Текст книги "Детство и юность Катрин Шаррон"

Автор книги: Жорж Клансье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Глава 39

Весна с каждым днем вступала в свои права. Деревья оделись густой листвой. Птицы на все лады пробовали свои голоса вокруг дома-на-лугах. В парке Дезаррижей садовники приводили в порядок клумбы и аллеи. Однажды днем, войдя в полуподвальные владения госпожи Пурпайль, Катрин заметила необычное оживление на кухне и в людской. Девочке трудно было бы объяснить, по каким признакам она определила, что в доме происходит или уже произошло нечто новое, но она была уверена, что догадка ее правильна. Госпожа Пурпайль, заметно взволнованная, едва отвечала на вопросы Катрин, суетилась сильней обычного у плиты и, не переставая, пилила Матильду. На очередное замечание кухарки горничная досадливо возразила: – Да нет же, ничуточки мы не опаздываем. Клемент привезет их не раньше ночи. Вы прекрасно знаете, что когда барыня покидает Убежище, она всячески тянет со сборами, с обедом, с переодеваньем, словно не в силах расстаться с братцем.

– Откуда ты это взяла, глупая? – проворчала госпожа Пурпайль.

– Кучер рассказывал… Он говорит, что лошади устают стоять в упряжи перед крыльцом, дожидаясь, пока господа соберутся ехать.

– Клемент такой же олух, как и ты. Ну, а тебя, моя милочка, просто лень обуяла. Имей в виду, что все здесь должно быть готово задолго до их приезда.

Пусть будет лучше так, чем наоборот! Понятно?

Матильда, опустив голову, мяла в руках оборку своего белого фартука.

– Оставь передник в покое и, поди, затопи камин в барыниной комнате.

Матильда повернулась, чтобы идти; госпожа Пурпайль крикнула ей вдогонку:

– Не забудь поставить возле камина корзиночку с сосновыми шишками!

Обернувшись к Катрин, сидевшей у окна с шитьем, госпожа Пурпайль распорядилась:

– А ты, Кати, оставь пока белье, есть срочная работа. Видишь, там в углу, около раковины, я сложила всю обувь наших путешественниц. Пересмотри эти башмаки: все ли они в порядке?

«Значит, вот в чем дело: они возвращаются, они с минуты на минуту должны быть тут! Я услышу их голоса, а может, даже увижу их… увижу Эмильенну… Если не сегодня, то завтра или послезавтра… Это уж точно!»

Присев на корточки возле раковины, Катрин принялась разбирать ворох дамской обуви, сложенный госпожой Пурпайль. Здесь были кожаные ботинки для улицы, меховые сапожки, бальные туфельки, легкие как пух домашние туфли без каблуков и задников. Девочка осторожно перебирала эти чудеса сапожного мастерства, словно боясь нечаянно повредить их. Самые маленькие ботинки Катрин подолгу держала в руках, уверенная, что они принадлежат Эмильенне, и была ужасно довольна, обнаружив, что на высоком ботинке из белого шевро не хватает одной пуговицы. Она показала ботинок госпоже Пурпайль.

– Ах, спасибо тебе, дитя мое! Видишь, я была права, не доверяя этой разине Матильде. Несколько дней назад я велела ей внимательно просмотреть всю обувь. Возьми в верхнем ящике вон того шкафчика шкатулку: ты найдешь там пуговицы для ботинок, возьми белую. Там же лежат иголка и нитки. Подумать только: новые шевровые ботинки барышни…

Катрин принялась за работу. Иголка скользила порой по гладкой коже, один раз даже уколола ее в палец. Наконец Катрин поставила на пол белый ботинок с пришитой пуговицей.

Послеполуденное время тянулось долго. Девочка снова взялась за шитье.

– Между нами говоря, Матильда права, – призналась госпожа Пурпайль. Каждый раз, когда они возвращаются из Убежища, мы ждем их до поздней ночи.

