Текст книги "Пыльными дорогами. Путница (СИ)"
Автор книги: Amalie Brook
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
У ворот уже маячила фигура Ладимира. Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, колдун ждал моего приближения. Взгляд у него был такой, что хоть от молний уворачивайся.
– Ох и долго же ты собиралась, Вёльма, – без тени насмешки проговорил он. – Видать, косу спросонья сплести не могла.
Я недовольно скривилась и ответила:
– Для тебя ж старалась. Зря что ли Чернава все лицо исцарапала? Уважить девку надо.
Колдун закатил глаза.
– Чую, натерплюсь я с тобою.
– А уж я как натерплюсь.
Безнадежно оглянувшись назад, я поняла, что Арьяр не придет.
Плохо. Не хотелось с тяжелым сердцем Подлесье покидать.
– Поехали что ль?
– Не спеши уж, – Ладимир повернулся в сторону и кликнул Амельда.
Через минуту привратник вышел к нам из-за караульного домика. Да не один. Под уздцы ведун вел двух коней – черного как ночь и в яблоках.
Увидев их, я опешила, рот открыла, шумно выдохнула да так стоять и осталась.
– В седле-то удержишься? – усмехнулся Ладимир.
– Удержусь... – справляясь с удивлением, проговорила. – Только откуда?
– А ты поди думала, у нас и лошадей нет? – Амельд протянул мне поводье. – Держи крепче. Этот твой будет.
Кобыла, та, что в яблоках, моргнула, смеряя меня взглядом умных сливовых глаз и тряхнула головой. Будто кивнула и что-то одобрила.
– Ее Миркой зовут.
Я сжала в руке повод и посмотрела на Ладимира.
– Ну, чего перепугалась, лисица? – засмеялся он. – Как зверей диких заклинать, так мастерица, а как лошадь увидела, так и дух в пятки? Не трусь, мои это кони.
Я выпрямилась, горделиво подбородок вздернула. Как обычно делала, ежели показать желала, что не задели меня за живое слова.
– Что ж, думаешь, лошади боюсь? – провела рукой по миркиной морде. – Мы с ней сдружимся, да, ласточка?
Кобыла согласно фыркнула и ударила копытом.
– Вишь, понимает, кто рядом.
Ладимир покачал головой.
– Ладно, Амельд, прощай, – обнял товарища, дважды хлопнул по спине. – Мир тебе.
– И тебе не хворать, колдун. Смотри, не озоруй больно, а то, того и гляди, Трайту княжескую спалишь. Помнишь-то, как дом Свана в младенчестве поджег?
Они рассмеялись и крепко пожали друг другу руки.
– И ты прощай, Вёльма – рыжая лисица, – улыбнулся привратник мне. – Жалко, что уходишь.
– Неужто заскучаешь?
– Так кто ж еще на площади подерется? Наши-то вряд ли.
– Прощай, – только и ответила я. Видать, молва людская из меня прямо зверя лютого сделала.
Ладимир ловко взлетел в седло и я, хоть и не так проворно, но все ж не кулем заняла место всадницы. В родной моей Растопше дурным считается, если баба верхом ездит. Помню, крепко я получала от отца и матери за такую вольность. Но как однажды, забавы ради, усадил меня братец в седло, так уж оттуда и вытащить не сумел.
Мирка фыркнула, мотнула головой, отчего пальцы мои погладили шелковые локоны ее гривы. Тут я только заметила, что мастью кобыла всаднице подстать – грива-то чуть рыжевата.
– Едем?
– Едем, – кивнула я и снова назад оглянулась. Нет Арьяра.
– Открывайте, друже, – скомандовал колдун.
– Что ж Арьяр тебя не провожает? – осмелилась спросить, ударив Мирку ногами в бока. – Едем, ласточка.
– Арьяр затемно в лес ушел на охоту. Мы уж вчера попрощались, – оглянулся на меня и добавил: – Тебя просил беречь.
– Вот и береги.
Подлесье, ведунья вотчина, осталось позади. Не увижу я больше дома Ясны, не услышу скрипучего голоса деда Ждана, той флейты, что пастушок вечерами играл одно не услышу. И не бывать мне больше в доме Заряны, не молиться на здешнем святилище. Арьяра больше не поцеловать и глаз его холодных не видеть, да и женой ему не стать.
Не вернуться мне в эти края. Прощай, Подлесье и народ твой славный. Сохрани меня, Ларьян-батюшка. Дай мудрости, Вела-вещунья. Путь мне верный укажи, Славша – странник.
