Текст книги "Пыльными дорогами. Путница (СИ)"

Автор книги: Amalie Brook

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

– Не чародейка, куда мне, – в голосе звучала усмешка, а лицо было прежним. – Руны говорят.

Я села на кровати, чтобы лучше видеть северянку. Та поняла мой интерес и продолжила:

– В Скельдиании принято к рунам за помощью обращаться. Они – дар богов наших, язык, на котором с ними говорим. Если сомнение нашло или ответ нужен – руновязь необходимую сделай и боги ответят, дадут свою волю.

– Разве ж просто молиться им нельзя?

– Можно. Отчего ж нет? Только слово – это ветер, а знак начертанный – на годы, если не на века.

Задумалась я.

С детских лет учили, мол, взгляни на небо, попроси богов о помощи, они и услышат. Сказывали, боги везде, кругом, всегда с нами, всегда слушают. А северяне вон особый язык, чтоб с ними говорить, придумали. Чудно!

– И руны тебе про черноту в Ладимире сказали?

Северянка быстро взглянула на меня.

– Вижу, не отстанешь. А руны говорят, что непростой он человек. Как сосуд зеркальный – видишь одно, а отражение чужое. Берегись его, Вёльма.

Ох и глупости же Хельга эта говорит! Сказано, не слушай басурман всяких!

– Вижу, тебя в ученицы к чародею приняли, – неожиданно продолжила северянка. – Если захочешь, потом обучу тебя рунам.

Я удивилась.

– Тебе это зачем?

– В Беларде вашей мало кто знает их, а тебе, раз Севером бредишь, ладно будет. Если спать не хочешь больше, давай помогу вымыться и собраться?

Она поднялась и быстро сложила свое шитье.

– Хельга, – спросила я. – Почему ты в Беларду ушла?

Скельдианка вдруг погруснела – на лице исчезло привычное равнодушие.

– Так норны решили, – ответила она.

Хотела я спросить, кто такие эти норны и почему судьбу ее решили, но промолчала.

Осень совсем близко подошла. Дыхание ее прохладное, с запахами жухлой листвы, дождевых капель, ягод спелых и первого робкого инея на ветках, уже коснулось земли. Вечер уж прежним не будет – тепло не обнимет и не коснется плеч мягкими лапами.

Из-за ворот доносился гомон людей. Трайта не спала никогда. Глухой ночью и то услышишь шаги загулявшегося прохожего или торопливое ворчание торговца, прикрывающего лавку. А уж о песнях и смехе молчу.

Алое марево заката только-только исчезло. Наступило то самое время, когда и не темно, и не светло уж. Глазу приятно, а день на исходе.

Я вышла на крыльцо, кутаясь в свою истертую старую куртку, глубоко вдохнула и улыбнулась. После пережитого благодарна была богам, что жива и невредима стою здесь.

Ладимир на другом конце двора, в рубахе с расстегнутым воротом, склонился к колчану, лежащему у ног. После выпрямился, натянул тугую тетиву лука, миг целился и выпустил стрелу в мишень – мешок, набитый соломой – стоящую у ворот.

– Что это ты на ночь глядя стрелять надумал? – проговорила я, подкрадываясь тихонько. – Никак к встрече с недругом готовишься? Иль потешиться решил?

Подошла к нему, обняла за плечи и крепко прижалась.

– Недруги нынче такие, что со спины подходят и стрела не спасет.

– Неужто и я врагом назовусь? – прошептала ему.

Ладимир отбросил лук, быстро развернулся, подхватил меня и поднял над землей.

– Пусти, бедовый! – вскрикнула я.

– Теперь не пущу, – тихо проговорил он. – Раз уж невредимой ко мне вернулась, никуда не денешься.

Я коснулась его колючей щеки, – не носил Ладимир бороды отчего-то – волос, чуть влажных от тумана вечернего, крепко обняла за шею и лбом ко лбу прижалась.

Люблю, и пусть боги меня судят.

– Лисица ты моя, – прошептал он, прежде чем поцеловать.

– На землю-то опусти, – после сказала.

– А ежели не опущу?

– А не опустишь... – прищурилась и покачала головой. – Неужто шутить с лисицей надумал?

– С таким зверем шутки плохи, – Ладимир поставил меня обратно.

– Так чего ж решил стрелять под вечер?

– Старое вспомнить решил. Чародеи посохами, а не сталью воюют. В Подлесье с ранних лет стрелять научили, на охоту каждую седмицу ходил, а здесь... Только на посылках у чародеев.

