Текст книги "Химия без прикрас (СИ)"
Автор книги: agross
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)
– Но твой телефон просто разрывался даже на собрании! Я очень тобой недовольна, Марина! – последняя фраза так часто произносилась раньше мамой, что я поймала себя на мысли, что знаю наизусть даже интонацию. А собственное имя, в конце этой фразы, как и раньше, прозвучало словно ругательство. И все бы ничего, но она стала открывать мои сообщения. Из легких тут же словно выбило весь воздух. – Исаева, Хвостова… Ладно, они писали тебе уже после уроков. И Уткина какая-то… Кто это? У вас в классе такой нет.
– На олимпиаде по химии познакомились и подружились, – попыталась оправдаться я, стараясь не выдавать своего волнения. Если я напрямую попрошу сейчас у нее телефон, это будет выглядеть очень подозрительно. На самом деле, конечно же, ни с кем я не знакомилась на олимпиаде. Просто, чтобы снять всякие подозрения, я просто переименовала Лебедева в некую Уткину, не сумев придумать ничего оригинальнее и посчитав, что если он узнает, то, пожалуй, оценит иронию. Но, к моему ужасу, мама телефон мне не отдавала и просто раскрыла переписку, желая узнать, о чем же разговаривают девочки-олимпиадницы, со словами:
– Хорошая девочка? Вы подружились? – конечно же, она заинтересована в том, чтобы ее дочь окружали люди с исключительно зашкаливающим уровнем IQ. Думаю, что этот уровень у истинного обладателя номера не ниже маминых ожиданий… – Что…
Она резко остановилась. Мимо нас проходили родители, учителя, директор… Впереди, около кабинета завуча был слышен голос Дмитрия Николаевича… А мама просто стояла и тихо вслух читала каждое сообщение из переписки. Сердце мое колотилось с такой скоростью, что голова начала кружиться. Надо было все удалить… Какая же я ду-ра!
Это конец.
– «В твоих объятиях спалось гораздо лучше»… – мама оторвала взгляд от экрана телефона и перевела его на меня. Думаю, я стояла бледная, как никогда. – Ты меня за дуру держишь?! Уткина?! Девочка с олимпиады?! Сейчас мы позвоним этой Уткиной! Это Наумов, да?! Ты с ним ночи проводила?!
И в тот момент, когда мама нажала на вызов этого контакта, мое сердце будто остановилось. Я потянулась к маминому локтю, умоляюще сжав его в своей ладони с такой силой! Но мама только брезгливо сбросила мою руку.
Мамочка, пожалуйста, не надо…
И на весь школьный коридор заиграла мелодия «Stayin’ Alive», доносящаяся от кабинета завуча. Мама повернула туда голову, глядя, на химика, стоящего к нам спиной и достающего из кармана брюк телефон. Он какое-то время смотрел на экран, а я чувствовала, как летит к чертям собачим вся моя жизнь. Мама вытянулась в лице, но сбрасывать вызов не спешила, и краем уха я услышала голос химика, раздавшийся на другом конце трубки и коридора:
– Я сейчас занят, ты зайдешь ко мне через десять минут?
Услышав эти слова, мама, удостоверившись в самой грязной лжи своей дочери, которую она себе даже и представить-то не могла, сбросила вызов и, не показывая своим видом никаких эмоций, кроме презрения, вернула мне телефон.
– Сейчас же домой, – сквозь зубы проговорила она и, не глядя на меня, пошла вперед по коридору, задержав на доли секунд свой взгляд на Лебедеве, проходя мимо него. А я, на ватных ногах пошла следом и, чувствуя, как по щекам стекают слезы, стыдливо вытерла их ладонью с лица, встретившись глазами с химиком.
Думаю, он понял, что я не зайду к нему через десять минут. И, возможно, вообще больше никогда…
========== Глава 22. О самообладании матери и дочери. ==========
Доверие. Что такое доверие? Это способность полностью, безоговорочно положиться на кого-то, зная, что он не подведет тебя и ни за какие коврижки не предаст твои интересы в угоду своим. А еще это то, что мама только что потеряла по отношению ко мне.
