Текст книги "Lurk (СИ)"

Автор книги: Ana LaMurphy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Стайлз понимает, что остался абсолютно один.

– Тогда, – он усмехается и в последний раз… в последний раз привязывается к кому-то. Мать его оставила. Лидия его никогда не принимала. И теперь вот еще Кира. Стайлз как бы немного разочарован. – Тогда не смей ко мне приближаться, – он прищуривается, а потом дополняет свою фразу колкой, но высокоградусной угрозой: – и к оставшимся членам стаи, иначе я твой третий барьер выпотрошу как рыбу.

Он не видит ни страха, ни изумления, ни сожаления, и почему-то мимолетно думает о том, что пусть даже Кира не знала о четвертом барьере, она знает что-то другое. Что-то не менее важное, поэтому сохраняет стойкость.

В принципе, ее знания уже не имеют значения.

Стайлз разворачивается и только сейчас замечает Лидию. Она ужасается, когда видит подобие того человека, которого любила. Это уже не ее Стайлз.

Но это не важно. Она примет нового Стайлза. Она примет его новый образ жизни, его новые правила, только он бы вернулся к ней.

Но разочарование, которое Стайлз пытается потопить в цинизме, наталкивает на обратные размышления.

Он проходит мимо нее так, как прошел бы мимо любого другого одноклассника. Когда он покидает кабинет – класс мгновенно приходит в оживление. Учитель удивлено окидывает пространство взором:

– Мисс Мартин, покиньте кабинет, – монотонно произносит учитель и тут же озвучивает тему. Ошарашенная, растоптанная морально Лидия разворачивается и на ватных ногах покидает класс. Кажется, ее мечта свершилась – Стайлз больше не будет дружить с Кирой, но почему тогда не наступает облегчения?

Потому что Стайлз больше ни с кем не будет дружить.

5.

Кира почему-то не удивляется, когда на следующей перемене видит в курилке Лидию, которая здесь только затем, что ей надо сказать свою победную фразу, хотя между ее пальцами догнивает начатая только сигарета. Юкимура умеет достойно принимать поражения, а потому она уверенно направляется к рабице и останавливается возле своей мнимой конкурентки.

Лидия даже протягивает ей новенькую пачку сигарет, любезно угощая никотином. Кира пожимает плечами и не отказывается. Она даже прикуривает от сигареты Мартин, усмехаясь, но решая не спрашивать, от кого она переняла это пагубное пристрастие к ядовитым веществам.

На душе херово.

У обеих.

– Я рада, что все так получилось, – Лидия уверенно смотрит на Киру, пытаясь понять, что же в ней было такого особенного. Ответ приходит мгновенно – Кира оказалась рядом. Да, она не была честным другом.

Но ведь Стайлз и Кира не считали себя друзьями. Они были партнерами. Так что еще неизвестно, разлучит их эта ссора или скрепит окончательно. Почему-то от этой мысли стало больно.

Еще больнее стало от следующих слов Киры:

– Но ведь ты тоже в проигрыше, – она затягивается дымом, сканируя Мартин таким взглядом, словно жаждет проникнуть в ее голову. Лидия держит образ кирпичной стены и старается взять свои эмоции под контроль, чтобы не поддастся внушению. – Так что теперь ты можешь перестать меня ненавидеть.

И тут Лидия улыбается. Улыбается другой, не-лидиевской улыбкой. Она выдерживает паузу, затягиваясь дымом, прищуривая глаза и подбирая нужные слова. Когда Мартин решает, что время для финальной реплики пришло – она откидывает сигарету и топчет ее ногой, а затем медленно приближается к Кире.

Это – нарушение личного пространства, и это слишком большой шаг навстречу непримиримой вражде.

– Нет, Кира, это ты сделала из Стайлза чудовище, ты разбила ему сердце, и за это я ненавижу тебя еще сильнее, чем за то, что ты забрала у меня его, – она цедит сквозь зубы свои слова, как делал это Стайлз пару вечностей назад. Только счас Кира обратила внимание на провода наушников Лидии. Из них доносится «Чувствуешь ли ты мое сердце?». Кира чувствовала сердце Лидии, пропитанное любовью, но такой тягучей и неконтролируемой, что это скорее напоминало ненависть.

