Текст книги "Из пушки на Луну"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Что вообще происходит при дыхании? Человек вбирает в легкие и в кровь некоторое количество кислорода, необходимое для поддержания его существования, и выдыхает азот нетронутым. Выдыхаемый воздух состоит из прежнего количества азота, но он беднее кислородом приблизительно на пять процентов; вместо кислорода воздух содержит почти такое же количество углекислоты, которая образуется в организме при соединении кислорода (ранее поглощенного) с кровью. Если дышать в запертом пространстве, то воздух мало-помалу теряет кислород и в то же время обогащается углекислотой – газом, не годным для дыхания.

Таким образом, вопрос о поддержании внутри снаряда нормального состава воздуха сводился, – принимая во внимание неизменность количества азота, – к тому, чтобы заменять потребляемый кислород таким же количеством нового и удалять выдыхаемую углекислоту. Обе задачи легко разрешались с помощью хлорновато-кислого калия и едкого натра.

Хлорновато-кислый калий, хорошо известный многим под названием бертолетовой соли, представляет собою вещество, состоящее из белых, блестящих тонких пластинок. При нагревании до 400° бертолетова соль выделяет свой кислород и превращается в другую соль – хлористый калий. Для получения трех килограммов кислорода, то есть того количества, которое необходимо было для суточного потребления путешественников, достаточно взять семь килограммов бертолетовой соли.

Легко вычислить нужный запас этой соли для всего пути.

Едкий натр – белое вещество, несколько похожее на воск. Его хранят в герметически закупоренных банках, потому что на воздухе оно жадно поглощает углекислоту, которая всегда находится в атмосфере, хотя бы и в незначительных количествах. Стоит взболтать на воздухе открытый раствор едкого натра, и он тотчас поглощает углекислоту, которая вместе с натром образует угле-натровую соль, то есть всем известную соду.

– Сода пригодится для стирки белья там, на Луне, – пошутил Мишель Ардан, – если у селенитов не окажется мыла.

Таким образом, одновременно добывая кислород и удаляя углекислоту, можно было поддерживать внутри снаряда все живительные свойства воздуха. Реньо и Резэ подтвердили это продолжительными опытами, но эти опыты производились только над животными, и потому, несмотря на весь авторитет упомянутых ученых, рискованно было подвергать людей такому опыту и притом при невозможности во-время изменить его обстановку.

Таков был вывод, к которому единогласно пришли на заседании комитета.

– Вот что, – заявил Мишель Ардан. – Я вовсе не желаю убедиться во время пути, что способ Реньо и Резэ не вполне удачен. Лучше попробую подышать их воздухом здесь, на Земле. Предлагаю поэтому себя, вместо кота или белки, для пробы искусственного воздуха!

– Решительно протестую! – вскричал Мастон. – Ты, доблестный француз, еще нужен здесь и вне снаряда. А мне нечего делать. Наконец, надо же быть справедливым! Вы еще побудете в снаряде, а меня ведь не берете с собой! Дайте же мне пожить в нем хотя бы несколько дней!

Было бы жестоко отказать достойнейшему секретарю Пушечного клуба в этой скромной просьбе. Предложение его было единогласно принято комитетом.

Начало опыта было назначено на 12 ноября, в шесть часов утра. В снаряд внесли достаточные количества бертолетовой соли, едкого натра, воды и съестных припасов. Мастона провожали его ближайшие друзья. Крепко пожав им руки и запретив самым решительным образом открывать дверцу снаряда раньше шести часов вечера 20 ноября, достойнейший Мастон опустился в назначенный час в свою добровольную тюрьму. Тотчас же за ним герметически завинтили дверцу.

Что происходило внутри снаряда в продолжение целой недели? Этого нельзя было узнать, так как толстые стенки снаряда задерживали всякий звук.

Наступило 20 ноября. В шесть часов вечера начали отвинчивать дверцу. Друзья Мастона несколько тревожились за его судьбу. Но они тотчас же успокоились: не успела отойти крышка, как из глубины снаряда послышалось веселое, громогласное «ура»!…

Через несколько мгновений из верхушки конуса торжественно выглянул достойнейший секретарь Пушечного клуба.