Страшно ли мне? Да. Больно ли мне? Отчасти. Стыдно ли мне? Ругайте. Не стыдно ни капельки. Появись у меня шанс прожить жизнь заново, то я не поменяла бы ровным счетом ничего.
Если бы не напряженность того молчания, в котором мы ехали с мамой домой, я бы даже на какое-то время смогла забыть, что дома меня скорее всего ждет нечто ужасное от родителей. Мама, как и всегда, вела машину, не сводя глаз с дороги, поджав губы и постоянно вздыхая. Обычно она то и дело придирчиво оглядывала меня, на секунду переводя глаза, а сейчас создавалось такое ощущение, что ей просто противно даже взглянуть на собственную дочь. Что ж, ее тоже можно понять, наверное.
Я не раз себя ловила на мысли, что если ты провинилась, то уж лучше пусть тебя ругают, кричат, устраивают скандал, чем вот такое вот молчание, полное ненависти и презрения.
Но никогда раньше я не задумывалась, можно ли испытывать чувство ненависти к своему ребенку? Мама и папа всегда были хорошими родителями. С детства они повторяли мне, что они все для меня делают и дают мне все, что нужно, потому что любят. И они действительно заботились, опекали, возможно, даже любили, но при этом мне всегда так не хватало их. Странное дело: мама вроде рядом, вместе со мной учит готовить очередное изысканное блюдо, но я ничем не могу с ней поделиться. Вообще. Потому что не доверяю ей? Теперь я уже и не знаю.
А папы постоянно нет дома. Обычно я могла его увидеть только за ужином, но настолько редко, что это был настоящий праздник! Так что отцовское внимание я отправлялась искать к нему на работу, в больницу. Я делала вид, что не слышала разговоры сестер, как им меня жалко. Ведь меня нечего жалеть, у меня действительно все есть.
Первое время я переживала, что родители не могут даже просто обнять меня… Но потом что-то внутри меня будто оборвалось. Переключилось. Я перестала об этом думать. Я нашла утешение в книгах и стремлении к самореализации. У меня появились амбиции. Я только изредка, как и полагается уважающему себя подростку, сетовала на «глупых предков», которые меня не понимают. Хотя на самом деле полностью скрывала правду: им нечего понимать. Они меня просто не знают. И самое печальное, до того момента, как я не вылезла из своего «кокона», я и сама себя не знала. Мама с папой просто видели дочку, вечно что-то читающую, упорно занимающуюся, и приносящую домой исключительно отличные оценки. Они радовались, а я была удовлетворена, получая от них хоть что-то похожее на внимание – похвалу.
И я сама не заметила, как постепенно становилась такой же, как и они. Не только внешне, совершенно неосознанно подражая маме даже в манере одеваться, но и внутренне, я выставляла на передний план только свои цели, полностью закрыв глаза на все то, что происходит вокруг меня. Изолировавшись от всего окружающего мира, я действительно стала «дикой», как выразилась Королёва. Надо же, как она, оказывается, разбирается в людях. Возможно, она и не такая дура, какой ее все считают.
Глядя на сухой мамин профиль, я сняла с волос резинку, распустила волосы и отвернулась к окну, после чего последовал очередной мамин тяжелый вздох. Головы она не поворачивала, но, похоже, что боковым зрением за мной все-таки следила.
Вспоминая сейчас первую смену, мне на секунду показалось, что я раньше вообще ничего не могла чувствовать. Я видела в папиной больнице многое, но я даже представить себе не могла, что значит спасать жизни людей, когда им нужна экстренная помощь, когда счет идет на секунды. Я видела своими глазами, как Дмитрий Николаевич вместе со своим неунывающим напарником вырывают людей из цепких лап смерти! Практически возвращают с того света!
А потом мои мысли переключились на воспоминания о бесконечных родительских нотациях о том, что им нужна достойная замена, о том, что это все практически семейное дело… Иногда создавалось такое чувство, что мы с братом – некий пункт какого-то стратегического плана, который мама с папой перед собой поставили. Вырастить достойную смену – сделано. А то, что у нас могут появиться свои собственные желания, свое мировоззрение, оказалось для них неприятным сюрпризом.