Ехали мы молча. Лишь изредка я на колдуна поглядывала, только все время на спокойный да ровный взгляд натыкалась. Не усмехался, не гневался, не улыбался. Разве ж Ладимир таким бывает? Выходит, бывает.
– Долго нам до Трайты ехать? – спросила наконец.
– Долго.
А и то! Чего ж еще сказать-то? И ответил, и ни слова не понять.
– Сколько ж?
– Верхом за две недели управимся. Если погода не испортится.
Две недели! Хоть я грамоте и не обучена, а знаю, что в неделе семеро дней и каждый от солнца до солнца. Пока птаха не слетела с гнезда – день, как только крылом махнула – ночь и нового дня жди.
Отец мой, торговал всю жизнь с купцами заезжими, лавку свою держал. Он человек, грамоте обученный. Книги какие-то все писал пером острым, считал чего-то. Братьев моих старших, Станимир и Третьяка, обучил читать и писать, а нам, девкам – Ружице, Любомире да мне – учиться ни к чему, решил. Сестрам-то ладно, а вот я. Кто же думал, что в белый свет уйду?
– Не испортилась бы, – пробормотала в ответ.
– Размокнуть боишься?
– Боюсь грудную болезнь схватить. Ты-то не поможешь.
Ладимир будто не заметил укора моего.
– Ну помирать не брошу.
– Ты ж не знахарь.
– Не знахарь, – спокойно согласился он. – Но кое-чего о травах и снадобьях знаю.
И что ж ты только не знаешь? Обо всем, видать, научили.
Опустив глаза я увидела, как шелковая трава стелется под копытами Мирке, а пчелы с цветка на цветок перелетают и собирают мед. Не боюсь их совсем – с роду не кусали.
Лес позади уж остался, а поле только-только объятия свои раскрыло. Исчезла сама память о селении ведуньем. Впереди расстилалась широкая необъятная белардская степь. В наших краях куда ни глянь – то поля, то степи. Вот дальше, к северу, там сплошные леса. Густые, непролазные, темно-зеленым покрывалом на холмах лежат. Сказывали люди, что на тех холмах и Трайта стоит, бескрайним зеленым окруженная.
К востоку тверди каменные, что горами зовутся, а за ними...А что за ними я и не знала. И никто не знал. Бывалые люди говорили, будто там племена дикие живут – кочевники, да лесной народ. О первых все знают и боятся, что их орды в Беларде подойдут. А вот вторые – те вовсе незнакомы нам. Сказывал один гусляр, что живут они в чаще густого леса, своим богам поклоняются, да с духами предков говорят. И носят на себе шкуры диких зверей, ими убитых. И нет у них ни городов, ни государств, ни князя, ни рати – только дома крепкие толстостенные, что от лютых морозов хранят.
А к западу, до самой границы, те же беларды живут. А уж за заставами княжескими лежит диковинная страна, что Ельнией зовется. Сколько раз снилась мне она, сколько раз грезилась. Говорили купцы заезжие, что дома там все каменные. А правителя тамошнего не князем, а королем величают. И сидит он на высоком троне в крепости такой, что никакой армии приступом не взять. Ежели скучно ему станет, так он промеж своих дружинников, что рыцарями зовутся, состязание заводит. Сходятся они на длинных копьях и верхом. Кто другого из седла выбьет, тот и победитель.
Армия там сильная, с чародеями заодно стоит. А витязи королевские каждый свой знак имеет, на щите начертанный. Еще, сказывали, одеваются там не так, как мы. Лаптей и вовсе не носят, а уж чтобы баба в сарафане ходила, так совсем непристало. И боги там другие, и порядки, и обычаи, и люди. Вот бы мне попасть туда, вот бы хоть одним глазком все увидеть.
Велик наш мир. И сколько же в нем всего интересного, сколько я не знаю и не видела. Говорят, что есть земли, где сплошной песок и волны на нем, будто в море, будто живые.
А еще слышала я сказку о заповедном острове, где сохранилось древнее племя змей крылатых. Будто бы драконами их прозывают. Будто бы мудры они и живут вечно, и хранят несметные сокровища. Врут видать люди. А, может, и не врут?
– О чем задумалась, лисица? – вырвал из сладких грез Ладимир.
– Не о тебе уж верно.
Колдун только усмехнулся, что привык делать при каждом моем слове:
– Поговорим что ли? А то уж совсем скучно стало.
