Текст книги "Пыльными дорогами. Путница (СИ)"
Автор книги: Amalie Brook
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
Всеслав, снова кивнул.
– Никак и это знаешь, лиса?
– Знаю. Мне калека перехожий рассказал, в Растопше еще. Встретила я его, как из лесу с ягодами шла. Он сидел не пне у дороги, рядом палка его стояла – хромым был. Попросил угостить да до деревни довести. Взамен сказку обещал. Ну я ему лукошко-то и подставила. А как до Растопши дошли, ягод-то и не нашлось. Ох, шибко тогда мать ругалась.
Всеслав улыбнулся.
– За весть расплатилась, Вёльма.
Ихрим Стоглавый первым каганом был. До него ханы лишь Красными степями правили, далече не совались. А Ихрим войско великое собрал и войной пошел. Думал весь свет себе заграбастать. Да только не успел – в навь отправился.
А Ихмет, сынок его, чтоб ему пусто было, возомнил себя выше богов темных и светлых. Единственным он у Ихрима оказался и тот его с младенчества к поклонению приучил. Вырос Ихмет, стал каганом, на место отца сел, и задумал дело его продолжить.
Говорили люди будто что его хранит. В боях был – стрелы мимо летят, мечи не касаются. Хвори какие нападали – ему хоть бы что. Ни человек, ни зверь – никто достать кагана не может. Как панцирем невидимым покрыт и огражден от всех бед и несчастий. Чародеи говорят, темное колдовство Ихмету помогает. Оттого и силен он как никто прежде.
– А ты бывал в Гарнаре, уважаемый? – спросила у наставника.
– Какое? – засмеялся Всеслав, шумно отхлебывая ароматного отвара. – Зачем мне туда? Гарнарцы издавна врагами нашими были. Воевать с ними воевал, а чтоб на поганые их земли идти – не бывать тому. Знаешь, почему Красные степи так назвали?
Я только помотала головой.
– Велики они и бескрайни. Жесткой колючкой и ковылем покрыты. Едешь-едешь, а края нет. Солнце выжгло все – ни травинки зеленой за много дней не увидишь. Лишь кое-где пастбища найти можно. Рядом с ними и строили гарнарцы свои города. Из светлого камня, с широкими куполами и цветными узорами. Земля у них и то не такая, как наша – не черная, а бурая. Не растет на ней ничего.
– Ну вот. А говоришь – не был там, – хитро сощурилась я. Всеслав он вроде простой-простой, а все ж хитрит, правды от него не дождаться.
– Так я и не был, лисица. Мне птахи перелетные рассказали?
– Как рассказали? – от удивления даже рот открыла.
– А вот этому я тебя потом научу. Зверье оно само поговорит с тобой, все скажет, только понимать следует.
– Трудно это?
– Тебе легко будет. Давай-ка ты, Вёльма, иди домой. Поздний час уж. К послезавтра готовиться пора.
Батюшки мои! А я уж и забыла-то!
С гарнарцами треклятыми о собственной участи не думала. Встала, поклонилась Всеславу и ушла.
Кот Василек лениво приоткрыл зеленый глаз, увидел меня и снова уснул. С той поры, как я его не послушала, не подходил больше. Хотела погладить – убегал. Крепко обиделся. Да что ж поделать?
Алым полотном разлился закат над городом. Сегодня птаха в червленой реке искупается. Старожилы в Растопше сказывали будто недобрый то знак – зарево красное.
Ой и куда уж теперь до добрых-то знамений? Орда гарнарская у границ стоит. Ведет ее сын самого Стоглавого.
Стоглавым кагана оттого прозвали, что выстроил он в стольном граде своем – Сарай-Эрге – дворец о ста башнях. На каждой над куполом шпиль возвел острый. Высятся они над всем городом, напоминают людям о гневе кагана Ихрима. Сказал он как-то: «Дворец мой о ста башнях, каждая башня врагу принадлежит. Сто голов я срубил – пусть знает тот, кто встанет на моем пути, что и сто первая появится».
Вспомнила я эту сказку и вздохнула. Много люд врет да тут правду говорит.
По широкой улице, прозванной Аршинной, прошагал десяток дружинников в полном доспехе. Народ, что на улицах был, только расступились и молча вслед поглядели. Страх и уныние будто упали на Трайту.
Отчего-то я Арьяра вспомнила. Не стал он с нами идти в столицу, в Подлесье остался. Ладимир предрекал, мол, все равно в армию возьмут. В младшую дружину либо в войско заберут. По мне так, Арьяр и в лепшую годится. Воин он что надо.
