Текст книги "Из пушки на Луну"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА XXV
Выстрел

Наступил первый день декабря, роковой день, в который должен был произойти выстрел колумбиады. Если бы в самый этот день и ровно в 10 часов 46 минут 40 секунд вечера не состоялся выстрел, Пушечному клубу пришлось бы ждать целых 18 лет, чтобы повторились те же благоприятные для выстрела условия, то есть совпадение во времени прохождения Луны через свой перигей с прохождением ее через зенит данного места.

Погода была великолепная. Несмотря на близкое наступление астрономической зимы, [28]  [28] То есть 22 декабря.


[Закрыть] солнце ярко блестело, заливая волнами света и тепла ту самую Землю, которую трое ее сынов собирались покинуть для завоевания нового мира.

Плохо спалось многим накануне столь желанного, столь терпеливо ожидавшегося дня. Томительным, тяжким бременем угнетали душу многих последние часы ожидания. Сердце невольно замирало от тревожных мыслей…

По-видимому, один только Ардан составлял исключение. Этот удивительный человек был такой же живой и деятельный, такой же веселый и беззаботный, как в первый день своего появления, – ничто не обнаруживало в нем ни капли тревоги, ни малейшей озабоченности. Сон его в эту ночь был крепкий и безмятежный.

Уже с самого раннего утра несметная толпа на нескончаемом пространстве покрывала равнины, окружающие Стонзхилл. Каждые четверть часа железнодорожные поезда подвозили массы любопытных. Это нашествие на Стонзхилл приняло прямо баснословные размеры; если верить отчетам «Тампаского наблюдателя», пять миллионов человек съехалось в этот достопамятный день во Флориду, чтобы присутствовать при выстреле колумбиады.

Уже больше месяца, как в городе нехватало квартир для размещения ежедневно прибывавших приезжих. Большая часть их принуждена была разместиться в походные палатках или в наскоро устроенных жилищах вокруг Стонзхилла. Эти временные постройки положили начало городу, который впоследствии получил название Арданс-Таун. Степь была усеяна хижинами, бараками, навесами и всевозможными палатками, и в этих временных жилищах обитало население, численности которого могли бы позавидовать многие из наиболее крупных городов Европы.

Все народы Земли, казалось, имели тут своих представителей. Слышался говор на всевозможных языках. Здесь смешались все классы американского общества. Банкиры, земледельцы, моряки, маклеры, коммивояжеры, фабриканты, крупные хлопковые плантаторы, мастеровые, торговцы, судовладельцы жили вместе, ходили бок о бок, толкали друг друга с полной свободой, с откровенной бесцеремонностью и тут же знакомились. Креолы из Луизианы братались с фермерами из Индианы; джентльмены из Тенесси и Кентукки, изящные и надменные у себя виргинцы запросто переговаривались с полуцивилизованными звероловами области Великих Озер и скотопромышленниками из Цинциннати.

Особенно выделялись креолы и южане испанского происхождения. В белых широкополых касторовых шляпах или в классических «панамах», в изящных парусиновых блузах, в светложелтых, кричащих цветов ботинках, с самыми вычурными батистовыми манишками, – эти щеголи показывали на своей груди, на галстуках, манжетах, десяти пальцах, даже в ушах целую выставку золота и брильянтов – колец, запонок, цепочек и брелоков, весьма высокой ценности и еще более высокого безвкусия. Их жены, дети и многочисленные слуги – в не менее пышных и таких же безвкусных костюмах и украшениях – всюду следовали за отцами, мужьями и хозяевами, которые походили на родоначальников первобытного племени, окруженных своими многочисленными родичами.

Особенно любопытно было смотреть на этих пришельцев в обеденные часы, когда они набрасывались на любимые «южные» блюда с аппетитом, угрожавшим пищевым запасам Флориды. Правда, не многие европейцы соблазнились бы их «классическими блюдами», вроде соуса из лягушек, тушеной обезьяны, жареных двуутробок, енота «кровавого» «по-английски» или поджаренных биточков из койпуса (порода бобра).

Зато какие только напитки ни подавались к этим трудно переваримым блюдам! А сколько их поглощалось! В ресторанах, барах и всяких кухмистерских на полках и столах красовались плотные ряды стаканов, кружек, графинов и кувшинов самых разнообразных размеров и вычурных форм, перемешиваясь со ступками для толчения сахара и пучками соломинок, через которые «тянулись» напитки в глотки бесчисленных потребителей. У обеденных столов был невообразимый шум и гам от беспрестанных предложений и криков продавцов напитков.

