Текст книги "Мед.ведь.ма (СИ)"

Автор книги: AlmaZa

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 49 страниц)

Иногда я оглядывалась назад, силясь увидеть крыши храма Хэинса, от которого мы начали пеший маршрут. До храма нас подкинул рейсовый автобус, а вот дальше явно не хватало фуникулёра. Нет, если бы был подъёмник, то на Каясан ездили бы все, кому не вздумается, а меня по-прежнему манило обещание того, что в Тигрином логе тихо, нет суеты, лишних людей, нельзя встретить случайных прохожих.

Белоснежные вершины не обещали никаких обжитых мест. Я не удивлялась, что монастырю удавалось успешно прятаться, ведь догадаться о его наличие на горе никак невозможно. Нет указателей, следов, протоптанных дорожек. В интернете (по дороге сюда мне показал Ви) сказано, что при Хэинса есть монастырь и небольшая буддийская школа, но даже приехав сюда, если кто-нибудь знающий не укажет начало Кошачьей тропы, вряд ли сыщешь путь.

Но много-много времени спустя, по моим ощущениям через целую вечность, мы всё же вскарабкались, оказавшись перед высокой каменной стеной, крепостной, оборонительной, какие строили столетия назад. Башен не было, из-за стены ничего не выглядывало. В ней – глухие дубовые ворота с калиткой. В неё-то Чонгук и постучал. Открылось маленькое зарешеченное окошко, тут же закрылось, и открылась калитка. Ви махнул головой, приглашая меня внутрь. Я вошла следом за Чонгуком, повыше подняв ногу над порожком. Отворивший нам привратник был с закрытым до самых глаз лицом, но эти самые глаза беззастенчиво пробежались по мне, и видно было, что они – глаза, – настроены весьма фривольно.

– Опять девчонка? – сказал он моим спутникам. – Да вы издеваетесь?

– Это Элия, – представил меня Тэхён, но, видимо, моё имя уже в каком-то контексте упоминалось здесь, потому что незнакомец посерьёзнел, и больше не сказал ни слова, лишь поклонившись в знак приветствия. Я была в шапке и куртке с капюшоном, моя альбиносность не виднелась, поэтому даже если слухи обо мне ходили, с первого взгляда было не узнать, что это та самая бесцветная ведьма, которая устроила шторм в Сингапурском проливе и чуть не спалила лучшую воительницу Шаньси. – Настоятель у себя? – уточнил Ви.

– Да, недавно видел его там.

Мы втроём пошли дальше, по вычищенной от снега площадке, но не сделала я и пары шагов, как замерла. Передо мной предстал вид… такой вид, что я ощутила себя на съемках фильма с волшебными декорациями, или сразу в сказке. Вниз шли ярусы, перебои высоты, на которых размещались древние постройки с черепичными кровлями, вздёрнутыми вверх углами крыш. На них кое-где лежал снежок, регулярно счищаемый, судя по всему, чтобы не обвалились под тяжестью аккуратные старинные крыши. Все уснувшие до весны деревья хранили на ветках не стряхнутый белый покров, хрустальный иней прозрачной голубизны, безветрие царило такое, что если бы снег пошёл сейчас, он бы падал медленно-медленно и ровно-ровно. Из звуков можно было услышать только равномерные постуки бамбуковых палок с соответствующими возгласами воинов – где-то шли тренировки. На всей территории дымили четыре трубы. Манящий и ласковый белый дымок поднимался к небу. Всё это соединяли лесенки, обрамлённые где кустарником под шапкой снега, где резными перилами. Золочёная глазурь храма, что отличался от других построек высотой и архитектурой, сияла в окружающей белизне, как золотое кольцо в коробочке. В горе справа, которая продолжала стену естественной преградой проникновению, возносясь ещё круче и выше, шли галереи, имевшие обзор чуть шире, чем отсюда. А в самом низу, за последним ярусом, за храмом, который виднелся, открывался обрыв, резкий, непонятно куда срывающий почву, в какую бездну, на какую глубину? Однако за ним, на горизонте, вдалеке, мерцала тонкая линия какого-то посёлка, где уже зажигали свет в домах, за десятки километров отсюда. Видно ли было оттуда это место? Я сомневалась, потому что сияние огоньков было мельче ночных звёзд. Выдохнув облако пара в воздух, я мечтательно, не отрываясь смотрела, как сквозь него, тающее, проступает этот сиреневый от сумерек, сверкающий нетронутым снегом мир чистоты и покоя.