За время «опыта» он еще больше пополнел…

ГЛАВА ХХIII
Телескоп Пушечного клуба

За год перед тем, 20 октября, после выяснения результатов всемирной подписки на предприятие Пушечного клуба, Барбикен переслал в Кембриджскую обсерваторию сумму, достаточную для сооружения огромного телескопа, предназначенного для наблюдения за полетом снаряда колумбиады. Труба должна была обнаруживать на поверхности Луны всякий предмет более трех метров в поперечнике – таково было основное условие заказа.

Зрительные трубы бывают двух родов, и между ними очень большие различия: нужно было прежде всего решить, какой тип наиболее пригоден для специальных целей Пушечного клуба – труба-рефрактор или отражательный телескоп?

В рефракторе на верхнем конце расположено выпуклое стекло, формой похожее на чечевицу, которое называется объективом, то есть «предметным» стеклом. На объектив падают световые лучи от наблюдаемого предмета и, преломившись в веществе стекла, дают в определенном месте той же трубы изображение предмета.

В нижнем конце такой трубы находится другая чечевица, называемая окуляром, то есть «глазным» стеклом. В него смотрит наблюдатель. Окуляр расположен таким образом, что увеличивает изображение, даваемое объективом, подобно тому, как собирательное стекло, или лупа, увеличивает маленькие и близкие предметы. Таким образом, астрономическая труба закрыта в противоположных ее концах двумя стеклами – окуляром и объективом.

Отражательный телескоп является трубой, открытой в верхнем ее конце. В трубу непосредственно проникают лучи от наблюдаемого предмета и встречают большое вогнутое зеркало, расположенное внизу трубы. От зеркала лучи отражаются и притом, вследствие его вогнутости, сближаются друг с другом. В месте взаимного их пересечения образуется изображение наблюдаемого предмета. Наблюдатель рассматривает это изображение не прямо, а через увеличительное стекло, которое называется окуляром телескопа.

Таким образом, в астрономической трубе главную роль играет рефракция (преломление) лучей, проходящих через объектив, а в отражательном телескопе пользуются отражением (рефлексией) лучей, падающих на вогнутое зеркало. Отсюда понятно, почему астрономическая труба называется рефрактором, а телескоп – рефлектором. Главная трудность при изготовлении как рефракторов, так и рефлекторов лежит в выделке больших чечевиц и больших зеркал.

Однако в то время, когда Пушечный клуб приступал к своему грандиозному опыту, изготовление астрономических труб достигло уже высокой степени совершенства и давало великолепные результаты. Далеко уже было то время, когда Галилей наблюдал небесные светила в свою крохотную трубку, увеличивавшую только в несколько десятков раз! С ХVI века зрительные трубы все увеличивались в своих размерах и к середине XIX столетия давали уже возможность далеко проникать в неведомые до тех пор глубины звездного неба.

Наиболее замечательными рефракторами этой эпохи считались пулковский в России, стоивший 80 тысяч рублей, с объективом в 38 сантиметров в диаметре, труба французского оптика Леберула с объективом той же величины и, наконец, рефрактор Кембриджской обсерватории в Соединенных штатах с объективом в 48 сантиметров.

Из телескопов своими гигантскими размерами и увеличительной силой издавна известны два. Первый, построенный знаменитым Гершелем, имел 12 метров длины; зеркало его достигало полутора метров в диаметре; увеличение его считается в 6 400 раз.

Второй был сооружен лордом Россом в его имении Биркастль, в Ирландии. Длина телескопа – 16 метров, вес – 120 тонн; пришлось строить каменное здание, чтобы поддержать трубу и те приспособления, посредством которых можно было ею управлять. Предметное зеркало имело в диаметре два метра. Увеличение, даваемое рефлектором Росса, считалось в 6400 раз.

Отсюда видно, что, несмотря на колоссальные размеры труб, увеличение их в круглых числах не превышало шести тысяч. Такое увеличение «приближает» Луну лишь до расстояния около 60 километров, то есть позволяет различать на ее поверхности предметы размером не меньше 20 метров.