– Ничего, – ответила, поправляя ворот его рубахи, – Скоро сам в совет войдешь, других учить станешь.

– Рано еще о том мечтать.

– Рано-рано, а оглянуться не успеешь, – улыбнулась я. – Глядишь и самого Ростиха со временем сменишь.

– Твоими бы молитвами, Вёльма.

– Уж посмотрим.

Я оглянулась на мишень. Стрелы выпущенные аккурат посередине были.

– Метко ты стреляешь, – подмигнула Ладимиру.

Он только руками развел.

– Как обучили. Жаль, арбалет в Подлесье оставил.

Быстро склонившись, я подобрала лук. Внимательно взглянула, провела пальцем по тетиве. Вспомнила, как отец братьев стрелять учил, как об оружии рассказывал. Помню, подглядывала за ними тогда, сидя за поленницей. Слова отцовские внимательно слушала, запоминала. Гляжу теперь на лук и понимаю, что не простой он – составной, из дорогого дерева сделан, такой за медяк не купишь и из ветки сломанной не сделаешь. У мастера умелого загодя заказывать надо. И стрелы добротные – наконечники железные острогами.

– А меня стрелять никто не учил. Говорили, мол, девка, зачем.

Ладимир накрыл ладонь своей.

– Так давай я научу. Чего смеешься? Не велика наука. Лишь бы сила в руках была.

– Какая уж сила, Ладимир? – засмеялась в ответ. – На меня глянь. Если уж колдовская.

– Давай, лисица, бери лук, становись.

– Да ладно тебе!

– Давай-давай.

Он вложил в мои руки лук. Сам стал сзади – будто обнял – показывая, как держать.

– Вот здесь плотнее возьмись, держи крепче. Стрелу держи.

Упругое оперение коснулось моих пальцев. Пестрое будто не наше. Где он только стрелу такую нашел?

Осторожно, стараясь ничего не испортить, я натянула тетиву. Ладимир поддерживал меня за локоть.

– Тише, Вёльма, замри, прицелься да не тяни время...

Я смотрела на мишень.

Мир сузился до натянутой тетивы и легкого поскрипывания дерева. Стук собственного сердца казался громом.

– Еще немного, – прошептал Ладимир, – сильнее.

Я чуть отпустила тетиву, а потом резко натянула. Пальцы разжались, мелко задрожала нить тетивы.

Миг, всего один выдох и два удара сердца...

Стрела бесшумно вонзилась в мешок. Я открыла глаза.

– Не так просты лисицы, – Ладимир даже присвистнул. – Гляди-ка, попала.

Выпущенная мной стрела торчала из края мишени.

– Чур меня, – невольно проговорила. – Неужто попала?

– Своим глазам не веришь, так хоть моим поверь, – усмехнулся любимый.

– Дай, еще попробую.

– Эк тебя разобрало.

Я схватила новую стрелу из колчана и уже сама, пусть и неумело натянула тетиву. Ладимир снова был рядом, каждое движение мое направлял. Теперь мне уж не только свое сердце, еще и его слышалось.

Новый выстрел и я промахнулась. Опустила лук и растерянно взглянула на Ладимира.

– Выходит, ничего не получается у меня.

– А ты думала, сразу валькирией станешь?

– Кем?

– Один скельдиан сказывал мне, что в стране его верят будто павших воинов девы-воительницы в ихнюю навь относят на руках.

– Валь-ки-ри-и, – по складам повторила я. – Ладно звучит. И чего раньше не говорил, что со скельдианами знаешься?

– Разве ж я знаюсь? Так, по пути как-то встретились.

Он обнял меня за плечи и поцеловал.

– Будет тебе болтать, бери еще стрелу.

Я снова схватилась за лук, но тут же остановилась.

– Про скельдиана расскажешь?

– Зачем тебе? – удивился Ладимир.

– Расскажешь? – я только улыбнулась.

– После расскажу, – ответил колдун.

Его рука снова легла на мою, а губы зашептали на ухо. Я прикрыла глаза на миг и натянула тугую тетиву.

И не было в мире больше никого... И не нужно никого было.

***

«Без солнышка нельзя пробыть, без милого нельзя прожить» -

славянская пословица

Стоило мне только войти, как Тишка, плут эдакий, колесом перевернулся и обнимать кинулся.

– Ай, лисица, рыжая-бесстыжая! И не берет тебя ни волшба, ни хворь!