– Идём? – разбудил меня от любования Ви.

– Да-да, конечно.

Мы подошли к башне, одной из таких, о которых я вспомнила, увидев стену. Хотя не совсем, это просто была постройка, чья высота в два раза превосходила длину. На верхнем этаже, кажется, горел свет, нижний этаж был глухим, за исключением ступенек, что вели наверх. Но когда приблизилась, под ступеньками я заметила закрытую дверь.

– Твой дедушка – настоятель Хенсок, – тихо напомнил мне сзади Ви, морально подталкивая идти дальше. Собравшись с силами, я зашагала по лестнице. Расстёгивая куртку и снимая шапку на ходу, я поднялась, разувшись ещё на первом этаже. В башне было теплее, чем на улице, но всё равно достаточно прохладно. Как не мерзнет здесь достаточно старый человек? Он возник передо мной, сидящий за низким столиком, с книгой и горячим чаем, от которого шёл пар. Я остолбенела, разглядывая неизвестного старика и понимая, что он мой последний родственник. Что я должна была почувствовать? Радость, счастье, привязанность? Я ощутила испуг, потому что не почувствовала ничего, и приняла это за плохой признак, подтверждающий, что все мои чувства отмерли окончательно. Это мой дедушка, а мне не хочется его обнять, припасть к его ногам, поделиться горестями, пожаловаться, расспросить… Впрочем, нет, расспросить его о многом мне бы хотелось. Что ж, одно имеющееся желание даёт надежду на то, что я не совсем равнодушной осталась к событиям жизни.

– Здравствуйте, – тихо поздоровалась я, не решаясь больше ничего делать и говорить.

– Здравствуй, – откладывая книгу, старик начал подниматься, и Чонгук бросился ему помогать, обогнув меня и вмиг очутившись возле настоятеля. Я подумала, что он, должно быть, совсем немощный, но после того, как встал, дедушка вполне бодро подошёл ко мне, вполне зряче меня изучая.

Мы стояли друг напротив друга, никем не прерываемые. Ребята не вмешивались, я и не замечала их, так они затаились.

– На отца больше похожа, – наконец, изрёк настоятель и улыбнулся, тепло, добродушно, располагающе.

– Он тоже был альбинос? – спросила я.

– Нет, но черты у тебя его. Да и он, всё-таки, посветлее был, чем твоя мама.

– Ваша дочь? – зачем-то уточнила я. Нужно же было что-то говорить.

– Да, моя дочь… наша с твоей бабушкой, вечная ей память. – Мы опять замолчали, отдав дань уважения моей покойной бабушке. – Присаживайся, Элия, присаживайся, поешь с дороги, отдохни, ребятки, чашку бы ещё одну чая, а?

– Я принесу! – оживился Тэхён и упылил куда-то.

– Ещё что-нибудь нужно? – поинтересовался Чонгук.

– Да нет, хочешь, посиди с нами? – предложил настоятель Хенсок.

– Нет, вам нужно поговорить, я зайду попозже. Не буду мешать. – Парень поклонился и тоже вышел. Дедушка, кутаясь в плед, указал мне на место рядом с собой. Я скинула с себя куртку, шарф, сложила всё это с шапкой в свободный угол (мебели почти не было, по самым старинным обычаям, жизнь в монастыре проходила на полу, как я успела понять), взяла ещё один плед и накинула себе на плечи, после чего присела возле настоятеля.

– Как добрались? – вежливо начал беседу как будто заново он.

– Хорошо, спасибо, – пытаясь найти удобное положение для рук, кивнула я, – ну, если не считать Кошачьей тропы, она очень крутая, меня ребята почти несли.

– Я бы на ней теперь тоже себе хребет сломал, – заверил старик. Я улыбнулась. – Когда-то прыгал, как горный козлик, но годы берут своё.

– Сколько вам лет?