Между тем, по заданиям Пушечного клуба, требовалось изготовить трубу, которая позволяла бы заметить снаряд шириной в три метра при пятиметровой длине; следовательно, требовалось «приблизить» Луну до расстояния около восьми километров, или, другими словами, довести увеличительную силу трубы до 48 тысяч.

Такова была задача, поставленная Кембриджской обсерватории. Решение ее значительно облегчалось тем, что обсерватория могла затратить сколько угодно денег; но все же оставались почти неодолимые трудности технического характера.

Прежде всего обсерватория должна была выбрать тип трубы: рефрактор или рефлектор.

Кембриджская обсерватория решила остановиться на отражательном телескопе, так как изготовление его легче и, во всяком случае, скорее; что же касается увеличительной силы, то в этом отношении рефлекторы не уступают рефракторам, а иногда даже превосходят их. Кроме того, можно было рассчитывать на значительно большую яркость телескопических изображений, благодаря указанию Пушечного клуба, что труба будет установлена на одной из высочайших гор Соединенных штатов. Действительно, когда обсерватория стоит на очень высоком месте, световые лучи могут проникать в трубу, не проходя через нижние слои атмосферы, то есть через наиболее плотные и мутные, а потому поглощающие большой процент света.

Окуляр увеличивает получающиеся в телескопе изображения; величина же этих изображений зависит от размеров зеркала, служащего объективом; следовательно, чтобы достигнуть необычайной силы увеличения в 48 тысяч раз, требовалось дать зеркалу телескопа значительно больший диаметр, чем в известных телескопах Гершеля и Росса.

В этом и заключалась наиболее трудная в техническом отношении задача, так как отливка очень больших металлических зеркал весьма редко бывает удачна. При возрастании диаметра зеркала возрастают и технические трудности изготовления его кривизны.

Задача могла бы даже оказаться неразрешимой, если бы не открытие Фуко. Этот знаменитый французский физик показал, что и для самых точных наблюдений можно заменить металлические зеркала стеклянными, покрытыми слоем серебра. Отливка стекла правильной кривизны вообще не представляет серьезных затруднений, так же как и серебрение его.

Понятно, что Кембриджская обсерватория остановилась на указаниях Фуко.

Обсерватория заказала зеркало с диаметром в пять метров и трубу длиной в 85 метров.

Выбор места для установки телескопа не отнял много времени. Требовалось поставить его на очень высокой горе, а высоких гор в Соединенных штатах совсем мало.

Действительно, на территории Союза выделяются лишь две большие горные цепи.

На востоке – это Апалахи, замыкающие Аллеганские горы. На восток от Апалах текут реки в Атлантический океан, на запад – множество притоков, питающих великую Миссисипи, которую американцы назвали бы «королевой рек», если бы вообще оказывали какой-нибудь почет королям и королевам.

Но Апалахи не высоки: высшая их точка – в Нью-Гемпшире – достигает лишь высоты одного километра.

Вторая цепь – Скалистые горы – составляет часть той огромной, наиболее длинной на Земле, цепи, которая начинается у Магелланова пролива, затем – под названием Анд и Кордильеров – тянется вдоль всего западного берега Южной Америки, образует Панамский перешеек, расширяется в Мексике и Соединенных штатах и проходит через всю Северную Америку до берегов Северного Полярного моря.

Скалистые горы также не особенно высоки: Швейцарские Альпы, Кавказ и Гималаи имели бы право смотреть на них «с высоты своего величия».

В самом деле, высшая точка Скалистых гор достигает лишь немногим более трех километров над уровнем океана, тогда как Монблан возвышается на пять километров, Эльбрус – на шесть, Гауризаккар, или Эверест, в Гималаях, – на девять километров. Но так как Пушечный клуб постановил, чтобы его обсерватория находилась на земле Соединенных штатов, то пришлось выбирать лишь между отдельными вершинами Скалистых гор. Избрана была вершина Лонгспик в штате Миссури.