Скоро пришлось зажечь свечу.

– Кати, – сказала кухарка, – ты сегодня достаточно потрудилась. Можешь идти домой. Мы обойдемся и без твоей помощи, когда они приедут.

Катрин сколько могла тянула время, делая вид, будто заканчивает работу.

Ей совсем не хотелось уходить до приезда господ. Но госпожа Пурпайль снова напомнила девочке, что ей давно пора возвращаться в дом-на-лугах, и Катрин скрепя сердце надела свою грубошерстную коричневую накидку, сунула ноги в сабо и попрощалась.

Подойдя к воротам, она вдруг услышала за оградой щелканье кнута, стук колес и цоканье лошадиных копыт о мостовую. Катрин кинулась обратно, укрылась под густыми, низко свисающими ветвями голубого кедра. Не успела она спрятаться, как из дверей кухни выскочила Матильда с фонарем в руках и побежала к воротам. В доме, за окнами первого и второго этажа, замелькали огоньки; должно быть, госпожа Пурпайль и мадемуазель Рашель несли из комнаты в комнату зажженные канделябры. Ворота заскрипели, поворачиваясь на тугих петлях, экипаж въехал в аллею, обогнул здание и остановился у крыльца.

Клемент, кучер, соскочил с козел. Матильда с фонарем в руках подошла к нему.

Парадные двери распахнулись. Высокий, широкоплечий и грузный мужчина вышел на крыльцо в сопровождении госпожи Пурпайль и приказчика из конторы («Наверное, сам барин», – подумала Катрин), спустился по ступенькам и, подойдя к экипажу, протянул руку к открытой дверце. Стройная, гибкая женщина, закутанная вуалью, появилась в проеме дверцы, томно оперлась на протянутую мужчиной руку и осторожно поставив ногу на подножку, сошла на землю. Катрин показалось, что грузный мужчина, низко склонившись, поцеловал руку даме с вуалью. А из экипажа выглядывало уже другое лицо. Катрин узнала Эмильенну Дезарриж. Клемент приблизился к дверце, желая помочь барышне, но Эмильенна, отстранив его руку, легко спрыгнула на землю.

Вся группа, столпившись у экипажа, ждала. Наконец из дверцы высунулась взъерошенная голова с бледным лицом и вытаращенными глазами, и брат Эмильенны, Ксавье, не торопясь вылез из экипажа.

Господа, окруженные слугами, поднялись на крыльцо. Отдельные слова, обрывки фраз, веселый смех, восклицания, отнесенные ветром в сторону, долетали до Катрин, притаившейся в своем убежище. Наконец все вошли в дом, и госпожа Пурпайль закрыла за ними тяжелую двустворчатую дверь.

Катрин выбралась из своей засады и убежала.

* * *

Катрин надеялась, что уже на следующее утро встретит свою молодую хозяйку, но прошел день, за ним много других, а ей все никак не удавалось увидеть Эмильенну. Теперь, после возвращения господ, работы в доме хватало на всех: целыми днями стирали, стряпали, гладили, шили… Катрин не выходила из полуподвала и не видела никого, кроме госпожи Пурпайль, Матильды, Клемента и многочисленных служащих господина Дезарриж.

Во второй половине дня, около четырех часов, Матильда относила наверх поднос с полдником для барыни и ее детей. Иногда госпожа Пурпаиль делала это сама – в тех случаях, когда хотела похвалиться особенно удачным пирожным или кремом собственного изобретения. Катрин с нетерпением поджидала случая, когда судьба улыбнется ей – кухарка и горничная будут заняты неотложными делами, и госпожа Пурпайль скажет: «Ну-ка, Кати, отнеси наверх поднос с угощеньем для господ». Но судьба не спешила осуществить ее желание.

Глава 40

Наконец долгожданный момент наступил. Это случилось около четырех часов, в теплый и солнечный апрельский день, тихий и безветренный.

