Текст книги "Химия без прикрас (СИ)"
Автор книги: agross
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
Я чувствовала себя подавленной, морально выпотрошенной. Мне бы сейчас отключиться, поспать хотя бы какое-то время, ведь впереди еще семь уроков, но из моей уставшей головы никак не выходила та девушка, разбившаяся со своим парнем на мотоцикле. Я не могла понять, она знала, что ее спутник сел за руль пьяным? И, если да, то почему поехала вместе с ним?
Размышляя об этом, я сама не заметила, как задремала. Проснулась я от пронзительного звонка мобильного телефона Дмитрия Николаевича. Оказывается, мы уже были в пути и совсем недалеко от лицея.
– Прости, забыл звук отключить, – ответил Лебедев, переключив передачу и вынув из кармана пальто телефон, протянул его мне. – Кто, посмотри?
– Маша Манохина, – прочитала я с экрана телефона. – Это наша Маша?
– Да, включи громкую связь, – попросил химик и, когда услышал голос Маши на другом конце, ответил:
– Да, Маш.
– Дим, привет, не отвлекаю? – ее голос казался немного уставшим и расстроенным.
– Я за рулем, что-то срочное?
– Да не знаю даже… – проговорила Маша. – Ты попросил сказать, если что-то будет известно про ту девушку, которую вы ночью привезли в реанимацию, помнишь?
– Да, как она? – спросил Лебедев, перестраиваясь правее.
– Скончалась час назад.
На несколько секунд повисла тишина. Я почувствовала щемящую боль внутри, где-то глубоко в сердце. Ком слез сдавил горло. Я смогла только тяжело выдохнуть, стараясь не расплакаться, глядя, как Дмитрий Николаевич сильнее сжал руль.
– Ты знал ее? – осторожно спросила Маша.
– Да нет, Маш, не знал, просто жалко ее стало, хотел узнать, когда она очнется.
– Дим, мне…
– Да все нормально. Не впервой, – коротко ответил Дмитрий Николаевич и покосился на меня. – Я позвоню вечерком. Или сама позвони, когда собачника рядом не будет, ладно?
– Что же вы его все так… – чуть оживилась Маша. – Позвоню, Димочка! Пока! Не грусти! Марине в школе привет от меня передай!
– Обязательно, – ответил он и, доехав до переулка, вплотную прилегающего к улице, где располагался наш лицей, остановил машину и устало положил голову на руль.
Не знаю, что сейчас надо сделать: просто помолчать или попытаться как-то утешить его? Только вот, кажется, что если я открою рот, то просто разрыдаюсь. Поэтому я сжимала челюсть так сильно, что, похоже, ее вот-вот свело бы. С трудом делая очередной вздох, я только протянула к химику руку и положила ее ему на затылок. Я слышала, что иногда врачи интересуются дальнейшей судьбой их пациентов, когда передают их другим специалистам. Да и он сказал, что не впервой ему… Я и не сомневаюсь.
Я на мгновение вспомнила лицо этой девушки. Бледное, с размазанной кровью под носом из-за проведенной реанимации. И глаза.
Закрытые глаза.
По моей щеке скатилась слеза…
– Хочешь, я отвезу тебя домой? – глухо спросил он, подняв голову и обеспокоенно посмотрев в мои глаза. На какое-то мгновение мне показалось, что сейчас он просто искренне волнуется за мое душевное состояние. Но я, заткнув рвущуюся изнутри истерику, шмыгнула носом, медленно выдохнула ртом и, собрав остатки самообладания в кулак, твердо ответила:
– Нет, Дмитрий Николаевич, надо в школу.
========== Глава 20. О нервных расстройствах и скорой взаимопомощи. ==========
Воротник помялся.
Я разгладила белую ткань блузки около шеи и прижала воротник к себе. Результата – ноль. Я повторила это действие еще раз. Воротник упрямо ежился, показывая неопрятную складку. Видимо, еще в начале смены я примяла его синей формой, а сверху еще и курткой.
Я снова бездумно прижала ладонью воротник. Тщетно. Еще и еще, и еще…
Разозлившись, я ударила по воротнику, заодно задев и себя, и зажмурилась, а потом, медленно раскрыв глаза, снова посмотрела в зеркало. Лицо какое-то сероватое от бессонной ночи. И мешки под глазами. Я облизнула сухие губы, открывая левой рукой холодную воду и зачерпывая ее в ладони, с удовольствием умыла лицо, после чего снова взглянув на свое отражение.