– Точного своего года рождения я не знаю, я родился после Второй мировой войны, в конце сороковых, сорок девятом, или сорок восьмом, или годом раньше, или чуть позже. Одним словом, семь десятков я уже прошёл.

– А можно нескромный вопрос? – нашло на меня что-то.

– Посмотрим, сумеешь ли ты смутить старика, – посмеялся Хенсок.

– А моя мама была вашим единственным ребенком?

– Могу сказать точно, что да, – всё-таки не смутившись, ответил он, – в этих делах я был внимательным. Тебе бы хотелось иметь большую семью?

– Не знаю, после смерти бабушки мне постоянно не хватало кого-то близкого, наверное, я инстинктивно ищу кого-то и чего-то… – Я прекратила нести всё подряд, что появлялось в голове. – Тэхён стал для меня настоящим братом, он такой замечательный, такой необычный. Я думаю, что могу обрести семью и среди людей, которые по крови мне не родственники.

– Конечно, Элия. Родство душ всегда связывало крепче. Если тебе понравится в Логе, я буду счастлив, если ты останешься тут насовсем. Ты успела увидеть монастырь?

– Нет, мельком, мы сразу пошли к вам.

– Я попрошу Тэхёна показать тебе тут всё. С удовольствием бы сам, но ноги уже не те, и спина, пусть лучше он покажет.

– Ребята мне сказали, что здесь есть друг моего отца?

– Да, наш мастер боевых искусств, Хан, но он пока что уехал на задание… ты ведь уже в курсе всего этого, да?

– Да, о золотых мне рассказали как можно более понятно. А, – любопытство росло во мне в геометрической прогрессии, согреваясь и осваиваясь, я старалась восполнить все пробелы, узнать как можно больше. – Тут же есть ещё девушка?

– Заринэ, – кивнул Хенсок, – её привезли около трёх лет назад, спасли где-то в Пакистане от первобытной казни. Она хорошая, но подружиться с ней трудно, корейский язык ей даётся плохо, и она предпочитает вообще молчать. Лео… – настоятель задумался о чём-то, тщательно подбирая формулировку. – Он лучший золотой воин, и он её… спутник.

– Муж? – предположила я.

– Нет, он не изменяет правилу воина-монаха, они не женаты, но живут вместе. – Хенсок возвёл руки вверх. – Представляю, что ты сейчас подумаешь обо всём этом, буддийский монастырь, поддерживающий блуд.

– Ну, наверное, у каждого есть свои соображения о том, как устраивать жизнь. Если Заринэ спасена и её любят, то не в обряде свадебном же счастье.

– Конечно. Вообще, Лео ответственный человек, он бы женился, но… знаешь, есть теории и легенды, что венчанные души после смерти остаются навсегда вместе. – Хенсок замолчал, вспомнив об остывающем чае и покрутив чашку на столе. – Лео хочет свободную душу… У нас есть легенды о духах тигров, – оживился старик, упомянув об этом, – попроси Тэхёна или кого-нибудь из мальчишек тебе рассказать, очень красивые легенды!

– Они мне что-то рассказывали ещё два года назад, вроде бы. Не помню, я спрошу ещё раз, – пообещала я, и к нам поднялся Ви с горячим чайником. Посмотрев на наши лица, не напряженные, умиротворенные, он улыбнулся, радуясь, что встреча проходит хорошо. Дедушка предложил ему присоединиться к нам, и он не отказался. Мы продолжили болтать, пока не стемнело, и за окном опять не пошёл снег.

***

Чонгук дождался, когда по монастырю перестанут бродить самые поздние ученики, заканчивающие дежурство по кухне или библиотеке, и вернулся к настоятелю Хенсоку. Элии выделили ту комнату на первом этаже его башни, что всегда была закрыта. Желая быть полезной и не сидеть сложа руки, девушка напросилась на выполнение всех обязательств, связанных с бытом дедушки: подавать ему еду, согревать комнату, стирать его одежду. Для этого ей удобно было быть к нему совсем близко, и он с радостью отворил ту дверь, что прежде открывалась крайне редко.

