Текст книги "Химия без прикрас (СИ)"
Автор книги: agross
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)
Я задумчиво разжала пальцы и перетерла между ними краску, налипшую на кожу. Помню, как я плакала, когда упала, как болела сломанная рука…
Но незатейливая мелодия звонка вырвала меня из мрачных мыслей, заставив мое сердце исполнить сальто и замереть на месте.
– Да?
– Привет, – родной голос на другом конце звучал устало и немного недовольно. – Можешь говорить?
– Да!
– Прости, я только освободился, сложный денек выдался…
– Ничего, все в порядке, я понимаю! – удивительно, но вся обида будто испарилась. Господи, я готова простить ему все, что угодно, даже то, что сама накрутила, лишь бы просто слышать его голос.
– Я через десять минут буду около твоего дома.
– Подожди, я не дома, забери меня около сада яблоневого, который по дороге в школу, если от меня ехать, знаешь?
– Да, – отозвался Лебедев. – Ты уже там?
– Минут через пять подойду прямо к дороге.
Пока говорила это, а потом попрощалась с Дмитрием Николаевичем, я уже направлялась к обговоренному месту. Немного напрягало полное отсутствие какого-либо освещения от той самой детской площадки и на протяжении всего сада, но вскоре я вышла к дороге, где меня уже ждал старенький «фокус».
По хозяйски открыв дверь и сев рядом с химиком, я почему-то никак не могла отделаться от какого-то противного ощущения тревоги. Почему я волнуюсь?! Вот ведь он, рядом со мной, устало улыбнулся, поздоровался и повез нас домой. От этих мыслей на душе даже чуть потеплело. Я еду домой…
Хотелось хоть что-то сказать, потому что молчание стало немного давить. Понятное дело, что он злится, что я не рассказала ему о Евгении. Но, судя по всему, этот диалог должна была начать именно я. А я боюсь. Серьезно! На тот момент, как мы подъехали к его дому, в моей голове уже выстроилась целая вереница различных вариантов оправдания собственной глупости и безответственности. Собственно, все они в итоге сводились к этой самой глупости и безответственности. Понять и простить – это единственное, что я могла предложить Дмитрию Николаевичу. Но что-то глубоко внутри меня подсказывало, что будь мы на месте друг друга, то лично меня бы такой расклад не устроил. Глупость и безответственность – это не повод предавать доверие.
– Мы сегодня в молчанку играем? – Лебедеву, видимо, надоело мое тягостное молчание. Он открыл форточку и привычно закурил на кухне. – Расскажи хоть, что за ухажер у тебя появился?
– Перестань, ты же знаешь, мне не нужны никакие ухажеры, – буркнула я, нахмурившись. – Это мама приставила ко мне нашего семейного юриста…
– Смекалистый мужик, через маму решил подобраться, – язвительно заметил Дмитрий Николаевич. Только сейчас я заметила, что он не просто уставший, как может показаться на первый взгляд. Нет. Он зол. По-настоящему зол. Невероятно зол. Он курил так нервно, словно прямо сейчас в его жилах закипает кровь.
– Да ни к кому он не хотел подбираться! – диалог выходил не очень, но выдавать более менее информативные ответы у меня тоже не получалось. – Я его вообще не интересую! Ему же тоже деваться некуда! Он с родителями моими работает, я говорила с ним, он предложил…
Тут я запнулась, увидев, как с горечью и иронией усмехнулся Дмитрий Николаевич. Господи, что я вообще говорю?! Если задуматься – это ведь полнейшая ересь!
– Предложил поиграть на публику? – Лебедев затянулся и поднял на меня глаза. Глаза, полные такого холодного и колкого льда. – И ты согласилась?
– Я…
– Ты согласилась.
Это уже был не вопрос. Он затушил в пепельнице окурок и тут же закурил новую сигарету. На кухне повисла тишина. Такая невыносимая, будто наэлектризованная тишина. Я застыла посередине кухни, опустив руки, смотря, как на каждом тяжелом вдохе химика поднимаются и опускаются его широкие плечи.
– А что мне надо было сказать?
– Начнем с того, что тебе надо было сказать об этом юристе мне. С самого начала! – его голос чуть повысился. Похоже, что он с огромным трудом себя сдерживает. – Давно он нарисовался? Сегодня?