« Люба ты мне, Вёльма, – проговорил Арьяр, глядя мне прямо в глаза. – Сразу приглянулась. Оставайся в Подлесье и моей назовешься.»
Слова его вспомнились. Ох, тяжко мне от одной только мысли. Обидела ведь мужика, да и как обидела, как задела.
Теперь вот друга его люблю. Да так люблю, что на край земли пойти готова. Со своей тропы сверну, на ладимирову стану. Нет силы, способной разлучить нас теперь. Нет такой силы.
За раздумьями своими не заметила, как до дома велимирова дошла. Свет, тускло льющийся из окон, заставил вздрогнуть от радости. Значит, дома все. Значит, все с ними ладно.
Хельга уж почти закончила на стол накрывать, как я вошла.
– Запаздываешь, Вёльма, – невесело проговорил Велимир.
– У Всеслава сидела, – пожала плечами в ответ.
Взглянула на Ладимира. Тот был хмур и лишь глазами мне сделал знак, что все с ним хорошо.
Осьмуша, еще больше осунувшийся, бледный сидел рядом по левую руку от Велимира.
– Ты что ж так долго не объявлялся? – напустилась на него я, стоило только присесть. Даже за руку парня дернула. – Места себе не находила, а от него ни слуху ни духу.
– Гляди-ка, Осьмуша, – проговорил Ладимир. – Вёльма тебе в сыновья принять решила.
Я только хмыкнула. Ну и язва же он, хоть и любимый мне.
Перевертыш виновато опустил голову.
– Прости, Вёльма. Знал, что тебе сказать стоит. Мог зайти к заклинателям, а не стал. Зоран меня совсем загонял.
– Ушедшая бы его обняла, – отозвалась я. – Чтоб ему пусто стало!
– Не ругай его, – вдруг встал на защиту темного жреца Осьмуша.
От неожиданности я квасом поперхнулась.
– Будто уши мне водой залило...Осьмуша, чего это ты?
– А того, – смело продолжил парень. – Все его темным зовут и знаться не хотят. А Зоран – чародей посильней многих станет, хоть и ей служит. Сам я его клял, теперь вижу, правду говорит. О тебе спрашивал, Вёльма. Говорил, давно заклинателей молодых не встречал.
– И я давно темных жрецов не видела. Да и еще бы столько...
– Будет тебе его честить, – встрял Велимир. – Сказано нам не лезть в его дела, вот и не следует. Разве уж сама в ученицы пойдешь?
– Чур меня, – отозвалась я и вернулась к еде.
***
По глазам Ладимира видела, что дом Ратко совсем неказистым показался. Привыкли ведуны к достатку, чего уж. Оно-то и я привыкла, раз на то пошло.
Осьмуша тихо стоял за моей спиной. Вот плут! Услышал наш с Ладимиром разговор и следом увязался. Мол, возьмите с собой, не то Велимиру все скажу. Пришлось брать, чего ж. Колдовать ведь пока никому из нас не позволено, раз в учениках ходим.
– Что скажешь? – спросил Ратко.
На лице его были страх и ожидание.
Ладимир на миг будто скривился, вокруг себя оглянулся.
– Нехорошо мне у вас. Как от густого дыма задыхаюсь. Права была Вёльма, – кивнул в мою сторону, – заклятие темное на тебе.
Я и сама сразу приметила в доме Ратко что-то нехорошее, только гнала от себя все, как Варвара подсказала. Неопытна еще все подмечать. Думала дым и копоть дышать мешают, оказалось, то заклятие давит.
– Сможешь помочь, добрый человек? – тихо спросила Смиляна, стоя позади мужа.
Одной рукой женщина обнимала дочь, а вторую положила на живот.
Ратко, не мигая, смотрел на Ладимира, ожидая ответа. Тот медлил.
– Поможешь ведь? – не выдержала я.
Ведун оглянулся. Затем еще миг выждал.
– Мой народ всегда умел такие заклятия снимать. Помогу коли просишь.
– Темень-то какая на дворе, – озираясь, проговорил Осьмуша. – Куда идем, Вёльма? Где мы искать эту омелу будем?
– Найдем уж где-нибудь, – отмахнулась я.
Много ли радости в ночных шатаниях по берегу Марвы. От грязной, мутной воды тянуло сыростью. Туман, нависший кругом, только видеть мешал. А уж про холод не говорю. Осень так и дышит лету-красавице в спину. Еще немного и уж придется доставать из сундуков теплые плащи и стеганые куртки.
