Текст книги "Тонкий лед (СИ)"
Автор книги: Aka Undertaker
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
========== LV. ==========
Я остановилась у выхода снаружи и с удивлением вытянула руку. Моросил мелкий холодный дождь. Удивляться на самом деле было нечему, погода с утра предвещала осадки, но именно в этот момент падающая с неба жидкость меня изумляла. С каждой разбившейся о землю каплей что-то во мне менялось, откалывалось кусочками от моего сердца и разбившись о землю уходило вглубь. Что-то годами державшее меня на привязи, загоняющее страхом.
Ричард исчез. Он наконец-то оставил меня и растворился в прошлом. Впервые за три года я могла вдохнуть полной грудь, не ощущая сдавливающей изнутри тяжести. Это было такое неописуемое облегчение, что со следующим вдохом мое тело не выдержало напряжения и я сложилась пополам, снова задыхаясь, но уже от рыданий.
Всего пару минут я позволила себе раствориться в жалости к себе. Всего пару минут я наблюдала, как соленые капли, стекающие с моих щек, сплетаются с дождем и не делая различий между моей собственной печалью и осенней тоской всего человечества одним потоком растекаются во все стороны, утекают тоненькими ручьями, разносятся по городу.
Я встала и медленно побрела в единственном известном мне направлении. Дождь барабанил по отяжелевшим от влаги плечам, и как-то совсем отстраненно я подумала, что зря не ношу всегда с собой зонт. Я шла и шла в густых сумерках осеннего дождливого дня, а в душе у меня было ничего. Расставание с прошлым опустошило и обессилело, разрушило все, на чем строилась моя жизнь последние годы. Разбивая до основания все мои убеждения, оставляя ни с чем. Отправляя пустую, жалкую оболочку в одинокое скитание по дождливому городу. Даже не вручив с собой зонт. Оставляя без защиты. Я поежилась и обхватила себя руками. Октябрьскому морозу меня было не сломить, я тряслась не от холода. Страшное одиночество и полная потеря ориентиров загнали меня в этот непроходимый лабиринт, не позволяли ни одному уличному фонарю осветить мне путь. Я шла и шла, содрогаясь от рыданий, которые никогда не будут услышаны безликими серыми домами.
Я шла и шла, уже с трудом волочив ноги. Одежда, вымокшая до последней нитки, казалась мешками с цементом, тянула меня к земле. Дорога была нескончаемым адом, в котором единственный обитатель – я и это последний удар одиночества, от которого мне было не спастись.
Я упала на колени, погребенная тяжестью всемирного потопа и какого-то несоразмерного горя. Мне было нечего оплакивать, но видимо наславший на меня эту тяжесть считал иначе, раз не позволял даже голову поднять.
Дождь усилился и уже не печальные мелкие капли пронзали мою оставшуюся без прикрытия кожу, а неистовый ливень бил с такой силой, словно за все грехи человечества желал пригвоздить меня к земле. А что мне оставалось делать?
Я из последних сил держалась, упираясь руками в асфальт, но стремительным потокам дождевой воды не нравилось мое упорство. Я чувствовала, что ненадолго хватит этого упрямства и, честно говоря, уже не особо хотелось сопротивляться. Все мое тело ощущалось как налитое свинцом и лишенную мыслей голову хотелось лишь склонить к самой земле и будь, что будет. Хотелось просто отдохнуть.
Я почти позволила себе это, почти сдалась внутреннему голосу, твердившему «расслабься, отдохни», но стоящий над нами сжалился и послал мне голос гораздо громче, в миллионы раз сильнее, потому что был настоящим и принадлежал единственному ориентиру, еще крепко стоявшему во главе карты моей жизни.
– Лайла! Боже мой, что случилось?! – он подбежал, едва удерживая зонт в подрагивающих руках. Он был напуган, ужасно напуган. Это без всяких разъяснений слышалось в его голосе.
Он опустился на колени рядом со мной, и я потянулась к нему. Стоило моему спасителю оказаться рядом и у меня вдруг получилось оторвать ледяные руки от земли и прильнуть к нему, обхватить за шею и прижаться всем продрогшим телом.