– Нет, – выдохнула я. Я понимаю, что все, что я скажу только еще больше распалит его ярость, но я и так уже погрязла во всем своем вранье, молчании, притворстве… – Раньше.
– Почему ты не сказала? – а сейчас в его голосе прозвучала практически обида. Почему я не сказала? Почему не доверилась? Почему?
– Потому что боялась…
– Кого? Меня?! И что, так лучше? Я не прошу многого, я просто хочу, чтобы ты мне доверяла! – он снова повысил голос, а потом, отвернувшись к окошку, прошипел: – Черт, влюбился, как дурак!
– Дмитрий Николаевич…
– Ты могла бы рассказать обо всем мне, а теперь получается, что я вижу самодовольного хмыря, который нагло козыряет именем твоей мамочки и говорит, что он должен доставить тебя домой. Как, скажи мне на милость, я должен на все это среагировать?! А теперь узнается, что вы еще и успели все обсудить, хочу заметить, без меня, и договорились немного поиграть. Дмитриева! Такие вы классные! Скажи, а мне-то какая роль во всем этом спектакле отведена?!
В конце своего монолога он не кричал, но говорит эти слова таким ледяным тоном, что кажется, все вокруг нас замерзло и превратилось в лед. Я задышала часто, готовая вот-вот разрыдаться. Мне было жаль, откровенно жаль, что я не подумала, не рассказала обо всем ему. Но в последний момент, прежде, чем я в очередной раз хотела сказать, что мне жаль, теперь уже вслух, а не про себя, в моей голове будто что-то переключилось.
– И что же мы бы с тобой придумали? – тихо проговорила я и своим дрожащим голосом приковала к себе взгляд химика. – Что бы мы сделали?! Пошли бы к моей маме и высказали бы наше недовольство?! Вы просите меня доверять вам, Дмитрий Николаевич?! А я вам кто?! Простите, но я до сих пор не могу понять, ученица я? Жена? Любовница? Дочь? Вы сами-то хоть можете разобраться, что с нами происходит? Почему я? Зачем вам это все?! Вы сами-то понимаете, что будет дальше? Выпущусь я, закончу школу? А дальше что?
– Ты говоришь, как…
– Как ребенок?! – выпалила я, перебив его. Это слово было моей точкой кипения. – Очнитесь, Дмитрий Николаевич! Я и есть ребенок! А вы – мой учитель! В которого меня угораздило по уши влюбиться! Что мне-то делать?! Я же не могу просто взять и сбежать с вами из дома! Это же просто какой-то бред! Господи! – я запустила руки в волосы и сжала пальцы. Сейчас мне стало казаться, что из всей этой ситуации действительно есть выход. Только один выход. Единственно верный…
– Марина, – позвал химик, отойдя от окна, но я сделала два шага назад, вытянув руку.
– Нет, Дмитрий Николаевич. Простите, но… Похоже, что зря мы это все… – слезы навернулись на глаза, и я опустила взгляд, чтобы собраться с силами. – Это все ошибка. Огромная ошибка.
Я развернулась и бросилась в коридор, быстро сняв свою куртку с вешалки и поспешно засовывая ноги в ботинки. Но когда я обула вторую ногу, Дмитрий Николаевич развернул меня к себе лицом. Его голубые глаза смотрели в мои с таким яростным отчаянием, словно он силой мысли пытался заставить меня передумать, взять свои слова обратно…
– Нет, Дмитриева, – твердо сказал он, сделав шаг еще ближе. Я задыхалась от сдерживаемых слез, от его близости, от его запаха, от которого голова всегда шла кругом. – Я не дам тебе вот так уйти.
И чтобы ответить, мне пришлось собрать все свои жалкие остатки самообладания и шепотом выдохнуть:
– И что же вы, Дмитрий Николаевич, сделаете?
И, стряхнув с себя его руку, я выбежала из квартиры, стараясь не закричать от душившего горло отчаяния.