– И зачем она только понадобилась ему? – ворчал перевертыш, зябко ежась.
– Омела от злых духов бережет или не знал?
– Знал, – отозвался Осьмуша. – Среди ночи-то зачем?
И вправду, зачем?
– А затем, что отослать нас Ладимир хотел, чтоб секреты его колдовские не вызнали.
Сказала и самой будто горечью отозвалось. У каждого чародея тайны есть, тропки, по которым в навь ходят, заговоры, что говорить нельзя вслух и другому передавать. Обидно только, что и рядом постоять не дал. Что я ему, чужая что ли? Или, девка дурная, по соседям болтать пойду?
Трайта светилась сотнями огней. Но, спускаясь к берегам Марвы, город становился все темнее. В домах бедняков рано ложились спать или не зажигали лучин, стараясь сэкономить.
Осьмуша остановился и потянул носом, как настоящий волк.
– Где-то мясо жарят, – проговорил, прислушался и добавил: – Свадьба у кого-то...
– Лучше б ты омелу поискал, – с укоризной молвила в ответ. – Толку от мяса?
– Так с утра ни маковой росинки во рту.
– И не будет, если омелу не найдем. Тебе бы все пожрать!
Перевертыш деловито отвернулся, всмотрелся в туман, повисший над рекой, и принюхался.
– Чуешь что?
Осьмуша помотал головой.
– И не вижу.
– Эка! – хмыкнула ему. – А я-то решила, у волков глаз зорче.
– Туман и волкам глаз застит.
Идти дальше не имело смысла. Хоть всю Марву до крепостной стены пройди – не зги не видать. Ратко наскоро сказал, что омела выросла в роще на правом берегу, и что идти туда недалече. Только вот бредем-бредем, а не видать ее, окаянной.
Не зная, что сделать дальше, я уперла руки в бока, привстала на цыпочки и вгляделась вдаль. Туда, где на другом берегу виднелись маковки боярских теремов, подсвеченные луной-девицей и всполохами огней. Диво как хороши они – днем бы поглядеть.
– Вёльма... – вдруг тревожно оглянулся Осьмуша.
– Чего?
Он прислушался.
– Чую...
– Чего чуешь-то?
– Меня!
Мы вмиг оба подскочили да вскрикнули. Осьмуша спрятался за моей спиной, а я неловко попятилась.
Треснула ветка, зашелестела листва, и вмиг предстал пред нами Тишка.
– Не ждали, звери темные? – хохотнул шут и радостно подпрыгнул.
– Ах ты, поганец! Да чтоб тебя упырь за ногу! Да чтоб век сна спокойного тебе не было! Ух, напугал, окаянный. Фетюк! – в сердцах закричала я.
Шут схватился за живот и громко хохотал. Дурацкой шапки с колокольчиками на нем не было, а наряд в ночи казался темным.
– Да чтоб тебя девки не любили! Так! – из-за моего плеча добавил Осьмуша.
Шут вмиг стал серьезным, выпрямился и погрозил тому пальцем.
– Лишнее городишь, двуликий, – потом снова разулыбался. – Что это вы ночами бродите по рощам прибрежным, а, лисица? Али не знаешь, сколь лихого люда тут промышляет?
– Хуже тебя уж не найдется. Сам-то чего забыл здесь?
Шут потянулся и сладко зевнул.
– А я к Прону в кабак ходил, медовухи сладкой отведать. Засиделся и, думаю, не пойти ли по бережку, хмель согнать? Тут, гляжу, вы.
– Ладно сказываешь, – пропела я, – Да только как же ты князя оставил?
– Иииии, лисица! Не знаешь ли, что не до меня Мстиславу нашему?
Вот дуреха я! Как сразу не додумалась? Разве ж будет добрый князь на проделки дурака любоваться, если чужестранец на пороге встал?
– Твоя воля, иди куда шел, – махнула рукой.
– Ээээ, нет, – шут одним прыжком оказался рядом и обнял нас с Осьмушей. – Вы не спите и мне не след. Чего ж по ночам ошиваетесь? Никак миловаться надумали? А?
– Пчела тебя за язык, охальник! – я ловко освободилась от шутовских объятий. – Не твое то дело, зачем мы здесь ходим.
– И то так. Не твое, – вторил Осьмуша.
– Гляди-ка, – Тишка так широко развел руки, что прогнулся в спине и чуть не упал. – Волки с лисицами неужто заодно?
– На ногах держаться научись, а после спрашивай, – огрызнулся Осьмуша.
