Текст книги "Тонкий лед (СИ)"

Автор книги: Aka Undertaker

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Гарретт, ты меня щекочешь, – мягкие, практически невесомые прикосновения кончика носа к коже отдавались приятными мурашками по всему телу, но момент был не самый подходящий, поэтому пришлось замечанием прервать парня.

Он с виноватой улыбкой вынырнул на один уровень с моим лицом.

– Прости, просто ты пахнешь как дом. Самый уютный запах на свете.

– Что в твоем понимании запах дома? Если скажешь, что от меня несет едой или чистящими средствами, я тебя ударю.

Парень тихо засмеялся.

– Не знаю, как правильно описать этот запах. В нем слишком много всего. Дом пахнет твоими сладкими духами, последними лучами сентябрьского солнца, горячим шоколадом и совсем немного химикатами. Но этот аромат, наверное, въелся тебе в кожу.

– А теперь объясни-ка. Это я пахну как дом, или твой дом имеет мой запах? – я задавала вопрос с лукавой ухмылкой, потому что знала, что он с легкостью смутит парня.

– Хм, ты права. Но я не специально, честное слово. Просто, наверное, ты для меня тот самый уютный и безопасный дом, о котором я мог всегда только мечтать.

– Не могу тебя винить. В конце концов, мой дом пахнет терпким парфюмом с древесными нотками, винтажными кожаными куртками, корицей и весенними ветрами. В моем доме всегда играет гитара и, наверное, сам Бог исполняет свои песни, сшитые каштановым шелком и первым снегом.

Гарретт издал восторженный возглас и даже похлопал сложенными у меня за спиной руками.

– Лайла, я всегда знал, что ты безгранична талантлива, но такого поэтизма от тебя не ожидал.

– У меня в этом семестре будет курс по всемирной литературе. Может ты и не заметил, но я вообще-то все лето изучала классиков.

– Сложно было не заметить, учитывая, что практически всего Мопассана тебе прочел я.

– Еще скажи, что тебе не понравилось!

– Совсем нет, в любое время готов повторить! Я готов тебе даже всю «Войну и мир» в оригинале озвучить, только бы ты не уходила никуда.

Он посмотрел мне прямо в глаза и внезапно выглядел так тоскливо, что тяжелый ком подкатил к моему горлу, не позволяя вздохнуть. Я поняла, что в тот момент это действительно имело значение: останусь ли я или уйду хоть на мгновение. Я знала, что мне нужно было сказать, но чертов ком душил все слова в их зарождении и я могла лишь хрипеть.

– Я…не…уйду, – едва слова сформировались и сорвались с моих губ, ком рассосался, и я снова смогла дышать.

– Я проигнорирую то, что ты только что чуть не задохнулась и просто скажу спасибо. Спасибо, что ты со мной.

Дверь распахнулась и на пороге возникла Эмили, которая, увидев, в каком мы с Гарреттом находимся положении, смущенно воскликнула и прикрыла дверь.

– Дорогие мои, могли бы подождать, пока мы уйдем! Идите пообедайте для начала! – Эмили разговаривала с нами из-за полуприкрытой двери, что нас рассмешило и мы едва сдерживали смех. Но нам повезло, что девушка сразу же ушла, иначе мы бы действительно задохнулись и в этот раз уже вдвоем.

Я с трудом приподнялась на локтях, что было особенно сложной задачей, учитывая, что Гарретт до последнего не хотел освобождать меня из объятий.

– Давай, неваляшка. Нам нужно поесть, чтобы мамочка могла со спокойной душой оставить нас наедине, – я произнесла это с хитрой ухмылкой, хотя стоило словам слететь с губ, как я тут же залилась краской, в полной мере осознавая, что может крыться за подобными словами.

Гарретт смущенно засмеялся, но взгляд на меня поднять не решился. Вместо это он поднялся на ноги одним резким движением и подал мне руку, все еще избегая смотреть в глаза.