– Мятное прохладительное! Кому мятной прохлады? – кричал один оглушительно-звонким голосом.

– Сангари на бордосском вине! – пищал в то же время подросток.

– Джин-слинг, джин-слинг! – ревел третий,

– Бренди – смеш, бренди-смеш! – твердил все время четвертый, не пропуская ни одного стола.

– Кому угодно настоящего мятного прохладительного по последней моде? – И ловкий торговец «последней модой» тут же на глазах у всех, с быстротой искусного фокусника, кидал в ряд стаканов куски сахара, лимона, свежего ананаса, толченого льда, лил туда настойку зеленой мяты, коньяк и воду, приготовляя вкусное и в самом деле прохладительное питье.

В обыкновенные дни эти перекрещивающиеся и возбуждающие крики, обращенные к разгоряченным пряностями желудкам и глоткам, имели громадный успех: напитки поглощались в неимоверных количествах под нескончаемый концерт всевозможных восклицаний и выкриков.

Но в день 1 декабря этих выкриков почти не было слышно. Продавцы напитков напрасно охрипли бы, предлагая свой товар, – все ели плохо и мало, еще меньше пили; многие позабыли почти до самого вечера о своем обычном «ленче» (завтраке). Волнение и любопытство одержали верх даже над врожденною страстью к картам и другим играм. Кегли лежали на земле; игральные кости в своих стаканчиках, колоды карт, на которые был всегда сильнейший спрос для игры в вист, «двадцать одно», «монтэ» и «фаро», даже не распечатывались. Всякому было понятно, что в этот знаменательный день – не до игры и развлечений: думы о предстоящем выстреле совершенно отвлекали от будничных интересов.

Весь день, до самого вечера, в толпе бродило и напряженно нарастало глухое волнение, какое всегда бывает в ожидании наступающего крупного события. Всех томило тяжкое чувство, болезненно сжимавшее сердце. Всякий страстно хотел, только о том и думал, чтобы «все это» скорее кончилось…

Однако к семи часам тяжелое безмолвие внезапно рассеялось. Над горизонтом взошла полная Луна. Громовым протяжным «ура» – из миллионов уст – встречено было ее появление. Луна аккуратно, минута в минуту, явилась на условленное свидание. Долго со всех сторон не смолкали восторженные крики и рукоплескания. В ответ на них тихая спутница Земли спокойно сияла на дивном южном небе, лаская нежным светом толпу, точно опьяняя ее приветливыми лучами.

У ограды Стонзхилла показались бесстрашные герои предстоящего путешествия.

При их появлении толпа еще сильнее заметалась, еще выше поднялся многомиллионный хор приветственных возгласов и криков. Несколько мгновений спустя раздались первые звуки американского национального гимна. Толпа подхватила, и американский «Янки дудл» вознесся к небу бурей звуков. После этого неудержимого порыва восторженное настроение толпы несколько упало: скоро замерли последние звуки гимна, и лишь глухой гул выдавал глубокое волнение толпы.

Тем временем Ардан, Барбикен и Николь вошли в ограду, закрытую для посторонних.

За ними последовали члены Пушечного клуба и многочисленные депутации, командированные европейскими обсерваториями.

Барбикен – спокойный и хладнокровный, как всегда, – отдавал на ходу свои последние приказания. Следом за ним твердыми шагами выступал Николь, крепко сжав губы и заложив руки за спину. Несколько отставая от них, шел с обычной непринужденностью Мишель Ардан, обмениваясь направо и налево горячими прощальными рукопожатиями, которые он щедро расточал. Для путешествия на Луну он оделся в неимоверно просторный дорожный костюм из коричневой бархатной материи, с охотничьей сумкой через плечо и кожаными гетрами на ногах. Не расставаясь с закуренной сигарой, он не переставал громко говорить, смеяться, шутить, особенно с Мастоном. Ардан был неистощим в своем веселии и остротах. Он остался до последней секунды истым французом, более того – истым парижанином.

Стонзхиллский колокол пробил десять часов. Для путешественников настало время «занять места» в снаряд-вагоне, так как спуск на дно колумбиады, завинчивание дверцы снаряда и уборка подъемной машины, поставленной у жерла пушки, должны были занять определенное, заранее рассчитанное время.

