Текст книги "Украденный трон"

Автор книги: Зинаида Чиркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Глава XV

Все эти дни Мирович только и думал о предстоящем большом деле, которое они с Ушаковым обязались исполнить. Перед мысленным взором его вставали картины освобождения и провозглашения Ивана Антоновича. Вот они с Ушаковым читают указ об освобождении узника из-под стражи всей команде, состоящей под начальством Мировича. Солдаты слушают и, вдохновлённые словами указа, рвутся вперёд.

Он, Мирович, берёт из команды восемь человек, только восемь, большего числа, пожалуй, и не нужно, врывается во внутреннюю крепость, арестовав и сковав предварительно коменданта, идёт к надзирающим над Иваном офицерам и объявляет им, что прислан от Ея императорского Величества указ с караульным офицером, кой тотчас требует, и приказывает надсмотрщикам, чтоб убирались. Посредством освобождения из-под караула пленного царя, тотчас же они, взяв крепостную шлюпку и посадя гребцов, следуют в Петербург для битья тревоги барабанщиком...

Вот они пристают со шлюпкой к Выборгской стороне и тут представляют провозглашаемого царя артиллерийскому лагерю. Впрочем, думалось Мировичу, ежели там артиллерийского лагеря не окажется, то пристать к пикету корпуса, на Литейной стороне стоящего.

Барабанщик бьёт тревогу. С особой отчётливостью слышал Мирович эти сладкие звуки тревоги, выбиваемой на барабане. Разносится кругом эта трель, тревожный и настойчивый гул, и сбегается любопытный народ. Выходит вперёд Мирович и объявляет народу, что представляющаяся особа есть действительно государь Иван Антонович, который по семилетием в крепости Шлиссельбургской содержании оттуда ими самими высвобожден.

Тотчас Мирович приводит всех к присяге. Вслед за этим он, Мирович, берёт случившихся там артиллерийских офицеров с пристойными командами и едет на Петербургскую сторону, чтобы овладеть всеми пушками, полками и взять тамошнюю крепость. Да, надо не забыть: из всех пушек, тамо стоящих, произвести пушечную пальбу, дать знак собранию народа и тем произвесть страх.

Потом приводит Мирович всех к присяге, развозит манифесты об освобождении в Сенат, Синод и разные другие учреждения. Всё время он находится при восстановляющейся особе. А особа отдаёт приказ восстановить все Мировичевы имения, даёт ему ордена, и награды, и титулы, и звания...

Дальше этого воображение Мировича не шло. Только веселело на душе – долги будут выплачены, нужда отступит. Да и что тут сложного. Пришла же Екатерина к престолу, так планирует и он привести на российский трон Ивана Антоновича...

Сладкие мечты убаюкивали Мировича. Он грезил о том, как будет собирать яблоки и груши в своих необозримых садах, какие роскошные имения получит в дар от восстановляющейся особы, будет жить в довольстве и осыпанный золотом...

Для этого стоит потрудиться, обделать всё так, чтобы потом всю жизнь только пожинать плоды.

Но много предстоит! Он словно бы просыпался и думал, как подготовить бумаги, в нужный момент зачитать народу. Манифесты должны выглядеть настоящими.

Несколько смущало только то, что слог его коряв. Долго сидел над листом бумаги, сочиняя манифесты, исправлял, рвал и снова писал.

Наконец всё готово. Мирович любовался своим красивым чётким почерком. Указ от имени Ея императорского Величества находящемуся в Шлиссельбургской крепости на карауле офицеру взять под арест коменданта Бередникова и привезти его вместе с арестантом государем Иваном Антоновичем в правительствующий Сенат выглядел особенно чисто и красиво. Такую бумагу никто и не заподозрит счесть ничтожною.

Хуже выглядело письмо от имени Мировича и Ушакова к самому Ивану – слог подкачал. Но всё-таки он любовался словами: «Помня только Царя Небесного, забыв все мучительные и телесные страхи, решились они, Ушаков и Мирович, искупить его из темницы и возвести на высоту дедовского славного престола...» Нет, тут надо поставить фамилию Мировича впереди Ушакова, он же первый придумал план освобождения, а уж потом Ушаков пристал к нему. Он ещё покорпел над письмом и успокоился только тогда, когда набело переписал его, без единой помарки и кляксы.

