Текст книги "Украденный трон"

Автор книги: Зинаида Чиркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

Глава VII

Парадная зала сверкала и переливалась в свете тысяч огней. Громадные люстры, скорее паникадила, с подвесками из цельных громадных кусков аметистов сияли над столами, накрытыми в виде буквы «П». Весь двор, самые родовитые люди государства собрались здесь... Пётр праздновал заключение мира с Пруссией. Четыреста первых персон страны разделяли с ним радость по этому поводу.

Екатерина в голубом, затканном золотом парадном платье с огромными фижмами сидела в середине длинной стороны стола. Пётр не пригласил её сесть рядом. Возле него примостился барон Гольц, посол Фридриха, прусского короля, тут же раскинулась Елизавета Воронцова, затмевавшая всех розовым платьем, белыми плечами и гигантскими бриллиантами, усыпавшими её голову, плечи и шею. Через плечо лента самого высшего ордена в России. Мушки густо покрывали её лицо.

Екатерина смотрела на соперницу и горько усмехалась в душе. Если она, императрица, не поторопится, не ускорит событий, придётся ей, пожалуй, доживать остаток дней в тюрьме, а то и в монастыре. Уже давно Пётр искал предлога, чтобы удалить её с престола и обвенчаться с Елизаветой.

Как хорошо, что талия её, Екатерины, в этой парадной робе снова тонка и стройна, корсет туго затянут. Роды прошли два месяца назад. Она улыбнулась. Шкурин поджёг свой дом, Пётр со всеми фаворитами умчался на пожар, едва только Екатерина почувствовала приближение родов. Пётр страстно любил распоряжаться на пожарах, чувствовал себя на них героем дня. И хотя приказы его были бестолковы, а все вокруг носились в разные стороны из-за противоречивых указаний, он позволил канцлеру Воронцову назавтра окантовать себя новой лентой ордена за заслуги перед отечеством.

Дом сгорел дотла, сколько его ни поливали. Шкурин постарался на славу. Когда весь двор во главе с императором вернулся во дворец, Екатерина уже лежала в постели, родильное ложе было убрано, младенец передан младшему из князей Барятинских[33]33
  Барятинский Фёдор Сергеевич (1742 – 1814) – гвардейский офицер, обер-гофмаршал Петра III, участник дворцового переворота 1762 года.


[Закрыть] вместе с большой суммой денег.

Екатерина ждала, что кто-нибудь заглянет к ней. Пришли её осведомители – Корф, Волков, другие, но Пётр не заглянул. Не наведался и Григорий Орлов – домашний арест не позволил ему поздравить роженицу с сыном, его сыном, крупным мальчишкой с белокурыми вьющимися волосиками и большими, ещё мутно-голубыми глазами.

Через две недели Григорий, сбежавший из-под ареста, и Екатерина, тайком ушедшая из дворца в тёмной мантилье Шаргородской и усевшаяся в дрожки Шкурина, навестили младенца. Здоровенная баба с грудью по ведру кормила мальчика, шёлковые распашонки открывали его крепкое здоровое тельце. Они оба расчувствовались, целовали младенца, куда только могли...

Теперь она снова могла выставлять напоказ свою тонкую фигуру, хотя и продолжала дома носить простое траурное чёрное платье...

Екатерина кинула взгляд на середину стола, заполненную блестящей толпой придворных в расшитых золотом мундирах, и нашла ответный. Исподлобья смотрел на неё принц Жорж, как его окрестили в России, назначенный главнокомандующим всеми русскими войсками.

Екатерина приветливо улыбнулась дяде. Он в ответ незаметно для всех приподнял руку и пошевелил пальцами. Всё такие же маленькие ручки, посмеялась в душе Екатерина, всё так же невзрачен и хил дядя даже в этом расшитом позументами и аксельбантами мундире. Оба стёрли улыбки и отвернулись друг от друга, но Екатерина, успевшая перекинуться с ним перед обедом двумя-тремя словами, уже поняла, что постаревший и побледневший её дядя, успевший послужить и Фридриху, и шведскому королю, до сих пор влюблён в неё...

Боже мой, главнокомандующий, со смехом думала Екатерина, своему дяде она знала цену. Она не доверила бы ему командовать челядью во дворце. Знала, не богат умом, хотя и владеет даром словесных баталий. Наговорила ему самых ласковых слов, одарила нежной улыбкой. И принц Жорж кидал на неё страстные, влюблённые взгляды.