– Ой, пусти, окаянный! – закричала я.

Откуда только силища такая, меня на руки подхватить-то?

– Цветет ли омела нынче? – вдруг спросил шут, подмигивая озорно.

– Чего ж не цвести? – ответила, будто вопрос без второго дна. – Буйным цветом трава колдовская.

– Тишка, поганец, уйди от нее, – скомандовала Варвара.

– Ой, люди добрые, убивают меня бедного-несчастного.

Дурак схватился за голову, упал на пол и ползком отправился под лавку.

– Злыдня – Варвара! – пропищал оттуда.

– А ну-ка...

– Уууух! – погрозил ей сжатым кулаком.

– Как ты, Вёлька? Жива ли, здорова?

– Жива, вишь, – развела руками только.

– Ну и ладно, – улыбнулась Варвара. – Мы с Всеславом думали, нескоро объявишься.

– Так где ж он сам?

– А где ж ему быть-то?

Я оглянулась. Заклинатель сидел на своем привычном месте, с посохом в руке. А ведь только что, миг назад, не было его там. Видать опять глаза мне отводил.

– Доброго дня, уважаемый, – чуть склонилась я.

Всеслав только кивнул с улыбкой.

– Знать, готова принять знак Дома Предсказаний?

Принять знак – медальон, точь-в-точь такой, как Варвара носит – не значит, посох принять и в совет войти. Значит лишь, что навеки ты себя связываешь с Домом, что не сможешь уже отказаться. Не давая клятвы, путь служения выберешь.

Думала я уж не раз об этом. Пока без знака, всегда вернуться могу, в яви жить, не ходить на Изнанку больше, свободной остаться. Тогда и замуж выйти смогу, и уйти хоть в саму Скельдианию.

Думать-то думала да только коли уйду, не видеть мне Ладимира больше. А разве ж смогу теперь без него? Нет уж. Приму знак, ученицей Всеслава стану. Пусть и не стать мне женой Ладимиру, так хоть рядом буду, до самой смерти.

– Готова, Всеслав, – ответила. – Хоть сейчас приму и носить стану.

Заклинатель улыбнулся.

– Хорошо ли подумала?

– Боги за меня решили. Все равно теперь нет пути другого.

– Варвара!

Женщина подняла и исчезла в чулане.

Тишка, услышав ее шаги, зажмурился, после открыл один глаз и высунулся из-под лавки.

– Ушла? – спросил громким шепотом.

– Вернется, Тиша, вернется.

– Ох, горе мне, – простонал шут и полез обратно.

Вскоре Варвара и впрямь вернулась. На ладони ее лежал медальон на прочной серебряной цепи. Небольшой круг, узорами расписанный, а посреди его вещая птица, чьи перья огнем горят. Бессмертна и незрима. Сказывают, много раз она в пепел рассыпается, жизнь проживая снова и снова, а после вновь вспархивает огненными крылами и дарит людям свет и исцеление. Много было охотников за диковинным созданием, да только мало кто хотя бы увидеть мог. Не знают даже чародеи, есть ли Жар-птица на свете. Верят только и в старых сказках читают, как однажды Вёльма-Огнёвица с чудной птахой встретилась и дар от той получила в награду.

Знак Варвара мне подала.

– Сама надевай, раз решила.

Всеслав выжидающе молчал. Тишка, забыв про обиду на Варвару, высунулся из-под лавки и, открыв рот, затаил дыхание. Василек, огромный полосатый котяра, сидел на лавке и хитро щурился зеленющими глазами.

Я неловкими, ставшими будто не моими, пальцами, отбросила косу, надела медальон и застегнула. Тяжесть его приятно надавила на грудь, а после совсем исчезла. Птица коротко вспыхнула и погасла.

– Добрый знак, – отозвался на это Всеслав, – принимает тебя хозяйкою.

– Лисица – вещая птица, – пропел шут, вылезая и отряхиваясь. – Ох и пыльно же тут! Убиралась бы хоть, Варвара!

Я не могла отвести глаз от дивной птицы на медальоне.

– Теперь ты наша, Вёлька, – шут схватил меня за плечи и обнял.

– Да ты сам не наш, Тишка, – бросила ему Варвара.

– Как не ваш? – изумился тот. – Я сам вещий! Что вижу, то и вещаю. Вот тебе вещаю, что за веник взяться нужно – всю грязь собрал, как к князю теперь идти?

