Текст книги "Тонкий лед (СИ)"

Автор книги: Aka Undertaker

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Ты в порядке? – он взял меня за вторую руку и притянул ближе. Мы стояли, практически соприкасаясь телами, и мне пришлось высоко закинуть голову, чтобы видеть его лицо, нависающее надо мной. Каштановый лес его волос шелковой стеной отделил нас от всего окружающего мира. Вот так я впервые и увидела отголосок той волшебной страны, из которой когда-то явился Гарретт.

Я увлеклась сказочным видом разливающегося вокруг меня золота и напрочь забыла, о только что случившейся сцене и что парень все еще ждет ответа. О существовании слов напомнили внимательно разглядывающие меня глаза цвета фундука, они молчали гораздо красноречивее любых слов, намекая, что пора бы уже и про совесть вспомнить.

– Прости, ты не должен был это видеть, просто один его вид вызывает у меня бешенство, – было ужасно неприятно даже упоминать об этом человеке в такой близости с Гарреттом, но он по вполне объяснимым причинам тревожился обо мне.

– Хочешь поговорить об этом? – его тихий и нежный голос залечивал любые раны. До этого момента я избегала смотреть ему в глаза, боялась, что в них он увидит все еще плещущуюся на дне злость, но мне нужно было утешение, которое он с такой готовностью предлагал. Оно разливалось из его глаз.

Для меня никогда не перестанет быть удивительным, как много любви и поддержки может отдать Гарретт, когда дело касается меня. Он словно неисчерпаемый источник заботливого тепла. И сейчас он смотрел так, словно все что мне нужно было сделать – это просто шагнуть ближе и полностью раствориться в нем, словно он был готов навсегда забрать себе все, что могло меня тревожить. Он был готов запятнать свою сияющую душу моей разъедающей злостью.

– Нет, этот ничтожный червь не заслуживает, чтобы на него тратили слова.

– Я уверен, у тебя есть очень достойная причина так к нему относиться, но мне Ричард показался приятным, очень вежливым и компетентным в своей сфере молодым человеком, – в его голосе звучал невысказанный вопрос. «Что же он тебе сделал?»

– Просто ты очень добрый. Ты и про гадюку скажешь, что она очень изящная, знающая себе цену прекрасная леди. Давай не будем об этом. Однажды я расскажу тебе эту историю, но не сегодня. Сегодняшний день принадлежит тебе, и я не хочу, чтобы его испортило это сволочное подобие человека.

– Знаешь, это покажется странным, но я даже немного ревную. Ты ненавидишь его, так же как меня, когда мы только познакомились. Я завидую человеку, который может вызвать у тебя столько эмоций, – он смущенно рассмеялся.

Я не ответила, просто ласково провела рукой по его щеке.

«Нет, Гарретт. Даже тогда я не тебя ненавидела, а его призрачные следы, которые по незнанию увидела в тебе».

– Пошли к ребятам, а то мы слишком надолго пропали. Я уже предчувствую, как Питер заваливает нас своими шуточками.

Гарретт молча кивнул и мы отправились в сторону сцены, где остались наши друзья. Я еще раз оглянулась на место разыгравшейся сцены. Одно замечание не давало мне покоя. Я могла поклясться, что в последнем взгляде, который кинул на меня Ричард, не было ожидаемой насмешки. В нем было что-то другое, совершенно необъяснимое – я могла поклясться, что он смотрел с сожалением.

========== XXXXVI. ==========

Фестиваль был в самом разгаре. Люди заполнили все поле еще пару часов назад и сейчас повсюду были расстелены пледы, кто-то принес с собой раскладные столы и стулья. Нигде не осталось свободных мест, сложно было даже стоять так, чтобы мимопроходящие не задевали. В целом, можно было охарактеризовать ситуацию как несомненный успех. Несмотря на огромное столпотворение, молодежь вовсю развлекалась, умудряясь напиваться, танцевать, громогласно поддерживать артистов и при этом не мешать выступлениям.

Мы стояли у самой сцены на том месте, которое забили еще до открытия. Мы приехали не веселиться, но устоять перед сносящей с ног атмосферой всеобщего восторга было невозможно. Эмили расстелила плед, а Марк достал из переносного холодильника пиво, которое видимо, упрятал без ведома своей жены. Эмили с удивлением оглядела запотевшие бутылки и смущенно рассмеялась.