Эмили приготовила французский омлет, сделала салат и сэндвичи и все за то недолгое время, пока мы с Гарреттом валялись на кровати. Мне стало немного стыдно, но это чувство отступило, когда она начала наблюдать с огромной любовью и нежностью за тем, как мы все это уплетаем.

– Кстати, Питер звонил и сказал, что сегодня он останется ночью на работе. Так что, ребятки, квартира в вашем распоряжении, – Эмили произнесла это так спокойно и ровно, словно комментировала погоду.

Мы с Гарреттом вновь отреагировали симметрично, подавившись едой.

Марк громко засмеялся, а Эмили перепугалась и сначала пыталась постучать нам обоим по спине, а потом помчалась наливать воды.

– Ну что вы смутились как подростки, ей богу. В этой комнате все взрослые люди, и мы не ваши родители, чтобы стеснительно умалчивать самое интересное, – несмотря на свои слова, Марк выглядел как типичный слишком веселый отец, для которого нет темы забавнее чем половая жизнь сына старшеклассника.

– Почему Питер остается на ночь, он же психотерапевт. Он работает по записи, – Гарретт наконец-то откашлялся и явно заподозрил что-то неладное в этой новости.

– А какая разница, почему он остается на работе. Наверное, решил потратить ночь на полезное дело и оказать помощь всем нуждающимся, – Эмили снова была сама невозмутимость.

Новость, конечно, была абсолютно ошеломительной и еще интереснее все становилось от негласного факта, известного всем, что я точно этой ночью никуда не выйду из этой квартиры.

========== XXVIII. ==========

Супружеская пара покинула нас, на прощание Эмили снова расчувствовалась, словно благословляла молодоженов, а Марк ехидно улыбался.

Выпроводив их, мы вновь вздохнули с облегчением, но неловкость ими нагнанная никуда не собиралась исчезать.

– Я ведь не ошибаюсь в своих подозрениях, что ночь в рабочем кабинете Питеру обеспечила Эми? – надо было как-то разогнать давящее молчание, а суть вопроса меня действительно интересовала.

– Я абсолютно в этом уверен. За четыре года, что Питер уже работает, он ни разу не оставался на всю ночь в больнице. Мне кажется, это было довольно жестоко по отношению к нему. Если бы мы захотели уединиться, то смогли бы найти место, не доставляя дискомфорт Питеру, – Гарретт размышлял отстранённо, словно речь вовсе не шла о первой ночи вдвоем. Но я подумала, что подобная тактика наиболее плодотворная и решила тоже еще придерживаться.

– Да, как минимум мы могли остаться у меня. Не думаю, что Анет имела бы что-нибудь против.

Мы повернулись друг к другу, размышляя словно о какой-то абстрактной ситуации и в какой-то момент это стало настолько до смешного абсурдно, что мы в унисон издали сначала сдавленный смешок, а потом засмеялись во весь голос.

Когда смех затих, Гарретт протянул ко мне руки. Я шагнула ему навстречу и оказалась в бережных объятьях. Парень, возвышающийся надо мной примерно на полголовы, уткнулся мне носом в макушку и слегка покачал в своих руках, как маленькие дети укачивают любимые игрушки.

– Мне жаль, что Питеру придется провести ночь на неудобном диване в своем кабинете, но я очень рад, что ты останешься. Мне не хотелось в этом признаваться, но ты заслуживаешь знать всю правду до мелочей. Я боялся момента, когда после выписки останусь один, – он произносил слова тихо, его едва можно было услышать, приглушенного моими волосами.

Каждый звук давался ему с трудом, я чувствовала, что признание сделало его слабее, чем он хотел бы быть передо мной. Но меня это не волновало, я просто была рада, что в такой момент могу быть рядом, чтобы словить его, если он не выстоит под тяжестью своего искалеченного сердца.

– Ничего страшного с Питером не случится. Я не хотела оставлять тебя одного. Мне кажется, мы с тобой достаточно уже были порознь и заслужили немного «вместе».

Парень прижал меня немного крепче, обрадованный моими словами.

