Текст книги "Пыльными дорогами. Путница (СИ)"

Автор книги: Amalie Brook

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

– Зря ты, Вёльма в Скельдианию не ушла, как звали, – проговорил Велимир. – Теперь знай правду.

Померкло все передо мной.

Не слушая других слов чародея, выскочила я прочь. Побежала куда глаза глядят.

Не видела ничего и не слышала.

Разве что шаги за спиной да шепот иногда чужой, что к себе звал и успокаивал...

В Доме Предсказаний тихо было.

В час, когда колокол на башне трижды пробил, не было здесь никого. Не должно быть видно.

Вошла я без спроса, без проверки стражей на входе, без взгляда косого. Вещие создания на стенах не щурились ехидно, не пугали, не срывались с мест – пропускали.

Промокшая под ночным дождем, упавшим с небес, в разодранном платье, простоволосая, с исцарапанными руками и горлом синим от велимировой руки, шла я по коридорам.

Много, ох, много лет манили они меня, звали.

И что же? Пришла я, поверила. Все сделала лишь бы здесь остаться.

Боги светлые... Да только кто же я теперь?

Чародейка недоученная, девка гулящая, которую и замуж никто не возьмет, коли уйти надумаю. Обманутая и брошенная жестоко.

Всеми брошенная – людьми и богами, которым день и ночь молилась. Не услышали видно недостойную, не приняли треб моих, не пощадили.

Говорил мне Зоран, темный жрец, что страдать буду, говорил, а я не верила. Прав был. В огне все видел. А пламя, оно каким не станет – темным иль светлым, все истину кажет. В лепестках его любая тайна явью становится. И не укрыться, не спрятаться, не обмануть.

Прошла я тихо, у двери резной остановилась, постучала. Открыли сразу.

– Входи, сестра, – проговорил Зоран. – Мы ждали тебя всю ночь.

Осьмуша, за его спиной, за руки меня удержал, не дал упасть.

– Вёльма, да что стряслось с тобой? – спросил, оглядев меня с ног до головы.

Не ответила я.

– После спросишь, – велел ему Зоран. – Помоги лучше нашей сестре, дай одежду сухую, отвару горячего.

– Нет, – взмахнула я рукой. – После все...

Они поглядели на меня оба.

– Увидеть ее хочу. Сейчас же.

На святилищах в Беларде не ставили идола ушедшей. Ей лишь темные жрецы поклонялись вдали ото всех.

Знала я, что если уж Зоран такой путь выбрал, то сам, в своей обители ей молится. Чтоб не видел и не помешал никто.

– Идем, – кивнул он, взял меня за руку и повел.

В зале небольшом, полутемном очаг горел посредине. Пламя его колдовское яркими языками взлетало над чашей. Кажется, взглянешь в него и увидишь все – прошлое, настоящее и грядущее. Покажется оно всполохами алыми, картинами такими, что с ума свести могут, ежели не готов окажешься.

Дойдя до очага, я вдруг тепло ощутила, враз согрелась. Протянула руки к огню. Языки пламени почти коснулись кожи да не обожгли.

– Это пламя – ее огонь, – проговорил Зоран. – Всегда греть тебя станет.

Тут я глаза подняла и поспешила очаг обойти.

Она такой же как во сне моем была. Точь-в-точь. В черном вся, с лицом закрытым, глазами, на меня взирающими, и рукой протянутой. Будто прямо ко мне.

– Ушедшая, – прошептала я. – Мать моя непризнанная...

И ладони ее мне на плечи легли.

– За что же ты дочери своей страдания принесла? За что не пощадила?

И шепот ласковый как песня полился...

– За что не защитила? За что покинула?

«Сама ты меня покинула, Вёльма, признавать не захотела. А путь тебе указать непросто было», – шептала в ответ.

Вгляделась я в ее лик и показалось будто сама на нее похожа. Ступила было вперед, ближе подойти да не удержалась. Ноги подкосились, и упала на колени.

– Ушедшая, мать моя непризнная, сама я к тебе пришла, – снова зашептала, – защиты и помощи просить. Сил мне дай и развей мое горе по ветру будто пепел. Сожги любовь мою в огне своем – пусть не будет ее навеки. Не хочу в сердце ее хранить, не хочу предателя помнить.

Просить прошу, а что взамен дать. Нельзя мне ей служить, нельзя белую бусину терять, нельзя...