Ступая тихо, чтобы девушка не услышала скрип ступенек и не выглянула, Чонгук поднялся к Хенсоку. Впрочем, он надеялся, что Элия уже спит, вымотанная поездкой. Поскребшись о стенку, заявляя этим о своём приходе, золотой подождал приглашения настоятеля. Тот позвал его, ещё не ложившийся спать, опять сидевший при свечах с книгой.

– Настоятель, – поклонился Чонгук, – могу я снова отнять у вас некоторое время?

– Присаживайся.

– Я… – И тут смелость немного покинула Чонгука. Он не знал, с чего начать. Пока ждал подходящего для диалога случая, столько всего выстроил в голове, столько вопросов подготовил, столько всего вспомнил! А тут пустота. Бродя по Тигриному логу, золотой какими-то новыми глазами разглядывал тропки и лестницы. Ему шёл на ум Сандо, тот, которым он бесконечно восхищался, тот, которому хотел подражать. Воин, который играл роль наёмника, и убил однажды какую-то шаньсийскую воительницу. Какую-то шаньсийскую воительницу! Чонгук помнил, как восхищался при этом Сандо, ведь поймать и обезвредить одну из тех амазонок ужасно трудно. А теперь… той девушкой могла быть его родная сестра! Одна из его сестрёнок, а он с кровожадным упоением какой-то тупой справедливости наслаждался рассказами о её убийстве. Чонгуку было тошно от самого себя.

– Ты хочешь спросить о своей семье? – внезапно спросил Хенсок.

– Как вы догадались?

– Потому что ты вернулся из Китая, потому что ты побывал в Шаньси, – без колебаний смотрел на него старик.

– Я так и думал, что вы знаете. – Чонгук выдержал паузу, после которой спросил с надсадным сожалением, хотя ответ и так знал: – Мой отец золотой, да?

– Да, а мать – шаньсийская дева из боковой ветви клана Ян. – Парень нахмурил брови, стиснув зубы. – Твой отец был лучшим воином, таким, каков теперь Лео. У тебя его способности, его ловкость.

– Глупо спрашивать, знал ли он, куда меня отдаёт… а мама? Мама знала?

– Нет, иначе бы тебя тут не было, – сказал Хенсок. Чонгук подскочил, врожденной выдержкой удержавшись от того, чтобы что-нибудь толкнуть, сломать, разбить.

– Почему он не сказал мне? Почему вы не сказали мне?!

– У него, я думаю, не было возможности. Твоя мать, Хиджин, была плохой воительницей, но лучшей обманщицей и соблазнительницей – извини, что я так о ней, но как сказать иначе?

– Супер, отлично! Я скрещение праведного воина и коварной преступницы! – плюхнулся обратно Чонгук, вспомнил, что под ними может что-то услышать Элия, замолчал и обхватил голову руками.

– Суть не в том, каким путём шли до нас, суть в том, какой путь выберем мы сами.

– Так, вы-то почему мне не сказали ничего, настоятель?

– Зачем? Чтобы породить в твоей голове сомнения? Чтобы ты рассматривал возможность выступить за клан Ян? Или чтобы ты оправдывал их преступления родством с тобой и не боролся с их злом?

– Но мы же не обязаны с ними бороться, правда? – с мольбой посмотрел на Хенсока Чонгук. – Они же никуда не лезут, они сидят в своём этом горном Шаньси и… и там мои сестры, настоятель, а я даже не помню их лиц толком.

– Ты видел своими глазами этих девиц, Чонгук, ты столкнулся с ними, так скажи мне сам, надо ли с ними бороться?

Парень притих, думая о Черити Лавишес, которая убивает за деньги, и ради удовольствия, во имя искусства, о том, как она приказала изнасиловать бедную, ни в чём не виноватую Дохи, чего чудом удалось избежать, о том, как поспособствовала похищению Элии. Шаньсийские женщины всегда сотрудничали с какими-нибудь негодяями, укрывали их у себя, вступали в союз с драконами, переправляли наркотики, оружие, всё, что приносило им деньги за посредничество. Они имели и свои отряды, армию защитниц, но далеко не весь клан Ян состоял из агрессивных и распутных девиц. Чонгук вспомнил Минзи, боевую, смелую, но не показавшуюся ему той, которая способна на бессмысленные преступления и жестокости ради наживы. В клане были обычные девушки, матери, дочери, сёстры.

