Текст книги "Химия без прикрас (СИ)"
Автор книги: agross
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
Какое-то время Ника молчала, похоже, догоняя смысл моих слов. Возможно, грубо, но я сказала правду. Какой смысл виснуть на Степанове, когда ты по уши влюблена в другого. А потом она потянулась к своей сумке, лежащей неподалеку, достала оттуда маленькое круглое зеркальце, пачку влажных салфеток и принялась наводить красоту на своем опухшем лице. А я снова улыбнулась, наблюдая, как душевное равновесие цитадели мирового зла восстанавливается.
– А знаешь, Дмитриева, – позвала меня Ника, а я повернула к ней голову, выравнивая звук в задних колонках. – Это я испортила тебе халат. Ты меня так бесила, просто вымораживала своей правильностью, своей блеклой простотой! Прям ненавидела тебя, веришь?
– Верю, – ответила я, вспоминая ощущение сырой земли под ногтями, которую потом вымывала еще дома у Дмитрия Николаевича. Я бы могла попытаться разозлиться на Королёву, но почему-то не получалось. – А сейчас тоже ненавидишь?
– Нет, – с досадой ответила Ника, а потом с грустью усмехнулась. – Хочется ненавидеть, но не могу. Бесишь немного, да, но ненавидеть не могу.
– Знаешь, один очень дорогой мне человек сказал как-то, что я сильная… И думаю, что ты – гораздо сильнее меня. И я правда глупая. Ужасно глупая. Но не потому, что не могу полюбить Пашу. Просто я трусливая и глупая.
– Ну… – в голос Ники стала возвращаться былая надменность. – Может, и не такая уж и глупая, раз уж признаешь это. Кстати, – словно вспомнив что-то, сказала моя одноклассница. – Как ты думаешь, у Лебедева кто-то есть?
Вопрос застал меня врасплох. Я еле сдержалась, чтобы хмыкнуть, но, вовремя взяв себя в руки, постаралась изобразить на лице полное равнодушие и только пожала плечами.
– Не знаю, думаю, что нет, он ведь постоянно работает.
– А вот я думаю, что есть, – с торжеством произнесла Королёва и поднялась на ноги, одергивая юбку. – И кажется, что он с ней сильно поругался. Потому что на нем лица нет, – она говорила, сощурив глаза, внимательно за мной наблюдая. – Может, хватит прогуливать его уроки? Слухи скоро пойдут.
– Ну, ты уж как-нибудь сдержись, – не особо контролируя себя, ответила я, чувствуя, как заливаюсь краской. И совершенно не понимая, как она могла о нас узнать. И если она узнала, то когда? Почему молчала? Уж явно не из-за меня. Наверное, не хотела, чтобы Лебедева уволили…
– Ты, Дмитриева, прекрати бегать от своего счастья и уж определись, наконец, чего ты хочешь, – она стояла так близко, что я могла без труда рассмотреть красные сосудики в ее глазах. – И, если ты не против, не будем никому говорить о нашей с тобой беседе?
– Не будем, – согласилась я, выводя звук громче.
– И, Дмитриева, – я снова повернулась к Нике. Теперь передо мной стояла все так же школьная стерва, только не накрашенная и сильно заплаканная. – Дружеский совет: тебе с распущенными лучше. Перестань эти идиотские пучки носить.
========== Глава 28. О людях, родившихся в рубашках. ==========
Комментарий к Глава 28. О людях, родившихся в рубашках.
Простите мне мое долгое отсутствие. Я с вами, друзья! ;)
Я уже давно решила для себя, что не пойду на вечеринку в честь последнего звонка. Еще в тот день, когда в кабинете химии надела на плечи свой испорченный халат. Тогда-то я и подумала, что вряд ли буду сильно скучать по своим расчудесным одноклассникам. Я согласилась помочь Лидии Владимировне в подготовке праздника, согласилась поделиться своим мнением по поводу нарядов, в которых подруги собирались красоваться. Но присутствовать там я наотрез отказалась. Я никого об этом не оповестила и думала, что это сущий пустяк. Но на деле же мое молчание оказалось настоящей проблемой.