– Больно ты нужен нынче князю-то. У него и без дураков хлопот полон рот.

Я осторожно опустила медальон на ткань платья и присела поближе к Всеславу.

– Правду ли говорят, что война началась? Нищий на улице сегодня на небо показывал и кричал, что боги гневаются на нас. Сюда как шла два отряда старшей дружины видела. Доспехи на них сверкали, что солнце, а знамя красное было. Правда ли, Всеслав?

Старик печально покачал головой.

– Правда то, Вёльма. Гарнарцы на наши земли ступили. Гонец вчера явился, передал, что Осеред и Ломоть-град сожгли.

– Так как же... – вырвалось у меня.

– Князя нашего воевода, Далибор, там уж с войском, басурман бьет. Да только... мало на то надёжи. Мстислав велел по всей Беларде воинов брать. Отвсюду, хоть из лесной деревни. Еще велел людям в крепости уходить.

Я сразу вспомнила дядьку Далибора. Того, что Осьмушину племянницу выручать помогал. Сейчас он с гарнарцами бьется, да помогут ему боги и пусть сам Ларьян своим копьем хранит.

Еще подумала о родне, что в Растопше осталась. Деревня наша у самого тракта, ничем не прикрытая стоит. Может, не допустят боги, чтоб гарнарцы поганые до юго-западных земель дошли. Ох, оберегите их, светлые.

– Ихмет совсем ополоумел нынче, – продолжал Всеслав. – Сказывали мне, завелся у него какой-то не то темный колдун, не то вещун. Будто глядит он в воду и видит все, что сбудется. Предсказал тот человек Ихмету победу его над Белардой. Вот и идет каган, ни света ни тьмы не видит.

– А что вещуны говорят? Что ждет нас?

Заклинатель пожал плечами.

– Молчат пока, не говорят.

– Даже тебе, одному из совета?

– Не все так просто, Вёльма. Вот ты не один день в Доме Предсказаний. Много ли чародеев видела?

Я помотала головой:

– Лесьяра разве да вас.

– То-то и оно. Совет общие дела решает только как соберается. А все прочее каждый сам. Все мы разную волшбу творим, вот и не лезем друг к другу. Ясно тебе?

– Куда уж яснее, Всеслав.

Не согласилась я с ним, хоть и промолчала. Раз уж вместе собрались сильнейшие чародеи со всей Беларды, так пусть и немного их, обязаны сообща быть. А то ведь мало ли кто и что за дверьми тяжелыми творит. Чудно здесь все, что ни говори!

– Варвара, будет тебе с Тишкой собачиться, – проговорил Всеслав. – Дайка мне лучше отвару горячего испить. Зябну я что-то ближе к осени.

Он плотнее укутал ноги одеялом и поправил на плечах теплое корзно, отороченное мехом.

– Стар я, Вёльма, ох, как стар. Успеть бы тебе посох передать.

– Успеешь, Всеслав. Ты еще и с басурманами повоевать успеешь.

Он засмеялся.

– Молода ты еще, лисица. Ушедшая уж который год за моей спиной стоит, все торопит, к себе принять хочет. Иной раз и позовет во сне.

– А какая она, ушедшая? Как в сказке о Зимушке и Властимире?

– Похожа да не совсем. В сказке она с лицом закрытым явилась, а я ее другой видел. А ты чего спрашиваешь-то? – будто угадал заклинатель.

– Сама ее видела перед испытанием. На берегу моря она ко мне пришла, ожерелье рассыпала на части, а после ушла и кивнула чуть. Как спросить что хотела.

Всеслав, кряхтя, повернулся в своем кресле и почесал бороду.

– Выбор она тебе дает. И время, чтоб его сделать. Твоя воля, какую бусину взять. Только вот... коли и белую оставишь, не освободиться тебе до конца. Весь век ушедшая рядом стоять будет, а как состаришься, и вовсе на плечо руку положит. Такая уж участь наша, чародейская. Напроказила твоя прабабка, теперь вот расплачивайся.

Сказано ведь – не выбирают родню. Повезло же от крови темной жрицы родиться! Одно лишь не пойму, отчего ж я? В моем роду столько народу было и есть. Братьев и сестер у меня достаточно. Чего ж ушедшей я понадобилась? Чем приглянулась?

– Не старайся понять волю богов, Вёльма, – снова прочел Всеслав мои помыслы. – Никто не разумеет ее. Раз выбрала она тебя, значит, не зря. Ларьян-батюшка и сам, знать, решил, что выдержишь и отдал. Над долей горевать не след, прими и смиряйся.