Трудно себе представить, какое множество препятствий возникло при сооружении обсерватории на Лонгспике! Пришлось поднимать на гору, выше линии вечного снега, огромные камни, тяжелые деревянные и железные балки и другие части для сооружения колоссальной цилиндрической трубы телескопа и для построек.

Нелегок был подвоз этих материалов даже до подножья главной вершины – при отсутствии проложенных дорог через пустынные степи и непроходимые леса, вдали от населенных центров; когда же пришлось совершать подъем на самый пик, – через скалы, через бешеные горные потоки, через груды осыпавшихся камней и расщелины во льду, – понадобились вся энергия американских рабочих и вся изобретательность американских инженеров, чтобы довести дело до благополучного конца.

В последних числах октября, то есть меньше чем через год от начала работ, колоссальный рефлектор на вершине Лонгспика возвышал уже к небу свою 85-метровую трубу.

Труба была подвешена к громадной железной надстройке, причем благодаря остроумным механизмам можно было управлять колоссальной трубой с замечательной легкостью: вращать во все стороны, наводить на все точки неба и неуклонно следить за движением любого светила от восхода его в одной части горизонта до заката в другой. Американские инженеры отличились здесь на славу.

Телескоп обошелся в 400 тысяч долларов. Когда его в первый раз навели на Луну, наблюдателей охватило жуткое чувство любопытства и тревоги. Что должно было представиться их взорам? Что откроется в поле этого телескопа, увеличивающего наблюдаемые предметы в 48 тысяч раз? Что-нибудь особенно новое, быть может, озеро или море, здания, города или какие-нибудь другие свидетельства населенности Луны?

Нет. Телескоп Пушечного клуба не обнаружил на лунной поверхности ничего такого, что не было бы раньше известно. Он лишь подтвердил в подробностях вулканическое строение земного спутника.

ГЛАВА XXIV
Последние приготовления

Наступило 22 ноября. До торжественной минуты выстрела оставалось всего десять дней. Все уже было готово, кроме одного дела – наиболее опасного, требовавшего самых больших предосторожностей и потому чуть ли не самого трудного, – того именно, на неудаче которого капитан Николь основал свое третье пари.

Надо было зарядить колумбиаду и прежде всего опустить на ее дно полтораста тонн пироксилина. Хлопчатобумажный порох взрывается при малейшем ударе. Капитан Николь предсказывал, – надо признать, не без оснований, – что если и сойдет благополучно спуск такого огромного количества пироксилина, то эта взрывчатая масса сама собой взорвется, как только на нее опустят такой тяжелый снаряд.

Опасность усиливалась еще отчаянной беспечностью американцев. Известно, что во время федеральной войны американские артиллеристы с легким сердцем заряжали бомбы взрывчатыми веществами, не вынимая сигары изо рта.

Малейшая оплошность грозила не только неудачей всего дела, но и страшными человеческими жертвами. Поэтому Барбикен удвоил свою бдительность. На работу он допустил лишь наиболее надежных рабочих и ни одну минуту не терял их из виду; весь процесс, все его подробности прошли на глазах председателя Пушечного клуба, и благодаря принятым мерам предосторожности были обеспечены все шансы на успех этой необыкновенно опасной операции.

Прежде всего он распорядился, чтобы пироксилин подвозился в ограду Стонзхилла постепенно, в определенных количествах и в тщательно закупоренных больших ящиках. Вся масса пироксилина была разделена на 800 тюков, каждый в 200 килограммов весом, что составило 800 пироксилиновых патронов, тщательно приготовленных наиболее искусными артиллеристами Пенсакольского арсенала. Десять таких тюков упаковывались в большой ящик, и поезд подвозил по одному лишь такому ящику. Таким образом, в ограде Стонзхилла никогда не было одновременно более двух тонн пироксилина.

Ящик тотчас же по прибытии разгружался рабочими с необутыми ногами; каждый тюк осторожно переносился к отверстию колумбиады; затем этот тюк спускали на дно колумбиады с помощью лебедок, приводившихся в движение не паровой машиной, а человеческими руками. Цель последней предосторожности заключалась в том, чтобы устранить близость огня; были потушены не только паровые машины, но и все огни на два километра кругом.

