Текст книги "Пыльными дорогами. Путница (СИ)"
Автор книги: Amalie Brook
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
Я мельком переглянулась с Ладимиром – они с Ростихом были ближе всех к князю – и улыбнулась. Красив сегодня мой милый, как никогда в глазах его колдовской огонь горит.
Невольно коснулась я перстня серебряного на руке. Его подарок.
«Будет тебе скельдианские руны на себе носить», – сказал.
На перстне высечен знак Ладьяры, самой младшей дочери Ларьяна-батюшки, той, что всем любящим помогает, хранит от бед и благословляет своей рукой.
Ладимир легонько кивнул мне в ответ.
Двери распахнулись, и в зале появился княжий глашатай.
– Сын Его Величества, короля славной Ельнии, Гарольда Четвертого из дома Уэстландеров, принц Дориан Уэстландер, законный наследник Ельниий, герцой Хамптоншира и Нейтона, верховный владетель острова Ширланд, – громко объявил он.
Я увидела, как вмиг изменились лица скельдиан. Не по нраву было послам Рагнвальда Могучего, что пред ними их давние недруги предстанут. Да делать нечего – раз приехали в Трайту, терпите. Как говорил мой дед, назвались груздями – полезайте в кузов.
Ельнийцы явились скоро.
Впереди шел сам принц – высок, крепкого сложения, в простом, но добротном доспехе, сделанном на западный манер. С мечом за поясом, в темно-зеленом плаще и непокрытой головой. Бороды, как большинство ельнийцев, он не носил. Темные волосы были коротко пострижены. Лицом принц Дориан – не красавец. Грубоватые черты – широкие скулы, прямой подбородок, темные внимательные глаза, сведенные брови. А уж сколько лет ему так и не признаешь вовсе.
Не дойдя до трона Мстислава с десяток шагов, принц остановился, преклонил колено. Его люди последовали своему повелителю.
Я, лишь немного успевшая изучить ельнийский, понимала через слово, но Всеслав шепотом подсказывал.
– Приветствую великого князя, правителя богатой и прекрасной земли, прозванной Белардой, – четко проговорил принц. – Я пришел к вам с миром, чтобы осуществить наш давний уговор и помочь вашей светлости в войне с гарнарским ханом Ихметом.
Ельнийский язык приятней скельдианского. Звучит плавно и бегло, нет в нем клокочущих звуком и рычащих слов. Понравился он мне сразу.
– Поднимитесь, Ваше Высочество, – я едва не охнула, когда князь на чистом ельнийском заговорил. – Не следует сыну короля на коленях стоять.
Дориан поднялся.
– Я рад видеть вас здесь, – продолжил Мстислав. – Путь, что вы проделали, был долог и полон опасностей. В Трайте под моим кровом вы найдете отдых и безопасность.
– Благодарю вас, – ровно, без чувств, проговорил принц Дориан. – Прошу, примите дары с моей родины.
По его сигналу двое слуг в чудных ельнийских одеждах внесли маленький сундучок, поставили перед князем и открыли.
Я ахнула вместе со всеми, увидев драгоценные каменья, чья россыпь искрилась радугой в косых солнечных лучах.
– Земля, на которой я вырос, славится своей щедростью, – не без гордости проговорил Дориан. – Ее долей я делюсь с вами, великий князь.
– Благодарю вас за щедрый дар, Ваше Высочество, – склонил голову Всеслав. – В вашу честь сегодня вечером будет дан пир, а пока вам следует отдохнуть с дороги, а после мы поговорим наедине о наших делах.
– Мне приятна ваша забота, великий князь. Я и мои люди устали после долгого путешествия, и мы будем рады обрести отдых. Но вначале смею просить вас исполнить мою просьбу.
– Я выполню ее, – согласился Мстислав.
– Я бы хотел увидеть мою невесту, княжну Сияну, о красоте которой ходит столько легенд.
– Еще бы! – хмыкнул мне на ухо подошедший незаметно Осьмуша, которого Зоран взял с собой. – Проехал сотни верст из-за бабы, устал как собака, кучу самоцветов привез. Надо ж увидеть, зачем столько мучился?
– А толку-то, – шепнула я в ответ. – Жениться все равно придется – государственно дело как-никак.
– Слава богам, я не королевич, – довольно выдохнул перевертыш.
– Вот именно, слава им за это, – ответила ему.