Матильда, которую госпожа Пурпайль услала за покупками в город, не возвращалась. Когда на кухне, возле плиты, зазвенел нетерпеливый и требовательный звонок, кухарка воздела к небу свои короткие пухлые руки.

– Господа требуют полдник, – воскликнула она, – а эта разиня Матильда и не думает появляться!.. И у меня, как на грех, разыгрался ревматизм!..

Госпожа Пурпайль внимательно поглядела на Катрин, взвесила на руке уставленный дорогой фарфоровой посудой поднос, поколебалась еще немного и, наконец, решилась доверить его девочке:

– А ты не грохнешь все это наземь?

Катрин поднялась по лестнице, держа перед собой поднос, словно святыню.

Там, у дверей комнаты, уже стояла Эмильенна: волосы ее были слегка растрепаны, глаза в полумраке коридора казались еще темней и больше. На ней была пышная зеленая юбка, собранная в талии, и белая гипюровая блузка; в руке она держала раскрытую книгу. Барышня сама сняла с низенького столика перед камином несколько фарфоровых безделушек, чтобы Катрин могла поставить туда поднос. Она показалась девочке ниже ростом, чем в прошлый раз, и вид у нее был не такой надменный и строгий. И Катрин вновь подумала, что никогда в жизни не приходилось ей видеть существа более прекрасного.

Певучий голос произнес позади Катрин что-то по-французски, но она не поняла ни слова. Обернувшись, девочка увидела, что на кровати под балдахином, опираясь локтем о вышитые подушки, полулежит дама в розовом пеньюаре, в которой она скорее угадала, чем узнала, госпожу Дезарриж. Дама повторила свой вопрос по-французски, и Катрин снова не поняла, о чем идет речь. Тогда, улыбнувшись, дама спросила на местном наречии:

– Как тебя зовут?

Катрин ответила, но так тихо, что никто не расслышал ее. Дама засмеялась:

– Не бойся, говори громче.

Катрин повторила свое имя и добавила:

– Мадам Пурпайль послала меня, потому что… потому что ее ривма… ревма…

Она никак не могла вспомнить незнакомое слово.

Теперь уже смеялись трое: дама, лежащая в постели, Эмильенна, все еще стоявшая рядом, у стены, и толстый мальчик, которого Катрин сразу не заметила.

– Да, да, у мадам Пурпайль ревматизм, – проговорила наконец дама, перестав смеяться.

Катрин, красная как рак, с трудом сдерживала слезы. Ну конечно, она зела себя, как последняя идиотка, и вот они смеются над ней. И это все, что принес ей долгожданный день!

– Эмильенна, предложи тартинку с вареньем этому ребенку, – приказала дама. – Подойди сюда, Катрин.

Девочка, низко опустив голову, приблизилась к кровати.

– Ближе, ближе, – потребовала дама.

Ока протянула руку и кончиками пальцев потрепала Катрин по щеке, – Оказывается, от меня скрыли существование этой молодой особы!

Никто не смеялся больше над Катрин. Госпожа Дезарриж, Эмильенна и ее брат принялись за еду. Время от времени хозяйка задавала девочке новый вопрос. Где она живет?.. В доме-на-лугах?.. Какое очаровательное название!

Наверное, это дом, утопающий в зелени и цветах, не правда ли?

«Какие только глупости не приходят в голову этим богачам! Они, верно, думают, что бедняков на свете не существует!» А есть ли у нее братья и сестры? – спрашивали Катрин снова. А ее мать, чем она занимается? Умерла?

Тень грусти скользнула по лицу дамы. Но кто же тогда заботится о младших сестренках? Не лучше ли поместить их в приют? Дама хорошо знакома с настоятельницей монастыря Кармелиток, и, если Катрин с отцом пожелают, она замолвит словечко монахине.