– Согласна я да только... – запнулась даже. – Отчего ж мне одной только такое выпало?

– Не печалься, тебя боги любят. Вспомни о родне. Говорила ж про сестру. Сидит она у печи и света белого не видит, а пред тобой весь мир лежит – знай себе не упусти ничего.

Слова его сразу кольнули где-то внутри, вспомнился дед Ждан.

«С даром твоим весь мир пред тобою да только ты прислужница» – говорил. Прав был. Прислужница я.

Вспомнила и медальона с вещей птицей коснулась. Теперь уж навеки прислужница.

– Ладно, будет нам печалиться, – веселее заговорил Всеслав. – Раз наша ты теперь, учиться волшбе будешь. А завтра с утра со мной к просителям пойдешь.

– Как к просителям? – встрепенулась я. – Разве можно меня, неумеху, к народу пускать?

– А чего нет? Думаешь, чародеи всегда по теремам сидят и заклятья против супостатов плетут? Наша служба навроде дружины городской. И врагов бей, и охраняй, и людские дела решать успевай. Так что в седьмом часу чтоб здесь была, Вёльма, привыкай. Как посох в руки возьмешь, так и покоя тебе не видать.

– Приду, куда денусь.

– Вот и ладно. А теперь давай-ка я тебе про нити золотые расскажу.

– Что ж вы меня ей на поругание-то даете? – жаловался Тишка, елозя на стуле, стоящем посреди комнаты. – Она ж из меня жабу сделает.

– Будто ты квакать меньше станешь, – усмехнулась Варвара, расшивая очередной узор.

– Ох, ты злыдня колдовская, – погрозил ей кулаком шут. – Ишь, ведьма какая выискалась.

– А не замолкнешь, так я еще Вёльме помогу тебя жабой сделать, – отозвалась женщина.

– Тише вам! – прикрикнул Всеслав. – Не Дом Предсказаний, а базарный день развели! Ладно этот дурак, а ты-то чего, Варвара? Чай не девка ведь несмышленая!

– Ой ли? – засмеялась та. – Сам говорил, будто до старости далеко мне.

– С бабой спорить – ума не иметь, – отмахнулся заклинатель. – Вёльма, что видишь?

– Да что ж тут увидишь? – всплеснула руками я. – Этот вертится юлой, не посидит мирно.

– И что ж? Встретишь ты бешеного пса на улице – разве тот мирно стоять станет?

Я внимательней присмотрелась к Тишке, бормочущему какие-то ругательства в наш адрес. Сидит он, а вокруг будто чуть синеватое облако. Взмахнет шут рукой – оно в сторону подается, махнет другой – следом.

– Нить хоть видишь?

Я вгляделась внимательней. У самого сердца Тишки начиналась она и едва видна была. Вроде и есть, но не ухватишься да и не разглядишь по-человечески.

– Тонка очень и как ненастоящая.

– Ладно! – воскликнул Всеслав. – Поняла теперь?

– Поняла, – кивнула в ответ, продолжая рассматривать шута.

Всеслав поднялся и, опираясь на посох, подошел.

– Я эту нить такой же вижу. У зверей она яркая да длинная, а у людей едва различима. Над животными мы потому и властны, что можем за нее ухватиться и приказать, что следует. А чтобы человеком управлять, другая волшба нужна. Нить сперва разглядеть надобно, а уж потом хвататься за нее.

– Оттого и играют чародеи людьми, как куклами, за ниточку дергают? – не удержалась я от вопроса.

Помнится, в Растопше, одна девка решила заезжего купца приворожить. Пошла к одном старухе, а та ей древний рецепт дала. Купец после у ног девкиных валялся, каждое слово слушал, все желания исполнял. Узнала видать, как за нитку дергать. После, правда, купец узнал все – соседка разболтала. Взял да и бросил девку. И мало того, что бросил, так еще и стражникам сдал. Те, не будь глупы, забрали и горе-колдунью и старуху, что рецепт дала. Пусть, мол, в темнице посидят, одумаются. А купец к жене вернулся и долго потом волосы выдернутые отращивал.

– Запрещено нашим законом за нитку эту дергать, – ответил Всеслав. – Темную волшбу нельзя над человеком творить. А кто и решается подчинять, так расплатится дорого после. Боги не люди – видят больше нашего.