Гарретт подхватил меня свободной рукой за талию и осторожно, но с силой потянул вверх, помогая подняться. Встать крепко на ноги.
– Давай, родная. Еще чуть-чуть. Вот так вот, держись за меня, – мне даже говорить не стоило, я без его рук на земле бы не устояла.
Он словил такси прямо там. Оказывается, совсем близко была дорога, а я и не заметила. Вокруг меня словно непроглядная тьма кружилась и только Гарретт ее отгонял своим солнечным светом, волшебным сиянием, сопровождавшим его из другой далекой страны.
Он аккуратно усадил меня на заднее сиденье остановившейся машины, тихо извиняясь за намокший салон. С меня стекал водопад, но, кажется, Гарретт просил прощения за свой собранный зонт, с которого разве что одинокие капли падали на пол. За меня он извиняться не желал, за меня нужно было благодарить. Он никогда бы не позволил себе даже намекнуть, что я доставляю неприятности. Откуда в моей голове были эти мысли? Кажется, меня била лихорадка.
Всю дорогу парень прижимал меня к себе, не боясь промокнуть самому. Хотел отдать все свое тепло, согреть хоть немного мое оживающее тело, содрогающееся толи от жара, толи от холода. Я цеплялась за него только крепче. Казалось, стоит одеревеневшим пальцам отпустить кожу его куртки, и я сорвусь, камнем полечу туда, откуда спасения нет. Куда даже ангел с ореолом света над каштановыми кудрями не сможет дотянуться, откуда не вытащит никакая магия, ни одна волшебная трель всемогущего эльфийского короля.
И Гарретт видел это отчаяние в моих глазах, чувствовал в стальной хватке и не отпускал. Держал крепко и ласково, как держат новорождённых детей. Со страхом и железными намерениями не дать в обиду, ни одному резкому ветру не позволить коснуться, как бетонной стеной своим телом защитить от бушующего шторма.
Он гладил меня по слипшимся от влаги волосам, отводил их от лица и проводил нежными пальцами по прикрытым векам. Целовал в каждый открытый кусочек кожи, горящий под его губами. Успокаивал, укачивал, напевал свои волшебные колыбельные, шептал слова ласковые как весенние цветы. Согревал так, как только он один и умел. Словно он не человек вовсе, а чистый солнечный свет, крепко сотканный, в плоть и кровь заточенный.
Я не заметила, как мы приехали. Не могла посчитать сколько заняла дорога. Время в салоне на заднем сидении такси для меня замерло, его просто не существовало. Там все жило и двигалось по совершенно иным правилам, подчиняясь только высшим силам, во главе которых стоял эльфийский король, архангел Михаил или сам господь бог в его нежнейшем воплощении.
По скучным правилам физики, господствующей в реальном мире, все заработало только в тот момент, когда Гарретт внес меня на руках в квартиру с непрозрачными стеклянными дверьми и все еще стойким ароматом лучшего американо на свете.
Он мягко отпустил меня на застеленную кровать в комнате, где из мебели больше ничего не было. А с белых стен на меня насмешливо глядели кумиры бунтующих подростков, крепко сжимающие в своих зататуированных руках электрогитары, бас гитары, а самые особенные даже барабанные палочки.
Я бесцельным взглядом вела с одного плаката на другой, цепляясь за виниловые пластинки и даже наткнулась на ту самую кожаную куртку, которая видимо была настоящим раритетом, раз заслужила почетное место на белой стене. Я издала сдавленный смешок. «Стена почета Гарретта Борнса» во всей ее красе.
Парень меня не услышал, он что-то суетливо искал на заднем плане. Шуршал, двигал, рылся. Меня его деятельность мало интересовала, я впитывала в себя блаженное тепло и аромат родного места.