И куда только тот запуганный парень делся? Видать волчья половина наконец в силу вошла и Осьмуша как есть переменился.
Мстислав велел позвать Сияну. Та вышла через минуту.
Не лгал Всеслав – вряд ли девка краше сыщется. Высокая, с ладно скроенной фигурой – всего в ней в меру. С густой тепло-пшеничной косой на плече. В светло-голубом платье, алом корзно на плечах и золотым обручем на голове. А лицом так и вовсе прекрасна княжна. Все в ней ладно, все красиво.
Сошла Сияна со ступеней, на которых отцовский трон стоит, склонила голову перед принцем ельнийским.
– Привествую вас, Ваше Высочество. Легкой ли была дорога ваша? – спросила.
– Гляди-ка, – снова заговорил Осьмуша. – Эк его разобрало. Видать не видел краше девок.
И то верно. Принц все хмурым был, а увидел Сияну и враз поменялся. Оно и понятно, не зря ехал, будет у него жена-красавица.
Преклонив колено, Дориан поцеловал руку Сияны. Та на миг растерялась, что по глазам видно стало – не было в Беларде такого обычая – да виду не показала, не покраснела даже.
– Много слышал я легенд о вашей красоте, княжна Сияна, – проговорил Дориан, поднявшись. – Но не одна из них не передаст той правды, что открылась моим глазам. Я был во многих землях, но не встречал женщины красивее.
– Благодарю, Ваше Высочество, – опустила глаза Сияна. – Слаще меда ваши слова.
Сказала, поклонилась и тихо ушла.
Принц и Мстислав еще обменялись парой принятых у них вежливых фраз, а после ельниец со своей свитой, ушел.
– Теперь вечером на пиру следует быть, – сказал Всеслав. – Смотри, не запаздывай.
– А ты куда?
– Мне с Ростихом переговорить нужно.
– Домой что ли идем? – спросил Осьмуша.
– Идем. Ладимир только где?
Я поискала любимого глазами – он стоял в сторонке и о чем-то переговаривался с Ростихом. После, когда тот отослал его, подошел к нам.
– Идем домой? – спросила я.
– Тебя провожу, а после вернусь – Ростих велел.
Мы пошли прочь из зала.
– Что о ельнийцах скажешь? – спросил Ладимир. – Или ты по-прежнему скельдиан больше любишь?
– Не скажу ничего пока, – отмахнулась я. – Вот на пиру на них погляжу, каковы, тогда и отвечу. Принц разве что смурной показался, а как Сияну увидел, как будто переменился.
Ладимир легонько улыбнулся.
– Красивая она девка. Ее увидев, любой переменится.
От таких слов мне неспокойно стало. Неужто с княжной сравнил?
На пиру княжеском ельнийцы куда веселее были. Видать договорились с князем обо всем, порешили добром, и не грех нынче отпраздновать.
С собой принц Дориан ельнийского певца привез. Чудным словом «менестрель» назвал. Наши гусляры так все седые да в годах, а этот молодой совсем, видно и бороды не брил еще. И в руках его не гусли, а лютня – не наших земель инструмент. Как проведет пальцем по струнам, так будто мурашки по коже – до того ж красиво и ладно звучит. Пел он на своем языке, так что мало я поняла. После уж передали, что песня о любви была.
Вот и думай – народы разные, а поют про одно.
Сияна сидела подле Мстислава, в роскошном красном платье, в обруче с височными кольцами, украшенными самоцветами и золотом. Изредка улыбалась, отвечала на вопросы, глаза опуская – все, как и положено невесте.
– Что же о свадьбе решили? – спросила я у Всеслава, поглядывая на княжну.
– Состоится она в срок, – ответил заклинатель. – Принц желает, чтоб церемония в Ельнии прошла. А до этого княжна Сияна должна подготовиться ельнийскую веру принять, все обряды нужные пройти да Мстислав войну с гарнарцами закончить.
– И что же, Дориан ждать станет?
– Очень ему Сияна понравилась – хоть сейчас бы женился. Да только что позволено простому мужику, то королевичу запрещено. Княжна все ж королевой станет, потому все чин по чину должно быть. Сказано – принять веру, пройти все обряды и изучить ихние правила, значит, так и будет. Не обойти этого.
Глядела я раньше на Сияну и отчего-то жалела. Не дело если девку замуж не по своей воли выдают. А теперь гляжу и думаю, что повезло ей.
