Текст книги "Мед.ведь.ма (СИ)"
Автор книги: AlmaZa
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 49 страниц)
Решающий голос
Бывают настолько реалистичные сны, что, когда просыпаешься, наоборот кажется, что попал в сновидение. В таких снах есть ощущение всего: запахов, звуков, касаний, тепла и холода, темноты и света, так что невольно сжимаешь веки сильнее, будто что-то слепит, иногда даже вкус чувствуется, если ешь. Единственное, чем отличаются эти странные и достоверные своим реализмом сны – это отсутствием ощущения пространства и времени, никакого хронотопа. Иллюзорное представление о том, что ты владеешь самостоятельностью в передвижении и смене каких-то локаций иногда рассеивается, и только непонимание того, как и что произошло так быстро, выдаёт некую фиктивность событий.
Я легко плыла где-то на грани обоих этих миров, настоящего и воображаемого, и некоторое время, когда онемевшие члены и дремлющие конечности приходили в себя, я не могла уловить, откуда же куда выпадаю? Только покалывание и стянутость рук и ног стали приводить меня в полное сознание, хотя глаз я ещё не открыла. Приятная мягкость и свежесть окутали тело, шуршащая чистота чего-то накрывавшего меня, тихий звук дребезжащего электричества. Знакомый, и, с другой стороны, забытый запах дезинфекции и лекарств. Я вышла из сна, тяжёлого, пугающего и затянувшегося кошмара.
Не торопясь открываться бодрствованию и подниматься, чтобы начать день, я лежала и прислушивалась к себе, будто сама себя не чувствовала очень давно. Слух, обоняние, всё какое-то обострившееся, но, в то же время, притупленное, не иначе как я перестала что-то улавливать, но зато избавилась от ваты, в которой томилась, как фарфоровая кукла в коробке. Я попыталась пошевелить пальцами, и опять ощутила стянутость, словно руки были в клею или завязли в смоле.
Мне снился очень дурной сон, и, как и положено той самой абсурдности, навеянной Морфеем, я не могла понять, какой период занял этот сон – сутки, месяц, полгода, год? Мой серый и неприметный быт побеспокоили, меня позвали за собой в увлекательные приключения, далёкие провинции и большие города, мы убегали, за нами гнались, стреляли, мы мчались дальше, меня спасли, потом рыцарь без страха и упрёка превратился в злодея без чести и достоинства – ну точно, как в кошмарах, где метаморфозы льются без перерыва, – злодей отдал меня чудовищу, а чудовище держало в пещере, пытаясь слопать, и плавно поедало, пока не нашло жертву повкуснее. Отпущенная и оставшаяся в живых, я хотела проучить злодея, но… сон оборвался. Очень тягостный сон. Весь организм провалился в него, с трудом из него выкарабкался, на меня навалилось целое тысячелетие отсутствия в реальности.
Продолжая лежать, я вспоминала покойную бабушку. Она говорила, что иногда сны бывают вещими, к ним стоит прислушиваться, а если встречаешь что-то, что тебе снилось – относиться с особым вниманием. Может ли на самом деле произойти нечто подобное? Загадочные странники, красавец на мотоцикле, обращающийся в мерзавца, дракон. Недобрая сказка. Если я встречу кого-либо похожего на тех людей – обойду стороной, подальше. Очень уж нехорошим был конец.
Попытавшись потянуться, я испытала терпимую боль и скованность. Пахло по-прежнему больницей, где я работала, выполняя обязанности санитарки. Но почему я сплю на работе?! О боже! Глаза сами собой открылись, и лишь слабость не позволила мне сесть рывком. Обзор выдал мне, что я не сижу за дежурным столом, и не в кресле в сестринской задремала, а сама стала пациенткой нашей больницы! Палату я узнала безошибочно: цвет краски на стене, когда-то зелёный, наверное, а теперь скорее сизо-бирюзовый с налётом плесневого салатового оттенка; именно та бесформенная отшелушившаяся дыра в ней, обнажившая сыро-серый цемент, и побелённый потолок, заползающий белой широкой полосой на верх стен; тюль и закрытая форточка, создающие впечатление морозных узоров на стекле в любое время года, потому что прозрачность тюля переплетается с мыльными разводами окна, превращаясь в своеобразный рисунок зимы.