Потом видимо на какое-то время я провалилась в мир совершенно отличный от рационально-реального, который я всегда считала своим домом и конечно же далекий от волшебного королевства эльфов и фей, куда меня время от времени великодушно приводил их король. Новым пристанищем для меня стало царства абсолютной темноты, без чувств и ощущений. Мир спокойный, застывший и от этого умиротворяющий. В реальность я вернулась уже избавленная от многотонной вымокшей одежды, в тепле и сухости, туго завернутая в толстое одеяло.
В комнате царил полумрак, разбавляемый мягким светом за стеклянной дверью. В квартире кипела жизнь, а в моем уютном убежище крепко обосновался покой и тишина. Волшебный эльф словно наколдовал свои чары, чтобы ни единый звук не смел потревожить мой сон. Но долго я там не задержалась. В сухой одежде и под тяжелым одеялом было гораздо приятнее, чем на холодном асфальте под проливным дождем, но полностью от уличного мороза избавиться не вышло. Мелкие крупицы осеннего льда я пронесла под кожей и растворяясь в горячей крови, они бросали меня то в жар, то в холод, насылая странные сны. Но сознание сейчас было яснее, чем когда-либо за последние пару часов. И я на периферии где-то отметила момент, когда дверь медленно приоткрылась, не издав ни звука, разве что тихий шелест.
Чудесное наваждение проскользнуло внутрь вместе с ароматом лимонов и еще чего-то терпко-травяного. Ангел-спаситель примостился в углу кровати, бережно удерживая в руках кружку с этим самым ароматным, выпускающим в воздух красивые завитки пара.
– Девочка моя, тебе надо выпить лекарство, – он перебрался ближе к моему кокону и свободной рукой потянулся, приоткрывая утонувшее в одеяле лицо. Я бросила на него недовольный взгляд, потому как вместе с его нежной ладонью в мое убежище проник прохладный ветерок, нарушая внутренний баланс тепла.
Он помог мне приподняться и облокотив весь кокон из человека и одеяла на себя, поднес кружку к моему лицо, давая выбор: пить самой или из его рук. Я была самостоятельной гусеницей и взяла нагревшуюся посуду в свои ладони. Пока я медленно, чтобы не обжечься, потягивала напичканную химическими веществами жидкость с ароматом и привкусом лимона, парень одной рукой обнимал меня поперек одеяла, а второй перебирал полувысохшие волосы, время от времени ныряя носом в шоколадные пряди и оставляя невесомые поцелуи где-то в этих морях.
– Я никогда не хотел учиться водить или иметь машину, но ради тебя, лягушка-путешественница, завтра же запишусь на курсы и буду за тобой ездить как телохранитель, пряча машину в кустах, чтоб ты не злилась. Никуда больше одну не отпущу, никому в обиду не дам, – на последних словах его голос чуть дрогнул, и рука, лежащая на одеяле, крепче к себе прижала.
– Прости, – тихо пробормотала я в ответ. Снова сделала ему больно, как обычно только о себе и думала.
– Не прощу. Ты себя наказывала, а мне в миллионы раз больнее. Не прощу никого, кто посмеет тебя обижать. И даже тебя саму не прощу. Будешь в наказание как принцесса сидеть в заточении в одинокой башне, а я буду твоим драконом. Хочешь или нет, а я теперь единственный твой посетитель, и принца можешь не ждать. Я никого и на километр к тебе не подпущу, придется тебе влюбиться в дракона, – несмотря на угрозы, он ласково обвил меня уже двумя руками и мягко покачивал в своих объятиях, словно убаюкивая под бархатные звуки своей сказки.
– Какой из тебя дракон, – ворчливо пробубнила я в опустевшую кружку.
– Самый грозный и самый сильный, – донесся в ответ шепот, горячей волной обдавая ухо. А в голосе улыбка.
Я отложила посуду в сторону и вывернулась в своем коконе так, чтобы в глаза эти бесстыжие заглянуть.