Бодрости умывание холодной водой не особо придало. Теперь я выглядела не только опустошенной и уставшей, но еще и мокрой. Во вчерашней блузке с помятым воротником, застегнутым на все пуговицы под самое горло.
Под самое горло.
Не обращая внимания на дрожащие руки, я нервно расстегнула первые три пуговицы и обхватила ладонями шею. Надо же, я всегда ходила в школу в застегнутых наглухо блузках, рубашках, с аккуратным пучком на голове или, на худой конец, с высоким хвостом на затылке. И только сейчас у меня появилось ощущение, что с моей шеи будто сняли петлю. Лишь шов на боку ныл какой-то приглушенной болью, но, кажется, я к ней уже давно привыкла…
– Димон, ты долго копаться будешь? – в туалет заглянула Фаня. – Ты чего? Вообще спать ложилась?
– Нет. Я сегодня лягу, – ответила я, с трудом отрывая взгляд от своего отражения.
– Да зачем сегодня, когда можно отложить до завтра? – с сарказмом пробурчала она. – Читала с фонариком под одеялом?
– Можно и так сказать, – вяло отозвалась я, а потом распустила свой привычный пучок на голове, растрепав рукой волосы.
– Димон, ты меня пугаешь, – покосившись на мои распущенные волосы, проговорила Фаня.
– Мне и самой страшно, – на полном серьезе ответила я и вышла из туалета, направившись к кабинету географии.
Весь день, с самого утра мне казалось, что вокруг слишком мало кислорода, что воздух слишком разрежен, что меня душат, душат… И только сейчас, к концу третьего урока, до меня дошло, что меня просто душили невыплаканные слезы. Возможно, надо было все-таки дать волю своим чувствам. Или воспользоваться предложением Дмитрия Николаевича и поехать домой? Да, точно. Запереться там, в комнате, и тихо сдохнуть.
Сегодня я в полной мере ощутила, что значит, «отвисать» на уроках. И хоть у меня это выходит невольно, совсем не так и не по тому поводу, как у моих некоторых одноклассников, в целом, это дело достаточно занимательное. Присутствовать на уроке и отсутствовать в этой реальности одновременно. Хотя, кого я обманываю? Не «невольно», а «специально». Я абсолютно осознанно тараню взглядом школьную доску, мысленно находясь в состоянии где-то «между небом и землей». И ни обеспокоенные взгляды учителей в мою сторону, ни редкие комментарии одноклассников по поводу моего внешнего вида не смогли вывести меня из этого состояния. Казалось бы, всего-то пуговицы под горлом расстегнула, а какой этим вызвала резонанс…
Старательно обводя правильные варианты ответов в предложенном тесте, я закончила его раньше других и, сдав листочки, сложила руки на парте, положила на них голову и сама не заметила, как заснула.
– После двадцати пяти вслух.
– Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь… – раздавался в моей голове голос Дмитрия Николаевича, делающего массаж сердца девушке, лежащей на асфальте. – Тридцать.
– Марина! Да е-мое! – кто-то остервенело тряс меня за плечо. – Какие магистральные?! Ты что, бредишь?
– Что? – не поняв о чем речь, переспросила я. А в голове все еще звучал голос Лебедева: «На магистральных пульса нет».
– В столовую, говорю, пойдешь? – Исаева наклонилась ко мне, с сомнением оглядела мое лицо. – Кто-то, походу, нуждается в родительском контроле! Ты без них стала похожа на торчка!
– Как будто ты знаешь, как они выглядят, – буркнула я.
– Как будто ты знаешь, – отозвалась Исаева.
В столовой во мне пробудился какой-то зверский аппетит. Я смела обед за считанные минуты и, выпив один стакан с чаем, отправилась за вторым, прихватив еще в буфете пару калорийных булочек. На какое-то время мне даже стало казаться, что я смогла немного отвлечься. Но это было ложное ощущение. Лениво пережевывая булку и вполуха слушая, как Фаня декламирует предстоящий параграф по химии, я вдруг поймала себя на мысли, что меня сейчас стошнит.
«Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь…»
– Господи, да вы заколебали со своим видео! – голос Ани снова вернул меня в реальность. – Иди, поснимай, как тетя Инна суп варит, и в интернет выложи! Химик узнает, голову всем оторвет! Из-за вас у всех проблемы будут!
– Трусиха! – ответил ей Толян. – Че смотришь?! – это уже было обращено ко мне.
– Любуюсь, – не задумываясь, ответила я. – На глаз твой красивый.
– Дмитриева, ты когда-нибудь договоришься! Землю жрать будешь! – чуть наклонившись ко мне, прошипел в ответ Степанов. Но страха почему-то эти слова во мне не вызвали. Наоборот. Страшно захотелось его поддеть побольнее. Раззадорить. Разозлить. Мое сердце ускоренно заколотилось, а губы тронула легкая усмешка.
– Ты всем девушкам угрожаешь? Или у меня особые привилегии? – понятия не имею, кто тянул меня за язык.
– Я не поведусь, – Толян выпрямился и отошел на пару шагов. – Я знаю, чего ты добиваешься. Вылетать из лицея я из-за тебя не собираюсь!
– Значит еще не все потеряно! – ответила я, чувствуя легкое сожаление, что не удалось вывести его на конфликт.
Глядя, как Степанов удаляется от нашего стола, сжимая в руке телефон, я откусила здоровенный кусок булки и с трудом стала его пережевывать. Сердце все еще бешено стучало в висках, разгоняя по телу кровь. Даже кончики пальцев покалывало. Я потерла ладони друг о друга.
– Что за видео? – спросила я девчонок, хотя сама догадывалась, о чем пойдет речь. Я все еще переживала, заметили ли меня вчера, но, судя по тому, что возмущение одноклассников вызвали только мои распущенные волосы, обычно собранные в пучок, да три расстегнутые пуговицы, мое участие во вчерашнем инциденте осталось незамеченным.
– Марин, чего у тебя крышу срывает? – Фаня посмотрела на меня с откровенным неодобрением. – Тебе может это… отдохнуть? Зачем нарываешься-то? Ты же знаешь, Толян – псих тот еще! Подкараулит в подворотне, долбанет по голове…
– Да вокруг него больше шума, – отмахнулась я.
– Мое дело предупредить, – немного обиженно сказала Хвостова. А потом удостоила ответом мой вопрос. – Наши вчера в «Кубе» зависали. Там кому-то плохо стало, скорую вызвали… Ну, а химик же у нас супергерой… Ой. Здравствуйте, Дмитрий Николаевич!
Я обернулась и встретилась с холодным взглядом усталых голубых глаз. Он с подозрением оглядел мою растрепанную голову, а потом взглянул на моих одноклассниц, резко выпрямившихся в спине.
– Здравствуйте, Хвостова, – то ли Лебедев опять прикинулся, что ничего не слышал, то ли и правду ничего не услышал. Он направился за учительский стол, взяв в буфете крепкий черный кофе, разложил на столе конспекты и погрузился в чтение, абстрагировавшись от внешнего мира.
– Нехорошо как-то получилось, – пробормотала Фаня. – Он слышал?
– Бог его знает, – задумчиво проговорила Аня, глядя на химика. – Злой он какой-то сегодня.
– Он всегда злой, – парировала Хвостова.
– Это точно, но классный он все-таки, правда? – мечтательно прошептала Исаева, а мы с Фаней удивленно на нее посмотрели. – Чего? – заметив наше удивление, развела руками Аня. – Скажите мне, что нет – будете наглыми врушками!
– Так что за видео? – я попыталась отвлечь их от обсуждения привлекательности нашего преподавателя.
– В общем, Дмитрий Николаевич и еще какой-то врач оказывали там первую помощь, – продолжила свой рассказ Хвостова.
– Ты бы его видела! Какой он был! Такой уверенный, мужественный! – начала воспевать химика Исаева.
– Господи, Аня, хватит! – поморщилась я. Мне на мгновение стало не по себе. Если Фаня о чем-то и догадывается, то Аня вообще ничего не знает, стараясь прикидываться глухонемой при любом назревающем конфликте. Как страус, ей-Богу!