За форму манифеста от имени нового царя взял Мирович тот самый манифест, который возвестила Екатерина, взойдя на престол. Тут не было сложностей. Надо только заменить имена, переделать всё в мужском роде. То же сталось и с клятвенным обещанием – присягой, к которой надо приводить солдат и народ. То же самое клятвенное обещание, которым пользовалась Екатерина. Только имена изменить...

Изготовив все бумаги, Мирович помчался в Великолукский полк к Ушакову – надо дать и ему подписать письмо. Свою подпись Мирович поставил прежде ушаковской, самолюбиво выделяя себя на первое место. Как бы Ушаков не стал первым лицом, со злобой подумал он. Ещё чего задумает да станет плести ковы да интриги. Нет, его сразу надо поставить на место. Мирович всё это придумал, и Ушаков только второе лицо, и ничего без приказу Мировича не должно быть сделано...

Ушаков встретил его неожиданной новостью. Его командировали в Смоленск «для отвозу денежной казны господину генерал-аншефу и кавалеру князю Михайле Никитичу Волконскому».

Мирович так и сел от новости прямо на узкую железную койку Ушакова. Он молча выслушал всё, заподозрил Аполлона в нежелании участвовать в общем деле.

Но Аполлон так простодушно огорчался своею посылкою в Смоленск, что Мирович принялся успокаивать друга.

   – Не надолго же едешь, – говорил он, – а как прибудешь, так и выполним своё предприятие.

Аполлон задумался. Как поспешить, чтобы к отъезду государыни в Лифляндию успеть в Петербург и выполнить намереваемое? Он не хотел устраняться и сказал:

   – Я и тут сказывался больным, скажусь и там. Кровь из носу, а прибуду точно в срок...

   – А никак нельзя отказаться от поездки? – всё ещё не веря в неожиданность, спросил Мирович.

   – И что ты, такой тарарам, никак невозможно, – ответил Ушаков. – А ничто, всё равно прибуду вовремя...

   – Я справляться буду, – встал Мирович.

На том и порешили.

Подошёл фурьер Великолукского полка Григорий Новичков и поспешил Ушакова собираться.

Мирович проводил Аполлона, долго глядел вслед кибитке, обитой рогожей, в которую уселись Новичков с Ушаковым, и побрёл в свою сторону.

Ночью он не мог спать, ворочался на жёстком тюфяке, набитом соломой, прислушивался к шорохам и всё думал о том, какая незадача выпала ему. Теперь, когда надо осматривать место, где они собирались исполнить своё дело, одному не с руки. Но он твёрдо решил подготовить всё так, чтобы к приезду Ушакова устранить все препятствия для совершения задуманного.

Через неделю наведался Мирович в Великолукский полк, но услышал, что никто не прибыл из дальней поездки.

Прошло ещё десять дней, и Мировичу стало невтерпёж. До назначенного срока оставалось всего два дня, он всё уже подготовил: осмотрел крепость и пристань, куда должен пристать Ушаков со шлюпкой, оглядел запоры и замки, усмотрел караульное помещение, все подходы к цитадели в Шлиссельбурге.

Опять поехал он к Ушакову в полк и на самом входе в кордегардию столкнулся с Григорием Новичковым. Сердце неприятно подскочило, заколотилось. Если приехал Аполлон, почему не зашёл к нему, почему не поспешил в Смоленский полк, где квартировал Мирович? Уж не донёс ли о задуманном, уж не придут ли арестовать его, Мировича? «Изменник, – подумалось ему, – и зачем только привлёк я его к моему предприятию?»

Но он нашёл в себе силы улыбнуться Новичкову и небрежно спросил:

   – Что ж, приехали? А где Аполлон?

Новичков воззрился на Мировича мрачно и тоскливо.

   – Не приедет больше раб Божий Аполлон, – перекрестился он.

Внутри у Мировича всё похолодело.

   – Утоп, бедняга, – продолжил Новичков. – Всё-то он сказывался больным, и уж доехали до деревни Княжой, как он так занемог, что на всё воля Божья. Отправил меня далее, в Шелеховский форпост, к его светлости князю Волконскому. Я сдал все денежки чин чином, возвращаюсь в Княжую, а мне сказывают – уехал барин в тот же час, как я отъезжал в форпост.