Дело в том, что любой праздник, устраиваемый в школе, лицее, гимназии… Называйте, как хотите, это все – одно и то же. Так вот, любой праздник – это всегда распитие спиртных напитков. В лучшем случае. А в худшем – употребление чего-то посерьезнее. Как правило, чем элитнее заведение, тем глубже на дно скатывается в нем молодежь. Золотое правило, которое я для себя недавно открыла. Где есть деньги и нет мозгов – там есть и то, что необходимо скрывать. Ну, а об отсутствии тормозов у молодежи я уже говорила.
И все, абсолютно все взрослые (назовем их так) понимают это. Они прекрасно знают, что половина старшеклассников на эту вечеринку придет вдрызг пьяной. Ну, а вторая половина, скорее всего, либо напьется перед ее началом в курилке, за школьной парковкой, либо не придет вообще.
И, даже несмотря на свою осведомленность в этом вопросе, эти самые взрослые все равно устраивают подобные мероприятия. Все равно официально не разрешают приходить со спиртными напитками, которые школьники радостно вливают в опустошенные наполовину пластиковые бутылки с газировкой. Все равно устраивают своеобразный надсмотр, состоящий из родителей, которые изъявили желание либо приглядеть за собственным чадом, либо просто не поняли пока, что на самом деле происходит.
И стоит ли говорить, что моя мамочка, опасаясь, что я кинусь на каждого преподавателя, у которого уровень тестостерона выше, чем положено женщинам, предложила свою кандидатуру в качестве опытного конвоира? И я, глупое создание, не оповестила ее о том, что не собираюсь идти на всю эту жесть, именуемую вечеринкой последнего звонка? Что за бред вообще?
Но, когда об этом узнала мама, она так негодовала, что я почувствовала себя почти что преступницей из-за того, что не хочу провести праздник в кругу своих друзей. Мама сетовала на то, что родительский совет уже сформирован и все мелочи обговорены, и я просто не могу ее так подвести. Ну, а я только предложила вариант, в котором она идет на вечеринку, а я остаюсь дома за главную…
– Марш наверх, надень что-нибудь приличное, чтобы через полчаса была готова! – прошипела мама в ответ, а я подозрительно смотрела, как она, второпях одеваясь, красила губы помадой.
– Ты туда раньше едешь, что ли? – не понимая, почему мама начала надевать сапоги, спросила я.
– От нашей семьи вместо меня пойдет Евгений. Я не могу, у меня важная встреча, – коротко ответила она, а я раскрыла рот от возмущения, но не нашла, что сказать.
– Ты под присмотром, мне спокойнее.
– Мам?! А как же доверять друг другу? И все такое? Или ты забыла?
– Я предложила себя до того, как мы с тобой нашли общий язык, тебе надо напоминать, после чего? – мама бросила в мою сторону испепеляющий взгляд. – А сейчас уже поздно, не могу же я подвести людей и отказаться!
– А-а… – горько протянула я, а потом, уже тише, поднимаясь к себе, добавила: – Ну-ну…
Женя пришел ровно через полчаса, как и сказала мама. Выглядел он невероятно злым и пару раз даже сказал, что он юрист, а не нянька. Но, видимо, гонорары, которые ему выплачивают, были больше его гордости, а потому он, скептически меня оглядев, хмуро проговорил:
– Давай, одевайся, я буду в машине тебя ждать.
– Я одета, – злорадно усмехнулась я, а Женя только приподнял бровь.
– Так и пойдешь? Это что, лицейский пиджак?
Я уверенно кивнула, а Евгений мученически вздохнул, но решив, видимо, что ему, в общем-то, все равно, в чем я пойду, открыл дверь и пропустил меня вперед, напоследок проговорив:
– Постарайся там напиться побыстрее, чтобы тебя пораньше пришлось домой тащить.
Но напиваться в мои планы не входило. Если честно, то, опоздав на вечеринку на двадцать минут, я, бесцеремонно оторвавшись от Евгения и стараясь никому не показываться на глаза, юркнула в радиорубку, где Белозеров, услышав звук открывающейся двери, вместе с Наумовым вытянулись, как по струнке, что-то пряча за свои спины.
– Вы прям сама невинность! – выдохнула я.