– Блин, Исаева, так поешь красиво, будто сама там была! – возмутилась Хвостова, быстро взглянув на меня.
– Я видео видела! – возмутилась Аня. – И вам советую! Сразу проникаешься каким-то уважением к нему! Настоящий мужчина! Не то, что наши сопляки!
– Он просто делает свою работу, – ответила я. – Здесь нет ничего волшебного.
– Смотри, какие у него мужественные руки… – глядя на химика, ворковала Исаева, а я, не в силах больше слушать ее, встала из-за стола. – Эй, Димон, ты куда?
– Прости, но меня сейчас стошнит, – зло бросила я и подняла с пола сумку.
– Еще бы, так обожраться! – усмехнулась Фаня и тоже встала.
После столовой мы ненадолго остановились у стенда с расписанием, чтобы уточнить замены на завтра, так что к кабинету химии мы подошли практически за минуту до звонка. Дмитрий Николаевич как раз заставлял Королёву по-человечески заколоть волосы, а Наумов и Вика Прилепская за его спиной расставляли на столы реактивы.
Мимо кабинета проходили другие ученики лицея, перешептываясь и глядя на нашего химика. Но никто не смел подойти к нему, что-то спросить напрямую или вообще попытаться заговорить. Уж больно его боялись.
– Стоять, – остановил меня Лебедев, когда я попыталась пройти мимо него в кабинет. Я вопросительно подняла на преподавателя глаза. Он спокойно посмотрел в мое лицо, а затем строго проговорил: – Волосы.
Я и забыла совсем. Стянув с запястья резинку, я завязала крепкий хвост на затылке, снова вопросительно посмотрев ему в глаза.
«Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь»…
Он удовлетворенно кивнул, а затем, опустив взгляд ниже, добавил:
– И пуговицы.
Я бросила сумку к своим ногам и потянулась к вороту блузки, застегнув три пуговицы снова под самое горло. А потом еще разгладила ладонью воротник, вспомнив, что он безбожно помят.
Пожалуйста. Дмитриева Марина Александровна, собственной персоной. Вернулась. С застегнутой душой на все пуговицы. Как и всегда.
Чувство, что мое горло словно сдавили тисками, мгновенно вернулось. На глазах проступили слезы, и я выдохнула, стараясь держать себя в руках.
«…Двадцать девять…»
– Все в порядке? – понизив голос, спросил Лебедев.
– Конечно, Дмитрий Николаевич, – проговорила я, наклонившись за сумкой и пройдя мимо него. Больше я не в силах была смотреть ему в глаза. Потому что отчаянно хотелось уткнуться ему в грудь и просто пореветь…
– Халат, Дмитриева, – бросил он мне в спину.
– Черт, – прошептала я. – Разрешите спуститься в раздевалку? Я пакет там забыла.
– Пулей, – ответил мне химик, и я, бросив сумку у порога, выбежала за дверь, слыша, как Дмитрий Николаевич кого-то просит «положить сумку бестолочи на ее место».
Спешно спускаясь по лестнице с третьего этажа на первый, я могла только позавидовать самообладанию Лебедева и его прекрасному актерскому таланту. Мне бы такую выдержку. Когда вижу его, я прямо чувствую, как меня прожигают внимательные взгляды других учеников. Здесь, в лицее, он так умело носит маску хладнокровного мерзавца, самого злобного преподавателя, что можно было практически кожей ощутить тот трепет и страх, который испытывают к нему ученики. Наверное, это долгие годы тренировок. Ведь вряд ли можно родиться таким холодным и циничным человеком.
А я даже собственные мысли под контроль взять не могу. Слабачка.
«Двадцать пять, двадцать шесть… На магистральных пульса нет…»
Как я работать-то собираюсь, если задыхаюсь при одном только воспоминании о той аварии? Если бы кто сказал, как мне взять себя в руки?
Дойдя до раздевалки, я снимаю с вешалки черный пакет и направляюсь обратно, к лестнице.
«Фибрилляция».
Я помотала головой, пытаясь выгнать из нее вчерашнюю ночь.
«Убрали руки».
Звук разряда дефибриллятора вспышкой щелкнул в моей голове. Будто на автопилоте я дошла до кабинета химии и медленно постучала в дверь.