   – И что же? – через силу спросил Мирович.

   – А нашли в реке кибитку, а потом и его самого. Утоп. Знать, кибитка с мосту перевернулась. Там же и похоронили...

Ни слова не говоря, повернулся Мирович и пошёл куда глаза глядят. Ладно, утоп Ушаков, а как же теперь он один обделает своё дело? Одному неспособно, одному не сладить. Как мог его покинуть Аполлон в такой час, в такое время, когда вся надежда на подспорье?

Он присел на лавочку в летнем парке и молча, тупо смотрел под ноги. Он не видел ни листвы, зелёным платьем одевшей деревья, не видел цветов, неярких и скромных, рассаженных в цветниках и клумбах. Все его мысли были об одном. Как он справится со своим делом, как мог так Аполлон поступить с ним? На всё воля Божья, мрачно заключил он и поднял глаза.

На лавочку к нему присел лакей в форменной ливрее, с усталым и мрачным лицом.

   – Как-то невесело стало, – пробормотал лакей, – не то, как прежде бывало...

Мирович повернул к нему голову и стал прислушиваться.

   – Прежде, бывало, из придворных лакеев в офицеры выпускаемы были, – продолжил лакей, уже прямо обращаясь к Мировичу, – а ныне никакого выпуску нет...

Он вздохнул, покрутил головой и мрачно задумался.

   – Что ж, тяжело? – промолвил Мирович.

   – А что ж, – сказал лакей, – раньше-то с чинами, с рангами, поручьими и подпоручьими, а теперь надежду оставь...

Мирович навострил уши. Уж не Бог ли посылает ему товарища?

   – При дворе, знать? – спросил он.

   – Тихон я, Касаткин, при дворе, – ответствовал лакей, весь в своих мыслях.

   – А я в полку, Смоленском, – представился Мирович. – Василий Мирович прозываюсь.

   – Вам-то получше, способнее, – продолжал разговор Касаткин. – У вас чины, жалованье. А тут из службы как выйдешь, всё, бедствовать придётся...

   – А вот если новый вдруг-то государь, Иван Антонович? – осторожно спросил Мирович.

   – А, – махнул рукой Касаткин, – до Бога высоко, до царя далеко. Знать, придётся горе мыкать. Да и где ж этот новый-то царь?

   – Да уж он не будет новый, – заспешил Мирович, – а уж он венчан был на царство в двухмесячном возрасте. А содержится в Шлиссельбургской крепости. Я там на карауле стою, то и знаю.

   – Что ж, так и сидит? – поинтересовался Касаткин.

   – Да, и аж окна чёрной краской забрызганы.

   – Да, ныне слышно, с сержантскими чинами выпускать будут, а это горе одно, какое там содержание – слёзы одни...

   – Здоров ли тот поход нашей матушки в Лифляндию будет? – осторожно подбирался Мирович к самому главному. – У нас солдаты, как вещуны, говорят, что Иван Антонович будет возведён на престол...

Он замер. Вот и открылся совсем незнакомому человеку, вовсе не известно, как отнесётся к его словам Касаткин.

   – О, сохрани, Господи, – даже перекрестился Касаткин, – нам и так уже эти перемены надоели...

Мирович замолчал.

   – А вот мне надысь конный рейтар Михаил Торопченин сказывал, что хотел было идти к его сиятельству графу Алексею Григорьевичу Орлову объявлять, что везде говорят про Ивана Антоновича и что будет ли то здоров поход нашей матушки. Так я его, Торопченина, от себя выслал...

Мирович промолчал снова.

   – А мне назначено в Ревель ехать. Ну пред сим находящимся придворным лакеям всегда, сверх определённого жалованья, от кавалеров награждения бывали деньгами, а ныне и жалованье медными деньгами дают, а при покойном государе всё больше серебряная монета ходила...

Мирович встал и распрощался с Касаткиным.

Да, трудно ему будет подыскать замену Ушакову. И как это его угораздило утопнуть, когда такое дело над головой висит. Он всё больше злился на Ушакова, забывая, что того уже нет на свете.