– И как я не подумала, что на фестивалях люди пьют что-то другое кроме горячего шоколада. Спасибо, милый. Ты молодец, – девушка так часто в последнее время производила впечатление сердобольной матери, что мы все разом с облегчением выдохнули, когда она выразила свое вербальное согласие с распитием слабоалкогольных напитков.

Все проходило просто замечательно и только Гарретт, которому через час предстояло самому подняться на эту сцену и отдать себя в руки этой бесспорно благодарной, но все же неконтролируемой аудитории, не мог насладиться вместе с нами. Он безотрывно смотрел на сцену, изредка вздрагивая от особенно громких вскриков в толпе.

Я подсела рядом, обвивая рукой его напряженные плечи. Он был так сконцентрирован, я ждала, что мое прикосновение удивит его, вырывая из глубоких мыслей, но видимо, даже в самые сосредоточенные моменты он держал меня где-то в поле своего внимания. В моих руках он даже немного расслабился, расправив затекшие мышцы.

– Все эти люди, – он кивнул в сторону сцены, – они такие талантливые. Выступают так, словно всю жизнь провели на сцене. Публика их любит. Они дают ей то, что она просит. Я боюсь, что я не справлюсь, что я не смогу дать ей это. Я боюсь их разочаровать.

Я прижала парня к себе чуть крепче.

– Этого не произойдет. Когда ты любишь что-то всей своей душой и делишься этим с другими, никто не будет разочарован, Гарретт. Тебе не нужно давать им то, что они хотят. Ты не за этим выйдешь на сцену. Ты дашь им только то, что сам захочешь, и они примут твою музыку с благодарностью, потому что ты поделишься тем, что создал сам, вытащил из самого сердца и облек в слова и звуки. Ты дашь им это, и они полюбят тебя, потому что поймут, что ты разделил с ними самое дорогое. Ну, это те, по крайней мере, кто еще не слишком пьян, все остальные таких тонкостей не поймут, но все равно будут в восторге. Все будет замечательно. Там на сцене ты поймешь, что все, что ты думал о тех, кто уже там выступил, касается и тебя тоже. Ты выступаешь так, словно родился только ради этого. Там твое место, твой настоящий дом. И когда ты будешь там, ты растворишься в этом ощущение. Уйдешь от нас в другой мир, где не существует ничего обыденного. Только не уходи насовсем, ладно? После того, как отдашь всего себя, возвращайся к нам, возвращайся ко мне.

В такие моменты я сама не понимала, о чем говорю. Слова сами лились из меня, словно кто-то глубоко внутри моей головы знал Гарретта гораздо лучше. Словно уже сотни и тысячи лет произносил это, говорил с его душой. И Гарретт понимал, всегда понимал гораздо лучше меня.

– Я никогда не уйду. И когда выйду на сцену, надеюсь, что смогу тебе это доказать. Сегодня я буду петь только для тебя, как и всегда, Лайла.

Он смотрел на меня вполоборота, я все еще обнимала его за плечи. Он смотрел очень серьезно, это не было банально-слащавым способом выразить свою любовь. Он действительно имел это в виду, простая констатация факта. Я так же серьезно кивнула в ответ.

***

За пятнадцать минут до выхода на сцену, Гарретт отправился в свое творческое путешествие. Девушка, отвечающая за сохранение порядка выступлений, позвала его, чтобы он успел подготовить инструменты и вовремя занял свое место. С ним пошел только мистер Лиетт, неугомонный старик не желал оставлять музыканта один на один с его сокровищами. Мы с Питером тоже порывались пойти с ними, подождать за сценой, но Гарретт попросил нас остаться. Он сказал, что ему бы хотелось видеть нас, когда он будет выступать.