Жила себе столько лет, горя не знала, все на блюде золотом получала. Ну и что коль без любви замуж пойдет? Зато чужую страну увидит, королевой будет, на троне рядом с мужем своим сидеть. И дети ее королевичами да королевнами станут. Как ни крути, а все же лучше, чем простой деревенской девке замуж за соседа идти, ни дня ни ночи в работе не видеть, за оравой детей следить, одной все хозяйство на себе тянуть. А после состариться раньше времени и умереть на пятом десятке да и то, если повезет и боги сил дадут и здоровья.
Да и куда лучше чародейки! Нам-то век долгий положен, а прожить его без мужа, без детей, в одиночестве нужно. Не думала я об этом раньше, а теперь вдруг грустно стало. Не надену ведь лент свадебных, не свяжет мою руку жрец с рукой мужа и не срежет никто косу в знак того, что не девица уж. И детей я своих никогда не увижу, не будет у меня сына, как две капли воды похожего на Ладимира.
Подумала про то и Арьяра вспомнила. Отказалась от той судьбы – нечего теперь плакать. Снявши голову, по волосам не плачут.
Сохраните его, светлые боги, в бою, от лютой смерти, ран тяжелых и боли. Дайте ему сил все пережить и домой вернуться.
Тишка-плут развлекал ельнийских гостей. Кувыркался перед ними, пел частушки, байки травил. Я б и не удивилась, если б не на чистом ельнийском говорил. Шут-шутом, а ведь языки знает. Откуда только?
Как из-под земли передо мной вырос скельдиан – тот самый помощник ярла Сигурда. Склонил голову и молвил:
– Мой ярл желает говорить с тобой.
У меня ноги чуть не подкосились.
– Со мной говорить? – только и вырвалось вслух.
Скельдиан кивнул.
Я вопросительно поглядела на Всеслава. Заклинатель глазами велел соглашаться.
– Идем за мной, – проговорил скельдиан.
Скельдиане сидели поодаль от княжьего стола. Мстислав позволил это, ни слова не сказав. Зная о давней неприязни двух народов.
Увидев меня, северяне с интересом обернулись. Кто-то заулыбался, говоря что-то на своем языке, кто-то недовольно сощурился. Ульвар Трехпалый усмехнулся и головой покачал, а брат его, Сигурд, поднялся и вышел навстречу. Его помощник отошел в сторону.
– Рад видеть, что носишь мой подарок, – взгляд скельдиана упал на медальон, который я все же надела на пир, вопреки запрету Ладимира. – Хотел узнать, по нраву ли пришелся?
Едва на ногах я стояла, впервые с ним говоря, так близко видя. А голос северянина и вовсе чудно звучал, со скельдианским-то выговором.
– Подарок твой всегда носить стану, – ответила. – И благодарю за него.
– И одной благодарности хватит, – едва заметно улыбнулся Сигурд. – Говорили мне, ты о Скельдиании расспрашивала?
Вот Тишка, плут окаянный! Ну, задам же я тебе! Ох, берегись, поганец!
– Правду говорят, расспрашивала. Край ваш далекий, неведомый мне. На севере никогда прежде бывать не случалось, оттого и узнать хотела.
Сигурд внимательно поглядел на меня, будто что-то высмотреть надумал.
– Второй год я в Трайте от имени своего конунга, – проговорил наконец. – И все никак не пойму, отчего вы, беларды, так край свой не любите. Кого не спроси, каждый о чужих странах узнать хочет, а чего доброго и уехать вовсе.
– Всем знать хочется, как другие народы живут, – только и нашлась я.
Сигурд чуть улыбнулся.
– Везде одинаково, только люди и боги другие.
Как подумаю, с кем говорю сейчас, в глазах темнеет. Надо ж ведь – я, девка деревенская, дочь торговца из глухого места – а рядом с ярлом скельдианского конунга стою. Отчего только, никак в толк не возьму.
– Одинаково-то одинаково, да только в селах и городах по-разному. На юге и вовсе война, а Трайта все неприступная стоит.
– Верно говоришь, – согласился Сигурд, – как и полагает ученице достойного человека.
Я на миг опустила глаза, чувствуя, что еще немного и зальюсь краской.
– А в Трайте теперь своя война, – продолжил он. – Сама ведь узнала.
– Ярлу Сигурду многое известно обо мне.