– У нас с тобой целый день впереди. Какими безумствами займемся? Я готов на что угодно, только учти, у меня совершенно нет опыта. Можешь мне не верить, но я никогда, совсем-совсем никогда, ни с одним человеком не играл в монополию.

Я резко выдохнула, не ожидая ни начала такой фразы, ни ее конца. Парень засмеялся, выпуская меня из рук.

– Ну раз никогда-никогда и ни с одним человеком, я буду счастлива стать твоей первой…напарницей по монополии.

Озорные огоньки зажглись в ореховых глазах, создавая впечатления, словно все волшебные феи, живущие в этой коронованной древними каштанами голове, собрались вокруг сказочного костра, горящего на золотой пыльце, и устроили бал в честь своего короля.

Гарретт не шутил и следующий час я провела, вспоминая правила, какие-то придумывая сама и попутно объясняя все это совершенно не разбирающемуся в бизнесе парню, который, несмотря на всю свою неосведомленность, все же очень старался и даже делал определённые успехи.

В первом раунде я обобрала его подчистую, но при этом уверенности, что это была честная победа, испытывать не приходилось. Перед вторым раундом я сделала Гарретту строгий выговор, чтобы он не смел мне поддаваться, но ситуацию это особо не улучшило, и я все-таки пришла к выводу, что он на самом деле еще не разобрался в игре и поэтому так бездарно тратил свой капитал. Начинать третий раунд мне не позволила совесть, и мы единогласно пришли к решению объявить следующие несколько часов – свободным временем и заняться привычными делами. Я расположилась на диване, лежа на животе, и занялась чтением вслух Роберта Фроста. Гарретт сел на пол напротив дивана, опираясь спиной об угловую барную стойку, которая отделяла кухню от гостиной и, вооружившись карандашом и блокнотом, принялся рисовать меня.

– Я бы хотел, чтоб лиственная мгла

Не просто мраком для меня была,

Но чтобы мне лесное бытие

Явило в чащах таинство свое, – процитировала я с максимально возможным выражением, но в итоге лишь откинула книгу с усталым вздохом. Фрост нагонял на меня тоску. – Не то, чтобы я была настолько далека от поэзии, но именно Фрост кажется мне престарелым дедулей с вагоном и маленькой тележкой «очень поучительных» историй из молодости, которые он по пятьсот раз пересказывает на каждом семейном застолье. В общем скука смертная.

Гарретт тепло улыбнулся, поднимая на меня сочувствующий взгляд поверх блокнота с очередным шедевром.

– Я не могу разделить твоего разочарования, потому что мне очень даже нравится Роберт Фрост, но я искренне тебе сочувствую. А еще сильнее, потому что на курсе мировой литературы таких «престарелых дедулей» будет как раз-таки вагон и маленькая тележка.

– И чем же тебе так нравится этот задрипанный поэтишка?

Парень задумчиво поднес карандаш к губам.

– Мне кажется, в его стихотворениях есть что-то волшебное. Они достаточно простые, но их каждая строчка звучит ночным ветром и шорохом летней травы. А мои любимые – это те, которые пахнут сенокосом и полуденной жарой. Он не претендует на глубокий символизм, но и в его строчках есть магия.

Гарретт говорил словами студента филологического факультета и с таким же вдохновением. Во мне это вызвало определенные сомнения.

– Гарретт, ты говорил, что нигде не учился после школы. Это не совсем правда, так ведь?

У парня от удивления округлились глаза и брови выразительно взмыли вверх, но реакция была лишь мгновенной, и он почти сразу весело рассмеялся.