Вряд ли мама меня ненавидит. Разочарована – точно, но вряд ли это ненависть. Наверное, было бы правильно, чтобы я сейчас плакала, раскаивалась, просила ее снисходительности, но я чувствовала какое-то отстраненное спокойствие. Пустила все на самотек? Да нет, не сказала бы. Просто я искренне считала, что все, что со мной случилось за эти три с лишним месяца – это самое потрясающее, что со мной случалось в жизни! Сейчас, скорее всего, я лишусь всего этого. Смен, своей свободы, любимого человека рядом…
Только сейчас в голове промелькнула мысль, что даже если Леша и был прав, то это бы ничего не изменило. Даже если бы Дмитрий Николаевич просто хотел воспользоваться моей слабостью, я бы не стала препятствовать. И даже если бы это была ошибка, из-за которой я бы действительно потом рыдала в школьном туалете, я бы хотела ее совершить! Это мое право! Черт возьми, я хочу ошибаться, переживать, рыдать, злиться, любить!
Я хочу жить!
А не существовать по чьему-то сценарию.
Домой мы вошли в таком же молчании. Папин чемодан стоял в прихожей, видимо, мама еще не успела его разобрать. А вот сам отец встречать нас не вышел. Краем глаза я увидела, как он сидит на кухне, обложившись бумагами, перекладывая их из одной стопки в другую, перед этим бегло ознакомившись с написанным. Честно говоря, не уверена, что он вообще заметил, что кто-то пришел.
Зато нас встретил Леша. И он сразу понял, что случилось что-то непоправимое, увидев мамину ярость в глазах. Повесив мамино пальто в шкаф, он глянул на меня сначала немного осуждающе, а потом его темные глаза наполнились таким пониманием и сочувствием, что захотелось завыть в голос.
– Оба наверх, – скомандовала мама тихо, чтобы не потревожить отца.
Мы послушно поплелись за ней по лестнице, быстро переглянувшись. И Леша, потянувшись к моей руке, на несколько секунд сжал ее, как бы намекая, чтобы я не отчаивалась. А затем выпустил ее, когда, остановившись в коридоре, мама резко развернулась к нам лицом. Она встала между нами, отчего мы оба невольно отступили от нее на пару шагов.
– Снимай свитер, – прошипела мама, повернувшись ко мне. Я непонимающе посмотрела на нее и, вынув сначала руки из рукавов, поспешно стянула с себя серый свитер. – Рукава расстегивай, – опять скомандовала она.
Леша непонимающе смотрел то на нее, то на меня, а я дрожащими пальцами расстегивала пуговицы на рукавах блузки. Когда я, наконец, с ними справилась, мама, резко схватив меня, задрала рукав почти по плечо, сначала на одной руке, затем на другой. Это что, проверка на наркотики?
– Снимай блузку, – жестко скомандовала мама. Чистые вены не удовлетворили ее?
Кинув быстрый взгляд на Лешу, который выглядел достаточно растерянным, я потянулась к пуговицам ворота блузки. И, расстегнув их, я еще раз вопросительно посмотрела на маму, но та только опять скомандовала «снимай». И тут до меня дошло, что она ищет: нет, не вены интересовали ее. Она ищет то, что требовало перевязки, о которой, видимо, она прочла в сообщениях.
Я сняла с себя блузку, глядя, как Леша опустил глаза в пол, и, сжав челюсть, бесшумно вздохнула, наблюдая за маминой реакцией на тоненький розовый шрам на боку.
Мама побледнела, а затем часто и тяжело задышала, видимо, подбирая для меня те слова, которые ранят меня максимально больно. Но она ничего не стала мне говорить, а просто повернулась к Леше, который так и стоял, опустив глаза в пол.
– Я просила тебя присмотреть за сестрой! – прошипела мама. Она занесла руку и со всей силы ударила брата по щеке.
– Мама! – приглушенно воскликнула я.
– Закрой рот!
Леша глянул на нее исподлобья, так, слово ничего другого от мамы и не ожидал. Мое сердце сжалось. Так нельзя! Он же не виноват! Он же здесь совсем ни при чем!