Ни дать ни взять настоящим волком становится. «А был ведь щенком слепым», – подумалось мне.
– Ты вот что, Тишка, – вкрадчиво проговорила, – Ступай своей дорогой, а что нас видел, никому.
Шут надулся.
– Темные делишки затеваете, а мне молчать. Ну уж нет! Пойду и все Ростиху скажу! Вот!
Мы с Осьмушей переглянулись.
И откуда только этот дурак цветастый взялся? Да чтоб его... Даже слов подходящих не подберешь.
– Тогда нам помогать будешь, – решительно произнесла я.
– В чем? – с готовностью спросил шут. – Колдовать заставите?
– Какое колдовство! – вспылила я. – Не велено нам колдовать, забыл? Омелу вот найти хотели, другу хорошему помочь, оберег в дом его принести.
– А ночью чего?
– Так ведь ночью собирать ее и велено. Не слышал, что ль?
Тишка внимательно осмотрел нас. Лунные лучи аккурат на лицо падали и я все его хитрющие ухмылки видела
– Видел давеча я куст на старой березе. Шагах в двадцати тут. Идемте что ль?
Верить дуракам – пропащее дело, а уж идти за дураками и вовсе последнее. Два десятка шагов чуть не в добрую версту превратились. Шли мы, шли, спотыкались, Осьмуша руку оцарапал шиповником.
– Долго нас еще водить станешь, Тишка? – прошипела я, споткнувшись в сотый раз.
Шут невинно пожал плечами.
– Как найду омелу, сразу покажу.
– Ты же говорил, недалеко она.
– Так то я тогда говорил, позабыл уж.
– Злыдень цветастый, – прошептала я и пошла дальше, поминутно вспоминая то Ладимира с его секретами, то Тишку с шутовскими замашками, а то и просто все, что на пути попадется.
Долго ли коротко брели мы вперед, минуя темные фигуры деревьев, лачуги, хлипкие лодчонки, вытащенные на берег, один раз нам под ноги бросилась мелкая собачонка, тотчас отбежавшая, стоило Осьмуше лишь взглянуть на нее.
Наконец Тишка остановился, раскинул руки в стороны и радостно закричал:
– Не верит мне лисица, ох, не верит!
– Чего орешь? – шикнула на него.
Шут замотал головой.
– Голову подыми, – недовольно пробормотал он.
Я последовала его совету.
Белый неровный ствол, местами кора была содрана, а редкие пятнышки светлячков кружились над землей и поднимались все выше и выше. Туда, где среди ветвей с мелкими зелеными листочками, из расколотого надвое грозой древесного тела, росли упругие нежно зеленые побеги с белыми цветами.
– Омела... – невольно прошептала я.
– Омела-омела, – Тишка толкнул меня в плечо. – Могла и поблагодарить, лисица-синица.
– В ножки тебе что ль склониться?
– А склонишься?
– Ты бы и рад. Вот сорвешь мне ветки омелы, склонюсь так и быть.
Тишка тут же отошел назад, замахал руками.
– И не проси, лисица, нельзя мне, боюсь я, ой, как боюсь. Вот как боюсь...
В темноте шут споткнулся и повалился на спину, заболтал ноги и руками.
– Ох, люди добрые, губят душегубы проклятые!
Осьмуша прыснул в кулак.
– И что нам с ним делать? – спросил у меня.
Я только пожала плечами.
– За омелой тебе лезть придется.
– Легко, – улыбнулся перевертыш.
Шут тем временем резво вскочил на ноги, подпрыгнул, дрыгнув ногами.
– Думали Тишку с ног сбить, а не собьете, – весело пропел. Потом вдруг громко и протяжно вздохнул: – Батюшки, да что ж творится? Разве ж волки по деревьям лазать могут?
– Тиша, миленький, помолчи немного, – ласково проговорила шуту.
Тот расплылся в улыбке, а потом так же точно ответил:
– Волку помочь надобно! Осьмуша, я на помощь!
– Боги светлые, помогите мне, – осталось лишь прошептать сокрушенно, глядя как Тишка лезет по березе вслед за перевертышем.
– Несет же тебя нелегкая, – недовольно протянул Осьмуша, сидя на ветке, уже с омелой в руках.
– Дай помогу, волчок, – Тишка протянул руку.
– Не лезь ты под руку!
– Дай омелу!
– Погоди, я сам!
– Да дай же мне ветки...
В темноте я не разглядела, что творится на дереве.