Необходимо было еще предохранить массу пироксилина от действия палящих лучей солнца, хотя и ноябрьского. Поэтому работы производились лишь вечером и ночью, при холодном электрическом свете. Источником этого света был электрический ток Румкорфовой катушки, пропущенный сквозь сильно разреженный газ. По своей яркости этот свет, даже на дне колумбиады, не уступал дневному.

Тюки патронов пироксилина складывались на дне пушки в строгом порядке и соединялись друг с другом посредством тщательно изолированной металлической проволоки.

Выстрел из колумбиады предполагалось произвести при помощи электрического запала. Для этого проволоки от всех патронов соединялись в общий провод, который пропускался через отверстие, просверленное в чугунной стенке пушки, а оттуда проникал в одну из отдушин, оставленных в каменной кладке для выхода газов при отливке колумбиады. Поднявшись по этой отдушине до вершины Стонзхилла, этот провод тянулся по столбам на расстоянии более трех километров и соединялся с сильнейшей гальванической батареей, составленной из бунзеновских элементов.

Достаточно было нажать пальцем на кнопку, чтобы замкнуть ток и мгновенно воспламенить полтораста тонн пироксилина.

28 ноября все 800 патронов пироксилина были уложены на дне колумбиады с требовавшейся правильностью. В этой части дела удача была полная.

Но сколько суеты, хлопот и тревог выпало на долю Барбикена! Несмотря на строгое запрещение доступа публики внутрь ограды Стонзхилла, каждый день множество любопытных ухитрялось незаметно перелезать через далеко тянувшийся забор. Это бы еще ничего, но многие из непрошенных гостей доводили свою беспечность до безумия: пробравшись в ограду, они закуривали папиросы или сигары среди тюков взрывчатой смеси! Барбикен выходил из себя, а достойнейший Мастон, стараясь помочь своему председателю, бросался на праздношатающихся зрителей, пускался вдогонку за ними с палкой, подбирал бросаемые ими во время бегства окурки зажженных сигар. Это была тяжкая работа, потому что около ограды теснились десятки тысяч посетителей, пользовавшиеся всяким случаем, чтобы перелезть через забор и удовлетворить свое любопытство.

Мишель Ардан также предложил было свои услуги в качестве стражника и взялся провожать каждый тюк до отверстия колумбиады. Но однажды Барбикен застал такую сцену: Ардан энергично обращает в бегство нескольких курильщиков, но – увы! – сам бежит за ними с зажженной сигарой в зубах! Пришлось убрать этого неисправимого курильщика и учредить за ним строжайший надзор. Но все обошлось благополучно: никто не взлетел на воздух, и колумбиаду зарядили пироксилином без всякой катастрофы.

Третьему пари капитана Николя грозила участь первых двух, но все же оно не было еще проиграно: оставалось еще опустить огромный снаряд на уложенные слои хлопчатобумажного пороха.

Прежде чем приступить к этой последней операции, нужно было разместить в вагоне вещи, необходимые в пути. Вещей набралось очень много, а если бы дали волю Ардану, то не осталось бы места для самих путников. Нельзя себе вообразить все количество вещей и вещиц, которые восторженный француз закупил и собирался захватить с собой на Луну: это была целая выставка безделушек или, во всяком случае, предметов, совершенно бесполезных в предстоявшем путешествии. Пришлось Барбикену вмешаться и отменить почти все затеи Ардана.

Из физических и астрономических приборов путники взяли с собой лишь несколько термометров, барометров и подзорных труб; их уложили в специально изготовленный чемодан.

Чтобы наблюдать за Луной во время полета, а также для путешествий по ее поверхности, путники брали с собой превосходную карту – известную «Марра selenographica» (Лунная карта) Бэра и Мэдлера, – отпечатанную на четырех листах и справедливо считающуюся шедевром наблюдательного искусства и трудолюбия этих почтенных астрономов.