Вся наша беззаботность моментально улетучилась. Сначала мы так же сидели на своем пледе, но постепенно волнение все сильнее охватывало наш разум и тела. Первым не выдержал Питер. Ни с того ни с сего он подскочил и сделал несколько неуверенных, потерянных шагов по направлению к сцене, но передумал и вернулся обратно, стоять рядом. Мы обеспокоенно следили за ним, но молчали. Каждый понимал, что сейчас творится в его душе. Когда до выхода Гарретта оставалось всего каких-то пару минут, нервы сдали у меня. Но мне некуда было рваться. Я знала, что мое место было здесь. Именно на том месте, где парень будет искать меня глазами. Я встала, чтобы быть еще ближе, чтобы он точно смог меня заметить. Марк с Эмили продолжали сидеть, но их напряжение легко считывалось и невооруженным взглядом.

Мы ждали. Не скажу, что у нас было какое-то плохое предчувствие или что угодно в этом роде, чтобы мы всерьез волновались о том, как пройдет выступление. Более того, мы были уверены, что все пройдет хорошо. Мы верили в Гарретта абсолютно, но от волнения деться было некуда.

Мы чувствовали себя как коллекционеры, в чьи руки попал особенно редкий и драгоценный экземпляр и которые очень долго скрывали это сокровище, оберегая его от посторонних жадных взглядов. Но вот пришло время открыть этот бриллиант всему миру, и мы переживали, оценит ли этот мир такое чудо по достоинству.

– Кто-нибудь слышал новые песни Гарретта? – внезапно поняла я главную причину общей тревоги.

Марк с Эмили лишь отрицательно покачали головой, а Питер задумался.

– Нет, он их писал и репетировал, когда меня не было дома. Я пытался даже подслушивать под дверью, вдруг услышал бы что-нибудь незнакомое.

– Питер, ты стоял под дверью у него в комнату, пока он был внутри?

– Да, именно так, – он уверенно кивнул.

– Питер, у вас полупрозрачные двери.

Ребята засмеялись, а я лишь обреченно вздохнула. Мы не знали, с чем Гарретт выйдет на сцену, в этом была главная проблема. Он хотел сделать это сюрпризом, но мы не находили себе места от беспокойства.

– Не переживай, милая. Гарретт не написал ни одной плохой песни, разве не так? – девушка смотрела на меня снизу вверх, и ее голос звучал ободряюще.

Я согласно кивнула. Да, именно так. Что бы Гарретт не решил исполнить, это будет хорошо. Как и все, что он делает.

Время пришло. Парень неторопливо вышел на сцену. Остановился в центре, поправляя перекинутую через плечо гитару. А потом поднял взгляд на толпу и ослепительно улыбнулся, освещая уже плотно сгустившиеся сумерки своими ямочками.

– Всем привет! Меня зовут Гарретт Борнс и для меня честь выступать сегодня перед такой потрясающей публикой как вы! – толпа ответила ему громоподобным приветственным возгласом. – Давайте оторвемся вместе по полной! – еще один оглушительный крик.

«Они уже любят тебя».

– Супер! Вижу, мы на одной волне! – он удовлетворенно рассмеялся и взял первый пробный аккорд. – Первая песня. То, с чего все началось. Seeing stars, – парень выдохнул название в микрофон и, как и обещал, нашел меня глазами.

По коже пошли мурашки, он не мог сказать этого вслух, не на сцене. Но его глаза говорили громче любых слов. «Это тебе. Все для тебя».

========== XXXXVII. ==========

Заиграла быстрая ритмичная музыка, моментально оживляя толпу. Замечательное было начало для выступления на фестивале, но мы все еще были сбиты с толку. Это была одна из новых песен.

Гарретт запел, даже почти зачитал, так быстро неслась песня.

Saw her walking on the side of the road

On the sidewalk chalk from my balcony window

First sight she made me look twice

‘Cause I’d never seen someone walk as light as the wind blows

– Звучит супер, конечно, но о чем это он? С этого все началось? Что началось? – Питер высказал немой вопрос нашей маленькой компании. Я одна знала ответ, я все поняла, как только услышала первые слова.

– Я уже слышала слова этой песни. Она была у него в старых записях. Он сказал, что разбирал свои ненаписанные песни, наткнулся на эту и вспомнил.

– Вспомнил что?

– Что видел меня раньше, еще до того, как я вытащила его тупую задницу из ледяного пруда. Не знаю, когда именно. Это было весной. Он сказал, что увидел меня с балкона в палате, где лежал Марк.