– Не со всеми, настоятель.

– Вот именно, Чонгук! – одобрил он его вывод. – Не со всеми. С теми, кто заслуживает, и так мы поступаем всюду. Если твои сёстры такие же справедливые и честные создания, как ты, то зачем тебе бороться с ними?

– Но если они соратницы Черити Лавишес, то я должен вырезать собственную семью? – прошипел сквозь зубы парень, гнев полез из него невольно. Гнев не на Хенсока, а на обстоятельства, на судьбу, поставившую его в такое положение.

– Ты можешь попытаться их перевоспитать, – пожал плечами настоятель, – но твой отец не смог перетянуть на нашу сторону твою мать и за тридцать лет, что же ты хочешь от людей, которые могут быть неисправимы?

– Люди меняются, я знаю, – твёрдо, убежденно заявил Чонгук, не готовый отступить от этой точки зрения. – Просто нужно уметь… знать, как к ним подойти, придумать что-то…

– Чонгук, иногда бывают безвыходные ситуации.

– Нет! – Он опять встал, прошелся туда-сюда, но говорил шепотом. – Вы так рассуждаете, потому что вас не сковывают рамки родства, потому что вам не приходилось совершать подобный выбор!

Хенсок пронзительно, долго смотрел на топчущегося золотого. Подождал, когда тот сам успокоится и сядет. Наконец, он сделал это, всякий шум улёгся, и в возникшей тишине можно было почти ощутить падение снежинок за окном.

– Мой мальчик, ты когда-нибудь слышал мою фамилию? – глядя за окно, на серебрящийся снег, задал вопрос старик. Чонгук на минуту задумался.

– Нет, настоятель, никогда.

– Ян. Моя фамилия Ян, мой мальчик, – медленно протянул Хенсок. Он не моргнул, не вздрогнул, а плавно, как небеса роняют снежинки, выпустил из себя эти слова. Золотой опешил, уставившись на настоятеля.

– Вы… из клана Ян?

– Да, я мужчина из клана Ян. Знаешь, что это значит? – Хенсок обернулся к нему. – Что я не имел права быть сильным воином, я должен был исполнять самые грязные и никчёмные дела в Шаньси, быть пушечным мясом, наниматься в шестёрки к чужим группировкам, чтобы добывать информацию и доставлять её правящим женщинам. Перетаскивать через перевалы ящики с ружьями, мучить пленниц, если такие появятся. Гордиться тем, что истинный ханец, потомок великих амазонок. – Чонгук не смел перебивать, пытаясь увериться в том, что настоятель древнего корейского монастыря – китаец, и имя его, конечно же, как у всех золотых, вымышленное, взятое в какой-то период жизни. – Нынешние генеральши – внучки моей старшей сестры. Попробуешь угадать, что с ней случилось?

– Вы её убили? – снизошло озарение на Чонгука.

– Да, – признал беззастенчиво Хенсок. – Я поведаю тебе историю полностью. – Укутавшись поплотнее в плед, старик начал повесть: – Мой отец тоже был золотым, поэтому я ханец лишь наполовину. Он воевал с японцами в Китае пять лет, пытаясь остановить их беспредел, предотвращая, по возможности, ад оккупации. Но и после войны проблем в Китае оставалось немало, пришлось там задержаться… и появился я, – Хенсок ухмыльнулся, – но, пользуясь послевоенной неразберихой, разрухой, он сумел украсть меня, как собирался сделать и твой отец. Но второй раз такой номер не прошёл… Мой отец никогда не скрывал, кто моя мать, я всегда знал, что в Шаньси у меня есть сёстры, кузины, племянницы. Я всегда мечтал побывать там, когда вырасту, стану воином, выйду за стены Тигриного лога. И вот, как только это произошло, когда мне было лет двадцать, мы с друзьями отправились на наше первое дело. Это была вторая половина шестидесятых годов в Китае, разгар Культурной революции, ужасы правления Мао, выпятившиеся в движении хунвейбинов****. Ты слышал о таком?

– Да, я читал, настоятель.