– Ого, Димон, а ты что, домой не уходила, что ли? – спросил Пашка, осушив пластиковый стаканчик из кулера, в который была налита янтарная жидкость, и одновременно оглядывая меня с головы до ног.
– Уходила и, если честно, не планировала возвращаться.
– Угу, – невпопад кивнул Андрюха. – Угу.
– Белозеров, ты уже напился, что ли?
– Ч-чуть… – Белозёров наградил меня обескураживающей улыбкой, а потом подошел к пульту и крутанул звук громче. В актовом зале народ тут же одобрительно загудел.
– Он достаточно адекватен? – поинтересовалась я у Пашки. Наумов тоже улыбнулся.
– Вполне, а что? Хочешь его заменить?
– Да не особо, – я опустила взгляд, заметив, как Паша, поставив стаканчик на стол, направился в мою сторону. В голове тут же всплыли не самые приятные воспоминания, когда Наумов употреблял алкоголь в моей компании. Я попятилась, а Пашка протянул ко мне руку, взяв за предплечье.
– Если не хочешь идти туда, то можешь остаться здесь, – спокойно сказал он. – Обещаем держать себя в руках с условием, что с твоей стороны без палева.
– Нема, как рыба, – тут же ответила я, изображая, как застегиваю рот на невидимую молнию.
– Отлично! – обрадовался Паша. – Вина налить?
– Это у вас вино? – я с недоверием посмотрела на янтарную жидкость, болтающуюся в пластмассовом стаканчике.
– Нет, это виски, – объяснил Паша, приподняв стакан и немного поболтав содержимое. – Есть вино, будешь?
– Ну, вы и алкоголики! Нет, спасибо, – ответила я и, усевшись в кресло за пультом, стала рассматривать трясущихся в зале старшеклассников.
Даже интересно было наблюдать за ними со стороны. Беспечные, довольные, совершенно не обращающие внимания на присутствующих родителей и учителей…
А учителя, в свою очередь, умело закрывали глаза на происходящие вольности. Все три параллели, будто всегда обучаясь в одном классе, танцевали, радостно обнимаясь, либо «обменивались микробами», как бы выразилась Маргарита Михайловна, рассредоточившись по углам.
Возможно, потом, через несколько лет, я буду вспоминать, как вот так сидела в рубке, краем уха слушала, как Наумов и Белозеров обсуждают какую-то компьютерную игру, как они припахали меня к пульту, руководя, где и что мне следует нажимать. Ведь «тупым девчонкам», по их авторитетному мнению, с этим справиться просто не дано.
Заприметив, как чей-то родитель, стоявший около костюмерной за сценой, сменил место дислокации, я увидела, что туда тут же отправилась кучка парней и девчонок. И они, судя по их расторопности, явно давно дожидались этого момента.
Но, посчитав, что я им не судья и уж тем более не надзиратель, я решила как можно скорее забыть об этом, чтобы не забивать голову лишними мыслями.
– Марин, кстати, ты знаешь, что Степанов тебя химику заложил? – негромко спросил Пашка, наклонившись ко мне, а я невольно поморщилась, когда он дыхнул на меня кислым запахом алкоголя.
– Да, в курсе, – с досадой ответила я. – Урод этот Степанов. Мне двойку влепили, да?
– Угу, – кивнул Наумов и чуть отстранился. – Химик сказал, что, если ты хочешь ее исправить, то должна к нему подойти. Ты чего прогуливаешь-то? Что-то опять случилось?
– Это все не важно, – постаралась отмахнуться я, не желая возвращаться к своей еще не зажившей ране. Но Пашка, по-видимому, уже поднабравшийся, никак не унимался.
– Вообще-то, за прогулы нельзя двойку ставить! Думает, что ему все можно, раз уж… – Наумов осекся и, хвала небесам, недоговорил свою фразу, развернувшись к Белозерову, а я привстала с широкого кресла.
– Ладно, ребята, я пойду своего надсмотрщика найду, – я постаралась покинуть радиорубку как можно скорее, не дожидаясь комментариев. И, спустившись к актовому залу, нехотя зашла внутрь.
Сумасшедшие басы ударили по ушам и отозвались где-то в желудке. Яркий мигающий свет ослеплял, и я невольно застыла на пороге, совершенно не представляя, где мне среди всей этой вакханалии искать моего горе-жениха.