«Двадцать пять, двадцать шесть…»
– Заходите, Дмитриева, – раздался голос химика, то ли наяву, то ли снова в моей голове. Я раскрываю дверь и, зайдя в класс, достаю халат из пакета. Развернув его, я непонимающе осматриваю изрезанную выпачканную ткань своего некогда белого халата.
По классу разносятся сначала редкие смешки, постепенно все противнее. Я растерянно сжимала в руках халат с порезанным в мелкую бахрому краем и спиной, изрисованной кислотной аэрозолью. Потом оглядываю класс, встречая насмешливые взгляды других учеников. Кто-то с трудом сдерживает смех, кто-то выглядит таким же шокированным, как и я, а кто-то злорадно улыбается.
А потом, увидев гневный взгляд Лебедева, которым он окинул присутствующих, я просто молча надела халат и прошла к своему месту, как ни в чем не бывало.
– Димон, в хиппи подалась? – не удержался вдруг Толик.
«Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять…»
– Степанов, тебе слова не давали, – холодно сказал Дмитрий Николаевич. – Это вам с рук не сойдет. Пишем на листочках число, свои имя и фамилию.
Меня бросило в жар. Голова закружилась, а на глаза навернулись слезы. Я засунула руки в карманы халата и почувствовала под пальцами что-то мокрое и вязкое. Достав руки под аккомпанемент дружного гоготания класса, я равнодушно посмотрела на мокрую землю, в которой они испачкались и которой были напичканы карманы моего халата.
«Двадцать девять, тридцать»
Класс откровенно ржет над чьей-то гениальной шуткой. А я вопросительно смотрю на химика, чье лицо внезапно стало абсолютно непроницаемым. Вместо злости – ноль эмоций. Это плохо. Очень плохо.
– Исаева, будь добра, пригласи Лидию Владимировну, – спокойно проговорил он, и Аня, счастливая, что химик обратился именно к ней, поспешила исполнить его просьбу. Класс замер, а я, получив одобрительный кивок от Лебедева, встала, подошла к раковине и стала смывать с рук землю. Затем, обернувшись, я увидела, как он снял с себя свой халат и, по прежнему, скрывая всякие эмоции на своем лице, протянул его мне. Я, немного помедлив, стянула с себя испорченный халат и засунула руки в рукава учительского, который он услужливо развернул для меня. И перед тем, как отпустить халат, он незаметно сжал мое плечо.
«Есть пульс на лучевой».
И, не найдя в себе больше сил сдерживаться, я заплакала навзрыд, стоя перед Дмитрием Николаевичем, закрыв лицо ладонями. В этот момент раскрылась дверь и на пороге кабинета показалось искаженное гневом лицо Лидии Владимировны и маячащей позади нее Исаевой, которая, скорее всего, в красках описала по дороге в кабинет, почему ее позвал к себе в класс химик.
Лидочка молча прошла внутрь класса и подошла к нам с Дмитрием Николаевичем. Я не могла остановить своих слез и уже сама не понимала, почему плачу. Кажется, что нервы просто не выдержали и треснули по швам. Сквозь пальцы я видела, как Дмитрий Николаевич протягивает Лидочке мой халат, а та, слегка развернув его в руках, рассматривает, после чего проходит за кафедру и, обратившись к химику, вежливо говорит:
– Дмитрий Николаевич, позволите мне?
– Пожалуйста, – кивнул Лебедев, а потом тихо проговорил мне на ухо, взяв за локоть: – Пошли.
Выйдя из класса в коридор, я, всхлипывая, посмотрела на Лебедева. Взгляд преподавателя смягчился. Кажется, что его руки потянулись ко мне, но позади нас раздался строгий голос:
– Марина, ты что, плачешь?
Со стороны лестницы в нашу сторону шла Марина Викторовна, подозрительно глядя на химика. Я старалась унять свою истерику, но дыхание, предательски сбившись, никак не хотело восстанавливаться. И я мозгами уже понимаю вроде, что надо бы взять себя в руки, но на деле же это оказывается практически невозможным.
– Все… в… порядке, – выговариваю я, опустив заплаканные глаза перед Мариной Викторовной.
– В чем дело, Дмитрий Николаевич?! – тон Марины Викторовны тут же посуровел.