========== Глава 27. О планах Штирлица и секретах радиорубки. ==========
После злости, которая, словно пожар выжигает все чувства внутри тебя, приходит пустота. Чернеющая пустота на прогоревшем пепелище. И ты начинаешь копаться в себе, прокручивать в голове массу вариантов, могла ли ты поступить иначе? Может, надо было все бросить? Пожертвовать всем, уйти, убежать… Но даже сейчас, когда я отчетливо понимала, что буду жалеть о своем поступке всю жизнь, вариант «сбежать со своим возлюбленным» казался мне ни чем иным, как романтической ерундой, встречающейся только в мелодрамах. В жизни все совсем не так. Жизнь измывается над тобой, поражая своей предприимчивостью.
Я все рассказала Ане. Она пришла ко мне на следующий день, когда я прогуляла школу. Я говорила, говорила… Сама не заметила, как начала плакать. Я так устала от постоянного молчания, что выговорившись, почувствовала, что стало даже немного легче. Я рассказала абсолютно все. И то, что ездила на скорой помощи с бригадой реаниматологов и то, что подозревала ее, и то, что сама все это время скрывала свои отношения с учителем.
Я понимала, что сильно рискую, но сил больше не было копить все в себе. И Анька слушала меня тихо, внимательно, иногда удивляясь и один раз даже прикрыв рот рукой, сопереживая, когда я рассказала, как получила ножевое ранение в боку. Она молчала некоторое время, после того, как я все это вывалила на нее, а потом обняла меня и гладила по спине. И от этого я разрыдалась еще сильнее. Я-то думала, что она настолько самозабвенно влюблена в нашего преподавателя, что когда узнает о нас, затаит на меня обиду на всю жизнь. А получилось, что… Она успокаивала меня, шептала, что все наладится. А я была и благодарна и зла, потому что искренне не понимала, что может наладиться? Я не могу вырваться из этой поруки.
– Марин… – чуть громче сказала Аня, а я в ответ только шмыгнула носом, с досадой понимая, что, наверное, все волосы Исаевой измазала своими соплями. – Марин, ну перестань.
– Прости, Ань, я пытаюсь, правда, – честно ответила я, но никак не могла успокоиться. Совсем скоро должен прийти Женя, которого нам надо встретить и накормить. Который вызывает во мне столько ярости и отвращения, и при этом я прекрасно понимаю, что он-то как раз ни в чем не виноват! Он, как и я, просто заложник ситуации и пытается из нее выйти победителем.
– Марин, ты же его любишь, да? – Аня отстранилась и, схватив меня за плечи, наклонила голову, чтобы заглянуть в мое лицо. Я представила на секунду, какого красноглазого китайского пасечника она сейчас видела перед собой, и нервно хохотнула, представив, как это «нечто» сейчас начнет выть о любви к красавцу-химику. Поэтому я просто закивала, опуская лицо все ниже и ниже с каждым кивком.
Ожидаемой злости со стороны подруги не было и в помине. Да, она тяжело вздохнула, но не с сожалением, а скорее сочувственно. Исаева сосредоточенно смотрела на фонарь, светящий за окном, и как будто о чем-то размышляла.
– Ты придумываешь план мести? Мне надо было сразу рассказать, – настороженно проговорила я, вытирая рукой слезы.
– Да, надо было, как раз мне рассказать, а не Фане. Подруга она хорошая, но на все имеет свое убийственное мнение и, честно говоря, советчик она – так себе, – Аня поджала губы и взглянула на меня. – Марин, ты же понимаешь, я никогда, никогда-никогда не рассматривала всерьез нашего Дмитрия Николаевича! Мне это казалось чем-то недопустимо-нелепым! Да, было прикольно им восхищаться, да и, согласись, ведь он действительно крутой, но… С таким же успехом я могу восхищаться какой-нибудь рок-звездой! А отношения… – Анька улыбнулась каким-то своим мыслям. – Если честно, даже смешно, я никогда о них не грезила! Я его очень уважаю, как учителя, как врача, как человека, – Исаева покачала головой. – Ты же его любишь до сих пор, да? – снова повторила Аня.
– Люблю, – выдохнула я.
– А он? – ее вопрос прозвучал немного наивно, но, если подумать, довольно логично. Так-то его море женщин любит, но он почему-то свое внимание проявил только ко мне. Любит ли он меня?