Но, твердо решив найти Евгения и любыми силами заставить его вместе со мной покинуть сие мероприятие, я направилась вглубь зала, стараясь не задевать толкающихся одноклассников.
Внимательно всматриваясь в лица, попадающиеся на пути, я пару раз оттолкнула не вполне адекватных ребят из параллели, стараясь пропускать мимо ушей презрительные замечания по поводу моего наряда и отрицательно отвечая на обеспокоенные вопросы учителей о том, не плохо ли я себя чувствую. Наверное, я пробиралась сквозь толпу людей с таким испуганным видом, что смогла сбить с толку преподавателей.
Но, наконец увидев перед собой знакомое лицо Евгения, который с недовольством смотрел на пристающих к нему девчонок, я поспешила спасти юриста от несовершеннолетнего навязчивого соблазна.
Музыка снова громыхнула, ребята подпрыгнули, и свет наконец-то сменил уже приевшийся режим. Видимо, Наумов и Белозеров решили отдохнуть от виски и перешли к своим прямым обязанностям.
– Женя! – попыталась я перекричать музыку, но кто-то больно меня толкнул, а потом чьи-то руки потянулись ко мне, чтобы поставить на место. Над головой я услышала неуклюжее извинение. Я недовольно одернула край пиджака, а потом снова постаралась различить в толпе Евгения, который уже очень злобно что-то объяснял девчонкам.
– Жень! – снова крикнула я, прекрасно понимая, что результата это не даст, но все равно почему-то решив, что мне следует привлечь его внимание. И в следующее мгновение, когда Евгений, вопреки моим прогнозам, все-таки повернул голову и направился ко мне, сбоку кто-то истошно завизжал, с легкостью перекрывая адски гремящую музыку.
Ребята прекратили свой танец, пытаясь понять, что происходит. Музыка не сразу, но все же стала тише, а потом и вовсе остановилась. Но крики не затихали.
Девчонки истошно визжали, отчаянно зовя на помощь. В зале включился свет, отчего все присутствующие, поморщившись, тут же на мгновение закрыли глаза рукой. Я не сразу поняла, в чем дело, но, подойдя чуть ближе, заметила, как к краю сцены, где как раз находилась костюмерная, стали сбегаться родители и учителя. А ученики отходили в сторону, в ужасе прикрыв глаза или рот рукой. Кто-то заплакал, отвернувшись, кто-то просто застыл не в силах пошевелиться.
Я подошла еще ближе и увидела ноги, виднеющиеся из-за толпы. Владислав Анатольевич кричал, чтобы все немедленно отошли в сторону, а потом я увидела смертельно бледную Лидию Владимировну, стоящую на коленях и в отчаянии бьющую по щекам Степанова, который безвольно лежал у нее на руках.
– Помогите ему! – раздавались вокруг голоса ребят, но Толян никак не приходил в сознание.
– Скорую! Звоните! – чужим от страха голосом взревела Лидия Владимировна.
– Лидия Владимировна, – воскликнула я, не сразу поняв, что решилась вмешаться. – Положите голову на пол, ему надо ноги поднять или колени согнуть.
Несколько долгих, невыносимо долгих секунд учительница смотрела на меня ненавидящим и непонимающим одновременно взглядом, видимо, считая, что я вообще не должна подавать голоса. Но я, сама не ожидая от себя такого, схватила один из стульев, которые были приставлены к стене, и, положив его на бок, закинула ноги Степанова на стул.
– Лидия Владимировна, я знаю, – проговорила я, подойдя к ней почти вплотную. Смело схватив голову Степанова, потянула ее к себе, чтобы уложить на пол. Классная раскрыла от изумления рот, но, взяв себя в руки, не стала возражать и отошла, дав мне доступ к однокласснику.
– Что вы делаете, она же его убьет! – раздался сбоку чей-то голос, но кричавшего быстро заткнула Лидочка, а потом, судя по удаляющимся крикам, его вовсе вывели из зала.