Он вдруг вспомнил слова, сказанные ему вчера в сильно пьяной компании капитаном Смоленского полка Василием Бахтиным:

   – Что ты, брат, невесел приехал? Я знаю, что ты задумал, а коли смерть так смерть...

Тогда ему эти слова показались легкомысленными, чего не услышишь в пьяной компании, но сегодня он посмотрел на это совсем по-другому. А ну как капитан Бахтин как раз и станет его споспешником и другом, а ну как он действительно прозрел все замыслы Мировича?

Василий поспешил на квартиру Бахтина. Но скоро убедился, что Бахтин ничего не помнит о словах, сказанных накануне, что болтал он просто так, без всякого намерения. И Мирович открываться Бахтину не стал и искушать того не осмелился...

Теперь он остался один. Стиснув зубы, решил, что и один всё дело обделает, что и один произведёт переворот. Никто ему не надобен, зато и все чины и звания, и все ордена и милости будут ему одному...

Он переписал письмо к Ивану Антоновичу на одно своё имя и стал готовиться к рискованному предприятию торопливо и бестолково.

Очередь на караул ему ещё не пришла, но он уговорил начальников послать его в крепость вне очереди. Ему уже не терпелось очутиться, увидеть всё на месте и всё сделать, как он и намеревался...

В субботу, 3-го июля 1764 года, Мирович принял караул в Шлиссельбургской крепости. Он развёл посты, проверил исполнение всех служб и отправился в кордегардию отдыхать и думать.

Он ещё раз перечёл все бумаги, составленные им самим. Потом решил: недостаточно. Что ж будет, когда артиллерийский лагерь присягнёт Ивану Антоновичу? Надо же будет следовать в Петербург, приводить к присяге остальных? Непременно необходим приказ кому-либо из командиров полка, чтобы сопровождать Ивана, будущего царя...

В кордегардии уже стемнело, он открыл окно. Сел за составление приказа. Кому ж назначить такую почётную миссию? Он знал только одного командира полка, своего, в котором служил, полковника Римского-Корсакова. Где расквартированы другие войска, кто в них начальствует, он не слыхал. Приказ получился коротенький. В нём указывалось полку Римского-Корсакова следовать с вышеозначенной особой в Санкт-Петербург к Летнему дворцу Ея императорского Величества.

Прокорпев над приказом до самой темноты, он зарылся лицом в подушку, ещё раз ощупал все находившиеся там бумаги и забылся тяжёлым сном...

Утром он встал рано, проверил посты и отправился встречать гостей коменданта Бередникова. В шлюпке с реки въехали в крепость капитан Загряжский, подпоручик грузинский князь Семён Чефаридзев, регистратор Василий Безносов и купец Шелудяков. Все они – старые знакомые Бередникова и бывали в гостях каждое воскресенье.

Гости прослушали обедню в маленькой церковке в середине крепости и отправились на обед. Комендант пригласил и Мировича.

За обедом, как и водится, много выпили. Особенно усердствовал Чефаридзев. Этот маленький черноволосый и черноглазый грузин то и дело произносил тосты во здравие императрицы, коменданта, всех гостей и к концу обеда так нагрузился, что едва видел сидевших за столом. Мирович пил умеренно, только пригубливал вино. Он всегда помнил о зароке, данном Николаю Угоднику, – вина не пить.

Он вышел из-за стола вполне трезвым. Бередников мигнул ему – присмотри за поручиком, уж очень его развезло...

Мирович подхватил Чефаридзева под руку и поспешил вслед гостям, которых комендант повёл осмотреть крепость.

Мирович поддерживал князя, стоя на крыльце. Тому от свежего воздуха стало лучше, он уже совсем оправился и завёл с Мировичем разговор.

   – Здесь ведь содержится Иван Антонович? Я об этом сведал, ещё когда в сенаторских юнкерах бегал. Разные сведал обстоятельства...

Мирович, наученный неудачами, сдержанно ответил:

   – Я давно знаю, что он здесь содержится.

Они сошли с крыльца и отправились вслед задругами.

   – В которых же именно комнатах содержится Иван Антонович?

Мирович покосился на поручика и сказал:

   – Примечай, как я тебе на которую сторону головой кивну, то на ту сторону и смотри. Где увидишь переход через канал, тут он и содержится.