В голове всплыли его слова, брошенные в сердцах с такой злостью, как будто он сам себя ругал за собственные чувства: «Блин, влюбился, как дурак!»
– Он, наверное, меня теперь ненавидит…
– Я знаю, что делать.
– Что? – не поняла я. Аня теперь смотрела на меня с таким огнем в глазах, что на секунду мне стало немного жутковато. Я еще никогда не видела в ней столько азарта. Интересно, что она сейчас предложит? Судя по ее лицу, как минимум, раздобыть винтовку и пойти палить из нее в химика.
– Тебе надо все рассказать отцу.
– Чего?!
– Расскажи все своему папе! Ты же ему вообще ничего не рассказываешь! Почему бы и не попробовать! Он тебя любит! Ну, папа в смысле. Вдруг он тебе поможет? Вдруг он поддержит тебя?
– Исаева, ты не адекватна, – констатировала я диагноз Аньки. Потому что человек, будучи в здравом уме, такого ни за что не посоветует.
– Марин, короче… Ты можешь мне не верить, но я отвечаю, если хочешь, чтобы все было иначе, надо и действовать иначе! Ты в тупике. Ты, Женя, Димуля…
– Димуля?!
– Ну, мы с десятым его так называем… – Анька сначала замялась, а потом отмахнулась от меня. – Да неважно. Подумай хорошенько над тем, что я тебе сказала, я лично думаю, что это – твоя единственная возможность, за которую надо ухватиться!
Удивительно, но я смогла, наконец, взять себя в руки и перестать рыдать. Заявление Штирлица, конечно, неслабо шокировало меня. Я уставилась на поломанный карандаш, который так и валялся на полу с того самого дня, как я познакомилась с Женей. Господи, сколько же я не убиралась в своей комнате?!
– Ты поможешь мне приготовить ужин для упыря?
– Легко.
– А убраться в комнате?
– Дмитриева, не наглей, – укоризненно заметила Анька, а я выпятила губы и изобразила жалостливое лицо. – Ладно, Бог с тобой, помогу!
И мы вместе принялись за уборку сначала моей комнаты, потом и гостиной, а потом плавно приступили к приготовлению еды, пока в квартире не раздался звонок в дверь. Женя был немногословен и выглядел довольно уставшим. Он слегка удивленно взглянул на Аню, но вопросов задавать не стал. Просто протянул мне в руки две бутылки вина, разулся и повесил в прихожей пиджак.
– Смотрю, ты все-таки поговорила со своим драгоценным учителем. Могу составить тебе компанию, чтобы утопить твое горе на дне бутылки, но я, похоже, не вовремя? – Женя надменно оглядел меня с подругой. – А, впрочем, так даже лучше. Хоть не один твое нытье буду слушать. Может, еще девчонок позовешь?
– Когда я стану главврачом, то обязательно тебя уволю, – прошипела я, заходя на кухню за Женей. В отсутствие моих родителей он вел себя в моем доме настолько вальяжно, что невольно возникло желание дать ему хорошего пинка. Но кто я такая, чтобы прикасаться к гениальному интригану?!
– Валяй! – просто ответил юрист. – И войдешь в историю больницы, как самый глупый главврач!
– У-у-у… – зло промычала я, а потом выдала. – Ненавижу тебя!
– Ты меня не удивила. Включишь вытяжку, я покурю? – Женя сел за стол и, достав сигареты, устало закурил. – Думаешь, мне приятно участвовать во всех этих разборках? Давайте уже, девчонки, жрать охота. Я поем, а потом можешь ныть.
Злоба внутри начинала закипать. Да как он может так нагло себя вести?! Я невольно сжала кулаки и набрала в грудь побольше воздуха, чтобы разродиться гневной тирадой, как Исаева положила на мое плечо ладонь, остановив меня.
– А знаете, что, Евгений… Вы даже сами не подозреваете, какой на самом деле вы добряк, – я слышала, как Анька улыбается и, выдохнув всю свою злость, с удивлением посмотрела на нее. Впрочем, не я одна. Женя недоверчиво окинул подругу взглядом, отошел к окошку и, раскрыв его, стряхнул на улицу пепел.