Пётр не советовался с женой, когда приглашал принца Жоржа, не сказал даже, что назначил его главнокомандующим. То, что принц Жорж служил у Фридриха, было для Петра самой лестной рекомендацией. Впрочем, Пётр теперь не советовался с ней ни по каким поводам. Но чем больше скрывал от неё Пётр все государственные дела, тем лучше она их знала...

Знала, что Елизавета Воронцова и весь клан Воронцовых только и ждут, чтобы Пётр очистил место императрицы. Елизавета устраивала Петру скандалы и истерики, канцлер осторожно, но явно намекал, придворные нашёптывали. Пётр сдастся когда-нибудь. Дай бог, чтобы позже, чтобы она была готова...

Воронцов сиял всеми звёздами на груди, он давно представлял себя в роли дяди императора. Его положение упрочилось бы, а многочисленные долги оплатились бы государственной казной. Он и так брал взятки от всех государственных послов, жаль только, давали ему не слишком щедро и не слишком часто.

Она опять посмотрела в сторону главного стола. Барон Гольц, прусский посол, вошедший в силу сразу после смерти Елизаветы и оттого заважничавший и раздобревший, что-то оживлённо говорил Петру. Тот в ответ сиял всеми своими большими оспинами на бледном курносом лице. К нему слегка склонился адъютант царя Гудович, «голубица мира», как иронично прозвали его при дворе, ездивший в Берлин подписывать кондиции по случаю мирного договора и особо отмечаемый императором. Елизавета Воронцова сердито выговаривала что-то дяде, Михаилу Илларионовичу Воронцову, а он отворачивал от неё своё красное надутое лицо. Особы трёх первых классов, иностранные министры, послы сидели строго по рангу. И только ей, Екатерине, жене императора и российской императрице, не нашлось места за главным столом.

Что ж, пока она не в обиде. Дальний конец стола терялся в сверкании свечей и блестящих мундиров, и все лица сливались в одно огромное жующее пятно.

Барон Гольц что-то рассказывал маленькому русскому шпиону, как презрительно называл он Петра. Он наслаждался плодами победы – маленький русский шпион Фридриха бросил к ногам поверженной Пруссии громадную Россию. Пётр возвратил Фридриху всё, что завоевали русские солдаты. Подписанный мир был настолько выгоден Пруссии, что можно плясать на костях русского солдата и славить маленького русского шпиона.

Пётр вскочил и громко крикнул на всю залу, перекрывая гул и шум четырёхсот голосов:

– В честь счастливого окончания заключения мира!

Прокричал, сел и прильнул к наполненному его любимым бургундским кубку. Послышался залп орудийной стрельбы за окнами, закачались громадные канделябры, замерцали свечи, тоненько зазвенели стёкла окон, вздрогнули хрустальные рюмки, тихонько прозвенели золотые и хрустальные кубки.

Возгласы приветствий наполнили громадный зал шумом и гулом. Екатерина пригубила бокал и взялась было за вилку, но отложила её в сторону – еда не шла в горло. Сердце сдавило от нехорошего предчувствия. Она подняла руку к груди, нащупала среди бриллиантовых подвесок тоненькую золотую цепочку и вытащила из низкого выреза платья крохотный грошик. Сжала в ладони, и тёплый от Екатеринина тела грош словно бы отозвался лаской на ласку. Он согрел ладонь Екатерины. Она снова опустила грошик в вырез платья...

Залп пушек за окнами заставил снова зазвенеть стёкла в громадных окнах и затренькать громадные аметистовые подвески на канделябрах. Мощный взрыв восторга придворной толпы ударил в уши.

Екатерина снова пригубила бокал. Боже, с каким наслаждением вытянулась бы она под мягким одеялом – ломило ноги, ныла спина от тяжести парадной робы, усилились боли в низу живота. Она всё ещё никак не могла оправиться от родов. Екатерина и всегда-то была некрепкого здоровья, а тут мальчишка родился такой крупный, что последствия всё ещё давали о себе знать. Только бы дойти до своей комнаты, только бы вытянуться на постели.

   – За здоровье императорской фамилии! – прокричал Пётр, и снова оглушило всех орудийным залпом за окнами.