– Раз уж увидела она, позволь встать? – протянул Тишка тоненьким голоском.

– Неужто Вёльмы боишься?

– А чего ж не бояться? – шут даже пригнулся. – Силы в ней лихой много. Чуть не подумает и раздавит, рукой махнув.

Я невольно заулыбалась от такой похвалы. Дурак вещий, а все ж видит!

– Тут ты прав, Тиша. Ладно уж, ступай.

– Охохохонюшки! – шут вскочил со стула и кувыркнулся. – Омела – дивный цвет, омела дурманит...

Пропел и укатился кубарем прочь.

– А что это он про омелу все твердит? – нахмурился Всеслав.

– Почем мне знать? – лишь развела руками в ответ.

Какая такая омела? Ни слова про омелу не знаю!

***

Есть в году день, который в Беларде Истоминым зовется. Отмечают его второго дня ревуна-месяца. Сказывают, в день тот вся нечисть, что по земле гуляла, в воду возвращается и нельзя более купаться ни в реках, ни в озерах. А кто и решится, так поплатится – то хворь какую получит, а то и вовсе утопнет.

Повелось с давних пор, что в день этот народ белардский с водой до следующего лета прощается и благодарит за тепло прошедшее. На берегах рек и озер праздники устраивают, через костер прыгают, хороводы водят, пиво хмельное пьют. Весь день и всю ночь гуляют – не велят работать заветы предков.

Вся Трайта многоголосая, казалось, на берега Марвы высыпала. Да и не просто погулять, а помощи и прощения у воды испросить. Знают люди, что война на южных границах идет. Далече пока, да ведь кто поручится, что басурмане до стен стольного града не дойдут? А вода – она всегда заступница. Без нее жизни не будет – ни траве не расти, ни дереву не подняться, ни человеку жажду утолить.

В былые времена вода споры разрешала, выбирала, кто виновен, а кто нет. Нынче обычай этот запрещен князем – пусть, мол, суд решает людской, а не сила природная. Хотя и сказывают, в глухих краях, тех, что у гор притаились, на востоке, до сих пор правого водой иль огнем выбирают.

Не видела я, как раньше Истомин день справляют да сейчас вижу, что нет прежнего веселья в людях. Смеются, пляшут, а в глазах печаль.

Девка одна, моложе меня будет, подошла к самой воде, разулась, подол платья придержала и по колено в Марву вошла. Сняла с косы своей красную ленту, к ней монету серебряную добавила и в реку бросила. Монета та плюхнулась громко и утонула, а лента поплыла прочь из города, по течению быстрой Марвы.

– За что подношение богам отправила, сестрица? – спросила, дождавшись, пока девка на берег выйдет.

– Милый мой с дружиной уехал на юг, – ответила та, быстро обувая озябшие ноги. – Хочу, чтоб невредимым вернулся.

– Вернется, если молиться за него станешь.

– Каждый день на святилище хожу, – ответила она, грустно опуская глаза. Ладная девка – белокурая, голубоглазая, невысокая и стройная. Повезло жениху ее. – Да ты никак чародейка будешь? – спросила, заметив медальон на груди.

– Не чародейка еще, ученица только.

– Может, скажешь, вернется ли мой любимый?

Я только помотала головой.

– К вещунам иди, они расскажут. А мне предсказывать не дано.

– Жалко, – улыбнулась девушка. – Пойду я. Счастливого праздника тебе.

– И тебе, – ответила.

На обеих берегах поставили столы. Костры разожженные все выше и выше вздымались – гудели, пожирая сужие поленья.

Народ толпами высыпал, ожидая князя Мстислава. Уж стемнело совсем, а все не было его никак. Люд не спешил расходиться. Поглядеть на то, как вождь их выйдет и воде подношение сделает, всем хотелось.

Я укуталась плотнее в простую шерстяную шаль. Пока мне и такая сгодится. Дом Предсказаний каждому чародею жалованье платил. Ученикам и тем немного полагалось. Устала уж я нахлебницей в доме Велимира жить – часть монет сразу Хельге отдала, а часть себе припрятала.

– Выйдет ли князь? Может, зря стоим? – спросила я, оглянувшись на Ладимира. Тот за спиной моей стоял.

– Мстислав покажется. Не бросит же свой народ в такой час.

– Князья завсегда народ бросают, – вставил Осьмуша. – В Зарецком вон что ни князь, так все сбежать норовил. Перессорит города меж собой и наутек в Феранию или Ельнию. Кто их найдет там – да никто! А народу сожженные дома отстраивать!