Всё передо мной узналось, угадалось и опозналось. И прежде чем подумать о чём-либо, я тревожно позвала:
– Доктор Цзы? – Только тогда я повернула голову в сторону двери, и заметила стул рядом со своей койкой, на котором дёрнулась чёрная тень, не примеченная мною ранее. Я была уверена, ещё не сосредоточившимся зрением, что это лежат вещи или висит длинный плащ, но на мой голос вся эта темнота отозвалась и, разлепляя веки и преображаясь, явила мне своё лицо, промаргиваясь и спешно протирая лицо ладонями. Красные, в волдырях и торчащих из-под бинтов нарывах, руки и пальцы выглядели пугающе. Меня стала брать оторопь, пока я погружалась в воспоминание и понимание того, что пригрезившийся мне сон – не сон вовсе, а прожитое мною жуткое, отвратительное, гадкое, полное страданий и слёз, обмана и равнодушия время. Время, которое я уже не смогу перечеркнуть и забыть, как плохой сон.
Я хотела произнести имя этого человека, проснувшегося, и с беспокойством на меня глядящего, но в голове всё перемешалось. Как обратиться к нему? Дух, бес, Ви или Тэхён? Кто же он такой и какую роль по-настоящему играет в моей судьбе? Мы замерли, глядя в глаза друг другу, пока я прокручивала в памяти последний эпизод, завершивший мой путь потерянной и выброшенной ведьмы. Я загорелась, я подожгла сама себя, и после этого меня накрыл миг острой, оглушающей и раздирающей боли, за которой последовал болевой шок, едва не уморивший меня на месте. Но Дух, или Ви, или Тэхён, сорвал с себя куртку и бросился на меня, даже сквозь пламя я видела это, как он повалил меня на землю, и стал сбивать огонь, накрывая меня плотной материей своей кожанки. Она и сейчас на его плечах опалённая, сморщенная, кое-где прожжённая насквозь. И только когда всё потухло, а я стала терять сознание от боли, его губы продолжали шептать мне прямо в ухо: «Я люблю тебя, не делай этого, я люблю тебя!». Кажется, в тот момент мои щёки остудились его слезами. А сейчас он будто понял, какой момент вертелся в моих мыслях, и мы пристыжено развели взгляды в стороны. Мои глаза успели скользнуть по серьге в его ухе, и опустились к моим ладоням. Они были перебинтованы, пахли противоожоговой мазью. Так вот откуда это чувство стянутости. У меня обгорела кожа, истончившись и натянувшись. Я немножко потянула на себя плоское больничное одеяло, и увидела замотанные в бинты ступни. Выше задирать одеяло смысла не было, я чувствовала перевязку почти по колено. Область поражения огнём была не маленькой.
– Элия… – сухим, скованным горлом обратился ко мне Ви. Я не подняла на него взгляда, и он не продолжил, ничего не сказал мне. Секунда за секундой, в моём сознании всё ещё рябили кадры, и я пыталась обмануться, вторгнуться в другой год и месяц, втиснуться в эпоху «до», убедить себя, что я ещё никуда не уходила отсюда, не уезжала из уезда Баосин, что в комнате общаги меня ждёт Мао. Потом я соглашалась с тем, что уже встретилась с теми, кто называл себя золотыми, и что теперь мы где-то на пути к Шаолиню – там всё ещё было хорошо, надёжно, честно. Или мы только-только проникли в Шэньси? Сейчас направимся к хранителю, заночуем в его старинном доме. Но нет, уже был Ханьдань, была Шаньси, был Сингапур. Был Вон. «Красавица» – впервые в моей жизни кто-то назвал меня так. Я заплакала бы раньше, но не сейчас, когда слёзы иссякли и высушились огнём без остатка. Мне захотелось разодрать своё некрасивое лицо, которое никогда никому не нравилось, в том числе и мне самой. В связи с этим родилось подозрение, а не сгорело ли оно само собой, когда я подожгла себя? Оглядевшись, я не нашла зеркала, какой-нибудь отражающей поверхности.
– Я вся обгорела? – спросила я у Ви, поскольку не видела других возможностей узнать о состоянии своей внешности. Он поднял на меня удивленный взор, не совсем понимая, и я уточнила: – Моё лицо. Оно в ожогах?