Екатерина едва сидела.

На тост императора все встали. Звенели кубки и рюмки. Встала и Елизавета.

Екатерина осталась сидеть...

Пётр искоса взглянул на Екатерину. Она пила, но сидя.

   – Почему она не встала, чёрт возьми? – раздражённо спросил Пётр у Гудовича.

Тот побледнел, вытянулся за стулом императора, предчувствуя скандал. Он бы хотел сейчас быть только тем, чем был в последнее время – «голубицей мира», проведшим все переговоры с прусским королём, крайне лёгкие ввиду несомненного желания Петра отдать Пруссии все плоды русской победы. Однако придворные обязанности налагали на него и эту тяжёлую обязанность – служить императору за столом.

   – А ну-ка спроси, почему она не встала, – погнал его Пётр к императрице.

   – Рад служить, государь, – бойко ответил Гудович и помчался за спинами гостей к месту государыни. На ходу он сочинял слова, как смягчить грубые выражения Петра, и мягко склонился к уху императрицы:

   – Ваше величество, извините, государь приказал покорнейше спросить, почему вы не изволили подняться?

Екатерина побледнела. Смутные тревоги превращались в реальную опасность.

На губах её играла сияющая улыбка, когда она повернула своё лицо к Гудовичу:

   – Андрей Васильевич, разве вы не слышали: тост был за нашу фамилию? Следственно, за государя, государыню и великого князя, цесаревича... А этот тост не принято пить вставая членам императорской фамилии...

Гудович поклонился низко и резво побежал к императору.

Смягчая и подбирая выражения, он передал слова Екатерины.

   – Дура! – закричал Пётр громко. – Разве она не знает, что в нашу фамилию причисляются и наши дяди? Генералиссимус Георг принц Голштинский – один из них. И она должна встать... Идите и скажите это ей, да не умасливайте! – в бешенстве заорал Пётр.

Гудович рысцой побежал к Екатерине.

Гул над столами прекратился. Все заметили эту тревожную беготню Гудовича, красное, разъярённое лицо Петра, перешёптывания Екатерины и Гудовича.

Возникла судорожная тревожная тишина. И в этой тишине раздались резкие, громкие крики Петра: u – Передай, Гудович, что она дура, а то я тебя знаю, сгладишь!

Екатерина окаменела. Впервые так открыто и грубо оскорблял её Пётр при всех высших чинах России, впервые позволял себя солдафонскую брань...

Она не повернулась к Гудовичу, а обратилась к Сергею Строганову, стоящему за её стулом:

   – Сергей Александрович, скажите анекдот, развлеките шуткой!

И эти слова услышали за столом.

Строганов тоже замер: что делать, оскорбить императора, выручить императрицу, у которой уже заблестели на глазах слёзы?

Гудович ещё не подошёл, а уж Сергей Александрович, судорожно роясь в памяти, принялся рассказывать что-то смешное. Смешное не смешное, но слёзы на глазах Екатерины высохли. К Гудовичу она не повернулась, слов его, смягчённых долголетней практикой при дворе, не слышала...

Пётр едва сидел на месте от бешенства. Пена выступила на его губах.

   – Барятинский! – выкрикнул он.

Тут же подскочил полный тяжеловесный Барятинский.

   – Арестовать! – заревел Пётр. – В Шлиссельбург!

Барятинский растерянно склонился над императором.

   – А этого. – Пётр показал рукой на Строганова, – убрать, выслать от двора...

Гробовая тишина висела над залом. Каждый шорох отчётливо слышался во всех углах. Даже бесшумно скользящие в своих блестящих ливреях слуги навострили уши, замерли, ожидая развязки.

Екатерина окинула взглядом сидящих за столом. Все лица слились в одно сплошное пятно. Вот она, её судьба... Вот так, при всех, позорно, мелко, пошло окончится её жизнь. Что ж, против судьбы не пойдёшь, значит, так предугадано. И тут опять вытащила она из выреза платья медный крохотный грошик. Он задвоился в её глазах: слёзы душили Екатерину. Нет, только не это, если ей суждено встретить свою смерть, она сделает это с улыбкой на губах.

Она высоко вскинула голову, распрямила ломившую спину и весело засмеялась. Смех зловеще прозвучал в мёртвой тишине зала.