Застенчивость с Катрин как рукой сняло. Нет, нет, ее младшие сестренки не пойдут в сиротский приют! Катрин уже воспротивилась этому однажды: она достаточно взрослая и может сама позаботиться о девочках.

– Гм, – задумчиво протянула дама, высоко подняв свои красиво очерченные брови, – ты уверена? Ты действительно уверена в этом?

Катрин инстинктивно отодвинулась от кровати, словно ей снова предстояло защищать свое решение, защищать Клотильду и Туанон от опасной доброжелательности дамы в розовом пеньюаре. Вдруг маленькая твердая рука схватила ее за кисть.

– Я уверена, что Катрин права! – пылко воскликнула Эмильенна. – На ее месте я поступила бы точно так же!

Эмильенна взяла ее за руку! Эмильенна назвала ее по имени! Эмильенна выступила на ее стороне, в ее защиту! «Она заодно со мной!»

Словно уловив симпатию, зарождавшуюся между дочерью и маленькой служанкой, госпожа Дезарриж поспешила отослать Катрин обратно.

«Знать бы, когда я снова ее увижу!» – грустно думала девочка, спускаясь по каменной лестнице в полуподвал.

* * *

Вопреки опасениям Катрин, ждать ей пришлось недолго. На следующий же день госпожа Пурпайль приказала девочке отнести наверх полдник. Матильда, находившаяся тут же, изумленно посмотрела сначала на кухарку, потом на Катрин и процедила сквозь зубы:

– Но я же здесь!

– А вчера тебя не было! – отрезала кухарка. – И барыня сама распорядилась прислать полдник с Кати.

– Вот так раз! Вот тебе и на! – повторяла горничная, задыхаясь от возмущения.

Так у Катрин появилась новая обязанность. Но девочка никак не могла освоиться с этой неожиданной честью и по-прежнему держала перед собой поднос, словно священник чашу с причастием. Так, по крайней мере, говорила ей с насмешкой Матильда.

Иногда госпожа Дезарриж целый день лежала в постели непричесанная, ссутулившаяся. Никто не разговаривал в эти дни, никто не улыбался. Катрин тихонько ставила на столик свой поднос и молча удалялась, бросая на Эмильенну печальный взгляд. А на следующий день в глазах хозяйки уже сияло солнце, в комнате звенел смех, слышались шутки, восклицания, оживленная болтовня. Катрин оставляли в комнате, угощали, расспрашивали. Часто госпожа Дезарриж заставляла девочку принести к ней в комнату свою работу и шить, сидя у ее постели. Но вот наступил день, когда барыня распорядилась закрыть в своей комнате ставни, задернуть занавески на окнах. Катрин велено было доставить поднос с полдником в комнату Эмильенны на втором этаже. Эмильенна казалась рассеянной и задумчивой; время от времени она глубоко вздыхала, перевертывая страницу книги или втыкая иголку в свое рукоделье. Затем, отложив в сторону книгу и вышиванье, оборачивалась к окошку, за которым виднелась верхушка голубого кедра, чуть покачивающаяся в ясном апрельском небе.

– Мама никогда не привыкнет к жизни в Ла Ноайли, – говорила Эмильенна и, помолчав, добавляла: – Должно быть, это у нас в крови. Дедушка, мамин отец, был точно такого же нрава: утром весел, полон сил, энергии и всяческих замыслов, а вечером – пришибленный, словно больная собака.

Катрин задавала себе вопрос: для кого говорит все это Эмильенна? Для самой себя? Или для брата, который слушал, приоткрыв рот, и глядел на сестру своими выпуклыми, ничего не выражавшими глазами? Или для нее, Катрин?

Девочке так хотелось верить, что именно к ней были обращены признания Эмильенны; это внезапное доверие и радовало и пугало ее. Оказывается, можно быть и красивой, и богатой, и знатной – и, несмотря на это, страдать, как все прочие люди, и даже чего-то опасаться… Эмильенна говорит, что это у них в крови… Что можно сделать, чтобы помочь ей? Катрин не могла найти ответа на этот вопрос.