– Конфликт с одноклассниками, – холодно ответил химик.
– Одноклассники обидели ее? – с сомнением проговорила руссичка.
– Д-да, – ответила уже я, а потом с усилием заставила себя посмотреть в лицо преподавательницы.
Она какое-то время с сомнением смотрела на нас, а потом, видимо, поверив, кивнула и уверенным тоном сказала:
– В учительской валерьянка в шкафчике над стойкой с журналами, – она сделала пару шагов вперед, но потом обернулась: – Учительская всегда открыта, – двусмысленно добавила она.
– Разумеется, – отозвался Дмитрий Николаевич и, подтолкнув меня, направился к лестнице.
Войдя в душное помещение, Дмитрий Николаевич сразу же взял пластиковый стаканчик и наполнил его водой из кулера. Затем, накапав в другой несколько капель валерьянки, с сомнением оглядел меня и добавил к содержимому еще несколько капель.
– Пей, – он протянул мне стаканчик с успокоительным. – Залпом.
Я послушно осушила его.
– Запивай, – после этого он протянул мне стакан с водой.
Не думаю, что это из-за валерьянки, скорее просто попив воды, я смогла, наконец, унять свои слезы и перестать рыдать. Допив, я выдохнула и протянула пластмассовый стаканчик Дмитрию Николаевичу, но он резко за два шага сократил расстояние между нами до минимума и, обхватив меня одной рукой, просто прижал к себе.
– Дмитрий Николаевич, я сейчас опять расплачусь, – честно призналась я, чувствуя, как жар нахлынул к глазам, потому что я, наконец, получила тепло от человека, в котором так нуждалась. – Да и учительская всегда открыта.
– Разумно, – вздохнул химик и отпустил меня. Он отошел к окошку, раскрыл его, а потом, словно что-то вспомнив, вернулся ко мне, достал из кармана своего халата, надетого на меня, пачку сигарет. Я невольно усмехнулась. От истерики до смеха всего пара мгновений.
Химик закурил, выдыхая дым в окошко, периодически глядя на меня, а я просто наблюдала за тем, как тлеет сигарета в его руке, и как он потирает отросшую щетину под нижней губой.
– В первый раз всегда тяжело, – помолчав, сказал он. – Ты постоянно прокручиваешь в голове этот вызов, еще и еще… – он глубоко затянулся и выдохнул тонкую струйку дыма. – Слышишь голоса помимо воли, видишь пациента, – он на мгновение закрыл глаза. Я готова была поспорить, что сейчас он вспомнил того пациента, которого впервые не смог спасти. – И, прокручивая все это в голове, ты не можешь понять, почему сердце все-таки остановилось?
Я чувствую, как к глазам снова подступили слезы, потому что каждое его слово острым клинком вонзалось в сознание.
– Но ты сильная, Дмитриева, – выдыхая дым в окно, проговорил он, окинув меня прищуренным взглядом. Я молчала, смотря, как он докуривает. В этот момент в голове проносились тысячи мыслей. Но самая главная все же задержалась и согрела душу – я смогу с этим справиться.
– Можно я останусь ночевать у тебя? – я будто сама себя услышала со стороны, но слова, слетевшие с губ, ничуть меня не удивили. Чего не скажешь о Лебедеве. Закрыв окно, он остановился, будто стараясь понять, ему только что послышалось или нет? А потом, кивнув, тихо ответил:
– Можно.
***
Думаю, что я бы разрыдалась и без испорченного халата и издевательств со стороны одноклассников. Это просто нельзя было удержать в себе. Это в принципе невозможно, если ты от рождения наделена способностью хоть что-то чувствовать. А вот ребята оказали себе медвежью услугу. Не думаю, что мой растерянный вид и мои горькие слезы стоили того, чтобы лишиться предвыпускной вечеринки. Конечно, казалось бы, ерунда! Подумаешь, пойдут в тот же «Куб» и там от души напьются… Но Лидия Владимировна, которая орала на них, словно фурия, когда мы с Дмитрием Николаевичем подошли к кабинету, оставила всех после уроков химии на классный час и сказала, что наш выпускной теперь тоже стоит под большим вопросом. После этого заявления Королёва выглядела так, будто небо только что рухнуло и вся жизнь просто кончена. И почему-то опять все шипели, что это я виновата. Что за несправедливость?!