– И если ты думаешь, что после этого, наши отношения сгладятся – ты ошибаешься, – она смотрит в глаза, она бросает спичку в бочку с керосином и выплевывает свои слова как яд. Кира даже улыбается – все-таки эти двое друг другу подходят. – Я все равно… все равно избавлюсь от тебя.

– Не надо видеть во мне конкурентку. Я не набивалась в его девушки, это ты, – Кира ткнула ее пальцем в грудную клетку, тем самым отстраняя от себя, – ты причиняла ему боль. Ты его отталкивала – не я. Ты его разрушала, а не я. И теперь, когда люди перед ним расступаются, ты решила, что твои чувства к нему возникли на почве заботы? – Кира усмехается и качает головой. – Нет! Тебя волнуют статусы, Лидия. Ты – фальшивка, и Стайлз наконец-то это понял.

Лидия почувствовала импульс внутри себя и даже не попыталась обмозговать случившееся. Она замахнулась, удар прозвучал слишком громко и хлестко. Вообще, Мартин никогда не дралась за парней, никогда никому не угрожала, не курила и не вела себя как второсортная недогероиня. Но то, что таилось, вырвалось наружу – и Лидия почуяла свободу.

Теперь ей не нужны статусы. Все чего она хочет, чтобы Стайлз больше не ходил с битым стеклом вместо сердца, и чтобы Кира свалила куда-нибудь в Шотландию, или откуда она там приехала.

Когда Кира медленно поворачивается к Лидии, то видит на ее лице вполне удовлетворенное выражение.

– Тебе здесь нет места, – цедит она сквозь зубы, поддаваясь своей власти и наслаждаясь ею. – Так что… тебе пора.

В завершении – ухмылка и гордо поднятая голова. Лидия разворачивается и уходит, точно зная, что последнее слово осталось за ней.

Вообще-то, Стайлз был прав.

Азарт – губительная вещь.

========== Глава 22. Дитя, я должен тебя оставить. ==========

1.

Лидия приехала сюда не потому, что вычислила место положения Стайлза благодаря ментальной связи. Нет, она просто… ощутила, где он находится сейчас. Просто отключила все мысли и ехала туда, куда вело собственное чутье. Самое характерное, что в этом месте ни она, ни Стайлз до этого не были – все было не так, как в фильмах, никакого общего места, никакого собственного уголка для боли и радости.

Совершенно незнакомое место. Стайлз приехал сюда после почти трех часов бессмысленной езды по городу, а Лидия и не пыталась искать его еще где-либо. Она мчалась вслед за ним, ища его на загородных трассах чуть ли не битый час. В конечном счете, она нашла его возле знака, который оповещал о выезде из Бэйкон Хиллс. Можно сказать, что сейчас они оба находились на границе миров.

И вокруг – темнота. Ветер снова грозил сорваться, он уже стал гнуть деревья книзу как рабов, а листья швырял по асфальту с яростью. Первые раскаты грома стали разноситься еще минут десять назад, но дождь все никак не начинался. Еще со вчерашнего вечера погода вот-вот должна была сдаться, очиститься – ничего не получалось. Электричество накапливалось, облака становились еще тяжелее, а боль все никак не вырывалась наружу. И в семь вечера была так темно, словно стрелки часов перевалили за полночь.

Время вообще изменило свой смысл.

Но Лидия не боялась ни устрашающей пустоты, ни ветра, ни отчужденного Стайлза. Она остановила машину рядом с его джипом, отдала водителю такси (садиться за руль сама почему-то не осмелилась) последнюю наличку и тут же вышла. Ее встретил сильный ветер, будто жаждущий сбить девушку с ног. Мартин уверенно прошла напролом – к джипу Стайлза. Она даже не совсем верила в то, что отыскала его, что все сложилось так удачно – совсем не как в прошлый раз, когда я пришлось разбить окно, чтобы пробраться внутрь.