– Как ты допустил это?! – мама чуть повысила голос и снова занесла руку, но я схватила ее, не дав ей снова ударить брата.
– Мама, пожалуйста, он ни в чем не виноват! Он даже не знал об этом! Это моя вина, мама! – но мама со злостью оттолкнула меня, из-за чего я отлетела к стене.
Леша дернулся ко мне, чтобы помочь подняться, но мама угрожающе преградила ему путь. Брат терпеливо отошел еще на шаг назад. Затем мама развернулась, зловеще нависнув надо мной и, больно впившись пальцами в плечо, наклонила свое лицо так близко, что казалось, можно было увидеть капли гнева, что плескались в ее глазах.
– Кто накладывал швы?! Это он, да? Твой учитель?! Что ты еще натворила?! – на последнем слове ее голос все-таки сорвался с шепота. – Ты с ним спала?! Ты с ним спала, я спрашиваю?! – повторила мама свой вопрос. – Отвечай!
– Нет, – дрожащим голосом ответила я.
– Не смей мне врать! Ты с ним спала?! – она с силой встряхнула меня за плечо.
– Нет, мама, нет! – повторила я.
– Не ври мне! – снова заорала мама.
– Прекрати, она же сказала! – вступился за меня Леша и, с силой отцепив ее руку от моего плеча, загородил меня собой. – Тебе же сказали, нет! Не трогай ее.
Снизу послышалось копошение, а вскоре и голос папы, интересовавшийся, давно ли мы пришли домой. Мама с яростью посмотрела сначала Леше в лицо, а потом мне и, развернувшись, пошла к лестнице, чтобы спуститься к отцу. Пару секунд я провожала ее взглядом, а потом, почувствовав, как слезы подступили к горлу, повернувшись к брату и расплакалась от переполнявших меня эмоций.
– Тихо, она услышит, – прошептал Леша, обняв меня, а потом поднял с пола мою блузку и накинул на мои плечи. – Идем в комнату.
– Лешенька, прости меня, прости, пожалуйста! – сквозь слезы причитала я, когда мы зашли в комнату и сели с ним на пол, прямо под дверью. – Это я во всем виновата! У меня телефон отобрали, а вернули ей, а она…
– Все, успокойся…
Я плакала, уткнувшись в его плечо, а он, приобняв меня, гладил по волосам и только бормотал, что все будет хорошо. Что будет хорошо? Ведь все снова вернется на круги своя. И это будет просто невыносимо, после всего того, что со мной было! Что будет хорошо?! Я еще долго не могла успокоиться, роняя соленые слезы на рубашку брата, но потом, когда истерика сменилась тягостным грустным молчанием, я подумала, что мама, скорее всего, просто так это не оставит. И что это только начало.
– Прости меня, пожалуйста, Леш, – еще раз прошептала я.
– Ничего, мне не привыкать.
***
Ужин прошел, словно в тумане. Я была полностью погружена в свои мысли, изредка вспоминая, что за столом следует изображать на лице доброжелательную улыбку. Леша ел, подперев голову рукой, а мне кусок в горло не лез. И когда мама проворковала, что мне следует попробовать ее блюдо, я взяла в руки вилку и начала лениво ковырять мамин кулинарный шедевр.
Родительница вела себя так, словно ничего не произошло. В глубине души я понимала, что это не ради меня, а ради того, чтобы не напрягать отца разборками. Папу всегда старались держать в стороне от тех проблем, которые мама считала «мелкими» или от тех, с которыми, по ее мнению, она в состоянии справиться сама.
Но надеяться, что она просто оставит меня в покое после всего, что узнала, было глупо. Вечером, когда мы с Лешей отправились наверх, мы так и уснули вдвоем в моей комнате: я на кровати, а он рядом, на полу, устроившись на моем одеяле. Мы почти не разговаривали, только перед тем, как провалиться в сон, я попросила его, в случае чего, все отрицать и говорить, что он ничего не знал. Когда он вопросительно на меня посмотрел, я добавила, что это ради Машки, и Леша, тяжело вздохнув, кивнул, согласившись со мной.
На следующий день, когда папа щелкнул замком, отправившись на работу, мама, будто ожидая этого момента, тут же ворвалась в мою комнату и, увидев Лешу, лежащего на полу, гаркнула, чтобы он немедленно выметался.