– Они творили такие бесчинства, что нельзя было оставаться в стороне. Они издевались над людьми просто так, устраивали пытки на потеху, оправдываясь верностью Мао, свой трудоголизм в карательных мерах они свято чтили. Это были страшные годы в Китае, Чонгук. Там смешивалось всё: национализм, жадность, зависть, извращенный садизм, присущий некоторым людям, массовый психоз, страх и фанатичное следование политическим идеалам. Наш отряд отправился туда, мы разъезжали по провинциям и спасали, кого могли. Многих ведь замучивали насмерть. Так мы добрались до Шаньси. В провинции жило, и живёт наверное, множество монголов, они часто первыми попадали под руку. Несмотря на то, что Китай многонациональное государство, ханьцам только дай повод показать, кто в доме хозяин. Я услышал об одной особенно усердствующей студентке, она была активной коммунисткой и с её лёгкой руки в день в тюрьмы утаскивали десятки человек. Я узнал имя, это была моя старшая сестра. Она была на хорошем счету у чиновников, ей светила должность в бюрократическом аппарате партии, у неё была безукоризненная репутация, потому что она не покладая рук, ища врагов строя и Великого Кормчего. Проблема шаньсийских женщин всегда была в этом, Чонгук, они плохо борются, но хорошо подстраиваются, а подстраиваются под силу, какой бы она ни была. Амазонки не сопротивлялись хунвейбинам, они яро участвовали и шли лёгким путём, чтобы жить спокойно и благополучно. Они до сих пор такие, заключат договор с кем угодно, лишь бы их не трогали. – Хенсок покачал головой. – Мы с ребятами, даст посмертное блаженство им Будда, ворвались в один из участков, где проходили «допросы». Юные девушки, подростки, молодые парни были привязанными к табуреткам, их били, обливали водой, и на всё это спокойно смотрела моя сестра. В таких случаях размышления отменяются, обычно мы убивали негодяев, освобождали невиновных. Но я пощадил сестру, я захотел объяснить ей, что она не права. Остальных мерзавцев мы прикончили, пленённых отпустили, а вот с сестрой я завёл воспитательную беседу. Она покаялась, плакала, что выхода не было, что иначе в стране не выживешь. Я жалел её, успокаивал, предлагал уехать в Корею, начать другую жизнь, но она сказала, что у неё ребёнок от одного из начальников тюрьмы, что тот её принудил спать с ним, и без ребёнка она никуда не уедет. – У Чонгука ёкнуло сердце. Он словно услышал речь Минзи. Неужели веками эти женщины не меняют методы, и они всё равно работают? – В результате я простился с сестрой, считая, что она больше не ввяжется в такие бесчеловечные вещи. А десять лет спустя, после смерти Мао Цзэдуна, когда я с товарищами снова сновал по Китаю, нас выследили шаньсийские девушки-убийцы. Мир был другим, эпоха сменилась, хунвэйбинов не было, но люди оставались всё теми же… Амазонки убили двух моих друзей. Вместе с оставшимися золотыми мы расправились с воительницами, оставив одну, чтобы объяснила нам, зачем они сделали это? Оказалось, что их послала моя сестра, отомстить мне за то, что я сломал ей карьеру, и после бойни в участке, после которой она единственная осталась жива, она не смогла заслужить доверие партии, не подвинулась к деньгам и власти. – Хенсок перевёл дыхание, откинувшись на стенку. – Я мог бы просто больше никогда не связываться с ней, избегать её, не приезжать в Китай, брать задания в других регионах, но я поехал в Шаньси, нашёл её и убил. Потому что она убила моих братьев, боровшихся за справедливость и добро, за свет и любовь, а она готова была уничтожить всё ради власти, богатства и признания. Я убил её, потому что некоторые люди не меняются, Чонгук.

Парень сидел, обескураженный, понимая, как похожи были их с настоятелем судьбы, но он не мог представить себя проживающим такую же жизнь. Где найти правильные решения, где взять волю поступать, сообразно долгу?