– Ты не дракон и не принц даже. Слишком мелко для тебя. Из этих глаз, – согретые горячей кружкой пальцы ласково очертили линию, спускающуюся со лба и по скуле, обводя коньячные озера, – смотрит Бог. А этим голосом, – пуская свои пальцы в дальнейшее странствие по самому любимому лицо, достигая наконец нервно-сухих, требовательно мягких и сладких как горячий шоколад губ, задерживаясь на мгновение, но и оно настоящая пытка, – говорит король. Какой из тебя дракон, любимый мой. Бери выше, ты единственный правитель целой вселенной.
– Имя которой ты, – выдыхает в самые губы и обрывает пытку, ложась шоколадными на вкус губами на мои, отдающие горькими лекарствами и терпким лимоном. В идеальной гармонии, на самом-то деле.
========== LVI. ==========
– Лайла, никуда ты не пойдешь. Даже и не думай. И вообще прямо сейчас бери, и звони на кафедру, что заболела и пару дней не будешь появляться. Давай-давай, не тормози. Я вообще-то очень занятой человек и мне пора уже на работу, а я тут над тобой как над ребенком стою, – Питер, строго сложив руки на груди, одарил меня совершенно безапелляционным взглядом.
Смущенно красный расплылся по моим щекам. Меня отчитывали словно младшеклассницу, а я даже возразить ничего не могла. В конце концов парень был прав, идти в университет с температурой под 38 мне не стоило, а рвалась я так, из чистой упертости и вредности.
Тихо пробубнив себе под нос что-то насчет тирании и диктатуры в современном обществе, я все-таки вытащила из-под завалов одеял и подушек телефон и послушно дозвонилась до своего науч-рука. Он доволен мною не был, что без всяких слов слышалось в сухом голосе, при звуках которого я более чем живописно представляла нахмуренное лицо с поджатыми в тонкую линию губами. Но ничего озвучит он мне в любом случае не мог. Я была исключительно исполнительной студенткой, сроки у меня не горели, все на данный момент необходимое уже было давно выполнено и на самом-то деле я вполне могла позволить себе не появляться в университете до конца семестра. Но от меня требовалось и ожидалось больше, чем от среднестатистического студента данного заведения, я отдавала этому отчет и вполне осознанно плевать хотела на всякие требования и ожидания, которыми меня нагрузили без моего на то согласия.
– Вот умничка, – улыбнулся мне парень, уже принявший вид безукоризненного профессионала, который обычно надевал только за пределами дома. – И не смотри на меня так осуждающе, сама знаешь, что тебе нужны эти пару дней на отлежаться. Скажи еще спасибо, что мы Эмили ничего не сказали и что я не стану докладывать Гарретту, с каким рвением ты тут пыталась сбежать от его заботы. Все, я побежал. Не скучай тут, кудряшка скоро уже вернется.
Он махнул мне на прощание и не дождавшись ответа выпорхнул из квартиры, видимо и правда опаздывая на службу.
Я шумно выдохнула и завалилась обратно в завалы одеял и подушек, созданные мной самолично на диване, куда меня переместили почти не сопротивляющуюся по предложению Питера, чтобы легче было подвергать всяким экзекуциям.
Ночь я провела в кровати Гарретта с жаром и лихорадочными снами. Не самая приятная выдалась ночка, но парень героически ухаживал за мной, меняя влажные компрессы на лбу, меряя температуру, пичкая лекарствами и всякими лечебными жидкостями, запасы которых к утру подошли к концу. Что, собственно, и являлось причиной отсутствия моего парня в квартире на момент тирании Питера Ужасного.
Он все еще не вернулся, так что приходилось занимать себя просмотрами всяких научно познавательных программ и неприятными размышлениями. Прошлое меня больше не беспокоило, по крайней мере далекое. Теперь мне не давал покоя собственный сволочизм, несдержанность и неумение держать язык за зубами.
Пройдя через огонь, лед и медные трубы я уже могла осмотреть ситуацию с другого ракурса и отчетливо увидеть позицию мистера Лиетта, который конечно же поступил так исключительно мне во благо. Он был прав, говоря, что я бы ему не позволила ничего сделать, если бы меня спросили. Поэтому он и поступил так как поступил и все сделал правильно, а я совершенно несправедливо обидела старика. Задела человека, которому была как дочь, о чем он неоднократно повторял. Да и что кривить душой, я сама всегда думала о мужчине как о замене отца. Как легко у меня всегда выходило рушить то, что казалось надежнее крепостных стен.