– Ты меня в который раз поразила! Я даже не подозревал, что это можно заметить! Но да, ты права, это была не совсем правда. Но я тебе и не врал, потому что по большей части я действительно нигде не учился. У меня есть только очень небольшой опыт посещения средненького колледжа в моем родном городе. Я изучал литературу, успел пройти только курс мировой и английской, потом пришлось закончить обучение. Предвосхищая твой вопрос, уйти пришлось, потому что мои достаточно влиятельные родители не смогли смириться, что я занимаюсь такой бесполезной глупость, и поэтому они надавили на ректора, заставляя того исключить меня. Он преподавал английскую литературу и был моим наставником, почти что другом. Он не мог просто взять и исключить меня, поэтому рассказал о происходящем и я сам забрал документы, чтобы не доставлять ему неприятности. После этого родители требовали, чтобы я подавался куда угодно на юридический, но я решил сбежать из дома. Вот так и закончилась моя академическая жизнь, – парень говорил ровно и без особой заинтересованности словно рассказывал это уже в тысячный раз и не испытывал при этом совершенно никаких эмоций. Но его тон не мог меня провести, я прекрасно понимала, что Гарретт только что раскрыл мне еще одну деталь о той боли и несправедливости, которые ему пришлось пережить по вине самых близких людей.

– Почему ты решил не продолжать учиться? У тебя была возможность подать документы в местный колледж?

– Была на самом деле, но я не стал ей пользоваться. Посчитай меня, пожалуйста, слабаком и неразумным ребенком, но в тот момент, когда профессор сообщил мне, что родители вновь отбирают у меня единственное, что хоть как-нибудь могло поддерживать мой интерес к жизни, у меня перед глазами в очередной раз разрушился мир. Мне было не привыкать к такому повороту событий, но почему-то именно тогда было невыносимо сложно собрать все обратно по кусочкам. Возможно, я просто устал. Ведь так продолжалось на протяжении всей моей жизни. Стоило мне что-то по-настоящему полюбить, как тут как тут возникали родители и говорили, что мое занятие «бессмысленное и бесполезное», что я «бездарный, эгоистичный и неблагодарный» и все, что я делаю – это только «неразумно растрачиваю ресурсы, которыми меня так щедро наградили мама и папа». Я не смог заставить себя продолжить. Я привык навсегда расставаться с тем, что было не угодно родителям. Только музыку не смог бросить. Но тут ситуация гораздо сложнее, музыка – это все, чем я живу. Это то, что течет по моим венам. То, из чего соткана моя кожа, ногти и волосы. Музыка – это не простое увлечение, которое у меня можно отобрать. Она – это весь я целиком, и разлучить нас можно только забрав у меня жизнь. Но можно сказать, что и это они пытались сделать, – в самом начале голос Гарретта был таким же ровным как и прежде, но в определенный момент воспоминания начали оживать в его памяти во всей своей красе и он стал сбиваться, голос задрожал. Ближе к концу я могла отчетливо слышать, что его нежный альт был переплетен с тонкими нитями отчаяния. Закончил он обрывисто, не позволяя себе продолжить мысль.

– Прости, – прошептала я. – Мне не стоило спрашивать. Я не хотела заставлять тебя вспоминать о больном.

Гарретт вздрогнул и резко выпрямился, немного подавшись в мою сторону. В глазах у него стояло чуть ли не возмущение.

– Не надо! Даже не смей! В моем прошлом нет никакой твоей вины и в том, что оно до сих причиняет мне боль – тоже! – он воскликнул так сердито, что я удивленно уставилась на него, раскрыв рот. Мне не было страшно, потому что его гнев не был направлен на меня, но подобные эмоции все-таки смотрелись странно в глубине всегда таких нежных глаз. Увидев мою реакцию, он опешил и смутился, продолжил гораздо мягче: – Ты спросила, потому что хотела узнать больше обо мне. Это очень приятно, и я тебе за это благодарен. Мое детство и юношество не были счастливыми и воспоминания о тех днях заставляют меня грустить и даже злиться, но я не могу от них бегать и никогда не планировал. Я буду рассказывать тебе обо всем, что покажется тебе интересным и мои чувства при этом не имеют никакого значения. Я не очень хорошо умею контролировать эмоции, поэтому, к сожалению, ты можешь заметить отголоски того, что со мной происходило. Но никогда не вини себя в этом! Для начала это всегда мое собственное желание раскопать эти воспоминания и поделиться ими. Я несу на себе так много чувства вины, что не вынесу, наверное, если еще и ты будешь несправедливо взвалить на себя всякое. И к тому же это я должен просить у тебя прощения. Готов поспорить, ты даже не подозревала, какой занозой в заднице окажется тот ненормальный, которого тебе пришлось вытаскивать из ледяной воды одним февральским днем.