Барбикен поставил свой хронометр с точностью до десятой доли секунды по хронометру Мерчизона, на которого выпала обязанность замкнуть ток электрического запала, чтобы произвести выстрел. Таким образом путешественники получили возможность следить внутри завинченного снаряда за бесстрастной стрелкой, которая должна была определить последнее мгновение их пребывания на Земле.

Настала минута последнего прощания. Она вышла очень трогательной, несмотря на все хладнокровие и бесстрашие путников и их друзей. Лихорадочная веселость Ардана не помешала ему почувствовать себя взволнованным до глубины души; у Мастона, забывшего даже, когда ему в последний раз приходилось плакать, нашлась под его старыми, сухими ресницами слеза, словно сберегавшаяся долгие годы для этого захватывающего случая. И Мастон уронил эту слезу на грудь своего любимого председателя.

– А что, не сесть ли и мне с вами? – шепнул он ему с мольбой в голосе. – Есть еще время…

– Невозможно, старина! – ответил Барбикен.

Через несколько минут Ардан, Барбикен и Николь были уже в снаряде и завинчивали его дверцу изнутри; в то же время сверху поспешно убирали подъемную машину и леса, прикрывающие отверстие пушки. Скоро жерло колумбиады, освобожденное от последних пут, свободно смотрело прямо в небо, в зенит.

Кто мог бы изобразить волнение зрителей? Оно дошло до крайних пределов.

Луна выступала в прозрачно-чистом небе, погашая своим ясным светом мерцание ближайших звезд; она находилась в созвездии Близнецов, почти на одинаковом расстоянии между горизонтом и зенитом.

Всякий понимал, что не туда должен быть на правде прицел колумбиады, а дальше, по ее пути, – подобно тому, как в бегущего зверя целятся не прямо, а в некоторую точку впереди него. Через 97 часов Луна должна была дойти до зенита; столько же времени должен бы лететь снаряд, направленный прямо в зенит.

Ни единого дуновения ветерка, ни единого слова и миллионов уст! Каждый притаил дыхание, каждый точно старался задержать биение своего сердца. Все взор были прикованы к страшному жерлу колумбиады…

Один только Мерчизон не смотрел на нее. Он напряженно следил за стрелками своего хронометра.

До выстрела оставалось 40 секунд. Каждая из них стала казаться долгим «тяжелым промежутком».

На двадцатой секунде толпа дрогнула. Многим пришла в голову мысль, что и там, внутри завинченного снаряда над огромной взрывчатой массой пироксилина, отважные герои также считают эти страшные секунды…

Из толпы стали вырываться отдельные крики:

– Тридцать пять! Тридцать шесть! Тридцать семь Тридцать восемь! Тридцать девять! Сорок! Пли!!!

Мерчизон нажал кнопку электрического запала.

Страшный, невероятный звук! Невозможно передать его силу, его ужас – он покрыл бы самые страшные грозовые удары, даже грохот самого сильного вулканического извержения. Это было нечто неслыханное. Из недр земли взвился громадный сноп огня, точно из кратера вулкана. Земля дрогнула, почва приподнялась, и вряд ли кому из зрителей удалось в это мгновение заметить снаряд, победоносно прорезавший воздух.

ГЛАВА XXVI
Закрытое небо

Когда из колумбиады вместе с ядром вырвался чудовищный сноп пламени, он осветил всю Флориду, а в Стонзхиллской степи, на огромном расстоянии, ночь на мгновение превратилась в светлый день. Огненный столб – точнее огненный зонт – видели в Атлантическом океане и в Мексиканском заливе на расстоянии более полутораста километров. Многие капитаны судов занесли в свои путевые журналы появление огромного метеора. Выстрел колумбиады сопровождался настоящим сотрясением почвы по всей Флориде. Пироксилиновые газы, вырвавшиеся из жерла гигантской пушки, с необычайной силой поколебали нижние слои атмосферы, и этот искусственный ураган прошел колоссальным смерчем с быстротой, во много раз превышавшей скорость самого ярого циклона.