Вот за этим самоедством меня и застал вернувшийся из своего похода за медицинской провизией Гарретт. Я по любимой своей привычке задумалась настолько глубоко, что совершенно не услышала звук открывающейся двери, шуршание пакетиков, шаги парня, его слова. Из своих размышлений удалось вырваться только в тот момент, когда совершенно неожиданно для меня парень оказался сидящим на корточках перед диваном, внимательно заглядывающий в мое еще секунду назад отсутствующее лицо. Я вскрикнула от неожиданности, вызывая легкий смех парня, который имел совесть находить уморительными мои неловкие черты.
– Ты вернулась, ангел мой. В какие внутренние дебри забрела?
– Не издевайся. Ты сам не лучше, – смущенно пробормотала я, отводя взгляд. Вот ведь клоун нашелся.
– Знаю, мы с тобой делим одни и те же плохие привычки. Но я совершенно серьезно. Над чем задумалась? У тебя лицо было очень несчастное.
Ну конечно, у меня ведь всегда все наружу. Никаких тайн не скроешь с этой мимикой, по крайней мере не от мальчика, который словно телепатически мысли мои считывал.
– Я ведь еще не рассказала тебе, что вчера произошло, – осторожно начала я, сминая нервными пальцами ни в чем неповинное одеяло. – Я встретилась с Ричардом. Он сам предложил, сказал, что нам нужно поговорить. И я не хотела идти, конечно же нет. Я бы лучше месяц только ночные смены в лаборатории брала, чем с этим человеком видеться. Но он был прав. Нам стоило встретиться, иначе ни один не смог бы дальше спокойно жить, избавившись уже от этих уродливых шрамов, которые нам оставило общее прошлое. Мы поговорили, я ушла первая, попала под дождь и как-то не справилась с управлением собственным телом и вот мы тут. Но я не об этом думала. Дело в том, что мой номер Ричарду дал мистер Лиетт. Как ты понимаешь, меня перед этим никто не спросил и когда я узнала, я почувствовала, что меня предали. Мистер Лиетт пытался объяснить свой поступок и сейчас то я уже прекрасно понимаю и полностью с ним согласна, но тогда слова сами вырвались и я, ну, наговорила лишнего. И даже не подождала, чтобы он как-то мне ответил. Нет, я просто ушла, оставляя его в магазине одного с этими ужасными словами. И мне нужно извиниться, сказать, что я совсем дура невоспитанная, эмоции свои контролировать не могу. А он во всем прав был, и я благодарна за то, что он за меня решил. Ведь я сама совершенно не могу действовать себе на благо. Да и в принципе ничего хорошего делать не умею, только и плююсь ядом, от которого потом пытаюсь дорогих людей отмыть. Но ведь полностью и не выйдет, токсичные вещества все равно часть свою возьмут и навсегда оставят эти разводы на сердце. И они ходить будут, притворяясь, что все в порядке, что совсем не болит уже. Но я-то знаю, знаю кто причина всех этих шрамов. Ненавижу себя за это, – под моими руками уже почти трещала бедная ткань, принимая на себя всю горечь, изливающуюся откуда-то изнутри, толи в районе живота, толи выше где-то под сердцем.
Гарретт взял мои ладони в свои, успокаивая беснующиеся пальцы или спасая свое одеяло, а может и то и другое.