– Ты разве не видишь? – я искренне не понимала, что именно так веселит Аню. – Женя… Вас же просто сжирает вина! Вы же чувствуете себя действительно виноватым! Господи, Марин, неужели ты правда не видишь?!
Женя с негодованием взглянул на Исаеву, а потом отвернулся к окну, опустив голову. В этот момент мне показалось, что он зол только потому, что только что кому-то с успехом удалось распознать его искуснейшую ложь. Он так старался быть безразличным мерзавцем, но, на деле, Аня права!
– Вы кормить меня будете, нет? – сказал Женя, и моя подруга, торжествующе задрав подбородок и взяв с плиты сковородку, сняла крышку, чтобы выложить тушеные овощи на тарелку.
– К твоему сведению, Женя, ныться тебе никто не собирается, – гордо сказала Аня. – Правда, Марин? Нам надо английский сделать. Так что ешь, наливай вино и пошли смотреть «Свинку Пеппу» в оригинале.
Несмотря на общее уныние, ужас, отразившийся на лице Жени все же немного порадовал меня. Он, будто ожидая от нас признания, что мы пошутили, по очереди оглядывал сначала меня, потом Исаеву, но, убедившись, что Аня даже и не думала шутить, затянулся сигаретой и сокрушенно проговорил:
– Надо было три бутылки брать…
***
Я прогуляла химию в третий раз.
Я просто не представляла себе, как можно сидеть за первой партой и спокойно смотреть на него, чувствовать на себе его скользящий взгляд. Видеть его плечи, руки, следить, как он корявым почерком выводит на доске формулы и понимать, что это… Все.
Я героически просидела на уроках первую половину дня, а потом поняла, что прийти на химию просто не могу. Так и проторчала два спаренных урока в туалете. А потом и на следующий день, третий и четвертый урок я провела в самом чарующем месте школы, созерцая вычищенные до блеска унитазы. Господи, что я делаю?!
Дополнительные уроки я тоже перестала посещать, еле объяснив маме, будто Дмитрий Николаевич какое-то время не сможет заниматься из-за загруженности на основном месте работы. Я долго не могла придумать, как избежать любой встречи с ним, ведь в дополнительных занятиях была заинтересована мама, но, хорошенько все обдумав, я все же решила, что даже если мама позвонит, чтобы убедиться в правдивости слов собственной дочери, Дмитрий Николаевич не станет говорить, что я вру. Он ведь сам прекрасно понимает, почему я его избегаю.
Фаня заболела, но клялась и божилась, что выздоровеет как раз к Последнему Звонку, а Анька только укоризненно качала головой, не одобряя мои прогулы. Но я ничего не могла с собой поделать. И искренне думала, что если понадобится, буду прогуливать химию хоть до конца года! Не будет же он мне ставить за это двойки?!
– Он чего?! – не поверив своим ушам, воскликнула я.
– Двойку тебе влепил, можешь сказать спасибо Степанову! – Аня пожала плечами. Мы расположились под дверью в кабинет биологии. Уроки давно закончились и мы ждали, когда Лидия Владимировна вернется из столовой, чтобы мы отправились украшать актовый зал к последнему звонку под ее чутким руководством. Я глубоко вздохнула, стараясь подобрать наиболее убедительные слова, чтобы выразить свое негодование, и как раз в это время в коридор вывернула наша классная с бутылкой воды в руках, а за ней показались Владислав Анатольевич и шагающий рядом с ним Дмитрий Николаевич. Я тут же сделала вид, что копаюсь в сумке в поисках чего-то жизненно-необходимого, а Аня только с улыбкой стала наблюдать за происходящим.
– Он сейчас подойдет, – пробормотала она очень тихо.
– Черт, – прошептала я в ответ.
– Он сейчас подойдет, чтобы сказать тебе про двойку! – она тоже перешла на шепот, потому что звук каблуков Лидии Владимировны слышался все громче. – А нет, пронесло, кажется, он пиджак надевает. Он смотрит, Марин, он смотрит!
– Аня, помолчи, пожалуйста, – опуская голову чуть ли не целиком в сумку, взмолилась я.
– Дмитриева, ты как страус, не унижайся, блин! – захохотала Исаева. – Вылезай, он ушел давно!