Если честно, мне было страшно так, что, казалось, мое сердце гудит в голове, а не там, где ему положено. Руки, потные от волнения и слегка дрожащие, расстегнули рубашку, и я, прислонив ухо к его рту, положила ладонь на грудную клетку, как это делал Дмитрий Николаевич на вызовах. И, стараясь сосредоточиться не на своем перепуганном насмерть сердце, а на Степанове, попыталась понять, дышит ли он.
– Да заткнитесь, черт возьми! – воскликнула откуда-то Фаня, и общий гул немного стих. Я страшно боялась ошибиться, сделать что-то не так, но, как мне показалось, дыхания не было. И пульс не прощупывался. А, посмотрев в лицо Степанова и увидев его синюшные губы, я и вовсе испугалась, что опоздает не только скорая, но и я.
– Ника! – закричала я, а потом быстро оглянулась. – Отойдите, пожалуйста, – я выставила перед собой дрожащую руку, а потом, дважды выдохнув ртом, чтобы собраться, разделив грудину от солнечного сплетения на три равные части, приложила к сердцу сложенные друг на друга руки и, прежде чем начать впервые в жизни откачивать человека, снова позвала свою одноклассницу:
– Ника!
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…
Я считала вслух, совершенно не осознавая, что пугаю своим дрожащим голосом всех, кто стоит вокруг, вспоминая, как Дмитрий Николаевич давал мне читать о принципе сердечно-легочной реанимации на дополнительных уроках. Я настолько сосредоточилась на своих действиях, что, только когда досчитала до тридцати в первый раз и накрыла рот Степанова своим, услышала, как кто-то опять кричит, что я его убью.
Раз, два, три, четыре…
Около меня послышались жуткие рыдания, а потом рядом опустилась Королёва. Я понимала, что, возможно, это ничего не изменит, но сама была так напугана, что боялась упустить что-то важное. Что-то, что будет стоить Степанову жизни. И тогда я действительно его убью. А если перестану пытаться качать кровь, то убью его своим бездействием.
– Лидия Владимировна, считайте, пожалуйста, вслух, – быстро попросила я и снова начала массаж сердца. Классная тут же принялась отсчитывать каждое мое нажатие четко и громко. А Ника около меня затихла и несмело дотронулась до моего плеча.
– Ник, он принимал что-то?
– М-м, – утвердительно промычала Королёва, титаническими усилиями сдерживая рвущиеся наружу рыдания. А потом она вздохнула и, собрав волю в кулак, объяснила:
– Я не знаю, что, он вчера мне говорил о чем-то, но я не слушала, а сегодня я его бросила, и он… Он раньше ничего такого… А сегодня… Он обследовался ведь где-то постоянно, ходил с такой штукой дома, к сердцу присоски там такие… Я думала, чтобы от армии откосить…
– Поняла, – коротко ответила я и снова накрыла его рот своим, вдыхая в Степанова кислород, когда Лидия Владимировна досчитала до тридцати. Я потянулась к его шее и, не нащупав пульса, опять опустила руки на его сердце.
Я снова принялась считать, и Лидия Владимировна вместе со мной. Я не видела, как увели Королёву, которая заплакала навзрыд, я не видела, как вокруг стояли мои одноклассники, родители, учителя…
Я чувствовала только дрожь в своих руках, в своем голосе и холодный липкий страх. Страх, что прямо сейчас я могу не спасти человека. Страх, что Степанов не дышит… Я будто качаю безвольную куклу…
Двадцать, двадцать один, двадцать два…
– Пропустите скорую! – послышался властный мужской голос, и внутри меня будто что-то рухнуло вниз. Возможно, это была груда камней, упавшая с моих плеч. Но я продолжала качать, боясь отнять от одноклассника руки.
Двадцать девять, тридцать.
Мы досчитали с классной в унисон, и я опять принялась вдыхать кислород. Но затем почувствовала, как кто-то настойчиво оттягивает меня назад.
– Отойди, – раздалось над моим ухом. Подняв глаза, я увидела незнакомого мужчину с густыми усами, который отпихнул меня в сторону и, накрыв нос и рот Степанова мешком, сделал два искусственных вдоха.
Я отошла и смотрела, как скорая, убедившись в отсутствии пульса и дыхания, продолжила реанимационное мероприятие. Фельдшер раскрыл чемодан и, задрав рукав рубашки, что-то вколол Степанову. «Адреналин», – пронеслось в моей голове.