– Равно как и обо всех, сидящих в этом зале, – жестко проговорил скельдиан. – Я запомнил, как ты бросилась под копыта моего коня. Не думал, что увижу в княжеском тереме.
Вмиг все померкло.
Ох, дурища же я! Решила будто он как с равной говорит. А он, великий ярл, всего лишь удивился, простолюдинку на княжеском пиру, увидев. Ни чародейский знак, ни звание ученицы всеславовой, ничего тут не поможет.
– Пути богов неведомы, – только и ответила.
– Моя вера говорит, что люди подчиняются судьбе, а судьбы воле норн.
– Я не знаю веры северян.
– В Беларде мало кто знает, – отвечал Сигурд. – Как и мы о твоих богах.
Он едва заметно кивнул, давая понять, что разговор окончен.
Я поклонилась, как того требовал обычай, и ушла.
Когда обернулась, ощутив будто обожгло, увидела непонимающий взгляд Ладимира. Колдун был по другую сторону. Ярл Сигурд, посланец скельдианского конунга, мирно беседовал с другими северянами. Ему уж не до меня.
Слегка улыбнувшись Ладимиру, я тут же сняла скельдианский медальон. Сигурд оказался прав – мы слишком не любим то, что есть.
Глава пятая
Глава пятая
Сколько зерен – звезд на небе, столько и людей под небом, говорят старые люди. Да только ни одного зерна в эту ночь не досталось птахе. Все тучами затянуло. Девица-луна и та схоронилась, лишь изредка, под порывом холодного ветра, показываясь людям.
Видать много воинов на поле бранном полегло в ушедшем дне. Боги сжалились и не стали открывать людям скорбящим опустевшее небо, будто дырками покрытое, пустое, без света любимых, тех, что нынче в объятиях ушедшей.
Кутаясь в теплую шаль я не спешила закрывать окно – отчего-то все глядела и глядела на небо. А оно не отвечало ни единым всполохом одинокой звезды.
Время уж перевалило далеко за полночь.
Не спалось мне. После пира княжеского, в честь посланником ельнийских, не спалось.
Сны о морях холодных, бездонных, драккарах могучих и ветрах северных, отступили, не тревожили. Спокойно бы уснуть – да только не могу. Грустно отчего-то, сердце тоской защемило и нет, нет мне покоя.
Медальон возьму скельдианский, погляжу на него и снова прячу. Будто теплом серебро греет, так и зовет снова игрушку колдовскую примерить.
Погляжу и прячу обратно – не хочу Ладимира тревожить.
Он смурной стал, все чаще задерживается у Ростиха – своего наставника.
А сегодня...
Птица ночная из-под самой крыши вспорхнула, мягким крылом рассекая воздух ночной прозрачный. Ох...за сердце я невольно схватилась.
А сегодня и вовсе не пришел мой любимый. Уж колокол на городской башне второй час пробил, а нету его.
– Вёльма....
Я обернулась.
Дверь почти не скрипела, а может я того не слышала.
– Чего не спишь, шальная? – спросил Осьмуша, почесывая затылок и широко зевая.
– А ты чего? Никак волчьи сны мешают?
Он махнул рукой.
– Прошли уж волчьи сны. Две луны как не трогают.
– А босиком чего стоишь? Пол ведь студеный! – я пыталась найти еще повод прогнать его.
– Пустое...Ко мне ведь болезни не липнут, – опять отмахнулся перевертыш. – Так чего не спишь?
Я поглядела на небо.
Снова.
– Как думаешь, звезд и людей поровну?
Осьмуша бесшумно подошел – я только тепло его и ощутила. Руку мне на плечо положил.
– Об этом тоскуешь? Умер кто?
Я головой помотала.
– Я твою тоску во сне учуял, – продолжил Осьмуша. – Она по-особому пахнет, уж научился различать.
Пожав плечами, я взглянула на перевертыша. Глаза того в ночи уж человеческими впредь не будут – все волчий огонь забрал.
– Тяжко мне отчего-то, – проговорила. – Будто камень на плечах лежит, сбросить не могу. Предчувствую что-то, а что...знать бы.
– Не печалься. Пойди к Лесьяру, может, он ответит.
Я тихо улыбнулась.
Осьмуша на небо поглядел.
– Зоран говорил, детям ушедшей звезды черные положены.
– Почем ему знать, – резко ответила я. – Самому-то небось уже и место в ее холодном подземелье готово.
Осьмуша отпрянул.