Вспугнутые светлячки разлетелись в стороны сияющим облаком, а после послышалась ругань и омела, белым дождем полетела прямо на меня.
– Тьфу на вас! Одна только морока. Лучше б уж сама пошла, – бормотала я, отчихиваясь от пыльцы и собирая с земли цветы колдовской омелы.
В небе все смеялась девица-луна, готовясь уступить место другому светилу.
***
Не сомкнуть было глаз в эту ночь.
Лишь смежила веки ненадолго, и такое привиделось, что вспомнить страшно.
Будто стояла я на берегу холодного северного моря. Позади меня белые горы были, снегом и льдом покрытые. Ветер холодный в спину бил, сквозь легкую едва ощутимую ткань рубашки, обжигал тело. Волосы мои трепал, до колтунов спутал – не расчесать теперь.
Глянула на воду – нет там лодей быстрых с драккарами могучими. Нет воинов с булатными мечами. Никого нет. Только волны высокие и небо тяжелое серое на горизонте.
Чудно было, что во сне моем я запахи и звуки все-все слышала. Будто на яву, а не привиделось.
Помню, потом кто-то за плечо меня тронул. Оглянулась...
Стояла женщина. Молодая, вся в черном, лицо закрыто, а глаза...глаза светлые-светлые будто белые, ледяные. Ветер одежды ее треплет, развевает их как туманом.
Ни слова она не сказала мне, не подмигнула, не улыбнулась. Только протянула подарок – ожерелье. Бусины в нем все больше черные, лишь несколько белых. И как руку протянула, чтобы взять подарок, так и рассыпалось оно. Раскатились бусины в разные стороны, потерялись в камешках серых прибрежных.
Хотела я было их поднять да не успела, поздно спохватилась. Споткнулась босыми ступнями, упала на колено, а как подняла голову, женщина уже далеко была. Кивнула мне легонько и исчезла.
Проснулась я в слезах. На лбу была испарина.
Этой ночью – ночью, что перед испытанием в Доме Предсказаний – сама ушедшая ко мне приходила во сне. В нави явилась взглянуть на меня и выбор предложить.
Черное или белое...
Тихие шаги Хельги застали меня врасплох. Вошла северянка и в дверях остановилась.
– Не спишь? – спросила. – Пора собираться, Вёльма. Встань, умойся. Бледна ты слишком. Дурное снилось?
Вспомнила я взгляд ее, ушедшей. Глаза белесые, лицо, скрытое покрывалом легким – вроде и видишь, а разобрать черты не можешь.
– Много что снилось мне, – лишь ответила.
Рассвет только-только за окном занимался. Белыми перьями-облаками ложился на небесную гладь.
Поднялась я и только шаг ступила по прохладному полу, как поняла, нет прежнего, не будет уж...
Пора идти. Меня ждут.
Дом Велимира я покинула тихо, без слов напутственных и прощаний. Даже Ладимир не вышел – сама не велела ему.
Кажется, что не вернусь прежней обратно. А уж если с ним поговорю, так и забудет ту Вёльму, которую в Подлесье повстречал. Лучше уж после, ежели с победой вернусь...
Трайта в предутренний час – место тихое безлюдное. Разве что стражники проезжают да нищие дремлют у стен.
Проходя мимо одного старика, привалившегося к стене в лохмотьях, я остановилась. Монета звякнула, ударившись о деревянную миску. Нищий не проснулся.
Мысленно я повторяла одно и тоже – взывала к духам предков, просила богов дать мне сил. В какой-то миг померещилось будто тень скользнула за спиной.
Быстро оглянувшись, никого не увидела. Только словно легкая черная ткань мелькнула и скрылась за поворотом.
Видно ждет меня ушедшая, желает новую служительницу заиметь.
– Ох, помоги, Ларьян-батюшка, светлый заступник, – прошептала я, ускорив шаг.
Остановившись у врат Дома Предсказаний, я взглянула на обережный узор, вышитый мною же на рукавах. Кривовато вышло оттого, что не умею, не доводилось еще. Говорят, знаки правильные и от огня, и от воды, и от глаза черного хранят. Помогли бы сегодня.
Страшно мне...
Солнце уж несмелыми лучами коснулось земли. Делать нечего, идти пора.
Только шаг сделала, как возник призрачный кот у ног.
– Василёк! – только и воскликнула.
Кот муркнул, взглянул на меня и исчез.
Добрый то знак. Значит, не бросает.
На пороге, у самых дверей терема, Варвара появилась.