– Есть пульс, – громко сказал фельдшер, и они начали торопливо сворачиваться.
– Повезли, – ответил усатый. – Родители, классный руководитель, кто сопровождает?
– Я поеду, – ответила Лидия Владимировна, а потом посмотрела на меня. Я стояла, сминая руки, смотря, как губы Степанова постепенно приобретают не такой синий оттенок.
– Что произошло, он что-то употреблял? – строго спросил врач. – Сколько без сознания? Сразу качать начали?
– Марина, – Лидия Владимировна протянула ко мне руку, и я несмело вышла к бригаде, ощущая, как ноги налились свинцом. – Сколько… – классная попыталась меня спросить, но все последующие слова от волнения застряли у нее в горе. Она смогла только выдохнуть, потерев ладонью лоб, и зажать рот рукой, потому что на ее глаза навернулись слезы.
– Я не знаю, когда он отключился, говорят, он что-то принял, что, мне неизвестно, – начала рассказывать я. – Я не уверена, но он вроде бы сердечник, – после этих слов врачи закивали. – Качала около четырех-пяти минут. Я не засекла…
– Больше, она больше откачивала его…
– Не вы проводили реанимацию? – снова спросил Лидию Владимировну врач, и классная помотала головой из стороны в сторону.
– Она, – ответила Лидия Владимировна, держа меня за плечи, а я почему-то под строгим и внимательным взглядом врача скорой помощи потеряла дар речи. Снова вернулся этот страх, будто я сделала что-то не так… Но ведь появился пульс, а это главное…
Почти все ребята, держась на приличном расстоянии от врачей, высыпали во двор, провожая Степанова до реанимобиля. Лидия Владимировна шла ближе всех, держа меня под локоть, молча, растерянно оглядываясь и искоса посматривая на меня. А я таранила взглядом синюю форму докторов и ощущала, как покалывает кончики пальцев.
Погрузив Степанова в машину, врач, прежде чем зайти следом, повернулся к нам и, положив на мое плечо тяжелую ладонь, ободряюще сжал ее.
– Молодец, спасла его, – уверенно сказал доктор. – Молодец, – еще раз кивнул он, а потом повернулся, пропустил Лидию Владимировну и, сев в машину, закрыл дверь.
Я смотрела вслед уезжающему реанимобилю, который, включив мигалку и сирену, быстро развернулся и покинул лицейский двор. Я провожала взглядом огни до тех пор, пока они не скрылись за поворотом, а потом молча опустилась на ступеньки лицейского подъезда и положила руки на колени, тупо на них уставившись. На раскрытые, до сих пор трясущиеся ладони упала слеза. Это моя? Еще одна. Я шмыгнула носом и закрыла лицо руками, понимая, что вся моя хладнокровность рушится сейчас, в одно мгновение. И, когда я заплакала в голос, то почувствовала, как кто-то осторожно пытается заставить меня встать, приобняв за плечи.
– Пойдем, – послышался голос Жени у самого уха, и я, повиновавшись, встала со ступенек. Подняв глаза, я увидела перед собой толпу, которая теперь уже стояла вокруг меня. Женя, все еще обнимая меня за плечи, повел меня вперед.
– Марин, пока, – кто-то дотронулся до моего пиджака.
– Пока, Марин, – чье-то прикосновение к плечу. – Пока!
– Димон! Димон! – голоса, громкие и тихие, доносились до меня со всех сторон. Я уже не могла сдерживать слез. Когда Женя открыл дверцу машины и усадил меня на переднее сиденье, я подняла глаза и увидела сквозь тонированное стекло, как ребята провожают меня.
***
Я не сразу смогла успокоиться. Дома я плакала так долго, что у Жени лопнуло терпение, и он, грубо схватив меня за руку, повел в ванную, чтобы там умыть мое лицо ледяной водой. Как ни странно, этот дедовский способ сработал. Я хотя бы смогла дышать более-менее ровно и, усевшись на табуретку на кухне, приняла из рук Жени стакан. В стакане оказался крепкий черный кофе без сахара и молока. И я, выпивая напиток мелкими глотками, подумала, что это – самый вкусный кофе, который я когда-либо в жизни пила.