– Поднимайся, неблагодарная лгунья! – она дернула меня за руку, и я сжалась, подтянув к себе ноги в другом конце кровати, подальше от нее. – Ты думала, что тебе это просто так сойдет с рук?! Неблагодарная! – снова повторила она.
Сейчас мне было действительно страшно. Умом я понимала, что она ничего жуткого мне не сделает, но видя такую отчаянную ярость в маминых глазах, очень хотелось, чтобы это все побыстрее закончилось. Чтобы мне вынесли уже мой приговор, а я постаралась бы как можно скорее смириться с ним.
– Это на дополнительных? – мамины глаза сузились, словно она пытается прочесть мои мысли. – Он на дополнительных начал к тебе приставать? Что он делал? Он целовал тебя? Ты вообще понимаешь, что он – взрослый мужчина?! Что он делал?! Он угрожал плохими оценками?
– Мама, что ты несешь? – выдохнула я, не в силах больше слушать эту ересь.
– А что ты прикажешь мне думать?! – мама развела руками. – Я, оказывается, совсем не знаю свою дочь! Еще раз спрашиваю, что он делал?! Зачем взрослому мужчине маленькая девочка?! Только не надо говорить, что он любит тебя! Я ни за что в жизни в это не поверю!
– Я люблю его, – тихо сказала я, а мама всплеснула руками.
– Да что ты об этом знаешь?! Какая любовь! Он просто вскружил тебе голову! Вот ты и решила, что это настоящие чувства! Ты, как дура, к нему липла, приезжала на станцию, чтобы встретиться перед его сменами! Приезжала? Я тебя спрашиваю!
Мозг лениво начал соображать, что мама, прочитав сообщения, в которых хоть как-то упоминались его смены, просто решила, что он назначал мне встречи перед ними. Это мне на руку, может хотя бы мои поездки на скорой не всплывут?
– Да, приезжала, – так же тихо ответила я, глядя матери в глаза. Я не хотела злить ее еще больше. Но, наверное, в моих глазах прекрасно отражалось то, что я абсолютно не чувствую вины и не сожалею о содеянном. А мама, услышав из моих уст первое признание, слегка растерялась. Она стояла, кажется, не вполне понимая, откуда во мне, гнусной неблагодарной лгунье, столько наглости, что я смею вообще смотреть ей в глаза. – И ни капельки об этом не жалею! Как бы тебе от этого не было противно! Я не буду больше притворяться вашей идеальной куклой, мама. Я так больше не могу!
Я выложила это, как на духу, задержав после дыхание, готовясь к той реакции, которая последует после этой дерзкой фразы. Но я решила, что нельзя отступать. Надо ставить точку, раз и навсегда. Леше удалось вырваться из этих семейных амбиций, значит, я тоже смогу. И если мама не понимает, что у меня своя жизнь, то придется объяснять ей это в лоб. Но, похоже, что мой внезапный бунт в мамины планы никак не входил.
– Да как ты смеешь! – прошипела она, постепенно повышая голос. Она обошла кровать, и, приблизившись ко мне вплотную, больно схватила меня за плечи. – Я слишком много вкладывала в тебя, чтобы ты мне ультиматумы ставила! Я положу конец этой… Всей этой грязи! Я не дам тебе испортить репутацию семьи!
И отшвырнув меня от себя, она вышла из комнаты, на ходу доставая из своего кармана мой телефон.
Я бросилась за ней, но в коридоре налетела на Лешу, который обхватил меня руками, чтобы я не вырывалась. Мама спускалась по лестнице, приложив телефон к уху и, когда на другом конце ответили, она холодно проговорила, стоя в гостиной:
– Это не Марина. Это ее мама. И я, Дмитрий Николаевич, в курсе всего, что произошло между вами и моей дочерью, – мама подняла глаза на меня, а я снова попыталась вырваться из Лешиных рук.
– Отпусти, Леша, – прошептала я.
– Нет, только хуже сделаешь, – на ухо прошептал он мне и специально сжал рукой больной бок. Я тут же согнулась, перестав вырываться. Мне ничего не оставалось делать, кроме как смотреть, как мама убивает последнее, чем я дорожу в этой жизни.