Стайлз сидел на капоте, вернее – полулежал, уставившись в грозовое небо и бесстрашно смотря в самую бездну. Что если пропасть не под ногами, а над нашей головой? Лидия остановилась рядом и тоже вскинула голову вверх – чернильные облака набегали друг на друга, по шву их грозилась разрезать молния, а гром снова разбил хрусталь тишины. Ветер стал завывать ужасающе, но жалобно. Лидия опустила взгляд и перевела его на Стайлза. На Стайлза, который знал, что теперь не один, но продолжал смотреть в пустоту.

Лидия прижалась к машине и положила руки на капот. Дотянуться до Стайлза было проблемно, она просто уставилась на него.

– Ты должна быть дома, Лидия. Тебя не должно быть здесь.

Она не хотела ничего говорить. Она продрогла от ветра, холода Стайлза и собственных эмоций, у нее сильно болела голова, а сердце разбивало до осколков грудную клетку. Мартин устала от слов и своих попыток достучаться. Если честно, черт с Кирой, с новым пугающим видом Стилински, с его новой сущностью. Черт даже с ее собственными чувствами. Все, чего она хочет…

– Быть здесь – вот что я должна, – произнесла она.

Стайлз выпрямился и повернул голову в сторону девушки. Он выглядел еще хуже, чем в школе – теперь бледность была почти меловой, а синяки под глазами приобрели воспаленно-фиолетовые оттенки. Губы синие. Ни прежнего румянца на щеках, ни прежней теплоты во взгляде.

И ладно. Лидия согласится и с этим минимумом.

– Я… не нуждаюсь в поддержке. Или заботе. Я сам справлюсь, – его голос звучит буднично и спокойно. Новый раскат грома ударяет в купол неба, из-за чего-то мигом озаряется вспышкой молнии. Мгновенный свет озаряет тьму – а потом снова темнота.

– Хорошо. Тогда я хочу просто быть рядом, – произнесла она, чуть повышая тон своего голоса, потому что завывания ветра не позволяли говорить спокойно. Стайлз улыбнулся – как-то по-прежнему, а потом подполз к краю капоты. Лидия ожидала, что он протянет ей руки, что поможет забраться, снова приблизит ее к себе.

Но парень просто спрыгнул с машины и остановился рядом. Он вглядывался в нее, в первую любовь, которая сделала его таким. У него было всего одно намерение – добиться ее. И вот к чему это привело. Иногда люди, в которых мы влюблены, не специально, но изменяют нас до неузнаваемости.

– Хочешь сказать, что ты была права? – усмехается, машинально лезет в карман за пачкой сигарет. Здесь, за городом, такой бешеный выброс озона, такой свежий воздух, такой мрак и такая пустота, что в этот раз им никто не сможет помешать. Лидия хватает запястье парня, подходит ближе, и ее тепло его ошпаривает почти мгновенно. Девушка поднимает взгляд, видит в глазах Стайлз недоумение и усмешку, но в этот раз… пропускает их через себя, принимает их.

– Хочу сказать, что без тебя я рассыпаюсь на части, – она не знала, кричать ей или шептать, подойти еще ближе или отступить на шаг. Все, что она могла – смотреть в глаза и говорить то, что давно должна была. – Мне жаль. Я опомнилась слишком поздно, увидела тебя слишком поздно, влюбилась в тебя слишком поздно. Мне жаль, что я не смогла забрать твою боль. Не смогла… – аккуратно касается второй его руки, опуская взгляд, – сказать нужное, принять очевидное. Я сожалею о том, что случилось на той песчаной отмели, о том, что случилось на следующий день. Я сожалею обо всем, – поднимает глаза, пронзает своим прежним взглядом и гвоздит его цинизм к асфальту. – Обо одном не сожалею – что ты все-таки разочарован в ней. Что она все-таки сделала тебе больно, потому что рано или поздно, но это должно было произойти.

Раскат грома заставляет ее проглотить часть слов, а последующий шум – приятный слуху – это шум дождя. Легкого, только-только начинающего дождя, который готов вот-вот превратиться в настоящий ливень. Первые капли, пахнущие озоном, свободой и свежестью, начинают падать на плечи, кислотой разъедая лежащий на них груз.