– Жень, можно, я спать пойду?
– Конечно, почему ты спрашиваешь? – мне казалось, что голос Жени доносился откуда-то издалека. Веки потяжелели, хотелось поскорее принять горизонтальное положение.
– Я не знаю, – честно ответила я, зевая. – Ты посидишь со мной, пока я не усну?
– Посижу, – спокойно ответил Женя, а затем помог мне подняться и дойти до своей комнаты.
Я заснула практически сразу, как голова коснулась подушки. Один раз я сквозь сон приоткрыла глаза и увидела Женю, сидящего на моей кровати и устало опустившего голову на руки. Я только успела подумать, что он, наверное, тоже натерпелся, как тут же снова заснула. Потом я слышала чьи-то голоса. Кажется, голоса родителей, Жени и, похоже, даже брата… Но я все равно крепко спала, где-то на подсознательном уровне игнорируя любые помехи моему восстанавливающему отдыху.
И только когда яркие лучи утреннего солнца стали настойчиво светить в мое лицо, сон ушел окончательно. Нос уловил легкий аромат папиного парфюма, а когда я приоткрыла глаза, папина рука коснулась моей головы и нежно провела по волосам.
– Пап… – хрипло проговорила я, поворачиваясь на спину. Папа улыбнулся мне удивительно ласковой, искренней улыбкой, какую я не видела на его лице уже очень давно. В свете яркого солнца это выглядело вообще как-то уж очень умилительно. Я посмотрела в окошко.
– Я проспала, да?
– Все в порядке. Тебя освободили от занятий на пару дней, – спокойно ответил папа, еще раз погладив меня по голове. – Ты что-нибудь хочешь?
– Да, – кивнула я, поразмыслив несколько секунд и прислушавшись к себе. – Я есть хочу. А тебя что, тоже освободили?
– Я сам себя освободил, – усмехнулся папа, растрепав темные с проседью волосы, а я усмехнулась в ответ. Но, приподнявшись, я с досадой обнаружила, что он сидит передо мной в одном из своих деловых рабочих костюмов. Отец уловил мой взгляд и перемену в настроении.
– На пару дней, к сожалению, не получилось себя освободить… Марин, ты…
Он замолчал, разглядывая мое заспанное лицо, но, улыбнувшись, продолжил:
– Ты поступила очень храбро, – твердо сказал отец. – Мне все рассказали. Я очень горд, что моя дочь не растерялась и сумела оказать первую помощь… – папа снова осекся, и на секунду мне показалось, что он сейчас даже пустит слезу. Только не это, я же тогда тоже расплачусь!
– От министерства здравоохранения совместно с дирекцией лицея тебя хотят наградить. Вроде как даже телевидение приедет, – папа снова взъерошил свои волосы.
– Наградить? Зачем? – спросила я, не очень понимая, что героического в откачивании человека. Так бы поступил любой врач… Да, только вот я-то пока не врач…
– Потому что ты спасла жизнь своему однокласснику, – просто ответил отец, разведя руки в стороны. – Мне надо сказать им приблизительно, на какое число назначать мероприятие.
Я поморщилась, услышав ненавидимое мною слово «мероприятие», но, вздохнув и зачесав пальцами спадающие на лицо пряди назад, задумалась, а потом ответила:
– Можно, я сначала отдохну?
– Конечно, – кивнул папа, поднимаясь с кровати. – Да, тебе твои подружки звонили, говорили, что я обязан их к тебе пустить сегодня.
Я усмехнулась, представив, как Фаня ставит моего отца перед фактом, желая навестить меня, а папа наверняка теряется, не понимая, как вообще к нему кто-то может обращаться в приказном тоне. Ведь, я уверена, Фаня обращалась к нему именно так и никак иначе.
– Если вы с мамой не будете против, – попросила я, и папа одобрительно кивнул.
– Пап?
– Да, Марин? – отец замер в дверях, чуть обернувшись ко мне.
Я вспомнила слова Ани о том, что мне надо рассказать все отцу, о том, что он меня поддержит. И мысли о Дмитрии Николаевиче лавиной хлынули на меня. Я вдруг поняла, что ведь на месте того усатого врача вполне мог оказаться и Лебедев. И ведь он наверняка узнает обо всем, если уже не узнал. И если так, то что тогда будет? Я вдруг ясно и твердо поняла, как же мне чудовищно его не хватает.