   – Вот этот человек безвинный, – раздумчиво заговорил Чефаридзев, – от самых ребяческих лет содержится.

   – Это правда, – отозвался Мирович, – очень жалок...

   – А есть ли у него в покоях свет? И какая пища ему идёт? Разговаривает ли кто с ним?

Мирович опять искоса оглядел Чефаридзева и степенно отвечал:

   – Свету никакого нету, а днём и ночью всегда огонь. Кушанья же и напитков весьма довольно ему идёт, для чего и придворный повар здесь находится. Также случается, что он разговаривает с караульными офицерами...

Он и сам не понял, с чего вдруг сказал такое. Он не знал никакого повара, не ведал, разговаривают ли с Иваном караульные офицеры. Но ему хотелось показать Чефаридзеву – он во всём сведущ, знает, о чём говорит. И придумывал на ходу.

   – Забавляется ли он чем?

Тут уж надо выдумать так, чтоб казалось правдой.

   – Как обучен, то забавляется чтением книг, а по случаю комендант ему и газеты читать носит...

Ему и в голову не могло прийти, что комендант даже не знает узника, а уж про газеты... Коменданта до узника не допускали. Но Мировича несло, и он говорил и говорил.

Чефаридзев подумал и вымолвил:

   – Его ведь можно и его высочеством назвать...

Мирович солидно подтвердил:

   – Бесспорно, можно...

«Неужели, – пронеслось в голове Мировича, – ведь сам завёл разговор, сам хочет всё вызнать, может, попробовать его пригласить к содействию?»

   – Зайдём в нашу кордегардию, – пригласил он Чефаридзева.

У себя в каменной каморке, усадив князя на продавленную койку, он соображал, как начать серьёзный разговор.

   – Жаль, солдатство у нас не согласно и загонено, – начал он, – а ежели бы были бравы, то бы Ивана Антоновича оттуда выхватил и, посадя на шлюпку, прямо прибыл в Петербург и артиллерийскому лагерю представил...

Он выпалил это одним духом. Ну всё, теперь либо Чефаридзев согласится, либо донесёт по начальству. Он сразу успокоился и едва расслышал вопрос протрезвевшего от такого оборота Чефаридзева:

   – Что ж бы это значило?

Мирович помолчал и отвечал прямо и спокойно:

   – А то бы и значило... Как бы привёз туда, окружили бы его с радостью...

Дверь отворилась, и вбежал вестовой. Комендант прислал его вызвать Мировича открыть проломные ворота для проезда гостей.

Мирович поспешил исполнить приказание.

Чефаридзев шёл позади Мировича и сказал ему в спину:

   – Смотри, брат!

Мирович оглянулся, поглядел по сторонам – гости ещё не подошли – и отвечал:

   – Я давно смотрю. Сожалею, что времени недостаёт поговорить, да к тому же солдатство у нас не согласно и не скоро его к тому приведёшь...

   – Это правда, и я знаю, – буркнул Чефаридзев.

Гости уехали, отбыл и князь Чефаридзев, и тут понял Мирович, что лишился единственного сочувствующего ему человека. Он ходил по крепости, оттягивая час, когда надо возвращаться в тесную каменную келью, на продавленный соломенный тюфяк. «Эх, жаль, не удалось договориться с поручиком, – думал он, – как бы скоро они кашу эту сварили...»

Да, сподвижник нужен, и чем скорее, тем лучше. Ах, не вовремя утонул Аполлон Ушаков, ему очень нужен помощник и советчик. Впрочем, даже не советчик, тут он и сам двоих за пояс заткнёт. А нужно, чтобы кто-то был рядом. Одному не осилить.

Так он размышлял, прохаживаясь по крепости и зорко присматриваясь ко всем проходящим. Но крепость пустовала.

Солдаты стояли на часах, остальные играли в кордегардии в карты.

И тут он увидел выходящего из казармы цитадели капитана Власьева. Они и раньше были немножко знакомы. Мирович угадал, что он первое лицо в страже, приставленной к низложенному императору.

«Была не была», – пришла в голову шальная мысль.

Уж если кто и поможет соорудить всё предприятие, то этот будет самым незаменимым. Ещё бы, сам при особе Ивана Антоновича, сам всё знает, а согласится – и всё пройдёт без сучка и задоринки.