Сидя на остановке «АТС» и глядя на проезжающие мимо машины, я думала, сколько же нужно пережить подобных случаев на вызовах, чтобы научиться хладнокровно к этому относиться? И что чувствуют те, кто уже давно практикует? Серега говорил об этом «не думай».
Это проще сказать, чем сделать. Не уверена, что сам Стеглов быстро научился не пропускать все эти смерти через себя. Но он научился. И Дмитрий Николаевич научился. И я научусь.
Подъехавший форд негромко посигналил, заставив меня отвлечься от своих мыслей. Он давно приехал? Я подскочила и потянулась к двери, но она оказалась закрытой. Вопросительно взглянув на Лебедева через стекло, я увидела, как он рукой указывает на заднее сиденье. Я послушно раскрыла заднюю дверь автомобиля.
– А теперь ложись и спи, – велел Лебедев и я, посчитав, что не стоит с ним спорить, устроилась на боку и провалилась в сон.
Казалось, что я только успела закрыть глаза, как почувствовала теплую ладонь на своей коленке. Моя реакция удивила не только меня: я тут же сбросила руку химика и, резко сев, сдвинулась на дальний край сиденья.
– Есть у меня невролог знакомый, не хочешь обратиться? – слегка усмехнулся он.
– Очень смешно, – недовольно пробурчала я.
– Я хотел разбудить тебя. Знаешь, было бы слегка подозрительно, если бы я начал вытаскивать тебя из машины за ноги средь бела дня, – Дмитрий Николаевич облокотился о крышу машины. – Соседи бы слухи начали пускать…
– Ну, вы же не из багажника меня вытаскивали бы.
– Отличная мысль! – мечтательно проговорил Лебедев. – В следующий раз там и поедешь! – он протянул мне руку, помогая выйти, а потом неожиданно сжал меня в объятиях так крепко, что мне стало тяжело дышать.
Я требовательно постучала по его предплечью кулаком.
– Ваши соседи могут сейчас смотреть на нас в окно! Собираетесь меня при свидетелях задушить? – я улыбнулась.
– Знаешь, Дмитриева, когда ты молчишь, ты достаточно милая, – он улыбнулся в ответ и отпустил меня, но я схватила его руки и вернула их обратно. Он только тихо рассмеялся и, снова обняв меня, уже не так сильно, погладил по спине. – Пойдем.
Сидя на стуле вместе с ногами, согнутыми в коленях, я задумчиво смотрела на вымазанные краской стены, пока Дмитрий Николаевич наливал воду в чайник и доставал из шкафчика чай с мятой, привезенный его сестрой. Одновременно с этим он расстегивал одной рукой рубашку и вынимал ее края из брюк, периодически поглядывая на меня.
– Тебя можно оставить на десять минут одну? – с сомнением в голосе спросил он.
– Вы хотите куда-то уйти? – не поняла я.
– Да, – ответил Лебедев. – В душ.
– О-о-о, это очень далеко, – рассмеялась я. – Не уверена, что вынесу столько времени в одиночестве.
– Пошли со мной, – тут же ответил он и хитро прищурился, заставив меня смутиться и покраснеть.
– Идите уже в душ, Дмитрий Николаевич, – проговорила я, опустив глаза на свою любимую полосатую кружку. Тихо усмехнувшись напоследок, он вышел из кухни. Я невольно засмотрелась, как он снимает с себя рубашку в коридоре, а потом снова резко перевела взгляд на кружку.
Когда-то давно, в одной книге я прочла, что иногда удержаться от нервного расстройства можно с помощью каких-то вещей или фактов, которые остаются неизменными несмотря ни на что. Тогда я не придала этому особого значения, но сейчас, глядя на эту дурацкую и в то же время горячо любимую черно-белую полосатую кружку, и слыша, как в душе включилась вода, я поняла, что тот, кто придумал эту гипотезу, был неоспоримо прав! Мне даже пить из этой кружки не хочется, я могу просто смотреть на нее, прикасаться, стучать по ее ручке ногтем, слыша глухой звон керамики… Это сложно объяснить, но в такие моменты кажется, что какой-то невероятно крошечный кусочек пазла вдруг нашел ту самую прореху, что он должен был заполнить.