Не зная, что предпринять, девочка принялась рассказывать о себе, о своей жизни, о своих родных, словно рассказ об испытаниях и горестях, выпавших на ее долю, мог принести Эмильенне утешение, подбодрить ее.

Молодая барышня молча смотрела на Катрин, но слушала ли она ее? Глаза Эмильенны были устремлены вдаль, мимо маленькой служанки. Внезапно в них сверкнул огонек, и, прервав Катрин, Эмильенна заговорила:

– Я все припоминаю, все припоминаю… Я уверена, что видела тебя раньше, но не помню, когда и где…

Катрин низко склонила голову над шитьем. Слова барышни причиняли ей боль. Значит, барышня ничего не помнит? Она смотрит на вас своими распрекрасными глазами, но не видит вас, не узнает!

– Никак не припомню… – начала снова Эмильенна.

Она ждала, что Катрин придет к ней на помощь, подскажет ей, но девочка упорно молчала, не поднимая глаз от работы.

– А я помню, – проговорил вдруг своим тягучим голосом Ксавье; сидя у низенького столика, он рассеянно перелистывал стопку иллюстрированных журналов.

Эмильенна и Катрин разом обернулись к нему. И было чему удивиться!

Ксавье вдруг вмешивается в разговор, да еще утверждает, будто помнит вещи, изгладившиеся из памяти сестры! Катрин привыкла видеть его безмолвным и апатичным. Он оживлялся лишь при виде подноса с полдником.

Катрин окинула критическим взглядом круглое бледное лицо молодого барина, уже оттененное светлым пушком, его выпуклые глаза и мягкий, безвольный рот. «Болтает невесть что!» – решила девочка, убежденная, что Ксавье вообще не способен чем-либо интересоваться.

– Это было в день какого-то бала, – монотонно продолжал между тем Ксавье, – в библиотеке. Наверное, года два назад. Мы вдруг услышали звуки арфы и рояля. Когда мы вошли в залу, Катрин стояла у рояля и нажимала пальцем на клавиши. Услыхав твой голос, она перепугалась насмерть и стояла как вкопанная. Потом кинулась к дверям и выбежала из залы. А на пороге остановилась и что-то крикнула… кажется, так: «Я сестра… я сестра…»

– Я сестра Обена.

Слова сорвались с губ Катрин помимо ее воли, и она тут же горько раскаялась, что закончила фразу, начатую Ксавье. Ни за что на свете не должна была она произносить здесь это имя! Но она выдала его, она предала брата, и теперь ничто не поможет изгладить это слово из памяти Эмильенны.

Барышня переспросила:

– Как ты сказала?

Пришлось повторить имя умершего брата, пришлось рассказать о его судьбе, о его жизни вдали от семьи, на ферме Мариэтты в Амбруассе.

– Амбруасс? – проговорила задумчиво Эмильенна. – Мы иногда охотимся в тех краях, там большие леса…

Сдвинув тонкие брови, она мучительно силилась что-то припомнить.

«Что у нее, совсем памяти нет, что ли?»

Катрин хотелось крикнуть: «Зачем вы притворяетесь, будто не помните Обена? Обена, которого вы назвали красивым?» Но вместо этого она рассказала о смерти Обена.

– Сколько ему было лет, когда это случилось?

– Четырнадцать.

– Ах, значит, он был еще мальчиком! – сказала Эмильенна.

– Нет, Обен был рослый и сильный парень, на вид ему можно было дать лет шестнадцать-семнадцать.