– Сравнил тоже, – хмыкнул Ладимир. – Зарецкие ваши – шелупонь одна. Мстиславу и в подметки не годятся.

– Ну вот и поглядим, каковы ваши белардские князья, – самодовольно заявил перевертыш.

Издали заметила я Всеслава и Варвару. Они на другом берегу Трайты стояли, на деревянной пристани, среди приближенных князя. Тишка-плут там же был. Кувыркался, что-то выкрикивал и смешил бояр. У ног Варвары сидел Василёк – кот. Мирно, не дергаясь, поглядывая кругом умными глазами. Велимир тоже с чародеями своими был, а нас, учеников, не допустили. Вот и стояли мы на другом берегу, с простым людом.

– С кем это ты у воды говорила? – спросил Ладимир, склонившись ко мне.

– С девкой одной. Она любимого с войны ждет.

– Всегда ты найдешь, с кем словом обмолвиться.

– Разве ж плохо, ежели с любым сговорить могу?

– Так я ничего. Ладно это, Вёльма, ладно, – положил мне руки на плечи. – Не замерзла?

– А с тобой мне всегда тепло, – ответила.

Осьмуша покосился на нас, но слова не сказал. Не нравится ему Ладимир, того он зубы и точит.

Вдруг народ притих – на пристани князь показался. Высокий, статный, в золотом обруче и красном плаще поверх черного платья. Не след князю ярко рядиться, когда народ в беде.

Остановился Мстислав, с боярами, дружинниками и чародеями поздоровался, потом дальше прошел, народу слово сказал и поклонился. Люд довольно зашептался и все, как один, склонились князю в ответ.

Мальчик-прислужник поднес князю ковш. Мстислав взял его и поднял на вытянутых руках.

– Прими, мать-река, благодарность за теплоту и заботу. Защити и сбереги детей своих, дай сил одолеть лютого врага, – проговорил.

Опустился на одно колено и вылил в Марву белую жидкость – молоко. После князь снял с пояса кошель и несколько золотых монет бросил. Еще взял нож и кусок алой ткани от плаща отрезал.

Потом поднялся, еще раз поклонился.

– Мир вам, люди добрые.

И ушел.

Больше Мстислава в тот вечер на берегу не видели.

– А это кто такая? – спросила я, увидев, как среди приближенных князя, следующих его примеру, появилась белокурая девушка в темно-синем корзно, с закрытым лицом.

– Княжна Сияна, наверное, младшая дочь Мстислава.

– Не знала, что у него еще и дочь есть, – только пожала плечами я.

– Она редко появляется на людях. Ельнийскому королевичу в жены обещана. Ну что, Вёльма, насмотрелись, пойдем гулять что ли?

– Пойдем, – улыбнулась я и взяла Ладимира под руку.

Плевать мне, что люди скажут.

Колдовской огонь разгорался все сильнее. Манил к себе, чаровал, без оков в плен брал.

Смотрела я на него и будто тонула в сиянии бесконечном. То ли волшба лунная вновь сказалась, то ли хмель в крови бродил, а будто горела сама.

Музыка рекой лилась, переплетаясь в ленту грез, вилась все выше и к самым небесам уносила. Ноги в пляс так и просились – невозможно на месте усидеть. Осьмуша и тот поддался ночной волшбе. Ишь, как лихо выплясывает с какой-то пышной девкой на пару. Совсем осмелел наш перевертыш.

Неподалеку парни костер разводили. Все выше его пламя поднималось, новых и новых пленников завлекая. Искры улетали в черное небо, покрытое зернами звезд. Как бы птаха нынче не испугалась да не опалила крылья, пролетая над здешней землей!

Средь толпы вдруг почудилось, что вижу я Варвару. Не одну, а мужиком каким-то – лица не разглядела. Чародейка будто улыбнулась мне быстро и скрылась опять в бесконечном хороводе людей.

Жалейка и гусли наперебой хвастались своим умением веселить людей. Где-то дальше били в барабаны, слышались песни. Я сразу вспомнила, как однажды побывала на дне Купалы. Было мне тогда пятнадцать лет. Помню, даже венок сделала – как все девки, надеялась, что к счастью приведет он – пошла следом, а он, окаянный, взял да и утонул. С тех пор я и поняла, что трудно будет счастье отыскать. Оно ведь как венок тот – то в руках держить, то хоть под воду нырни не достанешь.