Произнеся последние слова, он издал сдавленный смешок. А я слезла с дивана и подползла к нему поближе, что дать подзатыльник, который с трудом сдерживала, начиная с момента, когда этот дурак снова начал винить себя в сотворении мира.

– Эй, за что? – он поднял на меня обиженный взгляд, потирая рукой ушибленное место.

– Чтобы глупости не говорил. Ты тоже ни в чем не виноват.

Я обняла его, и он расслабился в моих руках как маленький доверчивый ребенок.

========== XXIX. ==========

После обмена нежностями я попросила Гарретта дать мне взглянуть на его рисунки. Он сначала помялся, но в итоге под моим давлением смущенно протянул мне блокнот, открытый на еще не законченном скетче. Вполне ожидаемо там была я. Но этот уже известный мне факт не уменьшил охватившее меня изумление. Да, это безусловно была я, но и совершенно не я в тот же момент. Со страницы блокнота на меня глядело божественное создание, расслабленно разлегшееся на диване. Даже несмотря на то, что это был всего лишь беглый набросок, в каждой линии чувствовалась мягкость и нежность. Девушка на листе блокнота была невесомой как парящий на весеннем ветру лепесток. Она была грациозна как стебель подснежника, но в ее уверенной позе чувствовалась сила стремительно мчащейся реки. Она была невозможно прекрасна, она была похожа на ту, кто могла бы с гордостью занимать волшебный трон рядом с каштановолосым королем. Это было создание достойное Гарретта, но это была не я.

– Кого это ты нарисовал? – да, мне был известен ответ, но он должен был прозвучать вслух, иначе я так и не смогла бы поверить в правдивость моих мыслей.

– Не узнаешь себя? Это нормально. Мы не в состоянии увидеть себя глазами других людей, и мы даже не догадываемся, насколько в действительности прекрасны. Я не считаю себя талантливым художником, но даже я своей неумелой рукой смог частично передать то ощущение, которое ты вызываешь одним своим видом.

– Ты видишь меня так? – мне все еще сложно было в это поверить, но от его слов в груди разлилось тепло смешанное с еще непонятным мне страхом.

Гарретт кивнул, помолчал еще несколько секунд, позволяя мне прийти в себя, а потом несильно потянул за руку.

– Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Я послушно поднялась за ним, и он повел меня в свою комнату.

Оказавшись внутри, он уверенно двинулся к вешалке с вещами, рядом с которой присел на колени, отпустив мою руку. Там лежало несколько коробок, которые видимо исполняли роль столь необходимого этой комнате шкафа. Гарретт без колебаний поднял верхнюю плоскую коробку, которая видимо была предназначена для хранения бумаг. Подержав ее в руках буквально мгновение, он перевел взгляд на меня и кивком попросил опуститься рядом, что я и сделала.

– Я не уверен, что тебе понравится ее содержимое, но мне очень хочется тебе показать, – осторожно начал парень, раскачивая в руке коробку.

– Подобные слова не вызывают доверия, но показывай, раз уж привел.

Парень поколебался еще пару секунд, но в итоге задержав дыхание, одним рывком снял крышку. Внутри хранилось настоящее сокровище, немного жутковатое, с моей точки зрения. Но, несомненно, созданное огромным трудом и любовью. Это был склад уже готовых рисунков, их там набралось не меньше сотни на первый взгляд. И на каждом была я. В разных позах, с разным выражением лица, в разных местах и одежде. Многие из них по всему видимому писались с натуры. И на всех девушка с моим лицом выглядела так же прекрасно или даже лучше, чем на том наброске.

Меня охватило такое потрясение, что я невольно задержала дыхание. Кажется, я уже начинала синеть, когда Гарретт обеспокоенно потряс меня за плечо.