– Помоги мне, ушедшая, дай сил, – слабо повторила. – Не служила я тебе прежде и знаю, что не оставишь меня. Белую бусину из ожерелья твоего принимаю и с ней силу твою...

Взглянула на нее и показалось, будто сквозь складки легкой ткани возникло ее лицо и легкая, едва уловимая улыбка.

Подняла я дрожащую руку, чтоб к ее ладони коснуться, договор наш скрепить. Протянула пальцы и едва-едва дотронулась, а после все и померкло.

Очнулась уже днем.

Свет дневной в глаза ударил и больно стало.

– Лисица-синица и где ж ты гуляла? – пропел Тишка. – Где была так долго, что извелись мы все! Меня, шута бедного, и того подняли не свет ни заря!

– Умолкни! – цыкнула Варвара. – Вёльма, слышишь ли меня?

– Слышу, Варварушка. Встать помоги...

Осьмуша тут же подскочил и помог мне сесть.

В комнате, прежде лишь Всеславу и его союзникам принадлежащей, Зоран сидел.

– Сильно ты утомилась, Вёльма, – сказал. – Без чувств тебя сюда принес. А Варвара после зельями своими отпаивала.

Я взглянула на себя – платье новое, чистое, меховым плащом укрыта. Отчего ж я здесь?

Как вспомнила, так будто стрелой грудь пронзило... Слезы сами подступили.

– Не плачь, лисичка, не плачь, – Тишка стал гладить меня по голове. – Нет твоей вины ни в чем.

– И то верно, не плачь, сестра, – добавил Зоран. – Печаль уйдет, так огонь сказал. А время унесет ее следы и будешь ты снова счастлива как прежде.

– Как прежде, – повторила за ним бессмысленно. – Зоран, услыхала ли она молитву мою?

– Она все слышит, Вёльма.

– Вёльма! – вскрикнула Варвара. – Никак ушедшей молиться надумала?

– Боги светлые, помогите! – пискнул Тишка и полез под кровать.

– Не кричи, Варвара, – спокойно ответил Зоран. – Нет ее вины в том, что сказать желаешь. Договор их не скреплен. Вёльма руки ушедшей коснуться не успела – чувств лишилась. Если желаешь, сестра, вернешься и довершишь дело.

Ничего я не сказала ему в ответ. Только голову опустила и закрыла лицо руками.

***

Темные от дождя стены покинутых людом домов казались мертвыми. Того и гляди нечисть какая из-них покажется. Зашипит злобно, оскалится и царапины от когтей на бревнах оставит. А следом за ней целая орда нежити хлынет и тогда уж не спастись нам, никому. Говорят, шаманы гарнарские немерено ее разбудили волшбой темной.

Вздрогнув, я плотнее запахнула плащ и убрала со лба прилипшие волосы. Непогода вот уж третий день изматывала незадачливых путников. А холод – холод крался следом за дождем. Проникал под одежду, царапал кожу, колол будто насквозь и отказывался выходить из тела, оставаясь там, кажется, навечно.

Чем дальше мы двигались на юг Беларды, тем страшнее мне становилось. Всюду виднелись брошенные деревни, сожженные дома. Частенько встречались нам люди, бегущие на север. Иной раз целыми селами бежали – уставшие, грязные, с пожитками, что успели унести.

У дороги, размытой дождями, в грязи, часто натыкались мы на мертвецов. Были они как один – раздеты и ограблены.

– Надо бы передохнуть, Всеслав, – сказал Зоран, поравнявшись с нами. В седле он держался так, будто с малых лет на коне сидел. Непогода кажись и не пугала его.

Заклинатель поглядел по сторонам и только покачал головой.

– Нельзя. До темноты мы должны добраться до деревни.

Зоран поглядел на темнеющее небо, грозящее новым проливным дождем пуще прежнего и холодным вечером.

– Как скажешь, Всеслав. Воля твоя.

Двигались мы небольшим отрядом – всего-то пять десятков нас. Вздумай ворог напасть, не отобьемся.

Я хмуро оглядела растянувшуюся по размытой дороге цепочку усталых путников.

Боги, когда же кончится этот путь?

Мирка недовольно всхрапнула, и я погладила ее по мокрой гриве. Затеяли люди войну, а зверье бессловесное вместе с ними страдает и муки терпит. Чего, сказано, не хватает Ихмету поганому? И так полмира заграбастал руками загребущими, так еще на север лезет. Беларду ему подавай!