– А! Точно! – все еще сидящий на траве мужчина громко стукнул кулаком по своей ладони, что-то вспоминая. – Помнишь, мне тогда аппендицит удалили? – он кинул вопросительный взгляд на свою жену, она на секунду задумалась, но почти сразу и ее глаза засветились пониманием, она кивнула. – Гарретт пришел меня навестить, а у меня как раз перевязка должна была быть. Он вышел на балкон, а я наблюдал за ним из окна. Помню, он застыл на какое-то время, чуть не перевалившись за перила. Я хотел его позвать, очень уж он не безопасно стоял, но он бы и не услышал, настолько его захватило увиденное. Через мгновение он вбежал внутрь и ничего не объяснив выскочил на улицу, но не нашел того, что искал и вернулся. Долго он не задержался, выглядел очень задумчиво, извинился и ушел в неизвестном направлении. Я особо внимания не обратил, все-таки наш парень временами и не так чудит. А оказывается вот, что тогда произошло. Мимо прошло его провидение.

Пока мы обсуждали историю, стоящую за песней, она уже подходила к концу.

You’ve got me seeing stars brighter than ever

Shining just like diamonds do

I know that in time it could be all ours, brighter than ever

Your love is such a dream come true

I know, I know, I know I need you

Он бросил на меня короткий взгляд со сцены и лукаво улыбнулся. Едва ли что-то доставляло ему большее удовольствие, чем вот так вот заявлять о своих чувствах во всеуслышание и наблюдать, как беспомощно заливается краской мое лицо.

Толпа ликовала. Все сомнения Гарретта улетучились в одно мгновение, публика любила его. Следующие две песни были нам известны. Автобиографическое произведение про купание в ледяном пруду и песня-признание мне в любви.

Я задумчиво нахмурилась, когда он заиграл третью. Гарретт говорил, что его выбор песен будет сюрпризом, и вот мы теперь стоим перед сценой и слушаем одна за другой песни, посвященные мне. Не это ли он имел в виду под «сюрпризом»?

Питер заметил мою озадаченность и хмыкнул, утвердительно кивая.

– Да, от этого Ромео ничего другого и ожидать не стоило. Жду не дождусь, когда услышу еще две новые песни о его волшебной музе. Удивительно, конечно, как ты на него влияешь. Он всегда был продуктивным, так сказать. Но чтобы три новые песни отработанные и отточенные до того, что достойны такой большой публики и всего за месяц? Нет, раньше ничего подобного не случалось. Ты и впрямь его богиня искусства. Но мне обидно! Я ему нянькой за бесплатно работаю уже почти десять лет, а мне он ни одной песни за все это время не написал! Нет, ну ты можешь себе это представить? Ужасно.

В его голосе было столько притворного возмущения, что я не сдержалась и прыснула со смеха.

– Не расстраивайся. Я ему подам идею и следующим его шедевром станет «мой любимый друг мозгоправ».

Питер иронично фыркнул.

– Ну уж не надо, спасибо. Пусть лучше он дальше пишет эти светлые шекспировские песни. Я может и не эксперт в любви, но даже мне на душе легче становится, когда он так поет.

Что правда – то правда. У музыки Гарретта была одна отличительная особенность, что делало его творчество таким притягательным для простого народа: она была легкая и умиротворяющая, как и сам парень. Она рассказывала сказки уставшим душам и заставляла верить в лучшее. Гарретт был волшебником на сцене, заботливым правителем далекой зачарованной страны и он нес ее чудеса в этот серый мир звуками гитары и переливами голоса.

Когда Гарретт пел, легко было забыться и отдать себя на милость этим нежным звукам. Он исцелял израненные сердца так, как умеют только лучшие из талантливых людей. Отдавал собственную ранимую душу, чтобы незнакомым безликим существам в толпе стало чуть легче.

– Спасибо, вы потрясающие! – благодарно воскликнул парень со сцены в ответ на очередной оглушительный рев публики. Когда толпа немного успокоилась, он продолжил: – следующие две песни я буду впервые играть на публике. Надеюсь, вам понравится! Dopamine.

Потекла плавная, завлекающая мелодия и почти сразу Гарретт вторил ей своим не менее манящим голосом.