– Тебе может стать легче, если я…

– Нет, не нужно, – он хочет отойти на шаг, но Лидия привлекает его к себе силой, приближаясь к его лицу, держа парня за запястья, боясь, что он не переплетет свои пальцы с его. Руки ее холодные. Падающих с пропасти капель становится все больше, а они продолжают стоять у машины и совершенно не собираются садиться внутрь, чтобы не попасть под проливной дождь.

Смотрят друг на друга. Дышат опьяняющим кислородом и понимают одно – сейчас их время.

– Я хочу стать твоим другом, не лишай меня шансом.

– Опять другом? – усмехается он, но теперь в его голосе явно чувствуется боль, и Лидия закидывает свои руки Стайлзу на плечи, прижимаясь к нему все своим холодным телом. Он может проникнуть за ее третий барьер, за четвертый, может не любить ее, но пусть будет рядом.

Пусть обнимет ее в ответ, это все, что нужно.

– Но ближе ты меня не подпустишь, – отчаянно шепчет, утыкаясь тут же в его плечо и боясь, но безумно желая почувствовать его руки на своих плечах. Дождь все усиливается, одежда промокает быстрее, боль из самого неба вытекает стремительно, как кровь из перерезанной артерии, а тучи медленно теряют свою чернильность, становясь уже скорее свинцовыми, чем иссиня-черными.

– А ты попроси, – он хватает ее за талию. Нет, не хватает – вонзается, как ястреб в жертву. Лидия вздрагивает, но делает глубокий вдох и внемлет каждому слову. – Попроси, – цедит сквозь зубы и раскаленным шепотом произносит в самую шею: – Попроси, Лидия. Попроси!

Она чувствует, что он привлекает ее к себе, что его боль становится ее болью, его страхи – ее страхами. Его разум открыт, ее – тоже. Их воспоминания за прошедшие два месяца сливаются, выстраиваются в хронологическом порядке и становятся единым фильмом. Их фильмом об их одиночестве друг без друга.

О черт, кажется, фильм прошибает их насквозь.

– Попроси! – приказывает, чуть отстраняясь (будто через силу) и заглядывая девушке в глаза. Ее волосы уже мокрые от дождя, а взгляд – испуганный, но именно тот, которого он ждет: влюбленный и отчаянный. – Попроси о большем!

– Влюбись в меня. Еще раз. Или всколыхни это чувство в себе. Или позволь мне его всколыхнуть. Только больше не…

Она не договаривает, потому что боль вытекла вместе с дождем и собственными слезами, потому что раскат грома, последующая за этим молния – это озарило и заставило молчать. Это заставило прижаться друг к другу и поцеловать друг друга. Страстно, бешено, с каким-то нечеловеческим страхом потерять, с каким-то ненормальным желанием ощутить каждый отток, ощутить каждое прикосновение, каждое малейшее движение губ друг друга.

Мгновения – это резкие повороты, которых ты не увидел в темноте, и из-за которых тебя вынесло на встречку. Или в кювет – в зависимости от случая. Мгновения решают все, мгновения показывают тебе – и всем остальным – тебя настоящего. Просто всего лишь одна пятисекундная запредельная ситуация – и ты становишься для себя совершенно незнакомым человеком.

Секунды – и ты себя не контролируешь.

Секунды – и ты уже совершенно другой человек.

Секунды – и он прижимает ее к своему джипу, собственным телом вдавливая в машину и вонзаясь пальцами в мокрую кожу под футболкой. Ее мысли, ее воспоминания, ее желания оглушают его. На миг он отстраняется, пытаясь справить с потоком ее чувств, а Лидия в это время целует! Целует, припадая к шее, как вампир. Ему нравятся ее попытки оставить засос – отметку, благодаря которой они смогут убедиться, что все происходящее реально. Ему нравится ее отчаяние, ее скачущие хаотичные мысли и холодные пальчики, цепляющиеся за ворот футболки.

Секунды – и они оба понимают, что их боли нужен отток.