Катрин принялась описывать наружность Обена, поглядывая исподтишка на Эмильенну. Она старалась уловить на лице девушки хоть тень смущения, которое выдало бы ее и доказало, что прекрасная амазонка помнит встречу в лесу и лишь прикидывается забывчивой. Но ни один мускул не шевельнулся на матово-белом, обычно таком подвижном и изменчивом лице, губы не дрогнули, ресницы не опустились. Видно было, что барышня растрогана печальной судьбой крестьянского мальчика, жалеет его, и только. Катрин едва не закончила свой рассказ словами: «Вы же знаете его: вы спросили у него дорогу на полянке, где он собирал хворост». Неужели Эмильенна так равнодушна к людям, так легко забывает тех, кто встретился на ее жизненном пути?

Припадок меланхолии госпожи Дезарриж затянулся. Катрин носила теперь полдник в комнату Эмильенны. Она надеялась, что разговор об Обене больше не возобновится. Иногда, если погода позволяла, девочка отправлялась со своим подносом в парк, под сень голубого кедра. И здесь однажды, снова нарушив свое привычное молчание, Ксавье вдруг сказал:

– Знаешь, Эмильенна, мне кажется, что брат Катрин Обен… мне кажется, что ты его знала…

– Я?..

Эмильенна казалась глубоко изумленной. Катрин поспешно встала со стула и сказала, что должна идти помогать госпоже Пурпайль. Но Эмильенна удержала ее за передник: – Не уходи! Ты слышишь, что говорит мой брат?

Еще бы она не слышала! Но каким образом этот молчальник Ксавье мог знать такие вещи? Откуда ему было известно, что его сестра встретила Обена в лесу? Теперь, глядя на него, можно было подумать, что он не проронил ни слова. Рассеянно уставившись в пространство, он жевал шоколадное пирожное.

– Объясни, пожалуйста, что ты хотел сказать, – приказала Эмильенна.

Ксавье продолжал неторопливо жевать; затем облизал по очереди, один за другим, все десять пальцев. Темные глаза Эмильенны загорелись гневом при виде подобной медлительности. Наконец Ксавье решился:

– Ты вернулась однажды с охоты в Амбруасском лесу и рассказала, что заблудилась. Выехав на поляну, ты увидела там юношу с вязанкой хвороста. Ты спросила у него дорогу, и он объяснил тебе. Уезжая, ты захотела узнать, как его зовут… И он ответил, но ты плохо расслышала имя, потому что он произнес его совсем тихо: Овен, Опен… – ты так и не поняла…

Кровь прилила к бледным щекам Эмильенны. Она повторила:

– Обен… Обен… – и, повернув голову к Катрин, неподвижно стоявшей перед ней, спросила:

– Ты думаешь, это был твой брат?

Катрин молча кивнула головой.

– Но ведь Амбруасский лес велик, там много полян и вырубок, и не один дровосек собирает там хворост.

Тогда Катрин повторила то, что рассказал ей когда-то Обен о своей встрече с прекрасной амазонкой.

– Он был так счастлив, мой брат, когда вы поцеловали его!

Щеки Эмильенны по-прежнему пылали огнем, и от этого несвойственного ей румянца глаза ее блестели еще ярче. Лицо напряглось и стало жестким.

– Когда я… Но это же ложь!..

Эмильенна произнесла эти слова негромко, но так резко, что они отозвались в ушах Катрин как крик… «Она смеет называть моего брата лжецом!»

– Он мне так сказал, – ответила она. – Обен мечтал жениться на вас, когда станет взрослым…

Смех Эмильенны хлестнул Катрин, словно удар бича.

– У твоего брата было слишком богатое воображение! – сказала она холодно и насмешливо.

Катрин показалось, что земля уходит у нее из-под ног. Это было уж слишком! Так оскорбить память ее умершего брата!

– Извините, барышня, – тихо проговорила девочка, – мадам Пурпайль ждет меня.

Она круто повернулась и быстро зашагала к дому. На повороте аллеи Катрин бросила последний взгляд на молодых господ. Ксавье взял с подноса еще одно пирожное и с невозмутимым видом сунул его в рот. Эмильенна порывисто нагнулась, сорвала с клумбы цветок и стала покусывать кончик стебля.