– Я говорю тебе это не для того, чтобы ты мог убить своих сестёр. Я говорю тебе это для того, чтобы ты знал, итоги бывают разные, и каждый сам берёт на себя ту ответственность, которую способен нести. Если у тебя не поднимется рука на родного человека, то никто не поставит тебе это в упрёк. И пусть Будда поможет тому, чтобы нынешние шаньсийские женщины были лучше прежних.

– Спасибо, что были откровенны, – встал Чонгук, поклонившись настоятелю. – Я… обещаю хорошо подумать.

– Иногда стоит прислушаться к сердцу, а не мозгам, – посоветовал Хенсок.

– Если оно заговорит, я учту его мнение, – изобразил попытку улыбки золотой, и вышел, пожелав старику спокойных снов. Ему было пока не так уж много лет, возможно, когда-то он станет более суровым, или чувствительным, но на данный момент Чонгук решил, что ему было бы легче никогда не возвращаться в Китай. Никогда.

ФИНАЛ

Я уже увидела Тигриный лог почти во всех нарядах, кроме осеннего. Прибыв сюда в начале января, я прожила два с лишним месяца в пышных снегах, потом встретила весну, волшебное цветение огромных садов монастыря, затем опадание лепестков, и вот, наступило лето, солнечное, жаркое, зелёное.

Только первую пару недель я обвыкалась, осматриваясь и знакомясь со всеми и всем, а потом пошло, как по маслу. Обитатели Лога, действительно, были как одна большая семья. Уже в феврале я не называла Хенсока никак, кроме «дедушка», и моя душа радовалась появляющейся улыбке на его лице.

К сожалению, я не дождалась возвращения друга моего отца, мастера Хана, потому что он был убит на том задании, в которое отбыл перед моим приездом. Я видела только урну с его прахом, которую привезли бывшие с ним воины. Большинство учеников сильно страдало от его смерти, некоторые плакали. Я, совсем не зная этого человека, почему-то заплакала тоже. Уже в мае в монастырь заглянул красивый юноша, о котором мне сказали, что он сын покойного. Посетив место захоронения отца, он безмолвно простоял там и, не обронив ни единой слезы, вскоре уехал. Мне казалось, что его мучения бьют изнутри настолько сильно, что их можно почувствовать на расстоянии, но то, с каким хладнокровием он держался, покорило меня. Золотые были поистине сильными мужчинами, не только физически, но и закаленные сердцем.

С тех пор, как я сняла бинты с заживших ладоней, я не испытала ни одного видения. Не знаю, что тому причиной, оставшиеся ожоги на коже, или какие-то внутренние изменения? В любом случае, я была довольна от того, что сводящие с ума иллюзии прошлого и будущего прекратились. Я спокойно бралась за поручни, посуду, одежду, грабли, вёдра. Но больше всего мне нравилось браться за ступку, готовить отвары и лечебные супы, чтобы поднимать мальчишек на ноги после каких-нибудь болезней: простуды, расстройства желудка, растяжений и ушибов. Я готовила мази и разные зелья, всё, чему научила меня бабушка, и удавалось достаточно хорошо. В основном я приводила в порядок любого болящего за сутки, и, как утверждали сами адепты, моё касание снимало у них любую боль. Но я думаю, что причина тут уже не в моих способностях, а том, что им тут не хватает женского внимания. При данных обстоятельствах, даже моя необычная, не самая притягательная внешность отходила на задний план.

Кроме меня была ещё Заринэ, но с ней ребята держались намного строже, может, из-за страха перед Лео, а может потому, что Заринэ сама держала себя обособленно. Хотя, вопреки предостережению дедушки, мы с ней неплохо поладили, и забавно смотрелись вместе; она, смуглая, черноволосая, черноглазая и всегда одетая в тёмное, и я, альбиноска с голубыми глазами, носящая белый тобок, чтобы не выделяться из толпы воинов-монахов. Как две шахматные королевы, мы нередко садились с ней на лавочке, неподалёку от столовой, и следили за двумя её сыновьями, Хо и Шером. Оба эти имени переводились, как «тигр», одно с китайского, другое с фарси. Но младшего сама Заринэ называла чаще «Шерхан», повторяя за учениками, которые прозвали так ребёнка в честь персонажа из произведения «Маугли». Так что, не соблюдая старшинства, именно второй был «царь-тигр», а не первый.

