своих убеждений. Не стал "стучать", не "раскололся". Ты, конечно, худоват, щупловат, – он окинул меня оценивающим взглядом, – но стержень у тебя внутри покрепче, чем у любого здешнего здоровяка. У этих "атлантов" одни мышцы, а внутри – пустота. А ты… ты другой.
Его слова звучали искренне, в них чувствовалась неподдельная правда. В его голосе не было ни капли фальши или пафоса. Он говорил просто и откровенно, как есть. Я поверил ему про Червя, про табурет и про клятву. Что-то в его манере, в его взгляде, убеждало меня в его искренности. Впервые с тех пор, как я оказался в этом проклятом месте, я почувствовал, что не один. Что есть кто-то, кто готов протянуть руку помощи, кто видит во мне не просто очередного "зелёного" новичка, а человека.
– Но прежде чем приступать к тренировкам, нам нужно как-то выкарабкаться из этой проклятой шахты, – решительно заявил я. – Иначе я скоро совсем загнусь от этой непосильной усталости, заболею, и тогда уже никакой муай-тай не поможет. Какая польза от боевых искусств, если ты едва ноги волочишь от изнеможения?
– Есть идеи, как это провернуть? – с живым интересом спросил Кристоф, поворачиваясь ко мне. В его глазах мелькнул огонёк надежды.
– Есть одна, – ответил я, чувствуя, как внутри разгорается азарт. План был рискованный, но другого выхода я не видел. – На трёхсотом метре от лифта есть огромный такой сталактит. Он уже давно там висит, весь какой-то непрочный, рыхлый. Я несколько раз обращал на него внимание. Если приложить к нему небольшое усилие, например, ударить киркой, то, думаю, можно его обрушить. Он держится, по-моему, на честном слове. Когда главный спустится, чтобы в очередной раз проверить, как идёт работа, – а он это делает регулярно, – нужно подгадать момент и обрушить этот сталактит именно тогда, когда кто-то из нас будет проходить аккурат под этой каменной сосулькой. Как бы случайно. Тогда второй должен будет вовремя его оттолкнуть, в последнюю секунду, как бы спасая ему жизнь. Конечно, придётся немного "поиграть" на публику, изобразить испуг, ужас… Если главный окажется человеком порядочным, – а он, говорят, не такой уж и зверь, – то сочтёт себя нашим должником. И тогда мы сможем попросить его о переводе на внутритюремные работы. Сказать, что после такого стресса нам нужно время на восстановление. И времени свободного у нас появится намного больше, чтобы заниматься, и от шахты отдохнём.
– Да ты гений! – воскликнул Кристоф, и глаза его загорелись восторженным огнём. – Отличный план! Рискованно, конечно, но если всё пройдёт гладко… Это же наш шанс!
С понедельника, едва забрезжил рассвет, мы, полные решимости, приступили к активной фазе подготовки нашего плана. Каждая минута, проведённая в шахте, отныне была наполнена не только изнурительным трудом, но и тайным, тщательным изучением места действия. Мы работали молча, перебрасываясь лишь короткими, почти незаметными взглядами. Я зорко, но украдкой, высматривал укромное место, где мог бы спрятаться Кристоф в решающий момент, чтобы незаметно потянуть за верёвку. Место должно было быть достаточно близко к сталактиту, но при этом скрыто от посторонних глаз. Наконец, мы нашли небольшую нишу за грудой камней, откуда открывался хороший обзор и был удобный доступ к точке икс.
Мы решили обвязать верёвкой не только сам, едва держащийся, сталактит, но и другой, соседний, поменьше, который должен был послужить своего рода рычагом, облегчающим задачу Кристофу. Так он смог бы приложить меньше усилий и сделать всё быстрее и бесшумнее. Верёвку мы раздобыли у одного старика, который носил её с собой, чтобы повеситься, и чтобы охрана не обнаружила раньше времени. За пару сигарет он охотно с ней расстался.
Необходимо было всё рассчитать с ювелирной точностью, ведь права на ошибку у нас не было – один-единственный шанс на успех. Мы не имели права на промах. Мы разработали кодовый сигнал, своего рода команду к началу операции. Я должен буду, как бы случайно, выронить кирку, создавая небольшой шум, чтобы привлечь внимание начальника. Затем, делая вид, что отряхиваю ладони, стряхнуть с них невидимую пыль, – это будет знаком для Кристофа, чтобы он приготовился. И, наконец, приложив руку ко лбу, как бы вытирая выступивший пот, – это будет сигналом к действию. Кристоф должен будет резко дёрнуть за верёвку.
К счастью, благодаря хрупкости сталактита, нам не было нужды использовать инструменты и что-то подстукивать, привлекая ненужное внимание. Этот проклятый каменный нарост и без наших дополнительных усилий висел на честном слове, готовый рухнуть в любой момент. Он грозно нависал над нами, словно Дамоклов меч. Казалось, сама судьба была на нашей стороне, и сталактит, устав от многолетнего заточения, лишь ждал подходящего момента, чтобы обрушиться вниз.
Осталось дождаться пятницы. Пятница – день, когда начальник обычно спускался в шахту для проверки. Эти три дня показались нам вечностью. Мы считали каждую минуту, с замиранием сердца предвкушая решающий момент.