Подперев подбородок одной рукой, я занесла другую над кружкой и задумчиво окунула палец в теплый чай. Подняв палец, я несколько секунд смотрела, как капельки падают вниз, чуть задерживаясь на кончике ногтя.
А затем я встала и, медленно дойдя до двери в ванную, прислонилась к ней ухом и замерла, слушая журчание воды. «Пошли со мной»… Тоже мне! Он же пошутил?
Я обхватила ручку и слегка потянула ее на себя. К моему удивлению, дверь с легкостью поддалась, а мое сердце в этот момент тут же замерло и грохнулось в обморок, прямо к пяткам. Я испуганно закрыла дверь и мысленно взмолилась небесам, чтобы Дмитрий Николаевич не услышал меня. Значит, одно из двух: либо он не шутил, либо замок сломался!
Я поспешила на кухню, комично побежав на носочках, как раз вовремя: вода в ванной прекратила литься, и вскоре из-за двери показался химик. В домашних штанах, вытирая мокрые черные волосы. Он хитро взглянул на меня и, повесив на место полотенце, пришел на кухню.
Он слышал. Он прекрасно слышал, как я приоткрыла дверь. Потому что сейчас я прямо кожей чувствую, как он нагло ухмыляется, глядя на меня. А я, опустив глаза, снова любуюсь кружкой…
– Знаешь… – проговорил Дмитрий Николаевич, взяв в руку свою кружку. Я вопросительно подняла глаза, а он в это время подошел ко мне, стащил со стола мою «черно-белую полосатую любовь» и вылил содержимое кружек в раковину. Я вопросительно приподняла брови.
– Давай закажем пиццу и пива? Я сейчас не способен на кулинарные шедевры.
– И как мне жить без вашего борща? – насмешливо спросила я, скрестив руки на груди.
– Ничего, одну ночь переживешь, – он подошел к окошку и раскрыл его, взяв с подоконника сигареты. – Можешь тоже принять душ, после таких сумасшедших суток – то, что нужно! Давай-давай, иди, нечего пассивным курением заниматься!
Я решила последовать его совету и вскоре убедилась, что дверь в ванную комнату у него в самом деле больше не закрывается. А душ действительно расслаблял и будто бы смывал с тела всю усталость. Я даже потеряла счет времени, стоя под струями горячей воды.
– Дмитриева, – раздался стук в дверь. – Ты там не утонула? У меня вообще-то счетчик воды, не знаю, как у вас во дворцах…
– Не утонула, Дмитрий Николаевич, не дождетесь! – в шутку ответила я и улыбнулась.
– Хорошо, тогда я захожу, не пугайся!
– Что?! Не… Не надо! – я высунула голову из-за зеленой шторки, вытирая с глаз воду и увидела, как Дмитрий Николаевич комом кладет на стиральную машину одежду.
– Это тебе, – коротко бросил он и, подмигнув мне, вышел из ванной.
Те же спортивные штаны, затягивающиеся шнурком и на этот раз черная растянутая футболка, выцветшая от времени. Когда я вышла, свет на кухне уже был выключен, в коридоре тоже было темно, только под дверью в спальню Лебедева виднелась тоненькая полоска света. Я осторожно приоткрыла ее, робко заглядывая внутрь.
Дмитрий Николаевич, растянувшись на матрасе, откусывал кусок от пиццы, а второй рукой укладывал подушки себе под спину, чтобы устроиться поудобнее. В ногах у него лежал раскрытый ноутбук, а на полу, рядом с матрасом – четыре банки пива. Было непривычно видеть его огромную татуировку, которую он тщательно скрывает под одеждой. И непривычно, и любопытно одновременно…
– Идеальный Дмитрий Николаевич ест в кровати? – чуть усмехнулась я.
– Ты собралась мне морали читать? – Дмитрий Николаевич откусил от куска, не глядя на меня и, пережевывая, продолжил: – Моя квартира – мои правила. Пиццу здесь едят только в кровати.
– А мне дадите? – примирительно спросила я. Он снова откусил пиццу, на этот раз с интересом взглянув на меня, а потом ухмыльнулся.
– Иди и возьми, – он перевел взгляд на экран ноутбука. – И фильм включи, раз уж все равно стоишь…