Вот те раз! То молчал как сыч, а то «поговорим»! Не зря баба Пронья сказывала, что мужиков в жизнь не понять. А колдунов того и подавно.
– Можно и поговорить. О чем желаешь?
– Смотрю вот на тебя, Вёльма, и думаю, чего ж девка молодая решилась одна в Трайту ехать?
– Арьяр что же, не сказал?
– Что сбежала? – спокойно, не обращая внимания на мои глаза удивленные, спросил Ладимир. – Сказал. А отчего ж сбежала? Не каждый день девки из дома бегают. Иные вон и за ворота выйти боятся.
Я натянула поводья Мирки и сравнялась с Ладимиром.
– Иные и с мужиками чужими в дорогу не идут, – сказала. – А мужики иные девкам головы не морочат, чтоб те морды друг другу били.
– Уела, – довольно протянул Ладимир. Будто ему нравился спор наш. – Чернаве я голову не морочил. Сама за мной увязалась. Думала, раз краше ее в селении нет, так на ней и женюсь.
– И что ж не женился? Не подошла?
– Отчего ж? Подошла бы, если б не сварливой была да я б не колдун. У нас ведь, Вёльма, чародеи не женятся.
– Как? – я даже в седле на миг покачнулась.
– Да ты с лошади-то не падай, – засмеялся мой спутник. – Тот, кто путь служения выбирает, должен что-то взамен отдать. Вот и лишают они себя семьи и детей.
– А как же прабабка моя? Она ведь жрицей была?
– А муж у твоей прабабки был?
Я только плечами пожала. Почем же мне знать?
– Вот видишь. Тот, кто с даром родился, выбрать должен – путем человека идти, или, путем чародея. Негоже богов и людей обманывать. На то, чтобы силой овладеть, годы нужны. А разве с мужем и детьми они у тебя будут?
– Оттого ты Чернаве отворот поворот и дал?
– Не люба мне Чернава – вот и весь ответ. Да и чего таить – девок много, а я один.
– Ох ты ж гусь, – я скривилась и отвернулась.
Мы въехали на холм, откуда открылся вид на широкую, утоптанную повозками и копытами коней дорогу.
– Стало быть нам туда?
– Туда, – кивнул Ладимир. – До самой Трайты доберемся. – подстегнув коня, он снова ко мне обратился: – Ты-то не увиливай от ответа. Зачем из дома ушла?
– От замужества бежала, – сказала и гордо выпрямилась.
– Ой ли? – в который раз засмеялся Ладимир. – И кто ж позарился?
– Уж коли на тебя позарились, так отчего ж на меня не глянуть!
– Не шуми, я шучу. Значит, не хотела ты у печи стоять да детей растить?
– А чего мне печь? Мир вон как велик, а я что ж, весь век на нее смотреть буду? – не выдержала, честно сказала.
Думала, посмеется надо мной, опять какую пакость скажет. А вот и нет, даже согласился:
– Твоя правда. Негоже чародейке в глуши сидеть да дар свой губить. Дар ведь, если внутрь затолкать, вредить станет. Сжигать человека дотла, наружу рваться. Верно ты поступила, Вёльма. Не могу тебя судить. Только вот не боишься, что искать станут?
– Боюсь, Ладимир. Очень боюсь. Отец с братьями, может, уже клич пустили, что пропала их девка.
– На поиски-то выехать могут?
– Не знаю даже. Не шибко они любили меня, не шибко баловали. Разве что за молву людскую побоятся.
Он посмотрел на меня и как-то сочувственно произнес.
– Чудная ты, Вёльма, оттого и не любили. Вороны и те белых не любят, а люди подавно.
Отвернулась я от него. Вспомнила, как отец в сердцах говорил: «Послали же боги мне такое наказание! И что тебя ушедшая не заберет? Ох, сбуду тебя, Вёлька, со двора! За первого встречного отдам и имени не спрошу. Чтоб семью перед соседями не позорила!»
Хоть и родные, а не нужна я им была. На отца лицом не похожа, люди на меня все пальцем тыкали, а родные сестры помехой называли. Нет, верно, что ушла. Им легче станет, а мне... Не была я хорошей, такой, как другие, знать ввек не стану.
– Чего это ты, Вёльма?
– Ничего, – сказала, стирая слезу со щеки грубым рукавом куртки. – От ветра глаза болят.
Ладимир все понял. От него ведь не скроешься. Но виду не подал.