Остовы покинутых и разграбленных домов все еще виднелись позади. Кому война, а кому мать родная. Много их развелось, разбойников, которым бы только нажится на чужом горе. А ведь ежели ворог придет и им достанется.

Глядела я кругом, вздрагивала от холода и до того тошно мне становилось. Век бы всего не видела!

За что мне ноша такая выпала?

Покой лишь во сне тревожном обретала. Глаза смыкала и забывалась ненадолго. А после вставала и снова – рвется сердце на части, болит. Будто камень на грудь положили и стряхнуть не могу. Тяжко мне, ох, тяжко...

– Ушедшая, мать моя непризнанная...сил дай.

И легче на миг стало. Каждый раз становилось.

– Вёльма? – окликнул Всеслав. – Ты чего там под нос себе шепчешь?

– Песню старую, что от бабки слыхала, напеваю. Авось не так тоскливо будет, – соврала, не моргнув.

С того дня, как Ладимира в объятиях Сияны застала да к Зорану в святилище ходила, все молюсь ей. Сил прошу и защиты. Произнесу имя и легче делается – камень мой будто сдвигается немного, холод не колет, а ласкает, окутывает.

Не деться никуда от силы древней. Чую, как глядит она на меня, как помогает, утешает, шепчет. Что бежать от самой себя? Не сбегу. Ее я отродье, верно Ростих Многоликий говорил. Ее дочь.

Ясно мне теперь, отчего люд колдуна Многоликим прозвал. Затем что нет числа его лжи и обману. Коварен и хитер Ростих. Не знает никто, чего ждать – ни я, ни Всеслав, ни Зоран, ни Ладимир.

Храни его боги, любимого моего. Пусть хоть где, хоть с кем, хоть навеки будет. Жизнь за него молиться буду. Пусть жив и здоров по земле ходит.

В дороге торной время тяжко коротать. Дни напролет я былое вспоминала. Одно и то же по сотне раз передумывала. Сердце оттого кровью так и обливалось, так и замирало. В минуты эти ушедшую и поминала.

– Сожги любовь мою несчастную и пусть пеплом по ветру летит, и чтоб не было ее, окаянной, – шептала снова и снова.

Оттого, что лишь в темном колдовском пламени сгорит она – настолько сильна. Лишь по ветру развеявшись, сгинет – настолько глубока и нескончаема.

И нет уж который день страданиям моим конца, и края не видно.

– Ушедшая, мать моя...

– Дядька Бурислав, там идет кто-то! – крикнул Некрас, прежде знакомый мне тем, что спас от нищих на улице.

– Стой! – скомандовал воевода.

Мы разом оглянулись в сторону, куда указал Некрас.

Одинокая фигура, бредущая через поле. Полы одежды нещадно развевались холодным ветром. Стена из дождя и тумана не давала понять, кто идет к нам.

– Кто ж такой? Баба что ль? Лохмотья так и треплются, – пробормотал Некрас, остановившись подле меня.

Осьмуша выпрямился в седле, прислушался к ветру и по-волчьи потянул носом. Потом вдруг замер и побледнел.

– Зоран, то наши гости, – проговорил негромко.

Темный жрец всмотрелся в бредущего, потом вдруг соскочил с седла, быстро отстегнул посох от седла.

– Вот что, Всеслав, – сказал. – Вы скачите дальше, а мы останемся.

Заклинатель переглянулся с Буриславом.

– Справишься сам?

Зоран тем временем уже принялся расчерчивать на мокрой траве неизвестный мне символ.

– Чего стряслось? Кто это? Осьмуша? – я поглядела на них, ожидая ответа.

– Гарнарцы подарочек нам передали, – ответил Зоран. – Езжайте от греха подальше, я сам справлюсь.

Он поглядел вдаль и добавил:

– Где один, там и второй прибудет. Езжайте!

– Едем, – скомандовал Всеслав. – За рощей вас будем ждать.

Зоран кивнул.

Я медлила.

– Вёльма, ты чего? – позвал Некрас.

– Погоди, – ответила. – Зоран, дозволь остаться?

– Нет, сестра, езжай.

– Вёльма, быстрее.

– Нет. Вы с Осьмушей темную волшбу творить собрались, думаешь, не знаю? Дозволь и мне остаться.

Тут дождь усилился. Мой голос терялся в его шуме.

– Ты ей не служишь, твоя сила другая.

– Вёльма! – закричал Всеслав. – Ты что удумала? Девка дурная!