– Нет. Нет, пострадали только твои руки и ноги, – кивнул на них Тэхён, вновь пряча взгляд и кусая нижнюю губу. Я одновременно испытала и облегчение, и разочарование. Значит, большая часть меня осталась прежней, той самой, притягивающей ложь и подлецов. Как жаль. Как хотелось, чтобы огонь выжег как можно больше, чтобы всё совсем кончилось, или могло обновиться, начать заново. Но нет, мне придётся нести с собой прошлое дальше. Осознав это, я почувствовала, как накатывает волна всего того груза, приводящего к безумию. Я не была готова к этому, бабушка никогда не говорила, что в мире столько лжи и грязи, я жила в этом крошечном посёлке, где никто меня не трогал, где не было опасности и лицемерия. Я ничего не подозревала, мне было страшно от тех людей, что убили бабушку, но я думала, что расправляются только физически, я не знала, что морально тоже умеют убивать. Я сломалась, мне было невыносимо, у меня не было опоры, никакой опоры. Ничего, никого. – Не переживай, – проговорил Ви, – у нас есть химик, который избавит тебя от ожогов, ничего не останется, ни шрама, ни следа.
– У вас? – устало, не сумев даже вложить в интонацию сарказм, уточнила я.
– В Сеуле, – тихо шепнул молодой человек.
– Кто сказал, что я хочу избавляться от всего этого? Это моё! Как и всё моё уродство.
– Ты не уродлива, ты… – Я закрыла глаза и глубже вдавила голову в подушку, помотав ею, чтобы Ви замолчал. И он замолк. Я попыталась захныкать, но впустую, никакой влаги, никаких слёз, сухие глаза, внутри пустыня, даже хуже: безжизненное пространство без солнца и ветров, только темнота, вакуум и тишина. Пришлось успокоиться, не дёргаться. – Ты красивая, Элия, ты всегда была для меня красивой. Даже теперь, с этими ожогами, не думай, что они тебя портят.
– Не говори мне ничего подобного, пожалуйста, не говори, – взяв себя в руки, негромко и мирно попросила я.
– Почему?
– Ты не представляешь, как я теперь ненавижу приятные слова.
– Элия, тот мерзавец, он всего один такой, из-за него…
– Не хочу говорить о нём.
– Ладно, – опять замолчал Ви. Но недолго выдержал: – Зачем ты это сделала? Зачем хотела сгореть?
– Я хотела наказать всех, кто был виноват в моём несчастье. – Я посмотрела на его кисти, они пострадали из-за меня. Он бросился на огонь, на факел, в который я превратилась, он рисковал собой, чтобы спасти мою жизнь. Он появился два с половиной года назад, как дух, утверждавший, что будет оберегать меня, и выполнил свою миссию. Я до глубины души оскорбилась на обман, который он с товарищами изобрёл, но именно тогда, когда я перестала слушаться его – моего духа, – началась трагедия. На мои губы наползла тень благодарной улыбки. – Но в последний момент я вдруг поняла, что виновата в своих несчастьях только я сама. И наказать мне стоит себя.
– Ты ни в чём не виновата, Медведьма! – Тэхён сполз со стула и, встав на колени на полу, оказался впритык к моей постели, положив на неё локти и взяв осторожно в свои ладони мою. Я привычно её отдёрнула. Не потому, что было больно, а потому, что с тех пор, как во мне потоком открылись способности, неукротимые, лавинообразные, поглощающие припадками мой разум, я срывалась на видения при любом касании, неодушевленный предмет я трогала или человека, я сразу же видела прошлое или будущее, истории, драмы и праздники, окружавшие объект, от чего с трудом могла отбиться. И теперь испугалась, что опять провалюсь в пропасть предсказаний. Впрочем, может, через бинт ничего не случится? Перчатки меня спасали.
Ви опечалено отвёл ладони, от которых я отшатнулась, приняв жест на свой счёт и я, спеша исправиться, поймала сама его руку, тихонько сжав своими пальцами.
– Прости, я не хотела угодить в видения, больше ничего. – Его плечи расслабились, и он кивнул, показывая, что понял. Чёлка его подпрыгнула и упала обратно. Серьга знакомо посверкивала. – Я не хочу тебя обижать, и должна сказать тебе спасибо за спасение, но… я ещё не знаю, рада ли ему? Не знаю, смогу ли вообще радоваться чему-либо?