– Зря ты так, Вёльма. Она мать наша, хоть и не признаем. Она нам силу дала.
– А разве ж мы просили? Не будь силы, все по-иному б могло быть...
– Боги мудрее, не спорь с ними.
Откуда только столько ума у него взялось? Еще недавно ведь боялся слово сказать, а теперь – гляди-ка, разговорился!
Прав он, коль рассудить. Чем я без силы буду? Так, тенью одной, простой девкой, забредшей от дома. Да и он...
– Тоскливо мне, Осьмуша, оттого и говорю. Да ты спать иди, я уж сама.
– Не могу. Тоска твоя не дает. Привкус ее горький на языке.
– Странное дело, – пожала плечами я. – Отчего ты чуешь ее так?
– Зоран сказывал, сестра ты моя хоть и не по крови. Сама ушедшая завещала нам друг друга слышать лучше людей.
Я усмехнулась.
– Иди спать, Осьмуша. Днем поговорим. А тоска...я ее заговором и одолень-травой отгоню.
– Смотри, Вёльма, – шутливо погрозил пальцем перевертыш. – Пока в доме одном, не укроешься...
И ушел.
Ветер из тучи густой клок вырвал и на месте его звезды показались. Немного их – видать правду говорят.
Только лишь луна боком коснулась разрыва – укрыл ее ветер.
– Светлые боги, – зашептала я, – смилуйтесь над нами, дайте прощение, пощади слуг своих грешных. Пусть не прольется кровь на земле нашей...
Шептала и знала, что не услышат меня они. В эту ночь и саму покинули. Грешна я, прогневала.
– Ладьяра, светлая дочь, сбереги Ладимира и верни его мне. Ларьян-батюшка, сохрани братьев моих, что на войну ушли. Славша-странник, сестрам и матери помоги. Ларий, Арьяру сил дай...
Всех вспомнила, за всех помолилась. Только ее, ее одной имя не назвала. Той, чья сила во мне и отчего я на этом месте стою.
Не стану ей поклоняться, не хочу!
Закрыла окно и спать легла. И упал на меня сон, тягучий как те тучи на небе, тяжкий и беспросветный. И не было мне покоя, и во сне не пришел.
Утром пробудилась я позже обычного. Голова трещала, горло пересохло, во всем теле слабость – будто захворала.
Так нет же – здоровая.
Собралась, вложив одолень и травы вместе со знаком огненным двойным в кошель поясной – пусть от дурного оберегают.
Хельга уже внизу со стола убирала.
– Припозднилась ты нынче, Вёльма, – проговорила северянка, меня завидев. – Не захворала ли? Дурно выглядишь.
– Не знаю, Хельга. Вроде здорова, а отчего-то худо мне.
– Дам я тебе отвару своего, из скельдианских северных трав, легче будет. Обожди немного.
Только она выйти хотела, как я остановила за локоть:
– Скажи только, Ладимир не пришел?
Северянка поджала губы и в глазах ее невольно злорадное что-то почудилось:
– Не было колдуна твоего. От прошлой зари не было.
И ушла.
А у меня как сердце упало.
Где ж он, светлые боги? Не случилось ли чего?
– А, вот и огонь пожаловал, – хрипло молвил Лесьяр, чуть приподняв глаза от книги. – Нечасто, ох, нечасто вижу я тебя, а зря...Песнь ведь писать надобно, а об ком и не знаю.
– Разве ж обо мне можно что путное написать? – невесело усмехнулась в ответ.
Лесьяр закряхтел и поднялся со своего места. Сделал несколько шагов ко мне. Одетый во все белое, седой, с темными от волшбы глазами.
– Не знаешь, так и молчи, не тебе решать...
Его пальцы цепко схватились за мой локоть, и я невольно вздрогнула и отпрянула.
– Печаль на твоем сердце верная, – проговорил старик, глядя будто сквозь меня. – Не ошибается оно, правду говорит. Слушай его почаще.
Сказал и отошел обратно.
– Так зачем пожаловала? – снова взялся за перо.
– Мне с Ростихом поговорить нужно, – нерешительно произнесла в ответ.
Лесьяр хмыкнул в бороду.
– На Ростиха нынче спрос большой. Все чего-то с ним поговорить хотят.
– Так пустишь?
– А чего не пустить? Иди!
Махнул рукой и на стене, прямо поверх каменной вековой кладки, проступила дверь.
– Мир тебе, Лесьяр, – проговорила я и вошла.