Указал куда-то в сторону от дороги, где темное пятнышко деревьев виднелось.
– Там заночуем.
– Там, так там.
***
Чудеса в решете – дыр много, а выскочить некуда.
(славянская пословица)
Остановились мы, в том самом месте, которое Ладимир указал. Не ошибся ведун – славно тут. И неприметно, и тихо, и от дороги далеко, да и колодец есть. Видать люди издавна тут стоянки устраивали и соорудили, чтоб путникам легче было.
Поснимали мы с наших лошадок сумки, расседлали их, стреножили и на травку, пастись, отпустили. Благо тут вся земля ею покрыта, мягкой да шелковистой.
Ладимир обошел нашу стоянку, что-то про себя бормоча. Потом вдруг на колено опустился, ножом по земле черту провел и с силой его воткнул.
– Чего это ты делаешь? – спросила я, издали за ним наблюдая.
– Это чтоб лихие люди к нам не приблизились.
– А-а-а...– только и протянула я. Кто ж их, колдунов-то, разберет?
Опустившись на колени перед сложенной кучкой хвороста, наскоро собранного мной же, я отчаянно ударяла кресалом о кремень. Искры вспыхивали и мгновенно гасли, будто издеваясь надо мной.
Ладимир недолго наблюдал за моими мучениями, даже не стараясь помочь. А чего ему-то? Вон как ехидно посмеивается. Думает, нашел себе развлечение.
Наконец, я бросила на траву и кресало, и кремень. Отлепила, налипшие на лоб, пряди волос, и поднялась.
– Вот что, – сказала. – Ты бы сам сел, да огонь развел. Мужицкое это дело!
– Да я бы и развел, – осклабился колдун. – Да только ты так старалась, так пыхтела. Я уже и мешать не хотел. Чего доброго и меня бы с трутом спутала.
– Ух, ты, злыдень! – крикнула я. – Вот сам теперь и разводи огонь.
Отошла поодаль, на одеяло свое села да руки на груди важно сложила. Ничего, пусть сам попробует. А то привык баб стравливать, да над ними же насмехаться. Злыдень! Слава богам, чародеи не женятся – одной несчастной девкой меньше будет. Попадется ж ведь кому такое несчастье – век все на свете проклинать будет. И чего в нем, бесстыжем, Чернава только нашла. Вон какие глазища наглые, так и норовит посмеяться над добрым человеком.
Ладимир тем временем, ничуть моего гнева не замечая, опустился возле костра, что я так и не подожгла. Посмотрел на него внимательно. Будто заговорить с хворостом решил! А после рукой над трутом – сухой листвой, что я поджечь собиралась – провел.
– Как же... – я даже вскочила на ноги, чтоб лучше рассмотреть – трут мигом гореть занялся. Огонь живо поглотил его и перекинулся на хворост. – Да как же ты сделал такое?
Ладимир взглянул на меня будто бы сверху вниз (хоть это я над ним и стояла) и проговорил:
– А ты ж в дар мой не верила – вот смотри.
Видать впрямь он колдун. А я то думала – так, прикидывается, вид важный делает. И ведь понял же, что не верила. Ой и Ладимир! Остер на язык, а как силен! Это ж надо – пламя живое вызвать. Никак сам Ларьян его дланью своей коснулся и даром наградил.
В прошлый раз-то он лишь угасающий огонь поднял, а сейчас – из ничего произвел. Не было огня и вот он! Чудеса!
– Ну чего ж перепугалась, лисица?
Я только головой мотнула.
– И не испугалась я. Не каждый ведь день перед глазами моими огонь вызывают. И мог бы сразу сказать, а то заставил мучиться!
Косу назад отбросила, отвернулась. Пусть знает, что не боюсь его.
– Тебе скажи! Я уж думал, кремень расколется.
– Да ну тебя, – сказала и стала котомку с едой, что Заряна в дорогу дала, разбираться. Чего с ним спорить зазря? Одно не переговорю.
Пока я на ужин собиралась, а Ладимир все в пламя свое колдовское смотрел. Вдруг, откуда не возьмись, я скрип телеги услышала. Да так ясно, что мороз по коже прошелся. Откуда здесь телега – вон уж темно кругом. А после голоса – мужские да женские.
– Ладимир...
– Тихо ты, – отмахнулся он. – Путники это. Точь-в-точь как мы с тобой.
– А, если... – не успела я договорить.
– «А, если», Вёльма, то не заметят нас.