Ни единый зритель не удержался на ногах: дети, женщины, мужчины – все повалились наземь, как колосья, подкошенные бурей. Произошла невообразимая суматоха; многие получили серьезные ушибы. Мастон, который, вопреки благоразумию, вылез вперед, за назначенную для зрителей предельную черту, был отброшен на несколько метров и, пролетев, точно снаряд, через головы соседей, упал в толпу. Триста тысяч человек оставались несколько минут совершенно оглохшими, точно на них напал столбняк.

Воздушный ток, произведенный выстрелом колумбиады, мгновенно опрокинул хижины и мелкие постройки вокруг Стонзхилла, вырвал с корнем множество деревьев на десятки километров кругом, погнал железнодорожные поезда до Тампа и, обрушившись лавиною на этот город, повалил около сотни домов. В гавани столкнулись несколько судов и пошли ко дну; с десяток кораблей, стоявших на дальнем рейде, порвали свои якорные цепи, как бумажные нитки, после чего их сразу выбросило к берегу, на песок.

Опустошения распространились еще дальше по Флориде и не ограничились даже территорией Соединенных штатов. Искусственный вихрь, произведенный взрывом пироксилина и, вдобавок, усиленный действием западного ветра, пролетел над Атлантическим океаном километров на пятьсот от американского берега. Разразилась жестокая буря, не предвиденная и не предсказанная никакими обсерваториями. Ужасный смерч врасплох захватил несколько парусных судов, которые погибли раньше, чем успели убрать паруса. Между прочим, жертвой этой случайной бури сделался большой коммерческий корабль «Чайльд-Гарольд» из Ливерпуля. Эта прискорбная катастрофа вызвала сильнейшие нарекания со стороны Англии.

Наконец, чтобы не упустить ни одного из свидетельств об этой буре, нужно сказать, что спустя приблизительно полчаса после выстрела колумбиады туземцы Сиерра-Лионе и Гореи слышали в продолжение нескольких мгновений глухой шум: это был гул от последних раскатов звуковых волн, пронесшихся от Флориды до Западной Африки, через всю ширь Атлантического океана.

Впрочем, утверждение это основано лишь на рассказах немногих туземцев-негров.

Что же произошло во Флориде, на месте выстрела? После первой минуты замешательства толпа – и ушибленные, и оглохшие, и сваленные с ног, одним словом, миллионы зрителей – очнулась, и воздух задрожал от исступленных криков:

– Ура Ардану! Ура Барбикену! Ура Николю!

Затем к небу направились десятки тысяч биноклей, лорнетов, подзорных труб. Забыв прежние волнения, забыв об ушибах и ранах, зрители все помыслы обратили в небесное пространство, пытаясь найти черную точку, в которую должен был обратиться устремившийся вверх снаряд. Но все старания остались напрасными. Пришлось помириться с мыслью, что необходимо дожидаться телеграмм из Лонгспика.

Директор Кембриджской обсерватории Дж. Бельфаст был уже на своем посту, в Скалистых горах: ему, как астроному, известному своею опытностью и терпением, были поручены наблюдения над полетом снаряда. Но и он ничего не видел…

Произошло явление совершенно неожиданное, – хотя его, собственно говоря, можно было предвидеть, – помеха непреоборимая, исключавшая всякую возможность астрономических наблюдений над снарядом колумбиады.

Дело в том, что ясная в последние дни погода внезапно изменилась: все небо заволокли густые черные тучи. Да и могло ли быть иначе после такого ужасного смещения атмосферных слоев и внезапного рассеяния огромного количества газов и паров, произведенных взрывом полутораста тонн пироксилина? Равновесие атмосферы оказалось поколебленным до основания.

На другой день солнце взошло над горизонтом, покрытым тучами, словно тяжелой и непроницаемой завесой, которая разостлалась на огромное расстояние, захватив даже Скалистые горы. Это было несчастье, насмешка. Со всех концов Соединенных штатов поднялись сетования. Но природные законы были неустранимы: жители Земли сами возмутили атмосферу выстрелом колумбиады и теперь должны были терпеливо переносить последствия своего поступка.

Тщетно весь день поглядывали десятки тысяч людей на небо в надежде, что тучи разойдутся. Можно добавить, что стремления их были совершенно напрасны, так как и при чистом небе никто во Флориде даже в самую сильную трубу не увидел бы снаряда.

В самом деле, снаряд летел по направлению, которое он получил при выстреле ночью, а Земля, вследствие суточного вращения, была днем обращена к противоположной стороне неба.