Но меня будто что держало. Не могу уехать и все тут.

– Прости, Всеслав, что не слушаюсь. Только с места сойти не могу. Как ни ругайтесь, а остаюсь.

Заклинатель только кивнул.

– Неволить не стану коли чуешь. Бурислав, едем.

Я спрыгнула с седла. Хлюнула под сапогами грязь.

– Езжай, голубка, – шепнула Мирка. – Прости хозяйку свою беспокойную... Ступай подальше от греха.

Лошадь недовольно повела ухом, но все же послушалась.

Отряд наш быстро удалялся.

Я, Зоран и Осьмуша молчали. Только дождь пел свою печальную песнь.

И тут я поняла, что почуял Осьмуша. Ветер принес густой запах злобы, страха и мертвечины.

– Возьми, сестра, пригодится, – Зоран протянул мне нож.

Я коснулась отцовского, что висел на поясе теперь.

– Не нужно.

– Мой вернее будет, в нем волшба.

Я покачала головой.

– Твоя волшба, а мне моя вернее.

– Как скажешь, – кивнул темный жрец.

Поднявшись с земли, я отерла грубым рукавом лицо. Платье мое было в грязи, а руки исцарапаны о костяную рукоять отцовского ножа.

– Сестра, жива? – спросил Зоран, подав руку и помогая встать с колен.

– Жива.

Глаза колдуна все еще были черны и будто неживые после свершенной волшбы. Камень в посохе тихонько переливался и медленно угасал.

– Не придут больше? – спросила я.

Зоран помедлил с ответом.

– Не знаю, сестра, не знаю. Верно только, что мы ждать не станем. Этих, – он кивнул на тела, лежащие вокруг нас, – сожжем.

– Огонь ведь не загорится, – заикнулся было Осьмуша.

Дождь так и хлестал, так и бил нещадно. Вот уж выбрался час для навьих гостей!

– Загорится, – уверенно ответил Зоран. – Вёльма, помоги.

Вызывать огонь – не велика задача, как я узнала недавно. Это ведь раньше, глядя, как Ладимир то же делает, рот от восторга открывала, а теперь сама едва пальцем шевельну, и взовьется колдовское пламя.

Тела упырей, темных дел гарнарских шаманов, вспыхнули. Я долго глядела, как горят они. И снова себе не верила – будто не я и не со мной все.

– Вёльма, идем, Всеслав ждет, – тронул за плечо Осьмуша.

– Идем, – ответила, отчего-то не желая уходить.

Дождь и ветер будто отступили. Хоть и была я до нитки мокрой, хоть и в кровь губы обветрились, грязь по лицу размазана, а волосы на лоб беспорядочно налипли. Не чувствовала ничего.

Только и казалось, будто вместо крови по венам моим сила льется. Горячая, живая, страшная.

– Вёльма! – и Зоран позвал.

– Иду, – сказала и, отвернувшись, от колдовского огня, пошла прочь. – А можно ли дождь прекратить? – вдруг подумалось мне.

– Можно. Только Всеслав не станет. Он всегда твердит, что грех в дела богов и природы лезть.

– А ты бы смог?

– И ты бы смогла, Вёльма. Если руку ее примешь, еще не то сможешь.

Вмиг предо мной явился образ.

Стою я на коленях у идола ее, ладонь узкую своей сжимаю. И глаза мои черны будто те одежды, что с ног до головы укутывают. После уж не надену платьев, расшитых узорами обережными, не стану посоха цветного брать. Буду такой как у Зоран и Осьмуши, и не то что над зверьем, над людьми власть получу.

Только вот к чему она мне?

Того, над кем княжной быть хотела, и чарами не вернешь. А, если и вернешь, так какая ж то любовь выйдет?

Темная сила велика. Не далече как с миг назад с ее творениями боролась.

– Ушедшая, – снова шептала.

Будто она сомнения мои разрешит.

– Ушедшая, мать моя...

Только сама решить должна. Тьма и свет. И я меж ними стою.

Не ошибся Зоран, когда сказал, где один там и второй.

Да и не второй, а третий, четвертый... семеро их всего было.

Гарнарские шаманы, чтоб их собственные упыри разорвали, не славу постарались. Расщедрились на подарочки.

Не знала я, как они тварей этих плодят, да и знать не хочу. Страшно и подумать, что те живыми людьми недавно были. Глянешь на них – вон девка не старше меня, мужики молодые, старик и мальчик, ребенок совсем. Издали и вовсе за людей примешь.