Я подняла глаза из-за сумки. Даже не знаю, что меня снедало больше: чувство стыда или моя глупость. Так хочется поговорить с ним… Но к чему это приведет? Я уже просто боялась сделать еще хуже.
Удивительнее всего было то, что ни в тот момент, когда мама узнала о нас с Дмитрием Николаевичем, и наши отношения обещали прекратиться, ни сейчас, когда я сама сказала, что все это было ошибкой, я не представляла себе, как бы все было БЕЗ него? Мало того, я, в общем-то, и не представляла себе, что будет, если мы будем вместе.
Я наблюдала за смеющимися учениками, которые дурачились с идиотскими разноцветными гирляндами, носились по всему залу, шутили… А что было бы сейчас со мной, если бы не было того разговора с Лебедевым? Смеялась бы я вместе с ними?
Я не раз думала о том, что изменившись однажды, мы никогда не станем прежними. Человек, открывший мне глаза на все, что вокруг меня происходит, возможно, сам того не ведая, изменил меня до неузнаваемости. Наверное, многие оказывались на моем месте. Да что уж там, до нас доходили слухи о девушках из восьмых, девятых классов, где кипят такие страсти, что нам и не снилось! И, думаю, что любая школьница, поругавшись со своей второй половинкой, будет страдать. Как – это уже другой вопрос, касающийся индивидуально каждого. Ведь и чувствуют все люди абсолютно по-разному. Если задуматься, можно вообще всю нашу жизнь списать на игру гормонов в разные периоды жизни. Химия. Все это – чертова химия.
Почему я вообще позволила себе поддаться этим чувствам?! Боже, ведь я даже не заметила, как они окутали меня! Раньше можно было бы часами копаться в себе, так и не найдя ответ, но сейчас, когда ты можешь взглянуть на ситуацию как бы со стороны, то вдруг начинаешь замечать очевидное.
Нам нравится это романтичное ощущение неизбежности, страдания, непонимания. Мы молоды, мы любим рисковать. Мы словно балансируем, наслаждаясь острыми ощущениями, в которых так отчаянно нуждаемся. Мы будто самоутверждаемся собственным риском. Мы есть. Мы выросли. И мы только начинаем по-настоящему жить.
Но когда кто-то неожиданно срывается, все вокруг только разводят руками, не понимая, как такое могло случиться? Он же полностью контролировал ситуацию! На это есть только одно объяснение: на самом деле, нам не знакомо чувство контроля. Оно чуждо нам по своей природе. Ты можешь понимать это, не понимать, это не важно. Один раз уступив себе, ты не сможешь остановиться. И совершенно не важно, в чем именно вы дали себе слабину, в чем заключается ваш соблазн: вечеринки, наркотики, алкоголь, самообман или жажда скорости… В моем случае это – человек. Простой и вместе с этим совершенно необыкновенный. Человек, рядом с которым мне хочется улыбаться.
– Дмитриева, либо звук иди проверяй, либо помогай Прилепской с гирляндами, – скомандовала Лидия Владимировна. – Степанов, чучело! Что ты натворил?!
Толик, изображая из себя звезду эквилибристики, повис на гирлянде, но та, совершенно не предназначенная для подобных цирковых номеров, порвалась, после чего это «чучело», как метко выразилась Лидия Владимировна, полетело вниз, срывая за собой почти все украшения со стены.
Мои одноклассники прыснули от смеха, а Лидия Владимировна, становясь постепенно багровой от злости, вышла из актового зала. Ох, Степанову удивительно повезло. Учитывая, как поменялся характер нашей классной к концу года, можно предположить, что она скорее всего пошла считать до десяти, чтобы собственными руками не придушить ученика. Да, Толян родился в рубашке.
А еще можно было предположить, что он что-то употреблял, судя по странному поведению. Да и глаза как-то неприятно и неестественно бегали. В нашем лицее, впрочем, как и во многих других школах, старшеклассники баловались разными незаконными веществами. Я всегда старалась держаться в стороне от всего этого. Даже от сплетен. Просто пару раз краем уха слышала несколько баек о приключениях наших несостоявшихся наркоманов…
– Дмитриева, на звук! – багровое лицо Лидочки показалось в дверях, а потом тут же исчезло оттуда опять в коридор. Я, посчитав, что сейчас не стоит ни спорить с ней, ни медлить, поспешила подняться в радиорубку. Но уже подходя к двери замешкалась, потому что звук, который оттуда доносился, совершенно сбил меня с толку. В радиорубке кто-то рыдал. Рыдал навзрыд, подвывая и, признаться, я весьма удивлена, что этих рыданий не было слышно в зале.