Wanna feel that stream of dopamine

Wanna feel that stream of dopamine

– О господи, он, что, все-таки посвятил мне песню? Еще так элегантно, не говоря напрямую. Я ему постоянно твержу, что у него проблемы именно с этим нейромедиатором! Мой мальчик не забыл обо мне, – Питер казался таким растроганным, что у него чуть ли глаза не слезились.

Марк громко хохотнул и весело ответил:

– Я бы на твоем месте не спешил с выводами. Слушай дальше.

I mixed up so terribly

Your body language talking over me

And it might not be logical

But baby my mind just won’t let you leave

Марк с Эмили в один голос рассмеялись, а Питер переполнился разочарованием. Я же не могла разделить ни этого веселья, ни чувства разрушенных надежд. Я слушала его голос, слова, в которые так сложно было поверить. Гарретт прямо на сцене рассказывал тысячам совершенно чужих людей о самом личном. Боже, он действительно пел именно об этом. О том, что произошло той ночью и может быть происходило еще десятки и сотни раз до этого в одних лишь фантазиях. В песне было так много того, чего я никак не могла ожидать от этого нежного мальчика. Она была пропитана эротикой. Такой густой и тягучей, что обдавала жаром даже с того расстояния, она проникала в меня, раскаленной рекой текла по венам.

You sip what the devil’s drinking

Hot as hell and I’m thinkin’

Боже, Гарретт, что ты творишь? Что ты делаешь прямо сейчас и почему ты так далеко? Почему я не могу протянуть руку и коснуться твоих спутавшихся волос, почему не могу притянуть к себе и заставить заплатить за все, что ты себе прямо сейчас позволяешь?

Baby, baby, baby can you take away my pain?

– Прости, милая, но слушая сейчас эту песню и наблюдая за тобой, мне хочется попросить вас уединиться, – с легким смешком произнесла Эмили.

Я метнула на нее удивленный взгляд. Очередное предательство. Вот уж от Эмили я никак не ожидала подобных комментариев.

Мужчины рассмеялись, а у меня краска расползлась по лицу до самых ушей. Только спустись со сцены, гаденыш, и я устрою тебе сладкую жизнь.

– Не злись. Он всегда таким был. Вроде весь из себя милый и хорошенький, но стоит запеть, как сразу становится ясно, что в душе у него демоны разводят пожар. Просто в музыке он весь патологически настоящий, обнаженные натянутые нервы. Стоит первым звукам заиграть, и он уже за себя не отвечает.

Я выдохнула. Мне не нужны были никакие объяснения, я и сама это прекрасно понимала, но это было нечестно. Он на сцене мог делать все, что ему в голову взбредет, а мне стоя внизу приходилось смиренно слушать и давить в себе все эти искрящие во все стороны чувства. Это было нечестно. И если он за себя не отвечает на сцене, то я не обещаю себя контролировать, когда он с нее спустится.

Laying in your ecstasy, I’m floating away

С последним придыханием он закончил и смущенно улыбнулся взволнованной публике. На меня не смотрел, не решался. Знал, что я не собираюсь спускать подобное ему с рук, но все равно улыбался.

Ты ходишь по очень тонкому льду, Гарретт. Смотри не сорвись, утягивая меня с собой на дно.

– Спасибо! Большое спасибо! Ужасно не хочу расставаться с вами, но у меня осталась всего одна песня на сегодня. Она для меня особенная и я посвящаю ее самому особенному человеку. Тебе, – он едва выдохнул последнее слово, но и этого было достаточно, чтобы толпа подхватила его с тройным рвением.

Заиграла ритмичная музыка, чем-то невесомо отличающаяся по настроению от предыдущих. Она казалась…тяжелее, напряженнее.

Baby, baby, baby

I’m scatterbrained and lost in love

И слова ложились не так легко, как обычно. Да, конечно, это все еще была песня Гарретта. Такая же волшебная по звучанию, как и все остальные. Но если до этого парень казался добрым сказочником, то сейчас он словно перевоплотился в демона-искусителя. Изменилось и его выражения лица, озаренное ухмылкой. Он знал, что делает. Или скорее чувствовал. Осознанно ломал лед под ногами, срываясь в морозную глубь, которая почему-то не замораживала, а опаляла. На всеобщее обозрение выставлял полыхающий внутри ад.