– Сможешь! – просиял Ви, похоже, пытаясь убедить меня именно теплотой улыбки, а не какими-то аргументами. – Сможешь, Эя! У всех бывали безрадостные моменты, и у меня, и у сильных людей…
– Ты тоже сильный, – заметила я.
– Нет, так кажется. Я не сильный. Ты думаешь, что я не доверчивый, не глупый? Что я не обжигался? Ну, не в таком смысле, а на людях, плохих людях… Если бы у меня была возможность тогда, я бы рассказал тебе многое, очень многое, и о себе, и ты бы поняла, что со всеми случается… ну, всякое, знаешь. Плохое, чёрные полосы. Но для того и нужно верить в лучшее, чтобы выйти на белую полосу.
– Ты не понимаешь! Во мне такой сумбур, такая путаница! Я не знаю, как распутать всё в себе. Я смотрю на тебя и думаю: «Он хороший, очевидно же, что хороший!», и мне делается так страшно, страшно допустить эту мысль, поверить ей, страшно обмануться! Наверное, нет ничего больнее предательства, Ви, как ты думаешь?
– Я согласен, Эя, согласен! – Из его глаз потекли слёзы, те, которых у меня больше не было. А из него они выходили так свободно, и в то же время я чувствовала, что в нём есть какой-то особый источник этих слёз, какой-то надлом, какая-то непроходящая боль, рана, что непрерывно кровит, и из-за неё он чутко откликается на чужие страдания, горюет со всеми, потому что не может нести в себе какое-то бремя, и в то же время избавиться от него не может. На миг я пожалела, что бинты мешают мне проникнуть в глубину загадочной души Тэхёна. – Эя, быть жертвой предательства – это больно, но, поверь мне, быть предателем – куда больнее, рано или поздно предателей съедают муки совести, с этим невозможно долго жить спокойно. Разница в том, что от жертвы зависит, прощать или нет, а что дальше зависит от предателя? Он не может заставить простить себя, он совершает преступление, которое не в его силах более исправить. А ещё, – я никогда не видела Ви таким торопливо говорящим, он шмыгал носом, вытирал его повязкой на тыльной стороне ладони, и продолжал, – вот ты говоришь, что страшно, когда хороший оказывается плохим, а знаешь ли ты, как страшно, когда плохой оказывается хорошим? Когда ты должен ненавидеть, избавиться, сокрушить, но понимаешь, что не можешь, что человек заслужил лучшего. Это тоже страшно. Ошибаться всегда страшно, но если не ошибаться – как же жить? Где ты видела жизнь без ошибок? Когда мы открываем коробку конфет с разными начинками, мы ищем с той, которая нам понравится, и редко кто попадает с первого раза, обычно сначала откусывают от той, которую доедать не станут – отложат. Это же не значит, что ты перестанешь отныне есть конфеты? Нет, ты постараешься запомнить, какой формы была та, что не понравилась. Или больше не будешь покупать ассорти, или станешь спрашивать у продавца…
– Продавцы тоже обманывают, лишь бы купили, – вздохнула я, всё ещё держа руку Тэхёна.
– Да пусть обманывают! – махнул он свободной. – Ты пойми, это их делает хуже – их, и больше никого! Никто не пойдёт туда, где обманывают, никто не поверит человеку без репутации, если он её загубил, а чем плохи доверчивые люди? Ничем, Эя, они – свет, они те, благодаря кому этот мир ещё не рухнул!
– Но их постоянно используют! И им больно.
Тэхён прекратил выпускать из себя слова на скорости, задумался. Указательным пальцем аккуратно погладил мой большой палец, так невинно и мило, как мог бы первоклассник. Затем осторожно, украдкой, отвёл рукав со своего запястья и развернул его ко мне. Там был шрам, корявый, застарелый, явно очень давний; такие остаются у тех, кто режет вены, наверное. По крайней мере, именно на этом месте.
– У всех бывают тяжёлые времена, Эя. У всех, – шёпотом сказал он. Я замерла. Тогда, вечность назад, когда он был духом, я не замечала этих отметин, или не хотела их видеть. Когда-то он страдал. Так же сильно, как я, когда решила сгореть. Меньшие муки вряд ли толкают на самоубийство.
– Давно? – решилась спросить я.