– Запаздываешь, Вёльма, – строго проговорила. – Готово уж все, а ты бродишь где-то. Готова ли?
Хотела ей ответить да вдруг голос пропал.
– Все одно – идем.
Взяла меня за руку и повела в Дом.
Лесьяр-Хранитель сидел на прежнем месте своем, над книгой. Не спит он что ли никогда? Не ест? Не уходит? Сколько тут бывала, все его видела.
– Светлого утра, уважаемый Лесьяр.
Он поднял голову и хитро сощурился.
– Огонь, что издали пришел уж здесь, – молвил. – Близко-то как прошла, того и гляди обожжешь.
Я, как обычно, не поняла его слов и только понимающе улыбнулась.
– Новую песнь сегодня начну, – продолжил Лесьяр. – А ты уж смотри сама какой та будет – ласковой иль злой. Иди-иди, чего стоишь? Мое перо быстро ворочается, а ты едва ноги тащишь.
– Напугал девку совсем! Будет! – урезонила Варвара.
– Молчи уж, в пепел твои сны превратились, – грубо оборвал Лесьяр.
Варвара пропустила мимо ушей, но по глазам стало ясно, что не по нраву ей такие речи.
– Куда ведешь меня? – спросила, когда Хранителя миновали.
– В комнату особую, с чарами наведенными. Как войдешь, Вёльма, так и начнется испытание твое.
Я остановилась, крепко вцепившись в ее руку.
– А что ждет меня?
– Не знаю, Вёлька, не знаю, – ответила чародейка. – Сегодня ты первый раз по другой стороне пройдешь. По той, что от обычных людей сокрыта. А что увидишь – только твое. Рассказывать иль нет – тоже твое. Все что увидишь – настоящее да только не совсем. Взаправду все, но не телесное. Да что говорить – сама узнаешь?
– Здесь? – я кивком указала на дверь. Узкую, деревянную с железными скобами.
– Здесь, – ответила Варвара. – Готова?
– Минуту дай...
Сердце колотилось бешено. Едва не выпрыгнет из груди.
Ох, светлые боги, Ларьян-батюшка, Вела-вещунья, Славша-странник, Ладьяра, духи предков моих, ох, страшно мне. Ох, помогите!
– Нельзя медлить, иди.
Я на миг прикрыла глаза.
– Помни, что увидишь – лишь твое, нет его в яви.
– Спасибо тебе, Варвара.
Она не ответила, только толкнула сильной рукой дверь. Та со скрипом медленно отворилась, и я шагнула во мрак. Мягкий будто перина и ласковый словно омут. Поглотил он меня вмиг и исчезло все.
«Что увидишь – лишь твое, нет его в яви...».
Недолго мрак надо мною царил. Прикрыла на миг глаза, а потом гляжу – стою я в лесу березовом. Солнышко ярко светит, пташки радостно поют, травка под ногами мягкая, шелковая.
Прошла я вперед, прислушалась – пусто, нет никого.
Странно это... надо бы разрешение у лесного хозяина спросить. Негоже в чужом дому без разрешения разгуливать.
Вытащила ленту из косы – алую, в тон узорам, на рукавах вышитым, повязала на тонкую березовую ветку. Подарочек будет от меня, больше ведь дать нечего. Дальше прошла, присела на траву, на небо чистое взглянула.
А и не чистое оно уже – тучи грозные ползут, солнышко заслоняют. Вмиг темно стало. Молонья быстрая небо на куски разорвала, и пролился дождь густой пеленой.
Спряталась я под веткой еловой. Промокшая, дрожащая, стою, к стволу теплому прижимаюсь.
«Что увидишь – лишь твое, нет его в яви...» Нет ли?
– Доченька! Помоги, родимая! – позвал кто-то.
Не глядя на дождь, вышла из-под елки. Смотрю – стоит на поляне старушка с вязанкой хвороста.
– Звала меня, бабушка?
– Звала, дочка, звала, – прошамкала та беззубым ртом. – Помоги уж, рыженькая, до хаты моей донести.
– Так а где хата твоя?
– Недалече, за лесом.
Подняла я вязанку. Ох и тяжеленная же та оказалась!
«...нет его в яви», – подумала. Нет, значит, без груза иду.
Подумала и мигом легко стало.
Нет хвороста, и бабки этой нет, и леса нет, и избушки...
А вот и она стоит. Я так и охнула.
– Тут живешь ли, бабушка?
– Тут, красавица, тут.
Старуха-то непростая, с клюкой, в лохмотьях, а глаза так и горят темным огнем. Изба ее вроде как простая да только уж больно высока – будто на ногах стоит. На курьих.