– Лайла, дыши! Господь мой, что случилось? Ты сильно злишься? Прости пожалуйста! Если ты хочешь, я их все выкину, – парень оглядывал меня с ног до головы, а в его глазах плескалась паника.

Эти слова сразу же привели меня в чувство и весь только начавший восстанавливаться запас кислорода я тут же потратила на возмущенный возглас:

– Не смей! О чем ты говоришь?! Даже не думай что-то сделать с этой красотой! Гарретт, я не злюсь. Я просто испытываю сейчас слишком много, чтобы описать это словами.

Парень понимающе кивнул и замолчал, за что я была ему безмерно благодарна. Воспользовавшись тишиной, я начала медленно перебирать рисунки, тщательнее вглядываясь в детали. С каждым взглядом я замечала все больше знакомых мелочей: наш столик в кофейне, мои книги по молекулярной биологии, промелькнувший хвост Анет. И несмотря на все мое неверие, сомнения таяли на глазах. Каждая работа несла в себе столько трепетного внимания и нежности, на них совершенно точно была я, но все же в каждом рисунке было так много от Гарретта, что это создавало абсолютно невероятный эффект.

Я вспомнила отвратительно слащавую фразу, сказанную моей единственной близкой знакомой в старшей школе. Она с ума сходила по одному рыжему мальчику, который был известен тем, что без какого-либо пошлого подтекста каждый день дарил кому-нибудь ромашки, которые выращивал на подоконнике своей комнаты. Именно об этом мальчике моя знакомая однажды сказала: «Знаешь, Лайла, у меня частенько спрашивают, что же такого я нашла в этом чудаке. И это совершенно несложный вопрос, все ясно как на ладони. Он ведь совершенно волшебный. Он каждого человека считает прекрасным и дело ведь совершенно не в том, как эти люди выглядят. Это все в нем. Он несет в себе так много любви и красоты, что просто не может видеть людей по-другому». Тогда я просто скептически подняла бровь и продолжила заниматься своими делами, на носу были выпускные экзамены. Но сейчас, глядя на совершенно идеальную девушку на рисунках, я более чем понимала, о чем моя знакомая говорила тогда. Но все же она была не права, потому что такой человек может существовать лишь в единственном экземпляре, и он в тот момент сидел рядом со мной, обеспокоенно оглядывая, пока еще не понимая, что же я все-таки чувствую.

– Я хотел повесить некоторые из них на стену, но был не уверен, как ты отреагируешь. Мне не хочется делать ничего, что могло бы тебя расстроить, но про выкинуть я перегнул. Я бы их просто спрятал, потому что они мне очень дороги, – объяснил Гарретт, видимо решив, что я уже готова к разговорам.

– Я знала, что ты рисуешь, но никогда не видела и даже подумать не могла, что ты делаешь это так хорошо. Я знала, что ты талантливый, но почему-то никогда не понимала насколько. Гарретт, если ты не захочешь больше играть на публике, то можешь спокойно организовывать собственные выставки, – я повернулась к нему, все еще держа рисунки в подрагивающих руках. Я говорила с улыбкой, но мои слова были абсолютно серьезными.

– Собственная выставка? – парень весело рассмеялся. – Нет, я совсем не так хорош, как ты считаешь. Более того я кроме тебя почти ничего не рисую. Какой из меня художник, я посредственность.

С каждым словом кудрявого мальчишки моя улыбка все больше выцветала. Я слышала знакомый мотив в его словах, и по спине пробежал холодок. Снова то же самое.

– Гарретт, почему ты так считаешь?

– Потому что… я «бездарность и никогда ничего не добьюсь своими глупыми фантазиями», да? Прости, я понимаю. Снова мои родители, никуда от них не деться, – музыкант грустно вздохнул, но в целом настроение испорчено не было. Он быстро пришел в норму.

– Я тебя не понимаю и никогда не смогу понять, потому что мне не приходилось переживать подобное. Но каждый раз, когда рациональные мысли в твоей голове заглушают голоса твоих родителей, говори со мной. Я постараюсь их перекричать.