Эта карта воспроизводила с замечательной точностью все подробности, которые были установлены астрономическими наблюдениями на поверхности Луны: ее горы, долины, цирки, кратеры, пики, борозды, их сравнительные размеры, их названия, начиная с горы Лейбница у восточного края Луны до «Моря холода», обозначаемого около северного полюса земного спутника.

Понятно, что такая карта являлась особенно драгоценной для наших путников: они могли подробно изучить географию Луны во время пути и проверять свои знания «в натуре», еще не ступив на Луну ногой, так как имели возможность наблюдать ее из «окна».

На всякий случай надо было захватить и оружие: три винтовки, три охотничьих ружья с разрывными пулями и порядочный запас пороха.

– Неизвестно, с кем будем иметь дело там, на Луне, – говорил Ардан. – И люди тамошние и звери могут встретить нас совсем недружелюбно. Надо принять меры предосторожности.

Необходимо также было захватить с собой разного рода одежду, приспособленную для всех климатических поясов.

Нужно было также взять кирки, заступы, топоры, ручные пилы и некоторое количество других инструментов, необходимых для всякого «колониста».

Мишель Ардан намеревался поместить в вагоне еще нескольких животных, по паре, для разведения их на Луне.

– Уж не собираешься ли ты превратить снаряд колумбиады в Ноев ковчег? – спросил его Барбикен с улыбкой.

– Вовсе нет! – возразил Ардан. – Не вижу надобности разводить на Луне змей и тигров, но хорошо бы захватить кое-какую скотинку: быка и корову, пару лошадок или ослов. Они могли бы послужить вьючными животными и, кроме того, несомненно украсили бы собой лунные пейзажи.

– Твоя правда, дорогой Ардан! – отвечал Барбикен. – Но наш вагон не может служить даже малым ковчегом. Нужно считаться с пределами возможного.

Однако Ардану все-таки удалось хоть отчасти осуществить свои колонизаторские стремления. После долгих споров и Барбикен и Николь согласились, что можно поместить двух собак – отличную охотничью, принадлежавшую Николю, и великолепного, очень сильного нью-фаундлендского пса.

Согласились взять и несколько ящиков семян наиболее полезных растений, но отвергли мешки с садовой землей, которую Ардан считал необходимой для первого посева земных семян на Луне. Ардан утешился тем, что ему разрешили взять с дюжину саженцев полезных деревьев; при тщательной их упаковке в соломе они заняли совсем незаметное место в одном из уголков «вагона».

Оставался чрезвычайно существенный вопрос – о съестных припасах, так как необходимо было считаться с вероятностью совершенного отсутствия растительности и животных на Луне. В этом вопросе и Барбикен был сторонником «больших количеств», оставаясь, однако, строгим приверженцем экономии пространства в «вагоне». Долго думая над тем, как захватить «возможно большее количество пищи при возможно меньшем ее объеме», он достиг того, что в вагоне оказался склад съестных припасов на целый год.

На первый взгляд это может показаться не только изумительным, но и совершенно невероятным, хотя понятно, что съестные припасы могли состоять только из консервов мяса и овощей. Но дело в том, что эти консервы подвергнуты были действию гидравлического пресса, то есть были спрессованы до минимального размера, до последней, так сказать, степени, при которой они могли сохранить свои питательные свойства.

Для употребления таких консервов в пищу требовалось растворять их в значительном количестве воды. Но воды решено было захватить лишь на два месяца: во-первых, вследствие ее громоздкости, – жидкости ведь почти несжимаемы! – во-вторых, и это главное, никто из путников не сомневался, что на Луне должна встретиться вода, хотя бы в небольших количествах и в самых глубоких низинах. Кроме воды, взяли виски – и довольно много: двести литров.

Разумеется, это не обещало ни разнообразия, ни вкусного стола, но странно было бы предъявлять какую-либо требовательность к пище при условии такого необыкновенного путешествия. Кроме того, надеялись, что на Луне найдутся питательные вещества и даже кое-какая живность. У Мишеля Ардана не было даже никаких сомнений на этот счет.

– Если бы я думал, что на Луне нечего кушать, то, право, не захотел бы лететь туда.