I picture you in the morning

The hot water and the steam

Oh the way you feel between

Both my hands on your hourglass

– Почему у меня такое ощущение, что я смотрю ваше домашнее видео, – смущенно хмыкнул Питер.

Я решила ничего не отвечать, все равно ничего вразумительного бы не вышло. У меня у самой было такое чувство, что я наблюдаю за чем-то слишком личным.

Музыка продолжала нежными волнами литься со сцены, увлекая за собой уже давно покорившуюся публику. По счастью они ничего не замечали, не видели того почти осязаемого напряжения, которое тянулось от меня на возвышение, где Гарретт совершал первородный грех.

Let me satisfy your soul

Not a saint but do I have to be?

Well, baby, you’re my holy ghost

And I need you close.

Да уж, милый. Именно в этот момент ты совершенно точно не святой. Кто бы мог подумать, что за повседневной личиной сына божьего прячется сам Люцифер. Все-таки парень скрывал в себе гораздо больше сюрпризов, чем я могла себе представить.

– Нет, ну это надо же было упомянуть святого духа в такой песне! Да это же чистой воды богохульство! – в отличие от меня Питер был в восторге. Кажется, даже для него эта песня стала откровением.

Let me satisfy your body and soul

No, I don’t care if it’s blasphemy

– Ха! Видимо совесть все-таки мучила, когда он это писал. Но это сильно, конечно. Вот уже не думал, что когда-нибудь услышу от него что-то подобное. Знаешь, Лайла, предвосхищая твой праведный гнев, могу только сказать в его оправдание, что он серьезно вырос как композитор и исполнитель. Он всегда вкладывал всего себя в музыку, но это какой-то совершенно новый уровень. Никогда еще я не испытывал такого, что словно весь воздух дрожит от напряжения. Он явно перешагнул через какие-то внутренние барьеры, что позволило ему сделать…это.

Я лишь кивнула, криво усмехнувшись. «Внутренние барьеры» – это еще слабо сказано. Я видела это в его взгляде, в движение рук, в выражении лица. Он не просто «перешагнул через какие-то внутренние барьеры», он с разбегу рванул с обрыва, посылая к черту все, во что верил. Позволяя себе чувствовать до предела, бросаясь в омут с головой, и будь, что будет.

Моя злость прошла, я знала, что это было необходимо. Что это мне позволено держать себя в клетке, только мне из нас двоих можно было сохранить весь этот беспредел только для себя. Гарретт так не мог, он был рожден, чтобы отдавать все, что имеет, все, чем живет вот таким вот простым людям, голодной толпе, у которой никогда не хватит сил даже на каплю того урагана чувств, который бушевал у парня в душе. Он был нужен им, чтобы пусть и ненадолго, всего на три-четыре минуты почувствовать себя живыми, зажечь этот крошечный огонек в своих глазах и жить дальше с бесконечным воспоминанием об этом тепле.

========== XXXXVIII. ==========

С последним аккордом толпа взорвалась, ее крики обрушились на нас словно лавина. Мы недоуменно оглянулись. Она ликовала, она неистово бушевала. Похоже, Гарретт затронул сердца этих людей гораздо глубже, чем я изначально предполагала.

Парень на сцене поудобнее перехватил гитару и одарил публику благодарной солнечной улыбкой.

– Спасибо! Огромное вам спасибо! Вы потрясающие! Наслаждайтесь фестивалем и до встречи! – он махнул толпе на прощание и исчез за сценой, явно не собираясь сразу же возвращаться к нам. Сбежал.

Он прекрасно понимал, что натворил и должен был представлять себе, в каком бешенстве я могу быть. Сбежал, побоявшись столкнуться глазами с моим прищуренным взглядом. «Ну уж нет, милый, я этого так просто не оставлю».

Мы все наблюдали за стратегическим отступлением любимца публики. Эмили выглядела немного обеспокоенной, а Питер ухмылялся. Он тоже прекрасно понимал, что стояло за этим поступком его лучшего друга. Я молча кивнула ему в том направлении, где исчез Гарретт, намекая, что отправляюсь на разборки. Он так же молча кивнул в ответ.