Парень одарил меня долгим взглядом, обдумывая мои слова. Но потом медленно кивнул.

– Помнишь я как-то назвал тебя своим ангелом? Я действительно имел это ввиду. Ты пришла в мою жизнь как самый настоящий ангел-спаситель, и сейчас продолжаешь оберегать. Мне никогда еще не доводилось встречать таких людей, которые одним своим присутствием исцеляют все раны, которые долгие годы гнили у меня в голове. Я люблю тебя, Лайла. И, честно говоря, мне кажется, это ничтожно мало по сравнению с тем, что ты даришь мне каждый день своего присутствия в моей жизни.

========== XXX. ==========

Остаток дня не выделялся никакими трогательно-романтичными сценами, мы просто посмотрели программу про китов на дискавери, на ужин заказали китайскую еду и включили романтическую комедию, где очень занятая своей работой женщина почему-то решила, что жизнь не ладится, если в ее жизни нет мужчины. Через десять минут фильм был выключен по обоюдному согласию, и мы смотрели программу про тропических насекомых опять-таки на дискавери.

В целом вечер выдался удачным. Особенно та часть, где Гарретт откопал в морозильнике мороженое и на дискавери начался фильм про самые холодные места на земле.

И после программы про вечнозеленые деревья, которую мы по большому счету проспали, парень неохотно поднялся с дивана, где мы лежали под пледом скрученные в бублик, потянулся, зевнул и перевел сонный взгляд на еще более сонную меня, почти с головой накрытую пледом.

– Ложись в моей спальне, а я посплю на диване.

Мыслительный процесс, что такое спальня и при чем тут диван занял некоторое время, но поняв, что к чему, я в итоге недовольно нахмурилась и выразительно посмотрела на Гарретта в попытках собрать мысли в кучку.

– Почему на диване? – наконец выдавила я из себя.

Мыслительные процессы парня работали в разы лучше, и он смог не только понять, что я имею в виду, но еще и сообразить вразумительный ответ.

– Потому что мы вдвоем ночуем в одной квартире. Я хочу, чтобы ты спала в комфорте, и чтобы никак тебя не смущать буду на диване.

– Нет, подожди. Как это? Ты на диване, а я в комнате? Мне так не нравится, – голова все еще нормально не работала, но что-то похожее на слова уже получалось выдавать.

Гарретт понял, что нам нужно получше обсудить эту тему, поэтому он со вздохом опустился рядом со мной на диван.

– Лайла, мы в первый раз ночуем вместе, и несмотря на наши отношения, я не хочу никак давить на тебя и опережать события. Я хочу, чтобы ты чувствовала себя в полной безопасности рядом со мной, поэтому предлагаю провести ночь на разных плоскостях, чтобы ты не переживала, что я смогу как-нибудь перейти черту, – кудрявый эльф объяснял все спокойным размеренным голосом, словно перед этим несколько раз повторил речь перед зеркалом.

Сознание уже частично прояснилось, поэтому я слушала его с восторгом и уважением, но была готова оспорить каждое слово.

– Гарретт, а теперь выслушай меня. Я не для этого дважды ждала тебя из ссылки, месяц ходила к тебе в психушку и смотрела сегодня с тобой двадцать часов дискавери, чтобы сейчас ты выгонял меня в другую комнату. Если хочешь, чтобы я чувствовала себя в безопасности рядом с тобой, докажи мне, что ты этого заслуживаешь. Наберись смелости провести рядом со мною всю ночь, не переходя границы и при этом не заставляя меня чувствовать себя одинокой в квартире собственного парня. Не слишком тяжелая задача, я надеюсь?

Парень одарил меня удивленным взглядом, но потом тепло улыбнулся и обнял прямо с одеялом.

– Хорошо, моя леди. Я докажу, что достоин. Но давай все-таки поспим в кровати? А то боюсь утром я не разогнусь. И не надо делать вид, что тебе не понравился марафон дискавери.