Но в последний момент, когда я уже открыла рот, чтобы рассказать обо всем отцу, вдруг испугалась. Я испугалась, что могу потерять то, что имею. Что могу сделать хуже. Я ведь и правда не знаю, как папа на все это может отреагировать.
– Ты чего? – переспросил папа, будто заметив, как меняются на моем лице эмоции.
– Пап, ты ведь всегда меня поддержишь, правда? – неуверенно начала я.
– Что-то случилось?
– Пап, ты просто ответь мне, поддержишь? Ты меня любишь, пап?
– Что за вопрос?! Конечно, люблю! – было видно, что папа сейчас действительно растерялся. – И если это тебе не навредит, то я постараюсь тебя поддерживать во всех твоих начинаниях! Что случилось?
– Да нет, пап… – протянула я, грустно улыбаясь. – Ничего, все в порядке. Просто я соскучилась по тебе.
========== Глава 29. О картонных коробках и картофеле. ==========
Мне казалось, что все мои эмоции выгорели. Пустота теперь не просто зияла внутри меня, она свербела под кожей, она, как кислоты, жгла, жгла, оставляя после себя такое навязчивое чувство тревоги. После того, как папа оставил меня дома одну, я около часа созерцала потолок, лежа на кровати и, казалось, не шевелилась вообще. Только звонок домашнего телефона смог вывести меня из коматозного состояния. Я спустилась вниз и, взяв трубку, услышала на другом конце взволнованный голос Ани. Подруга, разволновавшись, похоже, еще больше из-за моих односложных ответов, заверила, что сразу после школы придет ко мне. И пришла она не одна, а вместе с Хвостовой.
– Димон, ты чего? Не кисни, Толян в больнице, живой, ты его спасла, – утверждала Аня, но почему-то от этого не становилось легче.
– Угу, – отвечала я, пережевывая сырую морковку.
– А ты чего, на дополнительные больше не ходишь? – как бы невзначай спросила Фаня.
Я метнула на нее злобный взгляд, прекрасно понимая, к чему она спрашивает это и какие именно дополнительные уроки могут ее интересовать, но Хвостова, увидев мой не самый дружелюбный настрой, поспешила спрятаться за широкой дверцей холодильника.
– Я не хочу об этом говорить, – отрезала я и снова откусила морковь, захрустев на всю кухню. Непонятно, почему, но у меня буквально тряслись руки. Хотелось говорить, шуметь, стучать, хрустеть морковью на весь дом… Потому что только так, как мне казалось, я могла заглушить это отвратительное чувство тревоги.
– Я, между прочим, и не собиралась ни о чем таком говорить. – Чуть выглянула из-за двери Фаня, а я, почувствовав еще большее раздражение, запульнула в нее кусочком этой несчастной морковки. Хвостова от нее увернулась на удивление ловко.
– Марин, – робко начала говорить Аня, недоверчиво поглядывая в сторону Фани. А та, в свою очередь, с подозрением взглянула на Аню.
– ФТО?! – не выдержав этого напряжения, воскликнула я с набитым ртом.
– Ладно, черт с вами! Что, говорите уже!
– Химик про тебя спрашивал! – на одном дыхании выдала Исаева так, будто эта мысль не давала ей покоя с тех самых пор, как она вошла ко мне домой.
– В смысле спрашивал? – осеклась я.
– Ну, после урока позвал меня в лаборантскую, спрашивал, типа, что там с Дмитриевой, все ли у нее в порядке, – начала говорить Аня, а потом вдруг резко замолчала. Ее лицо всегда с точностью передавало весь спектр эмоций, которые бушевали внутри нее, и сейчас нетерпение сменилось каким-то странным смущением. Исаева залилась краской, чуть улыбнулась и взглянула на меня исподлобья.
– Ну?!
– Ну, я сказала, что да, с тобой вроде все в порядке, что ты дома… – нехотя ответила Аня, а потом снова резко замолчала, будто боясь взболтнуть лишнего.
– Ну? Колись, Штирлиц! – я уже начала терять терпение.