Несколько секунд я колебалась, стоит ли заходить. Может человеку хочется уединиться и спокойно поплакать. Если бы этот человек хотел порыдать на чьем-то плече, уж, наверное, он бы это сделал. А может, он там и не один вовсе, а как раз вместе с этим самым «плечом». Но…
– Дмитриева! – раздался злобный голос Лидии Владимировны внизу, и я, вздрогнув, приняла, возможно, не самое верное, решение. И толкнула дверь в радиорубку.
Тот человек, чьи рыдания доносились из-за двери, посмотрел на меня с такой ненавистью, будто я мешала вершиться чему-то ужасно важному, осквернила своим присутствием священный обряд пролития слез. Но потом, решив, что, видимо, хуже, чем есть, уже не будет, этот человек махнул рукой и, отвернувшись от меня, притянул колени ближе к себе, продолжая ронять соленые слезы.
– Э-э-э… – многозначительно начала я, несмело шагая вперед. – Прости, Ник, мне надо аппаратуру проверить.
В ответ я получила всхлипывание и легкое подвывание. Честное слово, может, мне надо было попытаться сказать что-то утешительное, но вид плачущей… Нет, рыдающей Королевой настолько выбил меня из колеи, что я вообще не представляла, по какому поводу она может плакать и что ей можно сказать, чтобы успокоить. Это вообще, простите, чертов нонсенс – искренне рыдающая Королева улья.
Нет, конечно же, она частенько проливала соленые слезки, становясь при этом на вид такой хрупкой, нежной блондинкой, которую захочется приголубить, защитить любому доблестному рыцарю. Она разбиралась в людях, знала, как ими управлять и прекрасно этим пользовалась. Те, кто понимал, зачем она это делает, не верил ни одной ее слезинке, но, когда речь заходит о любвеобильной и, как поговаривают, опытной Королевой, молодые люди почему-то теряли свою бдительность и, выпячивая грудь, наперебой начинали бороться за ее внимание.
Но сейчас она, краснолицая, совсем, как я недавно, с опухшими глазами и полопавшимися в них сосудами, размазывала косметику по щекам, периодически вытирая слезы и своим сбившимся дыханием, которое она отчаянно пыталась усмирить, невольно доказывала один простой факт. Эти слезы – абсолютно искренние. Ей действительно плохо. И вот тут-то стоит вернуться ко мне, потому что, повторюсь, я не представляю, ЧТО или КТО мог довести ее до ТАКОГО состояния. И… Мне ее жалко.
Налив в кулере воды в стаканчик, я медленно, будто приближаясь к опасному хищнику, подошла к Нике, а потом, поняв, что она совсем не собирается кидаться на меня и перегрызать мне глотку, присела перед ней на корточки.
– Ник, – позвала я, и девушка подняла голову. Слой штукатурки, не подготовленный к такому эмоциональному всплеску, растекся так, что среди черноты дорогой косметики на меня растерянно смотрели голубые глаза. – На, вот…
Я протянула стакан с водой, и Королёва неуверенно взяла его у руки и сделала пару глотков.
– Ты лучше сразу, залпом, помогает, правда, – порекомендовала я, все еще сидя перед ней на корточках, и она, как ни странно, послушала меня и выпила всю воду до дна. – Еще? – спросила я, забирая из ее рук стаканчик.
Ника кивнула, тяжело выдыхая, а я поднялась, чтобы налить ей еще водички. Второй стакан она так же быстро и залпом осушила. На мое предложение третьего стакана с водой девушка отрицательно помотала головой. Потом же я, совершенно не понимая, чем еще могу помочь ей, Нике Королевой, человеку, который меня так яро ненавидит и которого мне так отчаянно жалко, села перед ней по-турецки и, протянула руку, дотронувшись до ее коленки.