Не будь я чародейкой, запросто приняла бы. Попалась бы на удочку колдовскую и сгинула. А ведь если приглядеться иным взором, не человечьим, так сразу нить видна – землисто-коричневая – за ту шаманы и дергают. Не живые они уже. В землю бы положить и пусть спят спокойно, как и положено мертвым. Но темные заклятия заставляют снова и снова подниматься и идти на поиск живых, на поиск пищи.

Одежда на них была изорванной, грязной. Глаза горели маленькими красными угольками на черном. Кожа, белая будто снег, с серыми пятнами, какие у покойников видны. А когти – такие у живого и не встретишь. И клыки, клыки из-под верхней губы торчат.

Как я увидела их вначале, когда из-за стены дождя темными фигурами выступали, так и ушла душа в пятки. Хотелось бежать куда глаза глядят.

– Стой спокойно, – велел Зоран, заметив, что вздрогнула я.

Осьмуша чуть пригнулся, ссутулился, по телу его будто судорога прошлась. Обернулся на меня – в глазах волчья зелень ядовитая. Еще миг – и уже не человек он.

Замерли мы все трое – я, колдун с мерцающим посохом, волк.

– Береги шею и запястья, – проговорил Зоран. – Они кровь живую чуют. Если вцепятся, конец человеку.

Липкий страх полз по моей коже. Страх того, что не смогу, не справлюсь, не выживу.

И поделом – сама решила остаться.

Они приближались, а мы все выжидали. Чего?

Вдруг мне будто в спину дохнули. Обернулась медленно, как во сне.

– Зоран! Берегись! – не своим голосом закричала.

И ударила наугад.

Нож акурат по шее упыря прошелся. Брызнула темная кровь. Тварь захрипела и оскалилась. Осьмуша зарычал, прыгнул и враз голову отгрыз.

Зоран, успевший увернуться, взмахнул посохом и сразу двоих тварей положил. Вот тут битва настоящая и завязалась.

Землистые нити, что вились от их сердец, не парили в воздухе, как у живых. Лежили безжизненными лентами они на земле.

Уворачиваясь от цепких когтей девки-упырихи, я упала на землю, проехалась спиной по грязи и, схватившись за нить, резанула ее ножом. Тварь задрала голову, взвыла, будто посылая зов о помощи своему хозяину, и упала.

Следующую нить ухватила, дернула – упырь едва на меня не завалился – да откатилась в сторону вовремя. Вскочив на колени, и его нить резанула.

Вдруг тихо стало.

Будто во сне, сквозь дождь видела, как Осьмуша снова человек, Зоран с посохом быстро оглядывается. Я сама на коленях возле убитого упыря стою.

Минуты всего, а, кажется, вечность прожили.

***

Издали мы заметили, как суетится люд у городских стен. Укрепить перед битвой – нелегкое дело.

Единственная уцелевшая крепость на юге Беларды – Грошов-град. Сюда воевода Всеволод направил чародеев.

«Ежели Грошов потеряем, то и вовсе гарнарцам волю дадим», – мрачно сказал Мстислав на том военном совете, куда я тайком пробралась.

Гарнарцы поганые, чтоб им пусто, тварям, было.

Не один город они сожгли, не один разграбили, а уж Грошов не получат. Про крепость эту много сказок ходило. Дивом дивным его считали по всей Беларде. Красотой он разве что с Трайтой и сравнится.

Стены Грошова крепче обычных – чарами защищены. Говорят, сама Вёльма– Огнёвица, тёзка моя именитая, коснулась их однажды и заклятие, от пламени ограждающее, сотворила.

Не знаю уж, волшба ли простой девки, искусность зодчих скельдианских иль время само сжалилось – только стены по сей день держатся. И гарнарское колдовство им не помеха.

Въезжали мы в ворота и сердце мое сжималось. Люд – рабочие, воины, крестьяне – изможденные, уставшие, в глазах страх и печаль.

Уже сколько дней держатся они, страдают от натиска могучей силы, которую и понять не могут. Мне, чародейке, и то боязно, а уж им...

Будь я на их месте, от страха бы померла. Днем к битве готовиться, ночью засыпать и слышать, как у стен упыри с умертвиями бродят. Голодать, каждый день, ждать помощи и на небо глядеть – вдруг прилетит сокол быстрый и принесет добрые вести.