Слезы душили меня, сдавливая горло. Голова кружилась и, кажется, земля просто ушла у меня из-под ног. Но на самом деле, Леша просто схватил меня поперек и оттащил глубже в коридор, откуда маму совсем не было слышно. От отчаяния, у меня даже не было сил сопротивляться. Я и сама не знала, хотелось ли мне слышать, что мама скажет Лебедеву, или нет.
– Будь умнее, сестренка, если он действительно тебя любит, думаешь, что он просто так отступится от тебя? – прошептал Леша, стараясь говорить как можно тише. Эти слова на мгновение отрезвили меня. Крошечная крупица надежды, которая возможно не даст мне в будущем слететь с катушек. – Давай, кончай слезы лить.
Я, стараясь успокоиться, смотрела, как Леша взволнованно пригладил руками волосы и, почесав отросшую щетину, взглянул на меня уже более уверенно.
– Будь умнее, – повторил он. – Играй по ее правилам.
– Что? – отчаянно переспросила я.
– Просто оставь все, как есть. Ты ничего не можешь сделать. А уж мама постарается, чтобы под статью его подвести. Тебе оно надо?!
Я понимала, что он прав. И, честно говоря, где-то в глубине души давно осознавала, что рано или поздно мне придется выбирать: растоптать к чертовой бабушке все свои чувства, чтобы быть достойным примером для подражания или же эгоистично позволить что-то, что хочется мне самой. Самое обидное то, что я искренне думала, что теперь я совсем другая. Что у меня хватит смелости уцепиться за то, что мне дорого. Но, как оказалось, контроль, система опять победили.
Признать свое поражение было непросто, но, твердо убедив себя, что других вариантов быть не может, я успокоилась, какое-то время просто неподвижно сидела под дверью в собственную комнату, равнодушно глядя, как брат освобождает меня от своей хватки, а потом тихо встала и зашла к себе.
Гори. Все. Огнем.
***
Раньше я никогда не задумывалась, что делает нашу жизнь лучше. Что заставляет сердце биться в ускоренном темпе, а зрачки расширяться от удовольствия? Мы часто не думаем о том, что нам дорого, до тех пор, пока не лишимся этого. И тогда что-то внутри тебя ревет дурнем, пытаясь растрясти тебя, дать пощечину, чтобы понять, да что с тобой не так?! Почему ты не борешься?!
Ноутбук исчез. Вместе с художественной литературой, которой я с недавнего времени увлеклась и колонками. Как-то я упустила тот момент, когда моя комната стала проходным двором. Еще давно, когда брат повадился устраивать для меня розыгрыши и обидные шутки, я выпросила щеколду, конечно же, при условии, что буду открывать дверь сразу, как скажут родители. Но сейчас я поняла, что «семья» настолько заполнила меня, всю, до самого края, что никакая закрытая дверь от них не спасет. Щеколда? Боже, какая же это ерунда. Когда семейные ценности и морали просто текут по моим венам!
«Играй по ее правилам»
Брата со дня скандала я больше не видела. Признаться, я вообще мало чего видела с того дня. Я провалялась на кровати, глядя в потолок, ощущая в голове удивительно приятную пустоту, раскачиваясь на волнах своего бессилия. Хотелось просто раствориться в воздухе, лишь бы не корчить снова из себя идеальную модель идеальной дочери.
***
Листочек на доске объявлений вызвал всеобщий резонанс, глухим отголоском ударившийся о ребра в моей груди. Замена химии на всю неделю. Теперь наш класс ждало столько биологии, что, скорее всего к субботе нас будет ею просто тошнить.
Чувство тревоги не покидало меня, с того момента, как мои глаза зацепились за фамилию «Лебедев», напечатанную на этом листочке, а потом за две буквы б/л. Мало того, что Исаева сокрушалась о том, что ее герой заболел, так к ней присоединилась еще добрая половина женской аудитории из нашего класса и параллели. И Аня, найдя, наконец, достойную и понимающую аудиторию, стала агитировать их отправиться к завучу и выяснить его домашний адрес, дабы устроить всем классом визит к заболевшему преподавателю. Как по мне, то мысль не самая удачная…
А вот Хвостова полностью стала оправдывать свою фамилию. Она ходила за мной хвостом и при каждом удобном случае старалась выяснить у меня хотя бы какие-нибудь подробности. В итоге к концу дня нервы мои все-таки треснули.