Не зря же он нож тот в землю воткнул.
Обереги нас от худого, Славша-странник...
Видать колесо у той телеги совсем худое было. Через минуту я уж уши заткнуть хотела – до того ж противно скрипит. А ездокам ничего!
Пропело свою невыносимую песню и выкатилось на поляну вместе со всей телегой, двумя худыми клячами, да четырьмя седоками.
– Тпру! – крикнул мужик, что на облучке сидел. – Стойте, заразы тощие!
Лошади, ничуть не обидевшись, мирно встали. Привыкли, видать, уже к такому обращению.
Мы с Ладимиром поднялись и стали наблюдать, как пышная баба в белой рубахе стала с телеги слазить. Ее-то и в темноте любой разглядит.
– Ох, да что ж за напасть-то такая? – причитала она, а жалобный скрип только вторил. – Все ноженьки себе отсидела. Говорила ж тебе – тулуп возьми подстелить! – видать на мужика ругалась, а потом к нам обратилась: – Тихий вечер вам, люди добрые! Не пустите нас у огонька погреться. А то уже темно, а мы-то и заплутали...
– Отчего ж хороших людей не пустить? – ответил Ладимир, а я опасливо за его плечом стояла. – Вы кто такие будете?
– Так мы же... – начал было мужик.
– Мы на свадьбу едем, – опередила пышная баба. – К Родне, в Домину. Может, слыхали, село такое большое близ Трайты? Меня Румяной звать, а это, – словно нехотя в сторону мужика махнула, – муж мой, Стоян. С нами братец младший – Осьмуша, да дочурка наша – Забава.
– Ну что ж, – Ладимир миг подумал, – проходите к огню, всем места хватит.
Соседи наши шумными да сварливыми оказались. Раньше я все на Ладимира глядела, думала, вон несчастье чьё-то будет. Теперь вижу – несчастья они всякие бывают.
Румяна – шустрая бабенка. Глазки у нее маленькие да быстрые. И все-то она увидит, все-то она приметит, ко всему руку норовит приложить. А муж ее, Стоян, потише будет. Знай, себе на уме. Только уж больно много ругается.
– Ох, хорошо возле огонька посидеть, – вольготно раскинулась на старом, потерпевшем от времени, одеяле, Румяна. – А то целый день на кляче этой трястись, – кивнула в сторону телеги. – Никаких сил нет. Мы ведь в пути уж не первый день. Как выехали третьего дня, так и до сих пор...
Стоян, сидел рядом, пожевывая сочную зеленую травинку и молчал.
– А вы откуда будете? – спросила Румяна.
– А мы...
– Из Клапшины, – резко перебил Ладимир. – Родители вот послали нас с сестрой родню проведать. Весть пришла, что Белёна, старшая наша, двойню родила. Так и везем им привет да благословение.
Румяна на миг сощурилась.
– Вот смотрю на вас и диву даюсь – в кого ж такие разные уродились? Сестрица твоя уж совсем на тебя не похожа.
– Так с чего ж ей похожей быть, – продолжал вдохновенно врать колдун. – Мать моя родами померла, а отец на второй женился. У ней и волосы словно огонь и глаза будто трава скошенная. Сестра моя, Вёлька, как есть она.
Для пущей убедительности он почти ласково погладил меня по голове, а я едва сдержалась, чтоб гадливо не отвернуться.
Румяна расплылась в улыбке.
– Ясненько-ясненько. А то я уж решила, что муж и жена вы, да от воли родительской бежите.
Как же! Да пчёл диких в морду твою любопытную! И стало же дело, кто мы такие? Ух, сказала б я этой Румяне. Вот за что баб не люблю, так это за язык их длинный. И хоть сама баба да сболтнуть могу, а шибко не уважаю, коли в дело твое нос суют.
– Вижу, сдружились вы, хоть от матерей разных? – не унималась противная баба.
– А чего ж нам вражду вести? – улыбнулась я. – Мы с братом не разлей вода всегда были. Белена-то замужем давно, а мы, младшие, остались и вместе росли.
– Любо-дорого посмотреть. Забавка, ты чего творишь?
Дочь ее, девчушка лет двенадцати, точь-в-точь как мать – пышная да востроглазая – все норовила чего-то из узла с вещами вытянуть.
– Прекрати! У тебя руки в золе. Чего доброго, сарафан мне измажешь!
– А на что тебе новый сарафан? Ты ведь не девка на выданье.