– Последний раз лет девять назад, – поднял рукав обратно Ви, пряча шрамы. «Последний раз»! Сколько же попыток пережил этот тихий, такой молодой, сострадательный и отважный парень? Мой дух. Он всё такой же, как и я пять минут назад – между двумя мирами. – Но это не выход, Медведьма. Это – слабость. Нужны силы, но никто их не принесёт нам на тарелочке. Мы ищем их сами. Ты говоришь, что я не могу понять тебя в чём-либо? Ты выросла с бабушкой, а у меня и этого не было. Я вырос в детском доме, вернее – домах, приютах, на улице. Я не знал и не знаю своих родителей, я сирота, моё детство – это унижения, побои и грязная работа по приказу сирот постарше, это пощёчины воспитателей и стегание ремнём, простаивание в углу за взгляд, который не понравился воспитательнице или директрисе. Обзывательства и оскорбления, насмешки и постоянное недоедание. За просьбу добавки выставляли на улицу и велели попрошайничать. Приёмные родители брали самых красивых и улыбчивых детей – об этом сами дети всегда знали, даже самые мелкие, поэтому старались испортить внешность друг другу, обрезали волосы, царапались, пачкали зелёнкой, словно ты заразный, доводили до слёз перед приездом супружеских пар, наливали воду на матрасы, как будто ты до сих пор мочишься во сне. Я первый раз попробовал курить в девять лет. А писать научился примерно в восемнадцать. В правильном ли порядке я взрослел? Ты можешь не поверить и в это, подумать, что я опять вру, пытаясь расположить тебя к себе, но таких историй много, Эя, таких судеб – и судеб похуже, – тоже много. Но иногда единственное средство избавиться от своих страданий – это попытаться избавить кого-то другого от его страданий. Поэтому, пожалуйста, Эя, разреши мне сделать всё, что в моих силах, чтобы ты снова улыбалась, чтобы поверила в людей. Чтобы стала счастливой.
– Ох, Ви… – только и выговорила я, медленно наклонившись к нему и обняв его за шею. Мой подбородок лёг на его плечо, его ладони коснулись моей спины. – Если бы ты тогда сказал это всё… Это всё, а не про агентство добрых духов!
– Прости, Медведьма, правда, прости! Но разве так легко рассказывать подобное? – Мы с ним расцепились, чтобы говорить, видя лица друг друга. – Да и… я боялся, что ты не станешь доверять правде, и разыграл всю эту ерунду…
– И ты оказался прав, ведь я, действительно, постоянно поддавалась обману, и ничего не хотела слышать, когда мне говорили правду. – Я механически провела по щеке, потому что в душе плакала, рыдала сердцем, но лицо оставалось сухим. – Прости меня и ты, Ви, я же ничего не знала о тебе, твоей жизни… Это я должна была пытаться сделать твою жизнь более радужной.
– Ты сделала, Эя, серьёзно, – улыбнулся он, поблёскивая бесовским лукавством в зрачках, какого я не видела больше двух лет. – Ты в ней появилась – этого достаточно.
– Ви… – смущенно, и не очень желая принимать его чувства, потому что не находила в себе сил ответить на них, я собралась с мыслями и решилась: – Не надо любить меня только, ладно? То есть, как сестру – можешь, или как друга…
– Я люблю тебя как всех сразу. – Глаза его чуть поблекли, но улыбка, мягкая и незатейливая, никуда не делась. – Просто люблю. Я не прошу реагировать на это. Мне ничего не надо.
– Нет, ты не… – опять едва не сказала я «не понимаешь», но осеклась. Тэхён понимает намного больше, чем показывает, и уж куда больше моего. – Я не хочу, чтобы ты страдал, и хотя с трудом, но пытаюсь довериться тебе, я не подпущу уже к себе никого, я не хочу, мне страшно. Я не знаю, возможно ли избавиться от подобного страха когда-либо?
– Этого я тоже не знаю, – повел он головой, нахмурившись, – и сожалею, что не уберёг тебя от разочарования.