На это наглое заявление я лишь усмехнулась. Нежные объятия этого мальчишки все-таки действовали на меня как лучшее успокоительное.

Следующие пару минут мы медленно и с неохотой перемещались в спальню. Медленно, потому что я все еще была укутана и расчехляться не собиралась, а неохотно, потому что диван хоть и маленький для двоих был идеальным оправданием для обнимашек. Но несмотря на юный возраст, все равно уже наступало время заботиться о своих костях, поэтому отказ от излишних нежностей был разумным.

Я плюхнулась на кровать как была в коконе и сразу же забыла обо всех прелестях дивана. Кровать Гарретта была действительно огромной и уютной. Дополнительной прелести добавлял разлегшийся рядом парень. Он, кстати, по какой-то причине вовсе не испытывал потребности укутываться, поэтому просто лежал, раскинув руки и глядя в потолок.

– О чем ты думаешь? – я перекатилась на бок, чтобы лучше видеть греческого бога, представшего передо мной во всей красе.

– Считаю каждый удар своего сердца, чтобы поверить в реальность происходящего. Боюсь, что если закрою глаза хоть на секунду и пропущу счет, то проснусь дома, запертый в своей детской комнате любимыми родителями.

После его слов в комнате вновь воцарилась тишина. Я обдумывала сказанное, собирая воедино все свои догадки.

– Так вот что произошло? – наконец робко спросила я.

– Да. Не то чтобы это раньше не происходило, но они ни разу не предпринимали подобных попыток с тех пор, как я закончил школу. Я надеялся, что они смогли хотя бы признать мое право на самостоятельный выбор места жительства. Не знаю, что поменялось в этот раз. Может они посчитали, что я стал более сговорчивым и мне просто не хватает стресс-фактора… Мне было так страшно. Раньше я всегда возвращался домой морально готовый остаться там навсегда, если они заставят, но не в этот раз. Я в первый раз был уверен, что вернусь. И когда они сделали это, я не смог справиться с паникой. Я так сильно боялся, что больше тебя не увижу. Так боялся, что разочарую тебя, что не исполню свое обещание. Я спрыгнул из окна. В первый раз за восемь лет. И это все благодаря тебе. Желание увидеть тебя было в миллион раз сильнее нежелания в очередной раз не оправдать ожидания родителей. Ты спасла меня от жизни, которая бы своим унынием напоминала ад. И теперь я думаю об этом и мне снова страшно. Я боюсь, что тебя нет и я все выдумал, только чтобы ощутить счастье как будто по-настоящему. Я боюсь, что такой человек как ты не может существовать в моей жизни, потому что я совершенно никак тебя не заслужил.

Я не знала, как ответить на эти пронзительно честные слова. Но просто промолчать и сделать вид, что ничего сказано не было я не могла себе позволить.

Немного подумав, я скинула с себя теплый кокон и подползла ближе к парню, выжидающему моего ответа словно смертельного приговора. Я взяла его безвольно лежащую на постели ладонь и, не медля ни секунды, приложила ее к груди, в том месте, где под кожей, скрытое клеткой из ребер бешено колотилось мое сердце.

Гарретт растерянно повернулся, переводя взгляд со своей руки на мое лицо.

– Я тут, и я самая настоящая. Пожалуйста, ничего не бойся. Я с тобой и никуда не исчезну. Ты можешь считать удары моего сердца как доказательство этих слов. И не говори, прошу, что ты меня не заслужил, ведь только твое присутствие заставляет меня считать себя особенной. Я словно в лотерею выиграла или не знаю, спасла планету в прошлой жизни. Ты самый большой подарок в моей жизни, и я хочу, чтобы ты ценил это так же сильно как ценю я.

Я смотрела парню прямо в глаза, продолжая держать его руку на своем сердце, пока через несколько секунд не заметила, что он покраснел и в смущении опустил взгляд. И только в тот момент я поняла, что натворила. Краска залила мое лицо, и я выпустила его ладонь, которую он тут же стыдливо притянул к себе.