– Да не знаю я! Долго ты меня будешь доканывать?! Я его не видела со дня родительского собрания! – закричала я в коридоре библиотеки, совершенно позабыв, что кто-то может нас услышать, а потом почувствовала, как к глазам поступили слезы.
– Маринка… – протянула Фаня и обняла меня. – Он все-таки… Марин, что случилось?! Ох, а я ведь говорила тебе, добром это не кончится! Ну и козел же он!
– Да Лебедев ни при чем, – тихо выдохнула я, стараясь унять слезы. – Мама переписку нашла нашу.
– Ты не удалила сообщения?! – округлила глаза Фаня, а меня это жутко взбесило! – Господи, какая же ты дура! А еще на медалистку идет!
– Если мне понадобится минутка порицания, я справлюсь без тебя и обращусь к маме!
– Ладно, проехали. И чего теперь? Угрозы? Полиция? Он сейчас в «обезьяннике»?!
Признаться, эта мысль мне в голову не приходила, но она мне показалась настолько абсурдной, что я ее тут же отмела.
– Да нет, тогда ведь нужно было от меня заявление… Да и судить-то его не за что. Знаешь, как обидно, когда тебя обвиняют в том, чего на самом деле не было! Она с ним по телефону о чем-то разговаривала… И я даже не знаю… Черт, я не знаю, что мне теперь делать!
И, увидев на лице подруги снисходительную улыбку, я невольно тоже улыбнулась, с досадой шмыгнув носом. А может и не будет никакой катастрофы? Может, я просто накручиваю? Я же подросток, мы ведь очень искусно это делаем! Жизнь кончена! Жизнь – боль! Мне нет места в этой жизни без тебя! Чувствуете, легкий запах тлена? Нет? Вот и я нет. Потому что все это – полная чушь. Только вот сидя в кожаном кресле, лет через пятнадцать, я буду со вздохом сожаления вспоминать, как опустила руки, столкнувшись с трудностями. И думать о том, как он там, Дмитрий Николаевич?
Но в Лешиных словах тоже что-то было. Не в тех, где он говорил, что я нужна химику только в качестве ночного развлечения. А в тех, где он предложил играть по маминым правилам. Что толку от моей апатии? И действительно ли я настолько бессильна, как кажусь самой себе? Ведь, если разобраться, я в более выгодном положении, чем мама. А уж после моего совершеннолетия, которое вот-вот должно наступить, я, по идее, вообще могу уйти, хлопнув на прощание дверью. Но нельзя рубить с плеча. Надо во всем хорошенько разобраться. Надо думать не о задаче, а о ее решении.
Способность мыслить, пусть даже на таком примитивном, на мой взгляд, уровне, как чуть выше, чем мои сверстники, дает мне неоспоримое преимущество перед моей вездесущей родительницей. Я вдруг почувствовала себя почти что тактиком, холодным, расчетливым, будто вырабатывая стратегию взятия собственной жизни под уздцы. А точнее, вырвать ее из цепких родительских лап.
И первое, чему мне действительно стоило научиться – это терпение. А еще удалять переписки. Я стала абсолютно безэмоциональным «нечто», вернувшись к поглощению любой информации, касающейся учебы с таким рвением, что любая черная дыра мне просто обзавидовалась! Лепет подруг снова проходил мимо меня, я даже не уверена, что вообще слышала, о чем они говорили, когда находились рядом! Пашка Наумов периодически преследовал меня немой тенью и пару раз пытался вывести на разговор, но безуспешно. Мои ответы были четкими, и, как правило, односложными и не развернутыми.
Я стала казаться себе непробиваемой скалой. Сильной, почти что независимой! И кто же знал, что я безбожно ошибалась на свой счет?! Вся моя сила духа разлетелась в пух и прах, словно стены карточного домика, старательно мною возведенные, сразу же, как только в коридоре появилась такая знакомая фигура, закутанная в черное пальто.