Кажется, мир бесится где-то за пределами их реальности, и все краски – только темные, но это лучше, чем ничего – становятся ярче. Кажется, дождь превращается в настоящий ливень, прошибающий холодом насквозь, и Стайлз знает, как этот холод трансформировать в жар. Ему не нужны слова – его намерения уже звучат в ее голове. Ее руки уже сами цепляются за края его футболки в каком-то отчаянном, полном страхе, движения. Мокрая вещь падает к ногам, а Лидия тут же никнет к этой обнаженной груди, пальцами исследуя неизвестное ранее, но такое желанное сейчас тело.

И пока Стайлз поднимает края маечки Лидии вверх, его собственная боль сама отступает. Может, это энергия Мартин, может – возбуждение, но из памяти вылетает Кира, Скотт и все произошедшее. Стилински снимает эту ненужную вещь и тоже кидает на раскаленный асфальт. Он целует губы Лидии с какой-то былой нежностью, Лидии не хочется думать о том, что она – лишь обезболивающее, поэтому девушка подавляет эту мысль и вздрагивает, когда руки Стайлза пробираются под юбку.

Фактически, он укладывает ее на лопатки в третий раз, но в действительности – это первый. Прикосновения отличаются от ментальных – прикосновения уверенные, жесткие, но причиняющие что-то среднее между болью и удовольствием. Лидия чуть отстраняется, смотрит на парня испуганно, но он улыбается, хватается за лямки ее трусиков и тянет их вниз.

Кажется, теперь поздно останавливаться, да? Кажется, они оба в ловушке.

Белье тоже упало к ногам, а Стайлз улыбается и снова припадает к губам любовницы.

Дождь все идет и идет, но шумит только он – гром стихает, а молния больше не вонзает свои копья в небо. Шум дождя нарушают только сбивчивые дыхание и ровный ритм сердец.

Эта успокаивает оголенные нервы и взбунтовавшиеся мысли. Вода остужает, прикосновения согревают, и это настолько гармонично и правильно, что с губ Лидии срывается необдуманное и молящее:

– Продолжай… – когда Стайлз отстраняется. Он как-то слишком уж нежно целует ее в щеку, а потом разворачивает к себе спиной, заставляя опереться о капот. И никаких долгих прелюдий, никаких пальцев, залезающих неизвестно куда и неизвестно зачем, никаких облизываний – ведь Лидия проходила все это тысячу раз.

Но впервые она познает самый настоящий, преисполненный чувств секс. Не слепую страсть, не острое желание, не какие-либо эксперименты, а обычную близость. Близость с человеком, который ей нужен, которому она нужна, с которым все происходящее – это правильно, это по-настоящему.

Она слышит, как Стайлз расстегивает ремень, а потом – молнию. И в следующую минуту девушка прогибается, чуть вскидывая голову и закусывая губу, боясь нарушить эту великолепную тишину. Он обнимает ее за талию, касается обнаженного живота – это приятно, это так обычно, но так… по-новому.

Мир теряет свою значимость. И вообще, ни прошлое, ни будущее больше не имеет значение. Важно лишь настоящее. А в настоящем они вместе. В настоящем руки Стайлза – сильные и крепкие, действия которых точны и уверены. Парень сжимает грудь своей любовницы, они оба получают от этого удовольствие. Лямка лифчика спадает с плеча, Лидия ощущает поцелуй парня на своем плече. Она кладет свою ладонь на запястье парня. Ей хочется большего – ей хочется повторения, ей хочется уверенности в следующем мгновении, но Лидия просто наслаждается моментом и тем, что они вместе.

У них теперь есть очень много времени и теперь, когда напряжение снято, боль обезврежена, а нужные слова сказаны, теперь можно все.

Даже самое плохое.

2.

Они едут домой, их одежда не просохла, а Лидия возвращается еще и без нижнего белья. Но благо у Стайлза есть теплый плед, чтобы согреться. А еще он позволяет прикасаться к себе, позволяет обнимать себя и отвечает взаимностью. И да, это согревает лучше какого-нибудь одеяла или даже горячего чая.

Дождь все еще льет как из ведра, а по радио играет какая-то приятная песня. И Лидии она дарит надежду. Ведь может же она в будущем оказать на Стайлза такое же внимание как Кира, но только не деструктивное, а положительное? Может она исцелить его раны? Ей хочется в это верить. Ей хочется думать о хорошем. Впервые за последние недели она нуждается в оптимизме.