Он быстрыми шагами подошёл к капитану Власьеву и поклонился. Тот холодно поздоровался и затянулся своей вонючей глиняной трубкой.

   – А что, – приступил к нему Мирович, – не желаете ли разговору?

Власьев приостановился. Ему запрещено вступать в разговоры, он твёрдо помнил инструкцию, строжайше соблюдал её.

   – Не погубите ли прежде предприятия моего? – спросил, как в воду бросился, Мирович.

Власьев внимательно посмотрел на Мировича и сразу смекнул, в чём дело. Резко и недружелюбно ответил:

   – А коли к погибели предприятие, так и слушать не хочу, а не только внимать...

Он выколотил трубку о каблук и ушёл по галерее на крыльцо крепости, где содержался узник.

«Что я наделал, – опомнился Мирович, – а ведь он тотчас выдаст, тотчас курьера пошлёт. Что я наделал глупыми своими словами...»

Он бросился было к Власьеву, позвал его в свою кордегардию, но тот резко отвернулся и скрылся в дверях.

«Всё, – спохватился Мирович, – уже всё, схватят тотчас... – Но я ж ничего ему не сказал, – одёрнул он себя, – что ж такого, может, я просто...»

О чём сказать хотел, он долго размышлял и придумывал, но ничего придумать не мог. На кого опереться, на кого положиться, хватался он за голову...

«Спокойно, – одёрнул он себя, – надо прежде приуготовить солдат команды». С ними он возьмёт Ивана Антоновича, с ними сделает переворот.

Тут же он позвал своего вестового Якова Писклова. Разговор состоялся недолгий. Яков сначала опешил, но, узнав про императора, отвечал:

   – Ежели солдатство согласно, то уж и я не отстану...

   – Всё солдатство согласно, – бодро заверил его Мирович.

Так по одному вызывал он в свою каморку всех солдат команды и получал от каждого согласие...

Пригласил он прогуляться и трёх капралов команды – Кренева, Осипова и Миронова. Здесь разговор вёлся уже вне стен крепости. Мирович боялся, что его подслушают, он стал подозрительным и внимательным к всякой мелочи. Получив согласие, он вернулся к себе в кордегардию и лёг спать...

Но ему не спалось. Он слышал, как часы пробили полночь, потом час по полуночи.

И тут пришёл в кордегардию фурьер Лебедев. Мирович вскочил. «Арестовать меня прислали», – мелькнула дикая мысль. Однако Лебедев лишь объявил, что комендант Бередников приказал, «не беспокоя его, Мировича», пропустить из крепости гребцов. Через полчаса Лебедев снова появился и доложил, что в крепость приехали канцелярист и гребцы. Ещё через полчаса – гребцы выехали из крепости...

Мирович задумался. Три гонца в одну ночь. Значит, Власьев рассказал коменданту, а тот теперь шлёт гонца за гонцом в Петербург с доносами на Мировича. Всё, засыпался, нет спасения...

Как это нет спасения! Надо тотчас, не дожидаясь ареста, произвести в действие весь план, освободить Ивана Антоновича!.. Или грудь в крестах, или голова в кустах. Будь что будет, надо бить тревогу...

Он подхватился с постели и полураздетый сбежал из кордегардии вниз, в солдатскую караульню.

   – К ружью! – заревел он не своим голосом.

В маленькой караульне оказалось только трое. Они побежали за товарищами.

Через минуту фронт стоял перед кордегардией. Мирович оделся по всей форме – шпага, шляпа, мундир, застёгнутый на все пуговицы, шарф наброшен через плечо.

   – Заряжать ружья с пулями, – скомандовал он солдатам. – Капрал Кренев, взять солдата – и к калитке. Никого в крепость не впускать и не выпускать!

Голос его разносился громко в тишине белёсой июльской ночи.

Комендант Бередников в халате и колпаке выскочил на крыльцо дома.

   – Для чего так, без приказу, во фронт становятся и ружья заряжают? – закричал он Мировичу.

Тому ничего не оставалось, как броситься на Бередникова и ударить его прикладом винтовки. Бередников упал в беспамятстве.