Ростих сидел на своем месте, как и прежде. В руке его перо и писал он каку-то грамоту.
Я медленно прошла ближе. Вещие птицы, что на стенах застыли, зорко следили за каждым шагом, будто посмеивались и в глазах их искорки сверкали.
– Надобно будет сказать Лесьяру, чтоб не открывал дверей кому ни попадя, – проговорил он, поглядев на меня. – Зачем пришла?
– Если дозволишь, вопрос задам.
– Позволю, – кратко ответил Ростих.
В каждом слове слышалось его пренебрежение. Казалось, только и ждет, пока я скажу и уйду.
– Где Ладимир? – решительно спросила.
Чародей медленно поднял лицо и поглядел на меня.
– А ты кто такая будешь, чтоб о таких вещах узнавать?
На миг растерялась, даже шаг невольный назад сделала.
– Кто ты Ладимиру, да и кто ты здесь, чтоб в чужие дела лезть?
– Я кто? – ярость и обида нахлынули волной. – Любовница я ему. А тебе – ученица Всеслава, заклинательница. Что в Доме Предсказаний творится – мое дело, как и твое, Ростих Многоликий.
Чародей глядел на меня с насмешкой. Не по нраву слова такие пришлись.
– Ступай, Вёльма, – ответил. – А Ладимир вернется, когда на то приказ ему будет.
– Приказ? Слово твое?
– Мое. И больше ко мне подходить не смей. Не по пути нам с детьми ушедшей.
Сказал и к своим бумагам вернулся. Будто исчезла я.
Шагнула я в сторону и ветром холодным вмиг обдало.
Ростих отдалился и исчез вовсе.
Оглянулась я на шум крыльев. То птицы вещие сорвались со стен, роняя перья черные и белые. Полетели прямо на меня, смеялись голосами звонкими.
Пригнулась я, рукой лицо прикрыла. На видно ничего – лишь крылья, перья да лица девичьи – красоты неземной – да косы расплетенные. Окружили меня как обняли.
И все смеются, все отпускать не хотят...
– Прочь, прочь уйдите, – закричала я.
А как глаза открыла – на полу у Лесьярова стола сижу.
– Что? Не вышел разговор? – усмехнулся старик. – Прогнали тебя птахи...
Ошалело оглядываясь по сторонам, я встала. Платье на себе оправила, а из косы перо вытащила.
– А ты думала, они неживые? – продолжал Лесьяр. – Уж сколько лет они там, покой Ростиха хранят. В сказаниях написано, улетят с места насиженного, как только рухнет Дом Предсказаний. Да только не верю я в то.
– Ты вещун, Лесьяр, тебе видней будет.
Сказала и поспешила уйти побыстрей. Вслед какие-то слова донеслись да только не разобрала.
Едва-едва не дошла до Всеславовой комнаты.
Позади шагами тихими кошачьими шел гость. Незваный-нежеланный. Ощутила я его будто прикоснулся кто рукой прохладной.
Обернулась.
– Тихое утро, сестра моя, – поклонился он, приложив руку к груди.
– Тихое утро. Только не сестра я тебе, – склонилась в ответ.
Зоран, темный жрец ушедшей, легонько улыбнулся.
– Не признаешь ни ее, ни меня, а мы тебя давно признали.
– Оттого и ходишь по пятам?
Чародей с посохом, на котором самоцвет черный, а на шее ее знак древний.
– Непросто тебе, Вёльма, затем и пришел. Коли совсем худо станет, приходи. И я, и Осьмуша, и она ждать будем.
Вспомнился мне сон, что перед испытанием явился. И глаза ее ледяные, и одежды черные, что по ветру вьются, и берег одинокий, ветрами межмирья скрытый от яви...
– Не приду я, Зоран, не жди. Решила уже.
– Решения людские меняются волей богов. А печаль твоя долгой будет.
– Ах ты, змей...
– Не я, – покачал он головой.
– Тогда откуда узнал?
– Откуда? Она мне указала, в огне.
– В темном огне, – добавила я.
– В ее огне. Зря, Вёльма, ты от природы своей бежишь, зря. Осьмуша принял и смирился, а ты страдать будешь.
Я замотала головой и пошла прочь. Не стану слушать его, не буду, не поверю в увещевания ложные.