Решили что ль чародеи пошутить? Сказку старую предо мной показать? Это что ж выходит, бабка в печи меня изжарит что ли?
– Ну, помогла тебе и будет, – решительно сказала я. – Бывай, старуха.
Только уйти собралась, как она вслед:
– Стой, бедовая, дай хоть за работу заплачу?
– Не нужно мне платы твоей. Считай за так помогла.
– Нет уж, – строго ответила старуха. – Бери вот. Бери-бери, косу хоть причешешь, а то глядеть страшно!
Вот и новости!
Баба-Яга меня некрасивой назвала!
– Спасибо, бабка, – взяла из ее рук костяной гребень. – Избу-то зерном подкорми, а то вон какая тощая стала.
– Твоя правда, детка, твоя. Да больно переборчивая она нынче – простое зерно не ест, все пшеничное подавай.
Оглянулась я по сторонам. Лес, поле, трава после дождя мокрая.
– Скажи, бабка, куда идти мне дальше?
– А это, дочка, смотря чего ищешь?
– Испытание ищу.
– Испытание? – ее глаза округлились в насмешливом удивлении. – А какое? Легкое иль тяжелое?
Я только руками развела.
– Разве ж легко дается победа?
– И то верно. Иди вон по той тропке, что в чащу петляет. Не ошибешься. И вот что, гребень-то не бросай, пригодится.
Поблагодари я ее и пошла.
Что ж еще чародеи треклятые задумали? С Бабой-Ягой меня свести – свели. Может, дальше змей трехглавый будет? Или застава с богатырями могучими? Неужто Соловья-Разбойника усмирять придется?
Посмеялась тихонько и пошла.
Иду-иду неспеша, косу чешу гребнем новым, все по сторонкам смотрю – вдруг что выскочит страшное.
А как голову подняла – небо темное, вороны летают в нем. Каркают громко да перья черные изредка роняют. Дурные то вести – раз на вороновом крыле несутся.
Лес все темнее становится. Чаща непролазная, тропка узкая, уж все платье изорвала колючками, волосы то и дело за ветки цепляются. Отстригу косу – как есть отстригу!
«...в яви нет его».
И вправду, нет. Где ж там жуть такую найдешь? Только в сказаниях старых и услышишь.
Наконец вышла я на поляну круглую. Буреломом она со всех сторон завалена, от мира как огорожена. Стоишь и кажется будто кто смотрит на тебя, наблюдает.
Простояла немного – тишь кругом. Вороны и те наверху умолкли.
Страшно стало. Сжимая гребень в руке, а сама знай богам молитвы возношу. Чую, неспроста сюда меня завели. Ох, неспроста.
«... в яви нет его».
Треск веток послышался, потом рык раздался. Вороны вспугнутые с веток слетели и в разные стороны.
Одним прыжком из-за бурелома зверь предо мной очутился. Сердечко так и забилось в висках. А душа – та вовсе в пятки ушла. Никогда я зверей не боялась, всегда могла встретить и невредимой уйти. Тут, чую, не выйдет. Не простой зверь этот.
Кто он – назвать не смею. Ростом с крупного волка сойдет. Черный весь. Лапы мощные с когтями стальными. Морда тупая собачья, уши обвислые, шерсть густая длинная. Глаза красные, гнева полны. А зубы – тут уж вовсе сознания лишиться можно – клыки белые длинные. Из паст слюна капает.
– Нет в яви его, нет в яви его, – зашептала я.
Куда уж нет – вон стоит и сожрет меня заживо, не подавится – тварь темная.
Минуту он вглядывался в меня, лапой землю скреб. Приценивается, не иначе.
Я стояла, двинуться боясь. Что ж делать-то? Заклинателю усмирять его положено. Знала бы как, усмирила б давно.
Бежать нужно, подсказало что-то.
Шаг назад сделала.
Зверь рыкнул и на меня.
Светлые боги, как только увернуться успела, в сторону отскочить да гребень в холку ему воткнуть.
Вроде и взвыл зверь, а только гребень тот ему, что волу дробинка. Встряхнулся, откидывая мое единственное оружие, и снова на меня бросился.
Не успела я опомниться, как на земле лежала, могучими лапами придавленная. От боли все кровавым показалось, когда зубы впились в плечо.
Вцепилась в шею зверю, не давая себя укусить сильнее, постаралась оттолкнуть. Только он силен оказался – куда мне.