   – Спасибо, Сергей Александрович, – отсмеявшись, сказала Екатерина, – развлекли шуткой, очень смешно...

И тут она уловила одобрительный и твёрдый взгляд маленького большеногого принца. Он бросил его ей как спасательный круг...

   – Государь, – шутливо обратился он к Петру, – да ведь я же подчинённый её величества, я на службе у неё, как же она может встать и пить стоя за моё здоровье?

И этот спокойный и шутливый тон на немецком языке вернул Петру разум.

   – Ладно, – мрачно сказал он, – отставить. Слышь, Барятинский. Но этого, – он всё ещё злился, – этого удалить со двора, сослать в усадьбу...

   – Ради такого дня, – снова по-немецки заговорил принц Жорж. Знал, что звуки немецкой речи успокаивают Петра, – надо простить всех, мир – сегодня мир, мир должен быть везде...

   – Но она не встала перед славной Голштинией, – продолжал дуться Пётр.

   – Дорогой племянник, Россия – великая страна, а моя и ваша Голштиния крохотное герцогство. Я не в обиде. Будьте и вы не в обиде. Разве можно сравнивать вашу державу, Россию, с моей крохотной Голштинией? Я – ваш солдат и солдат вашей жены, императрицы. Как могла она встать перед своим подчинённым? Она была права, дорогой племянник...

   – Вечно она права, – злился, но уже отходил Пётр, – всегда она права, я отменяю свой приказ. Но Строганова – выслать в свою усадьбу!

Улыбка Елизаветы Воронцовой погасла. Ещё минуту назад она торжествовала победу, но нерешительность и трусливость её избранника опять отодвинули её мечты о царском престоле... Она отвернулась от Петра, всем своим видом выражая недовольство и презрение. Насупился и Воронцов. Он уже видел свою племянницу императрицей, себя, получающего громадные имения и великие суммы. Но нет, пока, видно, не время. Он посмотрел на Елизавету, взглядом приказал ей успокоить и развлечь императора. Она продолжала дуться.

Лёгкий говорок разрядил тишину, нависшую над залом, снова бесшумно задвигались слуги, посыпались шутки на дальнем конце стола, заиграла музыка. Всё потонуло в гуле и разноголосице огромного сборища людей, занятых едой, выпивкой, шутками и серьёзными разговорами посреди застолья...

Екатерина больше ничего не видела и не слышала. Она улыбалась, смеялась шуткам заменившего Строганова сановника, метала лучезарные взгляды в толпу разряженных людей, смело улыбалась Георгу, но тело её всё больше и больше просило отдыха. Она устала и нередко невпопад отвечала на шутки и остроты. Но у неё достало сил победно взглянуть на Елизавету, покрывшуюся красными пятнами и угрюмо глотавшую рюмку за рюмкой, она успела шепнуть проходившему мимо Никите Ивановичу Панину, что ждёт его у себя в Петергофе. Ласковое слово находилось у неё для всех, кто проходил мимо неё или стоял возле.

Но она устала от всего, ей хотелось вытянуть опухшие ноги, хотелось плакать в подушку. Еле сдерживая себя, она преодолевала свою усталость и боль, держалась как ни в чём не бывало и когда уже отчаялась уехать с обеда, Пётр встал и вышел из зала, никого не предупредив, как всегда пьяный, с заплетающимися языком и ногами, выкрикивающий похабные словечки по-немецки и по-русски.

Толпа сановников последовала за ним, принц Жорж держался поблизости, середина буквы «П» опустела, и Екатерина жестом подозвала своих приближённых. Откланявшись столу, она последовала за Петром. Ей хотелось тут же упасть на какую-нибудь постель и громко кричать от тоски, боли, отчаяния и злости, от невыносимой усталости и апатии, от боли в ногах и животе, но она, взнуздав себя, как боевой конь, с улыбкой прошла сквозь строй жадно взирающих на неё сановников, её врагов и её друзей, выпрямив спину и подобрав живот.