На фоне серого неба мрачными виделись мне поблекшие маковки теремов грошовских, каменные дома горожан, полуразрушенные и разворованные. Размытые дождями улицы наполнились грязью и нечистотами. Еще немного и люди начнут умирать, гибнуть от болезней.

Нет, не выдержать Грошову, не выстоять без помощи.

На нас глядели по-разному – то удивленно, то гневно, то с усмешкой. Грошовцы от князя помощи ждали, дружины верной, витязей смелых. А прислали им кого – кучку чародеев с охраной да девку рыжую.

– Спаси нас боги, – вслух проговорила замотанная в грубую ткань старуха, прикладывая руки к груди.

Только на богов теперь грошовцам и надеяться, только от них помощи и ждать.

– Есть ли здесь войско какое, Бурислав?

Воевода покачал головой на вопрос Всеслава.

– А как же? Есть. Дружина Назара Хмелевича здесь стоит.

– Давно стоит?

– Да поди с три седмицы.

– Плохо это, Бурислав, плохо, – с горечью проговорил заклинатель. – Устали люди – ни сил, ни надежды у них нет.

– Так вы ж теперь с ними, Всеслав.

– Думаешь, поверят ли нам?

Не ответил воевода.

А по глазам горожан я прочитала – нет, не поверят. Ни за что не поверят.

Тревожный колокол ударил спустя час после рассвета. Гул его разнесся над замершим на ночь Грошовом.

Я, на ходу одевшись, выскочила на улицу.

Дом, куда нас поселили у самой стены стоял. Зоран, Осьмуша и Всеслав тотчас поднялись, а я припоздала.

Остановилась на миг, голову подняла.

– Гарнарцы идут! – крикнул дозорный на башне. – Гар...

Стрела с пестрым оперением вошла в его грудь и парень свалился на каменную лестницу стены.

Колокол бил все громче. Воины бежали на стены, разводили огонь под чанами со смолой, готовились к битве.

Я рванулась было за ними, чтоб своими глазами увидеть войско Ихмета. Да тут вдруг замерла и будто холодом меня обдало.

Громкий протяжный стон – как предсмертный крик – прозвучал над нами. Гарнарский рог пропел сигнал к битве. Возвестил нам о приближении гибели. И в воздухе запахло страхом, болью и кровью.

Миг я пыталась справиться со страхом, а после побежала на стену.

– Ушедшая, мать моя, помоги... Светлые боги...

Кому молиться уж и не знаю.

Припав к краю стены, я поглядела вдаль.

Боги...

Горло сдавило будто тисками. Ни слова, ни звука не могло вырваться наружу. Страх, дикий страх сковал меня всю разом.

До боли сжав каменные выступы ладонями, я замерла. Лишь слеза, одна-единственная, скатилась по щеке и исчезла.

Рать их огромна, бесчисленна. Глядишь до самого горизонта и нет конца-края темным всадникам в остроугольных шапках. Пыль вздымается клубами под копытами их коней. А ржание их и нетерпеливые удары о землю лишь говорят – и те готовы биться.

Проклятый гарнарский рог протрубил снова и снова. Каждая его песня сопровождалась дружным восклицанием воинов, их криками.

Всмотрелась я внимательней – средь темных воинов мелькали другие. Пешие, в длинных одеяниях и шкурах, с бубнами в руках. Обвешанные ярками полосками ткани, костями и оберегами. У иных на головах и вовсе черепа с рогами были.

Шаманы.

Даже издали видела я, что лица их ярко разрисованы красками. Нити от сердец вились темные, тугие, сплетенные в узлы в нескольких местах. У всех, как у одного.

Сказывал Всеслав, что узлы те не простые. Каждый узел – спасение от смерти. Захочет кто убить человека – разорвать нить должен. А коли кто спасти надумает – связать заново. Темная то волшба, не наша.

Боги... Ушедшая...

Уж не знала я, у кого помощи и защиты просить. Страх, великое дело страх.

Шли они быстро. Кажется, вот-вот да и сметут Грошов. Растопчут крепостные вековые стены, как и не было их.

Не орда то гарнарская, то смерти наши идут.

– Ушедшая... – беспомощно прошептала я.

И будто руки ее на плечи легли. И будто сила вновь по венам потекла как тогда, в сражении с нечистью.

– Вёльма! Вёльма!

Я обернулась.

– Всеслав?

– Обыскались мы тебя, Вёльма. Будь на стене, не сходи никуда. Рядом с нами будь.