Из последних сил толкнула, вскрикнула, чуя, что проигрываю. Тут только и заметила тонкую золотую ниточку, что от сердца его тянулась. Вроде была она, а вроде и нет.
Схватилась и потянула.
Зверь вмиг застыл, отпустил меня, назад отошел и поклонился, припадая на передние лапы.
Я, не веря своим глазам, не отпускала волшебной нити. Та в руке моей светилась.
– В моей ты власти теперь, – сказала зверю. – Иди следом и охраняй меня.
Откинула нить в сторону и пошла прочь. Зверь за мной.
Тронула плечо – нет ран, крови на одежде и той нет.
Шли мы долго. Потом на берегу очутились. Точь-в-точь как мне ночью привиделось. Только уж не было там никого.
Остановилась я у самой кромки воды. Разулась. Набежавшая волна вмиг босые ступни холодом обожгла. Зверь протяжно заскулил.
– Стой на месте, – приказала ему.
Сама набрала рукой воды и плеснула в лицо.
Холодно стало. Да так, что закричала я, назад отпрянула и упала...
Потом меня жаром обдало. Таким будто в кипятке купалась.
– Тише, Вёльма, тише, – проговорила Варвара, кладя на лоб что-то холодное. – Слышишь меня?
Я медленно открыла глаза. Всеслав, Тишка и Варвара надо мной склонились.
– Живая! – радостно взвизгнул шут и захлопал в ладоши.
– Почему я...
Не закончила свой вопрос, стала оглядываться по сторонам. Лежу на скамье в комнате, что Всеславу отведена в Доме Предсказаний. Василёк у ног мурлычет.
– Ты прошла испытание, лисица, – негромко, даже ласково проговорил Всеслав. – Лесьяр уж новую песнь пишет. Твою.
– А где же...зверь?
– Не было зверя никакого. Тебе привиделось, – успокоила Варвара.
– Ух, напугали же тебя чародеи, – заплясал вокруг Тишка. Он хватался за голову, подпрыгивал, изображая то самое чудище. – Сама не своя ты была. я прискакал, думал, уж не увижу живой. А ты и не поседела даже.
– Заводил тебя Ростих, это верно, – кивнул Всеслав. – Хотел я его уговорить да не вышло. Сказал детям ушедшей дольше по ту сторону ходить полагается. Так-то.
– Ты отдохни, не вставай, – сказала Варвара, прикладывая ко лбу новую повязку. – Пусть жар сойдет не то заболеешь.
– А Тишка тебе песню споет! – радостно воскликнул шут.
– Сядь ты, окаянный! – рявкнул на него Всеслав. – В глазах от тебя рябит уж. Забегался.
– Ну и ладно, – насупился дурак. Сел прямо на пол, где стоял, сложил руки на груди и голову опустил.
Я, превозмогая слабость во всем теле, улыбнулась:
– Значит, берешь меня в ученицы? – голос казался чужим.
– Куда уж от тебя денешься? – засмеялся Всеслав. – Ты только на ноги встань.
***
Хельга, привыкшая в доме Велимира чародеев видеть, ничуть не удивилась, когда меня едва живую привели. Помогла лечь и одеялом укрыла.
Я же будто и не чуяла ничего – до того худо было. И озноб бил, и дрожала вся и голова болела. Как только подушки коснулась, так и провалилась в сон сразу же. Не видела ни морей, ни лодей, ни женщин в черном, ни зверей жутких. Ничего не видела.
А как глаза открыла – так легко стало, так мирно, спокойно, будто заново родилась. Не болело ничего, не тревожило.
За окном уж вечер следующего дня был. Хельга, сидевшая все время около меня, сказала, что почти сутки я проспала. А Велимир строго приказал ей рядом быть. Сказала еще, что Ладимир трижды входил, спрашивал обо мне.
Волнуется, переживает, хороший мой.
Осьмуша тоже места себе не находил – все ошивался поблизости. Волчье сердце и то волнуется.
– А сейчас где все они?
Северянка кивнула в сторону окна.
– Велимир ушел на чародейский совет, оборотня, слава богам, унесло куда-то злым ветром, а молодой колдун вон, во дворе.
Она сидела перед яркой лучиной и вышивала свои узоры.
– Небрежно ты о гостях своего хозяина говоришь, – не сдержалась я.
– Как считаю, так и говорю, – не смутилась Хельга. – Про оборотня знаешь, а про колдуна – черноту в нем вижу.
– Сама что ль чародейка? – обидно мне за Ладимира стало. Какая ж в нем чернота-то?