Лёжа в постели, с наслаждением вытянув ноги, Екатерина не переставала злобно думать о Петре. Глуп, но ищет, ищет пути избавления от неё, императрицы. Давит на неё Воронцов, действует через Елизавету. Хорошо, сегодня принц Жорж выступил за неё, показал этому дураку, что обвинения его беспочвенны, что Екатерина не нарушила никаких правил этикета и ничем не выразила неуважения к проклятой Голштинии. А что будет завтра? Она усмехнулась. Да если бы Пётр узнал, что его жена родила, – вот была бы веская причина лишить её трона, упечь в дали отдалённые. Но ей пока явственно везло. Никто не узнал о её беременности, кроме двух-трёх самых преданных ей людей. Она не послала известить о родах даже отца ребёнка, Григория Орлова. Едва акушерка управилась со своим делом – перевязала пуповину крупному белобрысому мальчишке, обмыла его красное тельце в тазу с тёплой водой и запеленала, Екатерина уже распорядилась пригласить к себе молодого князя Фёдора Барятинского. Она знала – князь её не выдаст – давно уже приголубила его, давно вела тайные с ним разговоры.

Она вспомнила, как изумился этот молодой офицер.

Белёсая мгла белой ночи заглядывала в окна, и огни свечей едва освещали спальню.

   – Я посылала за вами, князь, – говорила Екатерина, – знаю, что недавно вы потеряли ребёнка, ваша жена страдает и молится. Прошу вас принять это в дар от меня, дать ему своё имя и вырастить как собственного сына...

Князь Барятинский увидел маленькую корзину, слегка прикрытую шёлковым одеяльцем...

   – Надеюсь, вы всё сохраните в тайне, – многозначительно промолвила Екатерина. – Я в долгу не останусь...

Она протянула ему мешочек с золотыми монетами.

   – На зубок, – сказала она улыбаясь. – Тут ровно пятьдесят тысяч. Озаботьтесь, чтоб никто не видел...

Князь всё ещё в изумлении и страхе успел только вымолвить:

   – Кто ж мать?

Екатерина с улыбкой, молча погрозила ему пальцем.

   – Сохраню всё в тайне, – торжественно поклялся Фёдор, взял корзину с ребёнком и вышел из спальни, провожаемый Шаргородской...

   – Каменная баба, – бормотал он по дороге. Ему всё ещё не верилось, что это ребёнок Екатерины.

   – Прости меня, сынок, – прошептала Екатерина и провалилась в беспамятство...

Некому и незачем рассказывать о том, что мучило, угнетало, о бедах и заботах. Она знала, Григорий сидит под домашним арестом – адъютант Петра Перфильев сторожит Григория.

Очнувшись, она вспомнила, что даже княгиня Дашкова на этом позорном для Екатерины обеде не подошла к ней, не ободрила – испугалась или ждала милостей от сестры? Никто не проводил её в этот раз, ни Разумовский, с которым она так дружна и откровенна, ни Панин, воспитатель цесаревича и большой её друг и почитатель. Никто не последовал за ней – затаились, притихли. Что ж, если надо, она вынесет одна всю кару, положенную ей, если надо, пойдёт в монастырь, и в каторгу, и на смерть пойдёт прямо, гордо и свободно. Она знала цену придворным льстецам и друзьям – предадут в любой миг, спасая собственные шкуры. Знала, что преданны ей пока по-настоящему только Григорий и его братья, на них одних она могла положиться. Да и то потому, что Григорий и его братья видели в мечтах место у трона в России, которое удалось бы занять им благодаря ей, не любимой мужем императрице...

   – Пошлите за Никитой Ивановичем, – слабым ещё от усталости голосом приказала она Шаргородской. Та взглянула на императрицу с изумлением – как могла выдержать эта железная женщина, когда она, Екатерина Шаргородская, падала с ног от усталости и треволнений...

Никита Иванович, обер-гофмейстер царского двора, воспитатель наследника, сенатор, не замедлил появиться.

   – Ну что скажешь, Никита Иванович, – сразу приступила к делу Екатерина, – да ты сядь, не чинись...

Панин, толстый, грузный, краснолицый, тяжело опустился в кресло, стоящее возле царской постели.

Он молча пожал плечами...

   – Теперь, после дуры-то, мне что делать прикажешь?

   – Вся гвардия, ваше величество, уж так противу государя настроена, что и не приведи бог. До того раздражена, что намедни пришлось мне вступить в объяснения. И что ж, повинюсь, обещал перемену, не то разнесли бы дворец... Уведомлю, мол, когда пора придёт...