– Не мучай себя раньше времени. Ты еще даже не попыталась поговорить с ним и не знаешь, что он думает и как себя чувствует. Если все как ты сказала, и он действительно в страшной обиде, то я не стану тебя останавливать. Будешь терзаться сколько захочешь, но сейчас не надо. Это лишь обессилит и растормошит твои и так многострадальные нервы. И если тебе интересно мое мнение, я уверен, что ты, ангел мой, снова решила все грехи мирские взять на себя и преувеличиваешь свою вину. Я знаю мистера Лиетта достаточно, чтобы не сомневаться в его намерениях и в том, что он лучше любого другого тебя понимает и не злится. Думаю, ждет пока ты остынешь, пересмотришь вопрос, и сама к нему придешь, – он освободил одну руку, положил мне ее на затылок и нежно притянул к себе, лбом ко лбу. Не знаю, какие он вечно использовал колдовские приемы, но легче становилось всегда. Я согласно кивнула.
– Вот и замечательно, а теперь я буду лечить тебя, чтобы ты побыстрее снова стала полноправным членом общества и отправилась делать свои ангельские дела, – он окончательно выпустил меня из своих рук и исчез где-то позади в стороне кухни, через мгновения отзываясь шуршанием пакетиков.
Я недовольно сморщилась, предвкушая очередное горькое зелье, которое якобы должно было поставить меня на ноги в кратчайшие сроки. Но на душе было спокойно. Гарретт прекрасно справлялся со всеми взваленными на себя обязанностями, успокаивая мой тревожный разум и умиротворяя непомерное чувство вины. Я улыбнулась, про себя допуская мысль, что и сама влияю на него схожим образом.
========== LVII. ==========
Через обещанные пару дней я действительно чувствовала себя в разы лучше и уже могла вырваться из безусловно внимательных и заботливых, но все же оков двух парней. Первым делом я, конечно же, забежала в университет, проверить, не взорвали ли они там все в мое отсутствие, но дела на кафедре шли тихо и спокойно. Научный руководитель хотел было поворчать, что нынче студенты совершенно несерьезно относятся к святая святых науки, но увидев мой все еще болезненный вид, решил тактично промолчать.
Следующим по списку у меня стоял визит к мистеру Лиетту и мои слезные извинения и вроде бы я была более чем настроена выполнить задуманное и времени на моральную подготовку и составление речи было предостаточно, а я все равно застыла как истукан перед дверью с висящим на ней самодельной звинелкой. Стоило всего лишь чуточку подтолкнуть дверь и дорога назад оборвалась бы древним, трухлявым мостом, нависшим над пропастью. Этот шаг требовал всего моего мужества и именно его сборами я и занималась перед входом в магазин.
– Ну входи ты уже, трусиха, – пробормотала я себе под нос, мысленно давая себе необходимый пинок и видимо по инерции от фантомного удара все-таки шагнула вперед, двигая злосчастную дверь, которая словно рассмеялась надо мной звонким переливом колокольчиков.
Деваться было некуда и я зашла внутрь, полной грудью вдыхая до дрожи в коленках родной аромат сухого дерева и жидкости для полирования. Это придало мне сил. Я не могла позволить себе потерять это место и его хозяина вместе со всеми воспоминаниями, связывающими нас. Я уже достаточно упускала по собственной глупости и трусости, но всему есть свой конец, и пора мне уже было поставить эту злосчастную точку на прошлой себе, которая только и умела, что сбегать.
Уже гораздо увереннее я двинулась прямиком к стойке, за которой, как и всегда, стоял дорогой моему сердцу пожилой мужчина, занятый полировкой деревянной поверхности перед собой. Я могла бы подождать и позволить ему самому заметить меня, но в этот раз была моя очередь говорить, поэтому я тихо позвала его. Он сразу же поднял голову, одаривая меня теплой улыбкой. Кажется, Гарретт был прав. В очередной раз, когда дело касалось меня.
– Милая, я очень рад тебя видеть. Но, честно говоря, я ожидал, что ты появишься раньше, – он отложил тряпку и оглядел меня с ног дол головы. В его голосе совсем невесомыми отголосками слышалось осуждение.
Я уставилась в пол перед собой, натягивая рукава до упора и сжимая пальцы.