Жители Лога сказали, что прежде Заринэ никогда не задерживалась тут, на верхних ярусах, и спешила уйти в их с Лео дом за кладбищем, а с моим появлением немного оживилась и почувствовала себя свободнее. Мне это льстило. Я получала удовольствие каждый раз, когда осознавала свою нужность, свою пригодность, то, что я способна сделать чей-то день добрее, веселее, легче. Как мне тогда и сказал Ви, от своих страданий избавляешься, избавляя от страданий других. И это действительно работало.

Ви. Они с Чонгуком уехали тогда на следующий же день, предварительно прогулявшись со мной по монастырю, показав мне всё. Но если Чонгука с тех пор я видела совсем немного, то Тэхён возвращался каждый месяц на два-три дня, которые почти целиком и полностью проводил со мной. В марте он даже приезжал дважды. Во время его отсутствия я сильно беспокоилась, ведь знала, чем занимаются золотые за стеной. А он был моим духом, и мне постоянно казалось, что если что-то с ним случится, то я немедленно почувствую, увижу, узнаю, услышу. Тэхён был золотой нитью магического клубка, который соединял меня со всем миром. Именно он был мне самым близким, с ним я делилась всем, мы обсуждали любые темы, усаживаясь в моей комнате. О своей любви он больше не говорил и не вспоминал, и в последнее время я стала задумываться, а что же теперь испытывает ко мне Тэхён? Только братские чувства? Я напросилась ему в сёстры, и это помогло мне прийти в себя, избавиться окончательно от налёта той грязи, в которой пробыла два года. А теперь, ожив, мои глаза видели в нём весьма привлекательного парня, и мне стоило усилий продолжать думать о нём всё так же, как о брате.

Шорох над головой сообщил мне, что дедушка уже встал, а это значило, что примерно половина шестого утра. Какой же он у меня ранний! Я открыла глаза и перекатилась на спину. Надо вставать. Вчера допоздна проторчала в библиотеке, обнаружив, что там не только старинные труды, но есть и более-менее современные книжки. Наверняка их приносили золотые, пополняя коллекцию. В шкафах всё было приведено в порядок, искать что-либо было просто, несмотря на то, что всем по очереди занимались адепты, а не какой-то специальный библиотекарь. Я наткнулась на книжицу японского писателя Юкио Мисима, в которой была пьеса «Ханьданьская подушка». Название до того меня заинтересовало, что я проглотила эту короткую пьесу за считанные минуты.

Сначала на меня накатила ностальгия. Помня Ханьдань и то, кого я там встретила, я с осторожностью взялась за чтение. Боясь почувствовать что-то опять, я всё-таки отважно листала страницы и, к концу, убедившись, что роковой красавец Вон не пробудил во мне тоски по себе, я начала осмыслять пьесу. В ней говорилось о волшебной подушке из города Ханьдань, поспав на которой люди теряют смысл жизни, не могут найти себя и едва ли не сходят с ума. И вот, появляется главный герой, готовый рискнуть и поспать на ней. В результате он узнаёт, что подушка дарит в сновидении целую жизнь, которую ты проживаешь в лучшем виде, и, прожив её так, как вряд ли сможешь в реальности, ты просыпаешься с ужасным ощущением бесцельности и растерянности. Мало того, что уже прожил жизнь, устал и всё узнал, так она ещё и была ярче и интереснее, чем та, что предстоит. Однако главный герой выдержал, потому что изначально лёг на подушку разочаровавшимся во всём и сломленным. Эта идея меня глубоко покорила. Сломанного нельзя сломать.

Шарканье шагов над головой продолжалось, и я поднялась. Надев тобок, забрав волосы в пучок, я босиком взбежала по лестнице и, видя завязывающего по всем правилам на себе хакама дедушку, поцеловала его в щёку, подойдя:

– Доброе утро, дедуль, нести завтрак?

– Я сначала схожу к козам, их надо подоить.

– Давай я?

– Если всё будешь делать ты, мне что – помирать? – шутливо возмутился Хенсок.

– Помирать не надо, а отдыхать побольше в твоём возрасте позволительно.