– И чего это ты говоришь? – взвилась Румяна. – Ох, задам я тебе, паскуде мелкой.
– Чего ей задавать? – лениво отозвался Стоян. – Дите правду говорит. Отвалили мы немерено за тряпки твои, а теперь еще и тронуть их нельзя.
– Ой, молчал бы! – всплеснула руками супружница. – Сам-то небось пропил бы в корчме. Или я не знаю, как ты с дружками своими гуляешь? Порадовался бы, что жена твоя красивой будет!
– К ушедшей твою красоту, зараза едкая, – пробормотал Стоян и принялся укладываться на ночлег.
– Тьфу! – смачно плюнула Румяна. – Людей бы постыдился!
– А чего мне стыдится? Тебя разве что...
– Ах ты, злыдень дремучий. Да чтоб тебе всю ночь упыри снились!
Стоян только фыркнул и отвернулся от сварливой жены.
– Вот, – заключила она. – Видите, какой мне мужик достался! Одна беда с ним, с окаянным.
Мы с Ладимиром молча переглянулись и как-то без слов друг друга поняли.
Странным мне показалось только то, что Осьмуша, братец Румяны, весь вечер молчал. Сидел чуть поодаль да наблюдал за нами. Лишь при знакомстве слабо головой кивнул. Разве ж может парень в пятнадцать лет таким смурным да молчаливым быть? Не может, верно говорю.
Ладимира я спрашивать хоть и не стала, а по глазам поняла, что колдун насквозь его видит. Будто понял все сразу.
Наутро, когда спутники наши еще спали, ведун разбудил меня.
– Чего тебе? Рано ведь, – возмутилась было я, видя серое марево предрассветных сумерек.
– Разговор есть. Идем.
Зная, что пощады не ждать, я встала и, кляня все на свете, поплелась за Ладимиром. Куда вел меня колдун ума не приложу. Только выйдя за границу круга охранного, что он вечером очертил, да отойдя еще на доброе расстояние, остановился.
– И припало тебе будить меня ни свет ни заря? – начала я нападки, руки в бока упирая.
– Будет тебе злиться, Вёльма. Не знаешь ведь, кто с нами ночь ночевал.
– И кто ж поди-скажи? Странники мирные?
Ладимир только усмехнулся.
– Братца Румяниного видела?
– Видела. Тихий парень и чего же? Спать мне не давать теперь?
– Дура ты, Вёльма. Заклинательница, а дальше носа своего не видишь.
– Сам-то на себя глянь. Умник!
– Перевертыш он, – резко проговорил колдун.
Я вмиг остатки сна растеряла и рот раскрыла.
– Как же? Ларьян-батюшка...
– Так и есть. Меня сразу учуял, вот и молчал. За странника видать принял.
– И что ж делать нам теперь? – я беспомощно оглянулась, желая убедиться, что не слушает нас никто.
У перевертышей слух острый, нос чуткий, а быстры и сильны они как ни один из людей. Ладимир потому и отвел меня подальше, чтоб сказать.
– Я враг ему теперь, – ответил. – Как полнолуние найдет, так добычей стану.
Слышала я сказание о том, что как луна-девица в серебряный свой наряд одевается, так и выходят суженые ее, слуги ушедшей, тоску свою рассказать в истинном облике. Слушает она их песни да не отвечает. А те тоскуют, вновь и вновь возвращаются к возлюбленной своей.
– Так я же с тобой! Ко мне ведь не один зверь не приблизится.
Ладимир покачал головой пуще прежнего.
– А что тебе дед Ждан говорил, помнишь? Оборотни силы твоей не признают. Им сама ушедшая покровительствует, а она властью своей делиться ни с кем не хочет. Даже со своими же детьми-заклинателями.
Я даже вздрогнула, будто сбрасывая его слова с себя.
– Никакая я не дочь ушедшей. Ишь чего сказал! Ларьяну-батюшке и Веле-вещунье поклоняюсь.
Ладимир посмотрел на меня будто сверху вниз как на дите неразумное.
– Сила твоя от ушедшей пошла и того ты не изменишь. Хоть и светлая бусина попалась, а все ж из ее ожерелья. Ладно, Вёльма. Не о том речь. Осьмуша на меня злобу таит. Чуть обернется и вслед за нами погонится, а перевертышу и всю Беларду пробежать мало будет.
Сказал, а у меня по спине мурашке побежали.
– Что же делать нам теперь, Ладимир? Знают ведь все, что оборотни ведунов не любят.