– Я хотела. В тот же день хотела, но после встречи с Ричардом попала под дождь и не смогла даже до дома сама дойти. Меня Гарретт забрал к себе, а потом они с Питером не выпускали. Я заболела, и они за мной смотрели, – это была чистейшая правда, но казалось, что я оправдываюсь и от этого становилось невыносимо стыдно. Поднять взгляд было совершенно невозможно, поэтому я просто продолжила свою речь, не давая себе даже мгновения выдохнуть. – Я не оправдываюсь, мне правда стоило прийти раньше, потому что мне очень стыдно, мистер Лиетт. То, как я с вами разговаривала и что наговорила, это непростительно с моей стороны. Какие бы эмоция я ни испытывала, мне не стоило так к вам относиться. Вы всегда все делали для меня, и я знаю, что вы бы никогда не предприняли ничего, что бы мне навредило. Сейчас я это понимаю и очень вам благодарна. В том числе за то, что вы дали Ричарду мой телефон. Вы были совершенно правы, я бы вам не позволила, если бы вы спросили. Но это бы не закончилось ничем хорошим для меня. Я бы все так же жила с прошлыми страхами и комплексами. Это бы наверняка со временем испортило мои нынешние отношения, потому что наступил бы момент, где прошлое бы раскрылось гниющей раной, напоминая о том, что меня никогда в жизни никто по-настоящему не любил, да и в принципе о том, что я не особо способна даже симпатию вызывать. Воспоминания о том, что в последних отношениях мной просто пользовались, чтобы выглядеть «круче» в глазах фальшивых друзей, обязательно бы царапнули по никогда полностью не зажившей душе и я бы начала сомневаться в Гарретте. А за это впоследствии никогда бы себя не простила. Так что спасибо вам огромное, мистер Лиетт. Вы спасли меня от самокопания, Гарретта от незаслуженных обвинений и наши отношения от бессмысленного раскола. Ну и наверняка так же помогли Ричарду избавиться от сожалений. Простите меня, если можете, за мою узколобость, вспыльчивость и злой язык. Я бы хотела не быть такой, но, кажется, пробовать меняться уже поздно, – последние слова я совсем уже пробормотала, но удивительный старик все услышал.
– Иди сюда, девочка моя, – он вышел из-за стойки и вытянул руки, привлекая меня в теплые отеческие объятия. – Во-первых, никогда не поздно меняться, но тебе, честно говоря, это не нужно. Все, кто тебя любят, я в том числе, любят тебя за тебя, такую, какая ты есть. Ты не подарок, не восьмое чудо света, хотя парнишка бы со мной тут поспорил, но ты настоящая, ты искренняя и пусть все мои инструменты разберут на деревяшки, если существует еще одна такая девочка, которая несмотря на гордость королевской особы, всегда берет свою высокомерную тушку в руки и идет просить прощения за грубые слова или необдуманные поступки. Ты бриллиант, моя девочка, одна на миллиард, и я принимаю все твои извинения. Я, конечно же, ни секунды на тебя не злился, ведь ты мне как дочь родная, а на детей нельзя злиться. К тому же я знаю тебя и не сомневался, что ты сильнее всех себя будешь винить. А теперь все, ты за все попросила прощения, за что нужно было поблагодарила. Скидывай теперь это со своих хлипких плечиков и вдохни полной грудью, ты большая молодец. Я очень тобой горжусь, – он отстранил меня, чтобы еще раз взглянуть на мой жалкий вид своими добрыми мудрыми глазами.
То, что я чувствовала нельзя было назвать счастьем. Скорее ощущение правильности происходящего, словно все наконец-то встало на свои места. Последний кусочек пазла заполнил картинку и теперь все и правда было хорошо. За неполный год я обрела семью, друзей и единственную, имеющую смысл в жизни, любовь. О большем я никогда и просить не смела, да и признаваясь себе честно, даже об этом никогда не мечтала. Моя жизнь впервые за долгие-долгие годы начинала обретать краски. Я училась радоваться, просыпаясь по утрам, потому что теперь было зачем жить. Теперь каждый прожитый день окутывал теплом и любовью. К такому очень легко привыкнуть, но если однажды этот смысл отобрать, то по всем законом падать будет долго и невыносимо больно, а то, что останется едва ли можно будет назвать человеком. И придется только молить, чтобы приехали уже санитары и соскребли от беспощадной земли то, что, когда-то было тобой, накрыли белой простынкой и отвезли в место окончательной регистрации граждан.