– А если все-таки окажется, что там «нечего кушать»? – спросил Николь.

– Не может этого быть! Впрочем, – добавил он, – разве мы останемся совершенно одни, брошенные на полный произвол судьбы? Разве у нас не будет друзей на Земле?

– О, конечно! – с жаром воскликнул Мастон. – Кто может в этом сомневаться!

– Позвольте! Что вы под этим подразумеваете? Друзья останутся ведь на Земле, а мы будем на Луне… если только до нее долетим, – перебил Николь.

– Ничего нет проще! – ответил Ардан. – Разве колумбиада не останется на своем месте? Так вот каждый раз, как Луна подойдет под удобный прицел, – бац в нее бомбой, хорошо начиненной съестными припасами и всякого рода сюрпризами!

– Ура, ура, ура! – прокричал Мастон вне себя от восторга. – Вот это придумано, так придумано! Лучше нельзя! Конечно, друзья, мы вас не забудем.

Мастон тотчас же умолк. По его лицу видно было, что он уже обдумывал подробности следующего выстрела колумбиады.

– Я так и рассчитываю! – продолжал Ардан. – Дружище Мастон, не забудь положить письма и газеты… Видите, у нас будет правильное сообщение между Землей и Луной! И без опозданий: Барбикен и Николь сумеют вычислить точный час прихода и отхода будущих поездов. Ну, а с Луны… Плохи же мы будем, если не придумаем, как переписываться с нашими милыми земными друзьями!

Уверенность, которой дышала речь Ардана, его решительный вид, восхитительно искренняя самонадеянность способны были увлечь по его стопам Пушечный клуб в полном составе. Все, что он в минуты вдохновения говорил, казалось так понятно, так азбучно-просто, так наглядно, так легко достижимо, что не возникало мысли о возможности неудачи. Могло даже показаться, что лишь чрезмерная и несколько предосудительная привязанность к нашему жалкому земному шару удерживает других членов Пушечного клуба от следования за Арданом на Луну…

После размещения багажа и мебели впустили воду в пространство между дном снаряда и временным деревянным полом вагона, – ту воду, которая должна была своей упругостью ослабить удар пороховых газов при выстреле; затем накачали светильный газ в приемники под сильным давлением. Бертолетову же соль и едкий натр, ввиду возможных непредвиденных задержек в пути, взяли в таком количестве, чтобы хватило на добывание кислорода и поглощение углекислоты в течение двух месяцев. Для возобновления чистого воздуха с помощью указанных веществ устроен был очень остроумный самодействующий прибор, который не занимал много места. Таким образом, снаряд-вагон был совершенно готов, оставалось лишь опустить его в колумбиаду. Это был последний опасный момент, если, конечно, не считать выстрела.

Огромный снаряд-вагон подвезли на рельсах до верхушки Стонзхилла, почти к жерлу пушки. Там его подхватили цепи сильных подъемных машин, и снаряд повис над отверстием колумбиады.

Цепи напряженно вытянулись.

Это была захватывающая минута! Что, если цепи не выдержат такой огромной тяжести? Тогда сорвавшийся с них снаряд упадет на дно пушки и своим ударом взорвет пироксилин…

Но все обошлось вполне благополучно. Снаряд спускался плавно, медленно, равномерно. Через несколько часов он уже покоился на верхнем слое хлопчатобумажного пороха, как на пуховой подушке. Давление снаряда только лучше спрессовало слои пироксилина.

– Я проиграл! – заявил Николь, вручая председателю Пушечного клуба пачку кредитных билетов на три тысячи долларов, сумму его третьего пари.

Барбикен пытался отказаться от этих денег, указывая, что теперь он уже не соперник Николя, а спутник и товарищ, но пришлось уступить упрямому капитану.

– Я желаю выполнить все обязательства, которые заключил на Земле, – решительно заявил Николь, – тем более, что я с нею расстаюсь.

– В таком случае, мой дорогой капитан, остается только вам еще кое-чего пожелать! – воскликнул Мишель Ардан.

– Чего же именно?

– Чтобы вы проиграли и остальные два пари!…