Полог шатра тихо прошелестел, когда я нырнула внутрь. Гарретт стоял спиной к входу в глубине импровизированного помещения, но звук он услышал, судя по напрягшимся плечам. Оборачиваться он, тем не менее, не спешил. Я застыла на входе, сложив руки на груди.

– И это ты имел в виду под сюрпризом? – наконец нарушила я уже затянувшуюся тишину. Не нравилось мне то, в каком напряжении был парень. Не так он должен был себя чувствовать после такого потрясающего успеха.

– Прости, я не думал, что получиться…так, – он с тихим выдохом обернулся, все еще не решаясь поднять глаза. Нервно сцепленные руки теребили уголок джинсовки.

Не знаю, что он должен был чувствовать в этот момент. Могу только догадываться и эти догадки мне совершенно не нравились.

Я вздохнула и сделала пару шагов в его сторону, все еще пристально наблюдая за его лицом. Он не хотел поднимать голову, не хотел встречаться глазами. Он очень боялся моей реакции. Мне стало ужасно стыдно от этого осознания. Стало противно от того, насколько же отвратительно я себя вела, чтобы сейчас мой самый любимый человек чувствовал себя так плохо, когда должен был чуть ли не подпрыгивать от восторга и триумфа. Боже, он заслуживал всего этого мира, всей его поддержи, но боялся не получить ее от меня. Это убивало.

– Не извиняйся, пожалуйста. Все получилось просто замечательно, – я очень старалась, чтобы голос звучал совершенно искренне. Чтобы, даже не видя моего взгляда, он бы по одному голосу понял все, что я хотела сказать.

Видимо подействовало, судя по тому, с каким удивлением и затаенной надеждой он вскинул голову. Боже, Лайла, как ты докатилась до такого, что Гарретту сложно поверить, что ты можешь не злиться на его чувства.

– Ты не сердишься? – совсем тихо, неуверенно, робко.

Я сделала еще несколько шагов к нему. Теперь мы стояли на расстоянии протянутой руки. Он наблюдал за мной с опаской, в каждую секунду ожидая, что я сорвусь. Я вытянула руку, чтобы дотронуться до его щеки, а он вздрогнул.

– Боже, Гарретт. Я не собираюсь тебя убивать, – моя ладонь все же достигла своей цели. Я вложила всю нежность в это прикосновение и мягко погладила прохладную кожу кончиками пальцев. Он прильнул к моей руке, потянулся доверчиво как щенок, выдыхая нервно, выпуская напряжение.

Боже, боже, боже. Что ты сделала с ним?

– Прости, я знаю, что нельзя было так. Не настолько откровенно, не перед всеми этими людьми. Надо было сохранить это только для нас, показать только тебе. Я поступил эгоистично, необдуманно. Не стоило поддаваться этому детскому желанию заявить во всеуслышание. Что у меня есть ты и что я безумно счастлив этому, – он все еще льнул к моей ладони, но голос дрожал.

– Гарретт. Не извиняйся и не оправдывайся. Это твоя музыка и твое право. Ты можешь и даже должен петь обо всем, что творится в твоем сердце. Считай, это твоя творческая обязанность. Ты должен нести свою музыку людям, делиться даже самым сокровенным. Всем, чем только захочешь. Я уже говорила тебе, что это твое творчество и только один ты имеешь на него право. Мне было неловко, зная, что ты обращался ко мне. Но это не имеет значения, потому что я не единственный твой слушатель и надеюсь, никогда не буду. Я знаю, что там, на сцене ты пел только для меня и этого достаточно, чтобы простить тебе все…фривольности. Получилось и правда замечательно. Это абсолютный успех, поэтому прекрати извиняться и начни уже радоваться, потому что ты заслужил это. Ты покорил сегодняшний вечер и должен принимать овации, а не переживать о моей реакции, – я обхватила его лицо двумя руками, заставляя посмотреть мне в глаза прямым взглядом, не отрываясь ни на мгновение. – Спасибо кстати. Это был очень приятный сюрприз.

И мои губы накрыли его. Мягко и нежно, утешая, с просьбой расслабиться. Он ответил мгновенно, всем телом стремясь ко мне, с желанием полностью раствориться в этом объятии.