– Наверное, этого никто не мог сделать, ведь чему быть – того не миновать. – Я невольно повторила мимику Ви, сведя грозно брови. В воздухе витали воспоминания, они опускались на нас, как назойливые, жирные, дурно пахнущие мухи, на лапках которых всегда хранятся частицы нечистот, и нельзя было говорить о настоящем дне, не упоминая произошедшего, прилипающего, прилипнувшего насовсем. Я не могла отбиться от памяти, хранившей в себе Вона, и это было самое неприятное. – Хотя, наверное, если бы ты первым… если бы ты до… до Вона, – выжала я из себя это слово, произнеся с суеверным ужасом, как приносящее несчастье, – сказал мне то, что говорил он… Я бы откликнулась. Я хотела быть любимой. Но не теперь.
– Я не умел, – прошептал Тэхён, – я не думал, что это что-то даст… Я не имел права добиваться тебя, ведь мы должны были тебя спасти. Это противоречит нашим правилам… нам положено быть одинокими. Иначе будет трудно. Но сейчас… сейчас я понимаю, что исключения бывают, и… и неужели поздно, Эя? – с надеждой воззрился он на меня.
– Тогда моё сердце было свободно. Теперь оно больно. И я ничего уже точно не знаю. – Я пугливо, быстро отмахнувшись от картин той ночи, вспомнила, как переспал со мной Вон. Как я увидела, что он спал с Черин. Тошнота во мне поднялась до кончика языка, я сомкнула челюсти и сглотнула слюну, чтобы избавиться от кислого привкуса. Мне было противно и гадко. Я любила его, но то, как он поступил со мной – уничтожило всё хорошее, что могло остаться от той ночи. Я презирала акт совокупления и, совершенный добровольно, нынче он ощущался насилием, и я не представляла, как смогу повторить это с кем-то ещё. Даже с безобидным, на первый взгляд, Ви. От этой мысли я тоже избавилась поскорее, казалось осквернением думать о нём в подобном плане. Когда-то я искренне полагала, что у него нет половой принадлежности, и он поддерживал этот миф.
– Обычно время помогает излечить больные сердца, – вздохнул Тэхён. – Главное, начать жить дальше.
– Как? Я потеряла столько времени! Я хотела быть медсестрой, но не получила образование. Чем я займусь? Я хочу вернуться в Тибет, найти наш с бабушкой дом…
– Там нечего делать, Медведьма, – не командным, а просительным тоном заметил Ви. – Тибет – одно из самых опасных мест на Земле, там море преступников, что ты надеешься там обрести?
– Покой.
– Тогда тебе лучше поехать с нами. Ты должна вернуться в Корею, где родилась.
– Для чего? Я выросла в Китае, я ничего не знаю о той стране, кроме её языка…
– У тебя там дедушка. – Я запнулась, услышав это. Мои глаза остекленели, вылупившись на Тэхёна.
– Дедушка? – Глаза, изумлённые, опять вернулись к подозрительности и прищурились. – Врёшь?
– Нет, это действительно так. Наш настоятель, к которому мы вели тебя тогда… он признался, откуда знал твою бабушку. Они… в общем, ты его внучка. Это чистая правда, я и сам был шокирован, – Ви разрумянился, хохотнув своим бархатистым баском, – он же нас всех воспитал, он наш наставник – очень мудрый человек, почти святой. А тут такое открытие! Он очень хотел увидеть тебя, познакомиться с тобой. Он сам уже староват, чтобы покинуть обитель. – Тэхён внимательно ждал моей реакции, которой не было. Я глубоко задумалась над этим всем, что же делать, как быть? Неужели у меня всё-таки есть хоть один родственник? – Понимаю, ты можешь думать, что это очередной обман, но… Чживон обманул тебя и исчез, Эя, а я рядом: мы все, золотые, и Чонгук, и Шуга. Мы готовы нести ответственность за каждое своё слово, даже если оно было по какой-то причине враньём. Мы хотим искупить наш грех. И мы никуда не пропадём. Если бы ты не пропала тогда… если бы он не забрал тебя, мы бы никуда не делись, Эя. Я никуда не денусь, обещаю. Да, ты подумаешь, что это снова одни слова… но вот же, я здесь. Все эти два года мы искали тебя и, наконец, нашли. И я не навязчиво упрашиваю тебя, обещая рай и сказочную жизнь, я прошу тебя, предлагая вариант, который кажется мне более надёжным, чем прозябание где-то в Тибете. Да, в нашей обители нет нормальных условий, там чтобы приготовить – надо растопить печь, чтобы помыться – натаскать воды, чтобы жить – копаться в земле, обихаживать сады, убирать за козами, пропалывать огороды. Там не рай, но лично я только там понял, что такое счастье.