   – Для чего держишь тут невинного государя? – громко кричал Мирович, подавляя испуг при виде крови, хлестнувшей из головы коменданта. – Под караул! – скомандовал он солдатам. – Не разговаривать с ним и не слушать его речей!

Как в горячке метался он перед фронтом солдат, резко и буйно командовал. Перестроив команду в три шеренги, повёл её к казарме, где находился Иван Антонович.

   – Кто идёт? – встревоженно закричал часовой.

   – Иду к государю! – резко выкрикнул Мирович.

Часовой выстрелил. Стрельба началась и всем фронтом от ворот казармы. Мирович приказал стрелять и своим «всем фронтом». Солдаты выпалили, но сразу рассыпались порознь. Пошёл ропот, началось смятение.

Мирович понял ситуацию, сбегал в кордегардию, принёс и зачитал документы. Но увидел, что солдаты толком не поняли, из-за чего началась пальба.

   – Не стрелять! – выкрикнул он, боясь, что пуля может попасть в императора. Что делать дальше, он не знал. – Не палите! – кричал он гарнизонной команде.

   – Будем палить! – отвечали те.

   – Будем палить из пушки, – разъярился Мирович.

К «приступному месту» подкатили с бастиона пушку, притащили пороху, палительного фитилю, пакли для пыжей и шесть ядер.

   – Ещё палить будете? – громко кричал он гарнизону, засевшему в казарме.

   – Не будем, – отвечали солдаты.

Едва не заплясал Мирович, услышав эти слова. Всей командой двинулся он к казарме и на галерее схватил поручика Чекина.

   – Веди меня к государю! – вскричал он.

   – У нас государыня, а не государь! – твёрдо отвечал Чекин, однако под толчками и тычками отпер двери каземата. Принесли огонь.

Мирович вбежал в тюремную камеру Ивана Антоновича и остолбенел.

На каменном полу, истекая кровью, посреди красной лужи лежал мёртвый белокурый юноша с курчавившейся рыжеватой бородкой.

   – Ах вы, бессовестные, – загоревал Мирович, – за что вы невинную кровь такого человека пролили?

   – По указу, – твёрдо отвечал Власьев и подал Мировичу какую-то бумагу.

Но тот не стал читать. До бумаги ли, когда убит государь, и теперь некого посадить на российский трон.

Значит, всё напрасно. И акафист ему вспомнился внезапно, и собственное отпевание в Казанской церкви. «Ушаков утоп, а я голову потерял», – вяло подумал он про себя...

«Что ж, – пришла трезвая мысль, – казнят меня ещё потом, а теперь отдам последние почести государю».

Он подошёл к трупу, плававшему в луже крови, стал на колени, поцеловал руку и ногу мертвеца. Потом приказал уложить мёртвое тело на походную кровать и вынести из казармы.

Солдаты разволновались, увидев мёртвого государя, и все спрашивали Василия, не взять ли убийц под караул.

   – Они и так не уйдут, – вяло отмахивался Мирович.

Пройдя через всё пространство крепости, печальная процессия подошла к фронтовому месту. Команда построилась в четыре шеренги, кровать поставили перед фронтом.

   – Теперь, – сказал неудавшийся заговорщик, – отдам последний долг своего офицерства.

Прозвучал в стылом утреннем воздухе утренний побудок. В честь мёртвого тела команда взяла на караул, и снова прозвучал сигнал полного похода. Мирович салютовал первым.

Став на колени перед мёртвым телом, он поцеловал холодную руку трупа и сказал:

   – Вот, братцы, наш государь, Иван Антонович! Теперь мы не столь счастливы, как бессчастны, а всех больше за то я претерплю. Вы не виноваты – вы не ведали, что я хотел сделать. Я за всех вас ответствовать и все мучения на себе сносить должен...

Он обошёл и перецеловал всех солдат в трёх шеренгах. Хотел было обойти и четвёртую, но капрал Миронов тихо подошёл сзади и взялся за его шпагу.

   – Шпагу отдам только коменданту, – закричал Мирович.

Но капрал не обратил внимания на его слова. С помощью солдат он снял с заговорщика шпагу, а подошедший освобождённый из-под стражи комендант сорвал с него офицерский знак и отдал бунтовщика под караул...