В голове промелькнула глупая мысль, показавшаяся детской и совершенно не к месту, но она заставила меня торжествующе улыбнуться в эти мягкие, податливые губы.

Там на сцене голодная толпа желала его. Всего без остатка, еще немного и она бы сожрала его, требуя отдать все, полного подчинения. Но он никогда не принадлежал той толпе, она никогда бы не смогла получить даже капли его тепла, потому что он уже был полностью во власти. Он уже давным-давно принадлежал лишь мне, и ни одна живая душа не имела на него большего права.

Этот живой бог, абсолютное воплощение всего самого прекрасного на свете принадлежал мне весь и полностью, и это ощущение опьяняло. Я была готова простить ему все, любую глупость и даже вульгарность, лишь бы он так навсегда и оставался моим и больше ничьим. Навсегда застыл в моих объятьях, нежным жаром опаляя губы.

– Пообещай мне, – тихо выдохнула я, когда поцелуй пришлось разорвать, чтобы глотнуть воздуха.

– Все что угодно, – так же тихо ответил Гарретт.

– Пообещай, что, сколько бы людей ни было перед тобой, когда ты стоишь на сцене, сколько бы людей ни протягивало к тебе руки, в попытках урвать хотя бы кусочек, сколько бы ни заглядывало тебе жадно в глаза, они никогда не будут иметь для тебя значения. Пообещай, что, когда музыка заиграет, и ты запоешь, перед глазами у тебя будет стоять лишь один образ. Пообещай, что, сколько бы людей ни нуждалось в тебе, только я всегда буду важнее остальных. Пожалуйста, пообещай мне это сейчас, даже если это неправда.

Я вцепилась в джинсовую ткань на его плечах, умоляюще заглядывая в глаза. Я несла несусветную чушь, сама прекрасно это понимая, но в тот момент это казалось слишком важным. Внезапно я начинала осознавать, что этот концерт был лишь началом чего-то гораздо большего, гораздо более масштабного. Очень отчетливо я начала понимать, что с этого момента его неоднократно попытаются отобрать у меня, бесконечное количество фанатов и голодных до славы зверей будут пытаться украсть его, и я совершенно ничего не смогу с этим сделать.

Он внимательно вглядывался в мое лицо, пытаясь прочесть весь этот страх, который я не хотела облачать в слова. Он молчал, и я начала напрягаться, внутренний голос разрывался от паники. Я была уверена, что вот прямо сейчас, он скажет, что после этого ошеломительного успеха, он понял, что вся его жизнь на сцене, и я не имею права просить его ограничить внимание до моей крошечной фигуры. Но не говорил, он молчал и продолжал рассматривать.

– Ну, скажи уже что-нибудь. Я так с ума сойду, – криво усмехнулась я, в конце концов не выдерживая этого внутреннего натяжения.

– Я столько раз говорил тебе об этом, буквально клялся в каждом разговоре, а ты так и не поверила, – он грустно покачал головой. – Лайла, это всегда было, есть и будет только для тебя. Поднимаясь на сцену, ослепленный светом софитов я не вижу никого и никогда не смогу увидеть никого кроме тебя. Сколько бы людей передо мной ни стояло, сколько бы из них ни выкрикивало восторженно мое имя, я вижу только, как ты стоишь ближе всех, напряженно скрестив руки на груди. Смотришь взволнованно, закусив губу. Переживаешь больше, чем я. Тревожишься не о том, чтобы я не облажался, а лишь о том, заслуживает ли эта публика моей музыки. И даже если тебя нет материально перед моими глазами, ты все равно там, отпечатана на сетчатке. Всегда в поле моего зрения. Иногда кажется, что у меня очень особенная разновидность слепоты, ведь я действительно никого кроме тебя не вижу. И так было всегда, с того самого первого момента, когда ты подарила мне это волшебное видение. Поэтому, пожалуйста, не проси меня обещать то, что и так для меня естественно. Не проси так же, как не проси дышать, просыпаться по утрам, ходить. В этом нет смысла, потому что сколько бы людей ни нуждалось во мне, сколько бы ни просило моего внимания, мне самому всегда была нужна и будешь нужна только ты.