Он закончил и, отпустив руки друг друга, мы снова отдалились. Ви сел обратно на стул. Мы повернулись в сторону окна, каждый погрузившись в собственные впечатления и мечты, если они ещё были. Тэхён всегда чувствовался мне каким-то родным, тем, который ближе других, такой же, как я – замкнутый и брошенный, без опоры в жизни, без твёрдой почвы под ногами. Услышав частично его исповедь, я поняла, почему что-то нас связывало, мы с ним словно отброшенные обществом, и, в то же время, он нашёл себя и людей, которые его приняли, а я ещё нет. Могла ли я найти благо и счастье там, где их нашёл Тэхён?
За окном неверный свет зимнего дня не давал понять, ещё светлеет или уже темнеет? Искусственный свет длинных, палкообразных ламп, оттенял синеву улицы сиреневым, что могло предвещать тусклый рассвет и сумеречный закат в равной мере. В палате не было часов, но время не так уж сильно волновало меня, чтобы спросить о нём у Ви. Я не торопилась двинуться дальше, потому что ещё не приготовилась к оживанию и возвращению, а отпускать тормоза – всегда рискованно. Дверь открылась и вошла медсестра. Новая. Когда я была здесь санитаркой – её не было. Она улыбалась, приближаясь к капельнице, протянутой к моему локтевому сгибу, в который впивалась иглой.
– С Новым годом! Как вы себя чувствуете? – обратилась она ко мне.
– Всё в порядке…
– Ничего не болит? Не беспокоит? – И хотя места ожогов потягивали и не давали вволю подвигаться, я не стала упоминать об этом, она с этим не поможет, тут надо ждать, когда заживёт. Я покачала головой, а Ви, услышав её слова, сам поглядел на экран мобильного, который достал из кармана.
– И правда, с Новым годом, – улыбнулся он. – Совсем забыл, что первое января наступило.
Медсестра быстро всё проверила и ушла, поинтересовавшись у Тэхёна, как его руки? Она явно была не прочь с ним позаигрывать, а я не поняла своих чувств, относительно этого. Я видела кокетливый взгляд, брошенный на моего духа, но наблюдала за ним отстранёно, с любопытством. Ви же вовсе никак не срефлексировал на магнетические позывы девушки. Он сказал, что с ним всё отлично, хотя обожженные пальцы говорили о том, что им не слишком-то хорошо.
– Ты ей понравился, похоже, – указала я кивком в сторону выхода, где растаяла сотрудница больницы. Тэхён сделал пренебрежительный жест плечами, промычав нечто бессвязное. Я помолчала, подбирая слова, и вступила снова: – Мог бы хоть улыбнуться ей…
– Зачем мне улыбаться ей? Я люблю тебя.
– Как сестру, – с нажимом уточнила я. Я была бы рада такому брату, как Ви. В подобной роли он виделся мне идеально. Но он насупился, начав ковырять заусенец. Он выглядел совсем юно, хотя я знала, что ему больше двадцати пяти лет, и он взрослый, многое повидавший молодой мужчина. Но, наверное, как и все мы, в тех местах, где обнажались чувства, он становился беззащитным ребёнком, не умеющим ничего поделать с тем, что в нём кипит. – Я прошу тебя, попытайся не думать так, о любви ко мне. Не говорить о ней.
– Я уже не вовремя помолчал когда-то. Теперь не буду. – Моя грудь без спроса издала утомлённый вздох.
– Что ты нашёл во мне? За что любишь?
Пауза. Тэхён вновь усердно покусал губу с одного бока. Вернулась его медлительная вдумчивость. Значит, он скажет честно. Нет, в недавнишнем порыве он тоже говорил от сердца, но это было чем-то новым. Прежде, когда я принимала его за потустороннее создание, быстро он умел только отшучиваться и врать, а когда следовало сказать правду – он тщательно обмозговывал её, как сейчас.
– Я начал любить тебя, когда ты поверила в то, что я – вызванный хранитель. – Брови мои изогнулись белёсой дугой, не очень выделяющейся на бледном лбу, и всё же, они выразили удивление.
– Почему?