Он везет ее до дома, не заводя больше тем для разговоров, и Лидия очень сильно хочет узнать, о чем он думает, испытывает ли то ощущение удовлетворения, которое испытывает она? Она считает преступлением залезть в его голову и уже тем более совершенно боится спрашивать, думает ли он о Кире сейчас.

Это кажется изменой.

Лидия даже успевает подумать о том, что будет, когда в себя придет Малия, но потом ощущает его руку на своем плече и переводит удивленный взгляд на парня. Он усмехается – уже без былой теплоты, но и без той холодности, на которую она нанизывалась в течение последних дней.

– Выкинь это из головы, – произносит он, поворачивая на улицу Лидии. Ей совершенно не хочется расставаться с ним до завтрашнего утра. Лидии хотелось бы провести с ним еще несколько часов, но она довольствует малым.

Он паркуется возле ее дома, заглушает мотор, и их обоих поглощает темнота и шум дождя. Руки Стайлза согревают озябшие плечи Лидии, в голове все мелькают и мелькают события прошлого, чувства быстро сменяют друг друга: спокойствие сменяется тревогой, тревога – ощущением неправильности, неправильность – болью и предвкушением чего-то нехорошего, опасения трансформируются в удовлетворения, что Кира все-таки осталась за бортом их действительности.

– Теперь ты пообещаешь мне, что не оставишь меня? – она хочет сказать, что теперь он должен пообещать, но Лидия осекается потому что знает, что ее требовательный тон не приведет ни к чему хорошему.

Они ведь уже проходили через это.

– Обещаю, – когда пронзительный взгляд Лидии наполняется боль, Стайлз тут же добавляет: – Обещаю, что не оставлю тебя, Лидия.

Потом он поворачивает голову в ее сторону. Нет, это не тот Стайлз, которого она когда-то знала: нет прежней теплоты во взгляде, нет этого румянца на щеках. Есть только холодность и степенность, есть выверенность, точность и… проницательность. Никакого бешенного потока чувств, никакой щенячьей преданности – ничего.

И Лидия соглашается и на этот минимум.

– Но и ты должна пообещать мне, – он снова выдерживает краткую паузу. – Что не будешь пытаться меня изменить.

Стилински моментально вспоминает слова Лидии. Она говорила ему, что он может быть плохим, хорошим – да каким угодно. Лишь бы он просто был. Рядом с ней.

Его воспоминания моментально улавливает Мартин, через их упрочившуюся ментальную связь, и поэтому в воздухе снова повисает молчание. Ответных слов не требуется, все сказали ее глаза.

– Спокойной ночи, Лидия, – произносит он, снова устремляя взгляд в никуда. Лидии недостаточно этих его слов, ей хочется заполучить всего Стилински, но она утратила эту возможность. Какая-то часть Стайлза досталась Кире, а Лидия теперь должна довольствоваться лишь этими ошметками.

И пусть. Это лучше, чем ничего.

– Спокойной ночи, – она целует его в щеку, а ее все еще съедает ощущение того, что ничего не закончилось. Паранойя шепчет, что от Киры просто так не отделаться, но Лидия почему-то сразу испытывает и уверенность.

Потому что Кира лишь эксперимент.

Кира – вспышка, но Лидия – тот самый дождь, что разрушит возгорающееся пламя.

Девушка открывает дверь и выходит на улицу, снова промокая до нитки. Если честно, ей хочется снова согреться в холоде нового Стайлза, но Лидии ничего другого не остается, как пить по глоткам это вино.

Стайлз провожает ее взглядом, и его тоже беспокоит тянущее предчувствие, что это – не конец.

3.

Предчувствие оказывается вполне не беспочвенным, когда Стайлз, подъезжая к своему дому, замечает машину Киры. Вообще-то Юкимура все время передвигалась со Стайлзом на его старом и пыльном джипе, так что формально Стилински видит ее кроваво-алый автомобиль только сейчас.

Но он знает, что это авто Киры.