Опираясь на посох, он хотел уйти.

– Всеслав! Стой! Как же мы сражаться-то будем? Со стены? Как же чары нам плести? Врагов ведь не видим.

– Ежели ворота открыть, конец Грошову-граду, – мрачно проговорил чародей.

Я поглядела ему вослед, а после с места сорвалась и побежала Зорана искать.

Дурно, ох, дурно я делаю, что Всеслава не слушаюсь. Зря я поперек ему все делаю, ой, зря. Только не могу ведь иначе. Не до того теперь.

– Некрас! Зоран с Осьмушей где? – схватила за руку дружинника.

– Внизу они, у стены, – отмахнулся тот и побежал дальше.

Едва переводя дух, я побежала вниз.

– Осьмушу и Зорана, чародея, не видел? – спрашивала у всех, кого видела.

Кто отвечал, кто ругался, кто просто проходил мимо.

Боги, как же их найти?

Наконец я завидела темного жреца. Тот что-то быстро говорил Буриславу и указывал рукой на стену.

– Зоран?

Сквозь толпу я рванулась к нему.

Плачущие женщины, перепуганные дети, старики, взывающие к богам, нищие, бегущие прочь, к сердцу крепости.

– Зоран!

Колдун обернулся, увидел меня.

– Уйди, сукина дочь! – крикнул витязь, которому я на пути попалась.

– Сам с дороги сойди, – бросила в ответ. – Не видишь, кто перед тобой.

Указала на знак Дома Предсказаний и двинулась дальше. В спину мне неслись проклятия и пожелания скорой гибели от руки гарнарца. Похоже, не так уж и жаловали нынче чародеев в Беларде.

– Зоран! – наконец очутилась я подле колдуна. – Делать нам что-то нужно! Иначе сгинем все.

– Всеслав что? – кратко спросил темный жрец.

– Ждет он, боится, не хочет людей в битву бросать. И слушают его все...

Лицо его на миг стало будто каменным. Замер он, не двинется. Чернота в глазах мелькнула и скрылась.

– Мне Всеслав не господин, – проговорил Зоран. – Тебе – как решишь. Только если уж надумала, Вёльма...

– Некогда мне думать! – оборвала я его. – Грошов едва стоит, а, ежели ждать. Шаманы бы не ждали...

– И то верно, – глаза Зорана снова потемнели. Он улыбнулся какой-то страшной, неестественной улыбкой. – А мы и не станем.

После склонился ко мне и чуть тише проговорил:

– Есть под Грошовом ход тайный, что ведет за ворота.

– Где? – я резко схватила его за руку. – Проведи меня!

Шагнула я вперед – ноги подкосились. Едва не упала, удержалась.

Ветер холодный трепал на мне рубаху, бил по телу нещадно да только не чуяла я холода тогда. Будто огнем все на мне горело.

Лишь глаза открыла, и голос пропал, от страха горло сдавило. Слезы тихо полились по щекам, закрыли все мутной пеленой. За ними все темным стало – как чернота движется на меня.

Руки прохладные на плечи легли снова, укрыли, подтолкнули.

– Ушедшая, мать моя непризнанная, – прошептала и вперед шагнула.

Шаман, увешанный лентами, с костью в носу громко бил в бубен и что-то пел на гарнарском поганом языке. Вокруг его тела вились черные клубы и в каждом витке виделся страшный образ. Оскаленные пасти, клыки, горящие глаза и глубокие темные глазницы. Глянешь в них и провалишься, исчезнешь, сгинешь.

Закричав что-то, он ткнул в мою сторону своим посохом. Из глазниц черепа на его навершии вырвался еще один дух. Ринулся ко мне, разросся вмиг до размера лошади. Раскрыл пасть, взревел.

Из груди вырвался хрип и я упала навзничь.

Светлые боги! Ушедшая!

Чудище глухо просмеялось и приблизилось ко мне. Страшный холод и смрад заполнили все вокруг. По телу прошла судорога.

Ушедшая, помоги...

Вдруг треснуло так, будто ткань разрывают. Черный дух разлетелся на куски, оставив на пожухлой осенней траве лишь пятна. Такие, как от чернил бывают.

Зоран и Всеслав. Это они, больше некому меня спасти теперь.

Судорожно сжимая пальцами скельдианский медальон – подарок Сигурда – я поднялась. Отчего-то почудилось, что отпущу его и умру, погибну.