Варвару я застала за странным занятием – чародейка носилась по комнате, выполняя указания Всеслава, разыскивала снадобья, книги, свитки. Тишка в этот миг сидел на стуле посредине и тыкал пальцем то туда, то сюда.
Всеслав же, занимая привычное место хозяина, приказывал Варваре, что найти. Завидев меня в дверях, он поманил рукой.
– Тихого утра, Всеслав, – пробормотала я. – Что стряслось здесь?
– Собираемся мы, Вёльма, в путь-дорогу нам пора.
– Какую дорогу?
– Лисица-синица, поедем далеко, на конях ретивых, за дома порогом, – запел Тишка, покачиваясь из стороны в сторону. Бубенцы на его шутовской цветастой шапке тихонько позвякивали и пели о чем-то далеком. – Вслед за кочевниками лютыми поскачем, схватимся за мечи, и...
– Что ты говоришь, Тишенька? Всеслав? Варвара?
Я оглянулась как-то беспомощно.
Казалось вот-вот и провалюсь куда-то. Печаль пришедшая с Изнанки, что сном зовется, растерянностью обернулась. Глядишь и нет ее, а как схватится за плечи, как обнимет, так и сил нет избавиться.
Птицы вещие видать морок какой навели. Куда ни пойду, какой шаг не сделаю – все рушится, все чужое.
– Тебе бы тоже поторопиться, – сказала Варвара. – Немного времени уже. А ну убери руки, плут! – прикрикнула на Тишку, когда тот к цветной склянке руки потянул.
– Так куда ж поторопиться?
Вздохнул Всеслав.
– Ростих велел на битву собираться. Не одолеть Мстиславу гарнарцев без нас.
– И что же? Все едем?
– Я и ты едем.
– И я! Гарнарца поганого рубить стану! – вызвался Тишка.
– Сиди уж, голова твоя дурная, – хмыкнула Варвара. – И без таких найдется забота...
– Злыдня – Варька! – насупился шут.
– Молчи уж!
– И как скоро едем, Всеслав?
– О том не знаю – как Ростих велит.
– Как Ростих велит... – повторила я тихо.
Где же Ладимир и что с ним?
Сохраните его боги, коли на пути к полю бранному...
На просторном дворе Дома Предсказаний, куда пускали меня нечасто, боясь, что узнать могу лишнего, стояла высокая клеть. Жил в ней сокольничий Чеслав. Хмурый, с постоянно сведенными к переносице бровями, заросшей спутанной бородищей, и в старых, сотни раз залатанных, вещах из грубой небеленой ткани.
Показывался в Доме Чеслав редко, лишь когда звали особо. Слов не говорил, грамоты не знал. Лишь хмыкал изредка, кивал, когда спрашивали и мотал головой, коли что не по нему приходилось.
Я его лишь два раза и видела. Однажды как с Всеславом ходили письмо с соколом посылать, второй – как сама родным в Растопшу писала.
Сегодня снова к сокольничему пошла с грамотой в руке. Осторожно постучала в дверь, боясь, как бы Чеслав не осерчал на незваную гостью, пришедшую в поздний час.
Грузные шаги, послышались из-за двери клети и, спустя полминуту, на пороге показался хозяин. Прищурившись, он пригляделся ко мне в неровном свете факела.
– Тихого вечера, Чеслав, – проговорила, – можно ли послание отправить?
Сокольничий недовольно крякнул и махнул рукой, входи, мол.
– Ты уж прости, что так поздно, – продолжила я, переступая порог, – Родным своим хочу написать. Вести тревожные пришли, не могу смолчать. Сам ведь видишь, что твориться в Трайте.
Нарочно я это сказала. Вряд ли Чеслав за ворота выходил. В городе так и вовсе не появлялся. Разве что от чародеев и слыхал о войне.
– Позволишь ли одну из твоих птиц взять?
Сокольничий метнул на меня недовольный взгляд и направил в глубь клети. Я осталась ждать, сжимая в руке тоненькую трубочку – послание.
Недовольный клекот разбуженной птицы отозвался в моей голове яркой вспышкой. Молодой сокол, еще слишком резвый и дерзкий, не усмиренный до конца, разозлился. Сокольничий, этот человек, насквозь пропахший птичьим духом, не нравился ему. Он заставлял подчиняться, запирал в клетке, закрывал глаза.