Потому что он чувствует Киру.

Ментально.

Он выходит из машины, даже не беспокоясь о сигнализации, и почти в считанные секунды преодолевает расстояние. Дом встречает его ярким светом, теплом и… запахом сигарет. Таким едва уловимым, но таким знакомым, что чувство ностальгии понемногу прокрадывается в израненное сердце. Стилински отмахивается от нахлынувшей меланхолии и возвращается к себе прежнему: он делает глубокий вдох и вытягивает из недр своей души всю тьму, которая может помочь ему совладать с этой ситуацией. Получается почти моментально: собственные эмоции подавляются, сознание выходит на новый уровень восприятия: на Стилински обрушиваются мысли не только его уже бывшей подруги, но и собственного отца. Открывается и доступ в сознание Лидии, которая под теплым душем отдается дождливым воспоминаниям, но Стилински ставит ментально блок от всех, кроме Киры.

Он направляется на кухню медленным почти чеканным шагом. Открывает двери и застывает на пороге, испытывая уже не столько ностальгию, сколько дежа вю. Вот она Кира, во всем ее шарме неприступности, вот он отец, усталый и не вполне трезвый после тяжелого дня. Они оба переводят взгляд на Стилински. Кира смотрит внимательно и будто снисходительно, отец – с любовью и заботой. Такое чувство, что времени, разделявшего этот день и день, когда Кира рассказала ему о барьерах, не было.

Но оно было.

И подтверждение тому – изменившийся Стайлз. Он грозной, почти угрожающей скалой стоит в проходе, с него стекают тяжелые капли дождя. Бледность кожи, круги под глазами, стеклянный взгляд говорят не о том, что Стилински нуждается в насыщении (честно сказать, энергия Айзека в нем плещется через край), а в том, что перед ними стоит новый Стайлз.

Стайлз без прежних эмоций.

Стайлз, любящий скорее по инерции, чем от всего сердца.

– О, сынок, я принесу полотенца.

– Все в порядке, пап, – он тут же обращает колкий взгляд на отца, а потом говорит медленно и внимательно: – Отправляйся спать и не беспокойся ни о чем. К утру ты забудешь и о Кире, и о моем состоянии.

Отец застывает, поддаваясь трансу, а потом кивает и молча покидает кухню, погружаясь в собственное сознание. Стайлз моментально переводит взгляд на Киру. Он (как и в тот раз) не может подойти к ней, но теперь уже не потому, что боится, а потому, что их разделяет пропасть. И название этой пропасти – предательство.

Нет, что-то человеческое в нем все-таки осталось.

Двери захлопываются. На плечи обрушивается непомерная тишина. Капли все стекают и стекают, падают на паркет подстреленными ангелами, а зрительный контакт с Кирой остается неразрывен.

– Тебе лучше уйти, – цедит Стайлз, глядя на девушку из-подо лба. О да, Юкимура почему-то знает этот взгляд: взгляд загнанного в угол зверя. Стайлз доверился, но узнал, что его использовали. Ему больно. И Кира почему-то… хочет забрать его боль. Как тогда, когда она нашла его на парковке.

– Хорошо, – она соглашается, – но прежде я попрошу тебя сесть и выслушать меня.

Стилински усмехается и остается стоять на месте. Теперь Стайлз не подчиняется никому.

Даже своему создателю.

Юкимура сама поднимается и почти мгновенно преодолевает разделяющую их пропасть. Стайлз слишком увлечен собственными переживаниями или предельно бесстрастен, раз игнорирует тот факт, что в Кире исчезла былая плавность, уступив место вполне человеческой неуклюжести.

– Это было два года назад, в… в одном лагере. МакКолл скверно со мной обошелся, ты же сам все видел. У меня не получилось его… обезвредить в первый раз, но вполне получилось во второй.

Стайлз знал эту историю: разум Киры был для него открыт. Скотт пошел на эти чудовищные поступки потому, что оказался в дурной компании, а Кира оказалась объектом издевок. Стилински не копошился во всех воспоминаниях двухлетней давности, не хотел вдаваться в подробности: что же такого мог сделать Скотт, раз Кира выжидала два года, чтобы остудить месть и подать ее холодной. Он не делал это потому, что оставшиеся соколки человечности все еще были преданы Скотту.