– Идем, с нами! – какая-то девка схватила меня за руку и втянула в хоровод.

– Иди-иди, – засмеялся Ладимир, а сам на месте остался.

Я следом подхватила дюжего парня, что после Пересветом назвался. Он еще кого-то и вскоре хоровод превратился в длинную цепь. Танцевали мы вокруг костра, зажженного прямо на берегу Марвы, на белом песке. Радостные крики, голоса, смех, огни, плеск воды, гул огня – все слилось в одно. И усталости не было, и спать не хотелось.

Хоровод закончился и ручейком стал, а после начали через костер прыгать.

– Нет-нет, не могу я, – уговаривала своих новых приятелей – Пересвета, Мала и Любаву. – Боязно очень!

– Давай, Вёльма! На меня погляди, не боюсь ведь! – уговаривала Любава.

– Огонь огня не боится! На косу-то свою погляди, – смеялся Пересвет.

– Да ну вас в баню, не отверчусь ведь, – махнула рукой я.

– Вот это дело!

– Не бойся, за нами иди!

Никогда я через костер не прыгала. Отец с матерью не пускали, мол, сиди Вёлька, куда тебе неумелой. Так нет тут их да и разве допустят боги, чтоб случилось чего в такой день.

Разулась я, ступила на прохладный песок. Глаза на миг прикрыла, улыбнулся и побежала. Разогнала, прыгнула, и будто крылья выросли. И костер небольшим показался, и не страшно совсем. Только жаром будто обдало.

– Ну вот и не страшно ведь!

– Ты огнёвая, тебя не опалит!

– Молодец, лиса рыжая! – послашались крики вокруг.

Один за другим парни и девки через огонь прыгали. Не боялся никто и никому огонь вреда ни причинял.

Мальчишка один, правда, неловко плюхнулся на песок, но потом поднялся и громко расхохотался. Все тут же подхватили и с ним смеяться стали.

А после, как огонь перегорел, гусляры заиграли, песни зазвучали грустные, напевные.

– «Заклятье» спой! – крикнула немолодая полная баба в яркой кике, бросая три монеты босоногой девчушке, что пела рядом с гусляром, стариком с окладистой бородой.

– Какое тебе «заклятье»? – загоготал хмельной мужик в красной рубахе. – Саван пора подбирать, а все туда же!

– Упырь тебя за ногу, злыдень горластый! Я помоложе тебя стану. А будешь мед бочонками хлебать, так самому саван нужен станет!

На этот раз смех подхватили все вокруг и мужик только развел руками:

– Уела, дурная баба.

– Пой, давай!

– Пой!

На разложенный на земле платок посыпались монетки. Гусляр и девочка переглянулись.

– Давай, внученька, пой, – кивнул старик.

Девчушка оправила на себе сарафан, выпрямилась и тоненьким, по-детски нежным голоском затянула совсем недетскую песню:

Чародейка-луна освещает мой путь.

Я бреду вновь одна, не боюсь я свернуть.

Ночь висит над рекой, опускает туман.

Пахнет горькой травой, напускает дурман.

Я стою на траве и прохладна роса.

Слышу где-то вдали гомонят голоса.

Я пойду напрямик, срежу долю пути.

Мой избранник уж там, мимо мне не пройти.

Околдую тебя, очарую, родной,

И не выстоишь ты, будешь ты только мой.

Одним взглядом своим я тебя покорю,

Будешь верен мне ты, скажешь слово "люблю".

Будешь только моим – не отдам никому,

Будешь верить ты мне, как себе самому.

Знай же, чары мои посильней колдовства,

Будешь только со мной – вот и хватит. Слова...

Ночь прядет свою нить, я смотрю на тебя,

Знаю, ждал ты меня. Ждал, тоскуя, любя.

Ох, люблю же я песни такие, чтоб за душу брали! И слез сдержать не могу, как услышу!

– Ладно поешь, девонька, – баба, просившая о песне, сидела, вытирая глаза. – Возьми еще монетку.

Не слушала я раньше этой песни, а теперь уж навсегда запомню.

Холодок ночной уж по плечам моим крался и стало зябко. Шаль у Ладимира осталась. Не до нее было в хороводе-то.

– Нельзя тебе, лисица, песен слушать, – я обернулась на знакомый голос. – Чуть что сразу мокроту разводишь.

– Опять смеяться станешь? – чуть не обиделась в ответ.