– Дмитриева, от твоей жалости только хуже становится, – проговорила Ника каким-то чужим булькающим голосом. Интересно, я когда рыдаю, тоже так блею?
– Ну, попробуй как-нибудь это пережить, потому что тебе, как мне кажется, надо, чтобы тебя пожалели. А так как здесь, – я демонстративно оглянулась. – Нет никого из твоих верных подруг, то можно предположить, что ты с ними ничем не делилась?
Ника окинула меня подозрительным и прищуренным взглядом. Не надо быть гением, чтобы понять, я попала в яблочко. Случилось что-то такое, с чем ей не хочется делиться даже со своей привилегированной свитой. Не скрою, мне было правда интересно, отчего же она так плачет. Но гораздо больше я испытывала чувство жалости.
– И кому мне рассказывать, тебе что ли? – прошипела Ника.
– Можешь не рассказывать, – пожала я плечами. – Я просто сделаю вид, что тебя здесь нет и начну проверять музыку. Мне, знаешь ли, не хочется от Лидочки по шапке получить.
Я поднялась и щелкнула кнопкой «пуска» на музыкальном пульте и потянулась за проводом от колонок.
– Как она изменилась, да? – интонация, с которой она сказала эти слова, заставила меня тихонько улыбнуться. Ника будто бы снизошла до разговора со мной, хотя мы обе прекрасно понимали, что ей это необходимо – выговориться. – Все эти чертовы мужики! Дмитрий Николаевич ее отшивал столько времени, а теперь – вот. Обозлилась, стала настоящей стервой! – Ника шмыгнула носом. – Хоть на человека теперь похожа, а то ни рыбы, ни мяса!
Я усмехнулась, но для себя с неудовольствием отметила, как екнуло внутри просто от упоминания имени химика.
– Забавно, да? – Ника снова шмыгнула носом. – Ей вот на пользу это пошло. Умная она баба!
– Думаешь? – я мельком глянула на Нику и открыла окошко рубки, выходящее в актовый зал. Оттуда тут же стали слышны вопли этой «умной бабы» и среди проклятий отчетливо была слышна моя фамилия.
– Умная, поверь мне! Не стала тухнуть, собрала волю в кулак, и теперь ей не нужен никакой Дмитрий Николаевич! – я повернулась к Королёвой, открывая дисковод. – Нет, конечно же, если бы он… То она бы, не думая… А так… А вот я, – голос Ники дрогнул, и я, поставив диск с первой попавшейся музыкой, снова на нее покосилась, но уже опасливо. – Вот скажи, чего он нашел в тебе?!
Внутри меня все перевернулось уже в который раз, и я поддалась панике, прикидывая, кто же? Кто рассказал ей обо всем?! Фаня молчала, Паша молчал, неужели Аня?! Хотя, Ника могла узнать и от той же Фани, просто не говорить никому, выжидая подходящего момента. Неужели мои подруги вот так вот все разболтали?
Но потом я взяла себя в руки, вспомнив, что подобный разговор уже был, и тогда я, как и сейчас, решила, что речь идет о Лебедеве. Кстати, тогда дело закончилось дракой… Я неосознанно отступила на пару шагов назад от сидящей на полу Королёвой.
– Ты же такая… обыкновенная! Блеклая! – было понятно, что она говорит это искренне, не пытаясь задеть меня, а просто потому что правда так считает. А до меня медленно начало доходить, о ком идет речь.
– Ник, я вот честно…
– И я не считаю тебя умной! Ты до ужаса тупая, раз не хочешь быть с ним! – перебила меня Ника, а я поджала губы, понимая, что для меня это звучит даже как-то двусмысленно. Сказанные Лебедеву в сердцах слова так въелись в душу, что теперь жгли меня изнутри, постоянно всплывая в памяти. Да какое, черт возьми, право я имела судить его и решать, что ему нужно?! – Ты его не заслуживаешь, – буркнула Королёва.
– Ты права, Ник, – грустно ответила я, нажимая кнопку пуска. В колонках тихо заиграла музыка. – Я не заслуживаю его. Я даже не заслуживаю дружбы с ним. Но почему ты до сих пор якшаешься с Толяном, если так любишь Пашку, мне не понятно.