А еще Стайлз знал, что стоит принимать действительность такой, какая она есть, стараясь ее не осмысливать. Киру жестоко обидели, и Кира смогла ответить тем же. Лиам перевелся в другую школу, Хейден впала в депрессию, отношения с Айзеком безнадежно испорчены, да и с Эллисон больше ничего не получится. Лидия была обеспокоена отношениями в стае и с самим Стайлзом, а Малия оказался в коме.

Сам же Стайлз стал личной собачкой для Киры.

Скотт остался один.

Вполне заслужено.

Но не сказать, чтобы человечно. Впрочем, страдания, которые обрушились на Киру, тоже человечными назвать нельзя.

– Ты мне об этом не рассказывала, – произносит он. Кира делает еще шаг вперед, сокращая между ними расстояние до минимума. В ее взгляде нет прежнего глянца, они живые, они настоящие, в них плещется боль. – Ты использовала меня.

– Я и не могла рассказать. Ты был его другом. Я использовала твои слабости и желания против тебя, но… по-моему, ты остался в выигрыше.

Сочувствие, которое только-только стало прокрадываться в сердце, сменилось отвращением. Парень снова отступил назад. Оказывается, вот он – финал. И финал – это осознание того, что Стайлз своими же руками помог разрушить то, что у него было.

– Ты уничтожила нашу стаю.

– Она бы все равно распалась, – пожала плечами девушка, и к ней понемногу стала возвращаться былая расчетливость. – Сам посуди: Лиам подавал слишком большие надежды, а его связь с Хейден стала отличным фундаментом для новой стаи. Скотт сдавал позиции. Расставание с Эллисон и недоговоренность с Лейхи лишь ускоряли это процесс. А твой конфликт с Лидией и Эйданом становился все острее и острее. Это бы ни к чему не привело.

– Тогда зачем? – процедил парень сквозь зубы, вновь обращаясь к девушке как к объекту своей… боли. Забавно, что когда-то Кира лечила его разбитое Лидией сердце. Теперь ситуация будто вывернулась наизнанку. – Если все и так было обречено?

– Потому что резко обострившееся после случившегося со мой чувство вины будет сгрызать МакКолла подобно раковой опухоли. Он заслуживает этого.

«Все нужен Скотт МакКолл, всем нужен Скотт МакКолл, разве тебя это не бесит?».

Вот где была подсказка.

Стайлз ненавидит себя за то, что не умел читать между строк. Теперь вот ему придется переваривать в воспалившейся памяти все фрагменты и анализировать каждую фразу, ища в ней подсказки и подвохи. Хотя имеет ли теперь смысл придаваться самоуничтожению, раз ничего изменить нельзя?

– Ты не учла одного: нам всем с этим жить. Не только Скотту, но и мне. Лидии. Лиаму, Хейден, Айзе…

– Не разбив яйца, омлет не приготовишь, – она снова сыплет паланиковскими цитатами, а в ее сущность возвращаются плавность и неестественность. Стайлз все еще не может пошевелиться, но, по крайней мере, он может дышать, и это успокаивает. Собственные мысли оказываются под жестким контролем. Кира пытается залезть в его голову, но безуспешно. Она усмехается и достает из кармана накинутой на плечи кофты пачку сигарет.

– Мне стоило тебе это сказать, но, – она пожимает плечами, – кому какое дело до спрятанных в твоем шкафу скелетов?

– Мне было дело. Потому что я думал, что раз я тебе доверяю свои секреты, то и ты можешь доверить свои.

Кира прикуривает, но тут же обжигается. И нет, не от ядовитого дыма, а от слов Стайлза. Ее Стайлза. Девушка выпрямляется и выдыхает дым, зажимая сигарету между пальцами. В нем есть что-то, понимает она. Что-то, сводящее с ума и вместе с тем сильно привлекающее. Это смесь человечности и аморальности, привлекательности и уродства, жертвенности и эгоизма. Это что-то среднее между обезболивающим и выстрелом в грудь.