   – Гвардия – ещё не вся Россия, – резонно заметила Екатерина.

   – Но гвардия, ваше величество, – сила реальная. Пока армия в Берлине, пока она прибудет, пока император соберётся с силами, чтобы отправиться в Данию, в поход за свою родимую Голштинию, – самая реальная сила – гвардия. Что стоит за императором – его голштинские безобразцы? Так они, считай, не воины, им бы только вволю пожрать... Новые мундиры гвардия с отвращением надела – дескать, воевали с пруссаками, а теперь их мундиры надевай да скачи на плацу на манер прусский... Сильно недовольны все гвардейцы...

Екатерина молча переваривала слова Панина. Она смотрела на его толстую грузную фигуру, закутанную в бархат, шелка и кружева, на его одутловатое лицо, сильно попорченное ленивым, непоспешным житием, маленькие поросячьи глазки, смотревшие, однако, проницательно и умно.

   – Только вот что скажу, государыня, – усмехнулся Панин, – в случае чего, наследника не забирай в Петергоф, пусть под рукой моей в Петербурге будет... Ежели, конечно, что...

Екатерина улыбнулась повеселее:

   – Умён ты, Никита Иванович, не оставляй меня своими советами...

   – Государь император другого мнения, – усмехнулся он, – когда я отказался участвовать в военных экзерцициях... Меня, мол, уверяли, что Панин умный человек, могу ли я этому теперь верить... Помилосердствуй, матушка, мне ли в мои лета да с моею физиею скакать по плацу да коленца с ружьём выкидывать. Я и сроду-то был ленив к военной службе, а уж теперь и вовсе мохом оброс...

   – Генералы ружьём на плацу не балуются, – весело рассмеялась Екатерина...

   – Всё едино, не мне прусские команды выкрикать.

   – Хорошо сегодня, – начала Екатерина, – фельдмаршал принц Жорж за меня вступился, а что завтра? В монастыре окажусь, а пожалуй, в Шлиссельбурге, не дай бог... Уж Воронцовы постараются.

Последними словами она уколола Никиту Ивановича. Знала, как тот ненавидит всю воронцовскую фамилию за обиды и теснения.

   – В Шлиссельбурге, матушка, уже есть один отставленный император, – вывернулся Никита Иванович, – что ж, крепость эта – не складочное же место для императоров...

Екатерина остро взглянула на Панина.

   – Взрослый уже Иван?

   – Двадцать второй годок.

   – Разговоров каких не слышно ли про него?

   – А никто ж не знает про него. Из Холмогор, от семьи, увезли шесть лет назад. Да и там-то жил в одной ограде с отцом и матерью, да не знал, что они близко. Почитай, с четырёх лет на руках у сторожей... Да и в Шлиссельбурге он – безымянный арестант.

   – Император, я слышала, навестил его там?

   – Болтают всякое, а император запретил даже разговоры о нём вести. Но языки не привяжешь, всякое болтают. То будто ума лишился, то вроде бы со смыслом да оживлённо с императором говорил, чуть ли что не братцем называл. Кто знает. Только император. Так он строго его держит...

   – Вот и ещё одна загвоздка, – задумчиво промолвила Екатерина.

   – Да никакая это не загвоздка, матушка... Секретно содержать – и вся недолга. А буде случится какая заварушка – живым никому в руки не отдавать...

   – Умён ты, Никита Иванович, – снова повторила Екатерина, – даст бог, спасусь я, не оставляй меня своими советами...

Никита Иванович низко поклонился и вышел из опочивальни царицы.

Теперь Екатерине надо снестись с братьями Орловыми... Но даже в пылу подготовки заговора, в преддверии переворота не забывала Екатерина о том, что у неё есть грозный соперник, теперь уже совершеннолетний император Иоанн Антонович, объявленный царём России в двухмесячном возрасте. Пусть он в темнице, пусть не получил царского воспитания и никакого образования, всё равно по крови он потомок Петра, у него больше прав на российский престол, нежели у неё, худородной немецкой принцессы, никакого отношения к царской крови России не имеющей. А вот поди ж ты, какие фортеля выкидывает История, а вот поди ж ты, как располагает Провидение...

На другой день Екатерина уехала в Петергоф, оставив наследника под присмотром Никиты Панина.

Петра она больше никогда не видела...