– Потому что в наш век, когда все такие циничные, скептичные и критичные, когда не верят в богов, в НЛО, в призраков – мало во что и мало кому верят, ведь разум победил и наука всё объяснила, встретить человека, который вот так взял и поверил в выдумку, откровенную и глупую выдумку – это было здорово! – Я чуть было не обиделась, захваченная той самой проблемой, что я ведусь на всё, как дура, но Тэхён слишком радостно улыбался, глядя в никуда и вспоминая ту давность. Я не решилась расстроиться поверх его довольства. – Я же не планировал тот обман, что я дух, мне пришлось импровизировать, я попался и спешно спрятался, но не успел потушить сигарету – не дурак ли я? Таких неудачников и ротозеев ещё надо поискать. А тут ты сама подала мне идею того, что следует сказать, начала колдовать с книгой… Я в том шкафу, как сказал бы Шуга, обосрался от страха, Эя, – он издал смешок, и я тоже засмеялась, представив как, должно быть, странно и чудно выглядело со стороны моё поведение. Он же тоже меня тогда совсем не знал! – Я понёс откровенный бред, не надеясь, что ты купишься на это, серьёзно. Я ощущал себя кретином, идиотом, посмешищем, которым сто лет себя уже не ощущал, и вдруг ты принимаешь всё на веру, и не требуешь рациональных оправданий. Я наговорил мути, пришедшей в голову слёту, и её приняли… Меня переполнила благодарность к тебе за то, что ты не высмеяла меня, не позвала на помощь, а доверительно обратилась ко мне, попросила помощи у меня. Так легко на душе стало… Я убежал помогать ребятам, а потом, когда шёл оттуда с ними, думал, какой же чистоты и невинности должна быть душа, чтобы поверить в это? Она ещё дитя – так я подумал, ведь только дети верят в сказки… – Ви сделал перерыв, машинально нащупав в кармане пачку сигарет, но не достав её, знал, что тут курить нельзя. – Я в детстве верил в фей. Маленьких светящихся феек, которые ночью отгоняют кошмары и следят, чтобы никто не обидел. Ещё я верил в демонов, и сочинял против них заклинания. И в волшебство верил, что смогу стать невидимым, или научусь летать. В приюте, мальчишкой, я читал молитву – обращение к великим магам, а не Богу, – с просьбой, чтобы моя кровать взлетела и понесла меня за облака, и я проснулся бы над ночным Сеулом и любовался им с вышины, улетая далеко-далеко, за океаны и горы. Но с возрастом я, как и все, понял, что ничего этого не бывает. Что верить в сказки – бесполезно. И от этого иногда было мучительно больно, до слёз, что не бывает никакого «вжух!», – Ви сопроводил это волнообразным взмахом руки, – которое бы исправляло, спасало, исполняло желания. Можно было сколько угодно выдумывать заклятий и молитв, но волшебства не происходило. Уже достаточно зрелым юношей, я продолжал перед сном лежать и мечтать о волшебной палочке, о ковре-самолёте, о фее, охраняющей сны. Но постепенно понял, что уже искусственными выходят эти фантазии, они не приносят успокоения и радости, потому что я в них больше не верю. Я уже не жду от них ничего. И это были страшные мгновения взросления, треск и ломка. – Тэхён положил ладони на колени, опустив глаза. – Я испытал такое счастье, найдя того, кто ещё верит в это всё! И потом, перед тем, как прийти к тебе второй раз, я думал, стоит ли продолжать обман? Стоит ли продолжать притворяться духом? Я поставил себя на твоё место, и спросил у самого себя – понравилось бы мне, если бы появился кто-то, кто вновь заставил бы поверить меня в сказки? И хотел бы я, чтоб эта сказка исчезла тотчас, как появилась? Нет, я сказал себе – нет, я не хочу, чтобы сказки так быстро кончались, а эта девушка – Элия, она же хотела вызвать духа, она надеялась на него, она была рада… Я хотел, чтобы у тебя был свой «вжух», который решает проблемы, – посмотрел исподлобья на меня Ви. – Пусть я и не смог их все решить, но мог ли я забрать у тебя веру в то, что у тебя есть сверхъестественный защитник? Возможно, я допустил ошибку, меряя тебя по себе. Но ты взамен стала моей Медведьмой, и я в тебя поверил тоже. Я хотел сделать сказку. Прости меня за это. Сказок, видимо, всё-таки не бывает, или они не приносят ожидаемого от них счастья.