– Один лишь выход – не дать ему обернуться.
– Стой! А Румяна и ее семья? Они ж разве не знают, кто с ними?
Колдун пожал плечами.
– Может и не знают. Сказать им как-то надо.
– И как? Подойду я к Румяне и скажу: «братец твой – перевертыш и скоро на четырех лапах ходить станет»? Да после такого она меня саму пришибет!
Говорила и словам своим не верила! Как же сестра родная про брата своего такого секрета знать не будет? Ладимир будто угадал и проговорил:
– Вдруг у Осьмуши дар недавно открылся?
Я пожала плечами, не зная, что сказать.
– Есть один способ помешать ему обратиться.
Ладимир легонько прищурился, а я выжидающе на него посмотрела.
Дорога сегодня не в пример вчерашней была – шумная, людная. Со всех сторон голоса лились, ржание коней слышалось, рев волов, что повозку мельника тянули. Я, привыкшая к такому зрелищу – в Растопше частенько торговцы собирались – ничуть не дивилась. Будто дома оказалась снова.
Румяна все так же кляла своего мужа на чем свет стоит, дочка их, Забава, все смеялась, да с проезжающими парнями переглядывалась. Стоян женку свою сварливую все к ушедшей норовил послать. Та будто и не слышала, знай свое городила.
– Не ладно это, что народу столько, – негромко промолвил Ладимир, поравнявшись со мной.
Я натянула Миркины поводья, чтоб лошадка чуть тише пошла.
– Думаешь, Осьмуша обернется и нападет?
– Не дам я ему напасть, – ответил колдун, – да и обернуться не дам.
С опаской на него покосившись, я плечами пожала. Хоть и видела, как Ладимир пламя призвал, а все в его силу не верила.
– Вишь, как смотрит, – кивнул он в сторону обернувшегося Осьмуши.
Глаз у парня и вправду худой – у меня аж холодок по спине пробежался.
– Врага учуял.
– Ладимир, так если ж обернется, как он тебя найдет? Перевертыши память ведь теряют вместе с обликом.
– Правду говоришь, Вёльма. Только одного ты не примечаешь. Запах.
Я недоверчиво скривилась.
– Что ж он, вынюхивать тебя станет?
– Уже учуял, а после по следу пойдет. Враг я ему кровный.
– С чего ж ведунов они так не любят? – спросила я, наблюдая, как вихрастый крепкий парень, красуясь перед Забавой, гарцует на своем вороном коне. И так зайдет, и эдак. Благо, что Румяна не видит, а то бы так ему задала, что и коня б потерял и сам припустил до самой Трайты.
Ладимир задумчиво глядел оборотню в спину и жевал сочную ярко-зеленую травинку.
– Издавна повелось, что странники наши с детьми ушедшей воевали. Еще до прихода белардов так было.
– И как же вы воевали с ними? – спросила я, уже зная ответ.
– Ясно дело, как, – едва взглянул на меня Ладимир.
«Ясно дело...» – про себя повторила я.
И даже нехорошо как-то стало, будто внутри все захолодело. Я ведь тоже одна из тех, кого ушедшая в мир привела. Хоть и светлая бусина мне, заклинательнице, выпала, а все ж я от нее род веду, ее сила по венам моим течет, ее слова моя прабабка-жрица людям передавала.
– И что ж вы, странники, со всеми подряд так?
Колдун едва заметно повел бровью. Лицо его вдруг таким холодным и жестким сделалось, что страшно. Будто другой человек передо мной предстал – чужой, незнакомый.
– Со всеми, – и добавил: – Заклинателей, правда, редко встречали. Обычно они с нами заодно. Но уж если на ее сторону становятся...
Заметив, как я сжалась и даже в сторону подалась, чуть из седла не выпадая, Ладимир усмехнулся:
– Не трясись, Вёльма. Тебя, необученную, никто не тронет. Не вошла ты в силу еще.
– А если войду?
Он не ответил. Оно и ясно – врагом стану. Как Осьмуша несчастный.
Ох, помогите мне, Ларьян да дочь его, Вела-вещунья.
– Из каких же ты краев, Румяна? – спросила я, по-простецки улыбаясь.
Вот ввек бы с этой вреднющей бабой не говорила, да все Ладимир – иди, мол, разговори ее, попробуй узнать чего про Осьмушу, а я пока отъеду, к заклятию подготовлюсь.