Небольшая капелька дегтевых мыслей в бочке медовой реальности. Стало как-то невесело, и я раздраженно тряхнула головой, смахивая глупые думы. В тот момент было кое-что гораздо важнее, то, что действительно требовало всего внимания и напускного раздражения.
– Подождите-ка! С чего это я высокомерная?!
– Ой, да брось, дорогуша. Неужели никогда не смотрела чуть свысока на всех окружающих, которые даже десятой части из того, что ежедневно заполняет твою гениальную головушку, не знают и живут себе прекрасно с этим невежеством? – старик иронично приподнял бровь, возвращаясь за прилавок к своей тряпке.
Я хмыкнула, но на губы легла легкая улыбка. Как же все-таки было странно, что Гарретт и мистер Лиетт, двое самых главных мужчин в моей жизни, могли считывать меня как открытую книгу и при этом не испытывать никаких негативных чувств по поводу содержания. Чудеса, да и только.
========== LVIII. ==========
Переполненный событиями и накаленными до предела эмоциями октябрь сдался на волю своего холодного и привередливого старшего брата, передавая нас всех в его недружелюбные руки. Дожди теперь были единственной погодной опцией, задувающие промозглые ветра проникали даже под самые плотные ткани и ничего не спасало от подбирающегося ощущения зимы.
Жизнь понемногу замирала, переходя в режим энергосбережения, и наша дружная компания не отставала от общемировой тенденции. Посетителей в кофейне меньше не становилось, но все было как-то неторопливо и лениво. Люди скрывались от уличного мороза в уюте и тепле семейного заведения, попивая горячие напитки и поглядывая за бушующей за окнами непогодой. Работы у Марка с Эмили было предостаточно, и они все меньше времени могли уделять переживаниям о своих младших друзьях, поэтому наше непоявление в кофейне проходило как-то незаметно. Не то, чтобы мы не хотели появляться в обители супружеской пары, но наша жизнь тоже шла своим чередом, жирной линией пресекая все попытки остаться в уже сложившейся рутине.
На меня надвигался конец семестра вместе с очередной сессией, которая на заключительном третьем курсе не обещала ничего хорошего. Я понемногу уходила с головой в учебники, как это всегда бывало в экзаменационные периоды. И помимо этого, мне случалось все чаще и чаще пропадать в лаборатории или просто на кафедре, потому что черновой вариант диплома был готов, и мой любимый наставник решил по такому случаю повесить на меня написание еще двух статей и включил в постоянный состав исследовательской группы, в которой я и до этого числилась, но лишь в качестве приходящего ассистента. В общем и целом, мне тоже работы хватало и приходилось разрываться между подготовкой к сессии, новыми лабораторными обязанностями, статьями и личной жизнью, которая хоть от меня ничего и не требовала, но забрасывать себя не позволяла деликатными такими звоночками со стороны совести.
Гарретт, как всегда, был образцом терпения и понимания, ни словом, ни жестом не показывал мне, что его что-то не устраивает. Зная, что сейчас у меня нет времени ни встречаться с ним в кофейне, ни заходить к ним в гости, он принял самое удобное для нас решение и почти что переехал ко мне. Он заботился об Анет, следил, чтобы я питалась домашней едой хотя бы раз в день и не позволял мне ночами мерзнуть в пустой постели не от несуществующих сквозняков, а от проникающего в мои кости февраля. С наступлением последнего осеннего месяца во всем моем существе всегда происходили эти непонятные мне изменения, тело коченело от внутреннего холода, настроение не поднималось выше минус десяти по цельсию, а ощущение бесконечного одиночества и февральской безнадежности давили на грудную клетку неподъемным весом, не позволяя даже вздох сделать без того, чтобы не закашляться от забившего глотку серого снега.