Я таранила взглядом стенд информации, в надежде, что на нем неожиданно, словно из ниоткуда, появился листочек с объявлением о замене. Но глаза не лгали. Дмитрий Николаевич в лицее. Мало того, на стенде информации висело расписание семинаров по профильным предметам. И один из тех, что я должна была посетить, злосчастная химия, как раз начиналась в день моего рождения.
– Димон, опоздаешь, он на урок не пустит! – окликнул меня Наумов, проходя мимо под отвратительный звук звонка.
– Да я забью, наверное, сегодня… – проговорила я в ответ.
– Он же видел тебя.
– Ну и что?
– Димон, – позвал меня Наумов, взяв под руку и направляясь вместе со мной в сторону лестницы, чтобы подняться на третий этаж. Мне невольно захотелось вкопаться ногами в землю, упереться, по-детски, но ни в коем случае не идти туда. Мне не хотелось смотреть Лебедеву в глаза. Мне было так стыдно! Так невероятно стыдно, за все то, что ему пришлось выслушать от моей матери! И, к своему сожалению, я даже не знаю, что она могла ему наплести! Господи, какое же это, наверное, ребячество!
– Скажи ему, что у меня температура, – попыталась я увильнуть, жалобно взглянув Пашке в глаза, на что получила в ответ тяжелый вздох. Мой одноклассник остановился, отвел меня в сторону и, скрестив руки на груди, наклонил голову набок. И теперь мне стало стыдно еще и перед ним. – Пожалуйста, только не надо на меня вот так смотреть, мне и мамы хватает, для упреков.
– Я не упрекать тебя собрался, – фыркнул Паша. – Ну, может, самую малость. Скажи мне, от того, что ты будешь забивать на химию из-за него, кому-нибудь легче станет?
– Ну, если подумать логически… – я опустила глаза, начав рассуждать вслух.
– Ты в курсе, что мне твоя мама звонила?
– Чего?!
– Я так и думал, что не в курсе, – Наумов удовлетворенно кивнул, а затем продолжил, опять подхватив меня под локоть, и ведя наверх по лестнице. – Мама мне твоя звонила. С твоего телефона. Я потому и ответил. Она сначала темнила, намеками говорила… А потом просто спросила, знаю ли я что-то о твоих отношениях с…
Он немного замялся, так и не назвав имя химика вслух, видимо, боясь быть услышанным каким-нибудь опаздывающим на урок учеником или задерживающимся преподавателем. Разумно.
– Знаешь, ты мне ведь ничего толком не рассказывала, я только подозревал, о том, что между вами что-то есть, – Паша на секунду усмехнулся. – Поэтому твоей маме я сказал, что ничего не знаю. Она только рассказала мне, что видела огромный шрам на твоем животе и интересовалась, где ты его могла получить. Ну, вот тут я немного приврал.
– Что ты сказал? – с замиранием сердца спросила я, не заметив, как мы преодолели все лестничные пролеты по пути на третий этаж.
– Ну, я просто сказал ей, что ты поздно возвращалась с курсов, и на тебя напали.
– Капец, – проговорила я. – Это даже звучит бредово!
– А она, похоже, купилась! Она ведь не приставала к тебе с расспросами об этом шраме? – я отрицательно помотала головой, с удивлением понимая, что мама действительно не интересовалась подробностями. А я-то думала, что отношения с химиком просто впечатлили ее больше, чем увечья на теле дочери. – Твоя мама ничего не сможет сделать с этой информацией. Кто напал, где напал… Иди, ищи его теперь!
– Спасибо, Паш, – согласилась я.
– Откуда шрам-то на самом деле? – как бы невзначай спросил он.
– Напали, – на автомате ответила я, улыбнувшись. – И это пока все, что я могу тебе сказать.
– Понятно, – вздохнул Пашка и, уже подходя к кабинету, вдруг остановился, взглянул мне в глаза и очень серьезно проговорил: – Марина, может тебе лучше забыть его? Ты же сама это понимаешь, правда? У вас обоих могут быть большие неприятности!