Поэтому сведущие люди и астрономы ждали ночи. Наступила ночь, но Луна не показалась: разумеется, она в свое время взошла над горизонтом, но оставалась совершенно невидимой из-за густых, непроницаемых туч, – точно с умыслом пряталась она от взоров дерзких смертных, которые осмеливались в нее стрелять. Наблюдения были совершенно невозможны не только во Флориде, но и на всем громадном пространстве Северной Америки, и телеграмма с Лонгспика только подтвердила эту досадную помеху.

Однако, если опыт удался, отважные путешественники, покинувшие Землю 1 декабря в 10 часов 47 минут вечера, должны были долететь до Луны 5-го числа в полночь. Эта мысль утешала общественное мнение, и до 5 декабря публика сравнительно легко примирялась с невозможностью астрономических наблюдений; к тому же всякий, наконец, понял, что лишь в огромный телескоп Лонгспика можно было уловить снаряд во время его полета.

Уже 4 декабря, в ясную погоду, от восьми вечера до полуночи, можно было бы усмотреть снаряд, в виде черной точки, у блестящей поверхности Луны… Но небеса оставались попрежнему непроницаемыми, и американцы снова разъярились на Луну. Многие дошли до того, что осыпали ее бранью и проклятиями, – яркий пример непостоянства жителей Земли, которые только что перед этим так щедры были на восторженные похвалы Луне и на самые ласковые прозвища.

Достойнейший секретарь Пушечного клуба впал в совершенное отчаяние. Наконец он не вытерпел и поспешно отправился в Лонгспик. Мастон решил, что он должен сам производить наблюдения. Он не сомневался, что его друзья уже пролетели свой путь. Если бы путешествие не удалось, снаряд упал бы обратно на Землю – на какой-нибудь материк или остров, и об этом тотчас бы телеграфировали. Правда, снаряд мог упасть и в океан, который занимает три четверти земной поверхности, – упасть вдали от телеграфа и людей, – однако он, Мастон, ни на мгновенье не допускал такой мысли. Он верил в успех путешествия.

Настало 5 декабря. Погода оставалась прежней… Телеграф известил, что в Европе великолепное безоблачное небо и что все огромные телескопы Старого Света – трубы Гершеля, Росса, Фуко и прочие – неизменно направлены на земного спутника. Добавлялось еще, что на поверхности Луны ничего нового не усматривается. Оно и понятно: эти трубы были слишком слабы для того, чтобы заметить снаряд колумбиады.

6 декабря по всей Северной Америке – та же погода. Общественное нетерпение дошло до высшей точки напряжения. Начали придумывать самые бессмысленные планы, чтобы искусственным путем разогнать сгустившиеся в атмосфере пары.

7 декабря небо несколько изменилось, облака начали как будто расходиться. Американцы воспрянули духом, но не надолго – к вечеру тучи снова заволокли небо, и снова не было видно ни Луны, ни звезд.

Дело принимало тревожный, плохой оборот. Луна непрерывно шла на ущерб. Она была еще видима, но с каждым днем светлый диск ее уменьшался. Затем должно было наступить новолуние, когда земной спутник делается вообще невидимым ни в какие астрономические трубы. Короче говоря, только 3 января, в 12 часов 44 минуты дня, Луна могла представиться в таких же благоприятных условиях для наблюдений, в каких она была 1 декабря.

Газеты печатали все эти данные и прибавляли к ним тысячи различных соображений и догадок, не скрывая от американской публики, что ей придется вооружиться терпением, чтобы дождаться каких-либо известий о судьбе снаряда колумбиады.

8 декабря – небо попрежнему в облаках. 9-го показалось было Солнце, но несколько минут спустя, точно издеваясь над гражданами Соединенных штатов, снова спряталось за густыми тучами. Его проводили криками и бранью.

10 декабря – снова без перемен. Достойнейший Мастон – уже на Лонгспике – чуть не сходил с ума от горя. Друзья стали сильно побаиваться за его мозг, который, как до тех пор казалось, хорошо сохранялся в его искусственном гуттаперчевом черепе.

Но 11-го числа разразился один из тех ужасных ураганов, которые свойственны тропическим странам. Сильнейшим восточным ветром разогнало тучи, скопившиеся над большей частью Соединенных штатов, и к вечеру, среди созвездий неба, величественно взошло светило ночи, но уже с ущербом, в половину его диска.