С каких времен в Беларде послания стали передавать соколами – не ведаю. Знаю только, что птица эта – гордая и непримиримая. Заклинатели много лет бились, чтоб заставить их подчиняться приказам да задания выполнять. И ведь не каждый сокол в почтари годился. Иной лишь для охоты. Только вот в последние годы разлюбили наши бояре с птицами охотиться. Забава эта отчего-то пресной им показалась.
Чеслав вышел ко мне с соколом на руке. Когти птицы накрепко впились в кожаную рукавицу. Клюв приоткрыт.
Сокольничий сделал знак, и я подошла к нему.
Коснулась еще мягкого оперения птицы. Сокол на миг будто отпрянул, ощутив касание чужого духа, а после прислушался и затих.
Я делала все, как Всеслав учил. Осторожно коснулась золотой нити, что от самого сердца соколиного вилась. Со своей ее на мгновение сплела, а уж после, заговорила:
– Ну что ж ты, дружок? Испугался разве? Не бойся, зла тебе не сделаю. И прости, если потревожила. Дело у меня есть, попросить хочу грамоту родным моим отнести. Да только не в город, не в село, а...
Сознание птицы, все еще затуманенное злостью, было открыто. Недолгие однообразные воспоминания, что могли сопровождать лишь рожденного в неволе, промелькнули передо мной враз. Сокол оказался слишком молодым – не разменявшим и полного года, не видевшим зимы.
– Не нашлось ли другого? – спросила у Чеслава, боясь, что птица может и несправится.
Тот не ответил – даже кивком головы меня не удостоил. Мол, какого вынес, того и бери.
Поглядев на лицо его, я, грешным делом решила будто к лучшему, что молчит. Простите меня, боги – нельзя о людях так. Чеслав ведь не по своей воле молчун, не оттого, что слово ему поперек горла встает. А оттого, что в младости своей к лиходеям в лапы попал, а те язык и отрезали. С тех пор у нас служит, за птицами ходит. Соколы и без слов понимают Чеслава, заботу чуют. Да и дух его за прошедшие годы будто и не человечий стал, все одно с птицами сравнялся. Если уж учить птиц, так то заклинателей дело, а ему лишь бы кормил да лечил.
Сокол встрепенулся, когда я за золотую нить дернула. Образы моих братьев ему отдала и велела, чтоб искал. Где искать – тоже показала. Если права я и на месте они, так буду спокойна. Если ж нет – себя только винить.
– Довольно, – проговорила, завершив. – Отправлять можно.
Чеслав снова ничем не выдал свой ответ. Сокол – птица дня. Тяжело ему в ночи будет, разве что чары мои помогут.
Не любил меня сокольничий, по глазам видела, не любил. Ладно уж чародеи носы воротили, но прислужники-то... Те за ними следовали. Имя ушедшей не произносили, а от детей ее и вовсе, как от чумы открещивались.
Вышли мы во двор. Чеслав глаза птице открыл.
Сокол взмахнул крыльями, на меня поглядел умными глазами, и голову чуть склонил. Я же ему на когтистую лапу письмецо привязала аккуратно, чтоб не мешалось.
– Лети, дружок, – прошептала, выпуская золотую нить из ладони.
Сокол раскрыл крылья и взметнулся стрелой в вышину темнеющего неба. Пестрым росчерком промелькнул и скрылся за маковками терема. Как и не было его.
– Спасибо, Чеслав, – поблагодарила мужика.
Тот только рукой махнул и ушел.
Думы тяжкие окутали меня, пока домой шла, пока по двору велимирову ходила, пока на звезды-зернышки глядела, как порог переступила. А уж как в горницу вошла, так разом и схлынули потоком бурным.
У очага пылающего колдовским алым пламенем сидел Велимир и племянником. Беседовали о чем-то негромко. Так, будто желали, чтоб и не слышал никто кроме.
– Ладимир... – вырвалось у меня.
Сердце враз подскочило будто заяц вспугнутый. Забилось радостно.
Вернулся, слава молодым богам! Зря я речей темных наслушалась, зря поверила. Вернулся он. Ко мне вернулся.
Он обернулся. Лицо прежнее, на губах легкая улыбка, прядь волос на лоб спадает, разве что усталый вид. Прежний Ладимир, прежний.
Остановилась я и шагу сделать не могу. Прежний-то прежний, а вот глаза чужие. Холодные, колючие, как будто другой кто на меня глядит.
– Тихого вечера, Вёльма, – ответил.
– Тихого вечера... – повторила эхом.
Не так здесь что-то. Духом чую, не так.