Никогда я северным богам не молилась и не знала их, а теперь о жизни умолять стану.

Гарнарцы остановились, словно ждали чего-то.

Шаманы их, все как один, исполняли танец смерти – нас губить велели черноте своей поганой.

Засвистели стрелы. Я рукой лицо закрыла да зря. Все они дождем осыпались у ног моих.

Бегло назад оглянулась и увидела фигуру Всеслава на стене. Прости меня, чародей, что ослушалась и зла не держи.

Гарнарец один решился меня мечом сразить. На коне своем поскакал вперед да только встретил его Осьмуша-волк. Сбил наземь в прыжке и через миг на траве всадник лежал, а морда волчья в крови измазана.

Прикрыла я глаза на миг.

«Волосы твои будто огонь, а глаза – зелье колдовское», – говорил Ладимир нашей первой ночью.

«Прости меня, любимый, и счастлив весь век будь», – безмолвно ответила в пустоту.

Раскрыла глаза, руки раскинула.

Нити золотые, что у лошадей гарнарских струились от сердец, заплясали по пальцам. Много их, ох, как много, а с ними и шаманские темные. Не ухватить все, не разорвать.

Содрогнулась я – то сила по венам потекла. Горячая как кровь, темная, как земля после дождей, безумная, как я сама в тот миг.

– Ушедшая, – прошептала. – К тебе взываю...

Осьмуша рядом зарычал.

В тот миг глаза мои и потемнели. Нити заплясали в руках. Ай, шальные, не даются сразу.

Стрелы и копья полетели в меня да только зря теперь. Не всеславова сила теперь хранит, моя собственная.

Вспомнилось мне, как отец родной сетовал, будто род его позорю я. Как мать плакалась, что дитя бестолковое да некрасивое уродилось – замуж отдать и то не выходит.

Вспомнила и как Заряна – Арьяру мать – глядела на меня. Как глазами сверкала да все злилась. А из дому как гнала, от судьбы, от сына своего отваживала. Не она б, так может и по-другому вышло все.

Велимира вспомнила, как из дому прогнал. Мне, чародейке, как псу шелудивому, указал на дверь. Выгнал будто девку распутную, что монету свою за работу получила.

Слезы из глаз полились.

Ладимир, а ты что натворил, любимый, родной мой? Помню я все – помню, как руки твои по ее спине скользили, как волосы гладили. Как губы твои другую целовали.

Любила я не того, что с Сияной был, а того, что из Подлесья меня увел да стрелять из лука учил. Первого ввек не прощу, а второго до смерти помнить и в душе хранить буду.

Взглянули б они на меня...да только какая теперь разница?

– Ушедшая, силы дай, – повторила еще раз.

И будто обняла она меня.

Враз нити в ладони мои легли, враз тугими веревками сплелись. Ухватилась я за ним и что было сил рванула.

Не крик мой – вой – унесся в серое безмолвное небо. Растаял там. А вместе с ним и я растворилась. Туманом утренним растаяла.

Враз. Как и не было Вёльмы никогда, и не жила она будто.

Промелькнули черные легкие одежды надо мной, да и закрыла я глаза. Устала, намаялась, теперь отдыхать стану.

– Светлые боги, простите, спасите меня... – последние слова мои.

Говорили мне не раз, что в пустоши серой она живет. Бродит по окраинным землям Межмирья и выискивает заблудшие души, чтоб себе их забрать. Каждый вечер подходит к древу великому, садится на корни его и водит ладонью по глади зеркальной. Там-то и видит все на свете, во всех мирах что делается.

Много чего люди говорят.

А оказалась я на том самом берегу северного холодного моря. Ветер только поутих, а волны ласково лизали края валунов, спустившихся к воде.

Сидела я на берегу, вся в черном, простоволосая. На запястье моем переплетено ожерелье черно-белое было. Теребила я бусины и все никак сосчитать не могла – сколько тех есть.

Долго так сидела. И хорошо, и спокойно, и мирно мне было. И уходить никуда не хотелось – век бы так!

Только обернулась я – будто коснулся кто.

Гляжу, а там она стоит.

Я вскочила. Почудилось мне, что в глазах ушедшей улыбка мелькнула. Медленно протянула она руку вперед и стала точь-в-точь как образ у Зорана в Доме Предсказаний.

Теперь уж ни мига я не думала, ступила вперед, подошла к ней. Только-только собралась ладонь протянуть.