Чего он там готовить собирался, я не знала. А только уже битый час жалобы да стенания Румяны по поводу неудачного замужества выслушивала. Хотя, глянула на мученическое лицо Стояна и подумала, кому из них больше не повезло-то?
– Да с западных земель мы приехали, из княжества Зарецкого. Родители наши уж померли давно – я у них третья была. Сестра моя старшая в Домине с мужем и детьми живет, а остальных наших братьев-сестер ушедшая забрала. Осьмушу вот черная хворь только и пощадила.
Перевертыш злобно зыркнул на меня и видно недоволен остался, что его сестра так разболталась.
Слушала я Румяну, да как-то и не верилось, что правду говорит. Черная хворь в Зарецком княжестве бывала – она там гостья частая. Мы все боялись, что до Беларды дойдет, но боги пощадили – прокатилась мимо.
И то, что люди будто мухи от хвори этой падают, я знала. Странным лишь то мне показалось, что Осьмуша выжил. Черная больше детей забирала, а годков пять назад он как раз малым ребенком был. Вспомнились мне слова Ладимира, мол, не болеют оборотни человечьими недугами.
– Горько это – родных терять, – ответила я. – Ладно ты сделала, что брата к себе забрала.
– А как же по-другому-то? – засмеялась Румяна. – Родная ведь кровь. Осьмуша у нас парень тихий, лишнего слова не скажет.
– Будет уже, – буркнул перевертыш.
– Ишь, засмущался, – ткнула его в бок Румяна.
– У тебя ж язык как помело, – спокойно протянул Стоян, глядя на дорогу. – Ты и упыря до смерти заговоришь.
– Ох, Ларьян-батюшка, обереги, – схватилась за сердце баба. – Все бы тебе средь дня нечисть поминать. Призовешь беду на наши головы.
– А я ее и так призвал, когда на тебе женился. Как есть нечисть!
Ну, а что? Прав ведь мужик!
– Молчи уж, – только махнула рукой Румяна. – Ушедшая тебя забери...
Вечером мы снова остановились в стороне от дороги. Ладимир тревожно поглядывал на небо, где серебряным кругом расцветала луна-девица. Еще немного и запоют ей свои песни безнадежно влюбленные дети ушедшей, взвоют горестно, а после пойдут злобу свою на всех живых вымещать.
Ох, страшно мне, ох, страшно...
– Ладимир, глянь, – я кивнула в сторону Румяны.
Та склонилась над младшим братом. Осьмуша лежал, едва дыша. Мгновенно побледнел, осунулся, мелко задрожал, будто озноб его бил изнутри.
Колдун коротко кивнул и пошел к ним.
– Что случилось, Румяна?
– Да вот братцу моему чегой-то плохо стало. Не пойму, что и такое приключилось.
– Небось хворь какую подцепил. Бродяга, – буркнул Стоян, сидящий позади меня.
Я оглянулась.
– О чем это ты?
Мужик только махнул рукой.
– Родня у моей женки та еще. Сестра злей зверя лесного, а братец так и норовит куда-то уйти. Каждую луну пропадает. Вроде тихий-смирный, а чуть что сразу из дому бежит. Ох, навязался же на мою голову, ушедшая его забери! Не хватало своих забот, так этот еще...
Ладимир коснулся рукой лба Осьмуши. Тот вздрогнул и будто бы оскалился. Лицо его, всполохами костра освещенное, исказилось злобой.
– Уйди, злыдень, – сдавленно проговорил он.
– Ишь ты, норовистый какой! – взвилась на него Румяна. – Человек тебе, может, помочь хочет?
– От колдуна помощи не приму, – отозвался братец.
– Ты что ли колдун?
Ладимир только глянул на нее тем самым взглядом, от которого мурашки бегут. Румяна так назад и отпрянула.
– Вёльма, – позвал меня, – Неси отвар.
– Какой отвар? – прошептала Румяна. – Отравить его хочешь?
– Помочь хочу, – процедил ведун. Видать трудно ему такие слова даются. – Взяла бы ты дочь с мужем да отошла подальше.
Забава, все это время мирно спящая рядом, причмокнула губами и перевернулась на бок. Стоян только сплюнул и вспомнил какое-то ругательство.
– Брата оставить предлагаешь? – вспыхнула баба. – Не бывать тому. Кто тебя, чародея, знает! И как совести только хватило у охальника! Брат он мне, не уйду!
– Перевертыш твой братец, – холодно проговорил Ладимир, – На луну глянь и подумай, отчего захворал.
