Текст книги "Время соборов. Искусство и общество 980-1420 годов"

Автор книги: Жорж Дюби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

СТРАДАЮЩИЙ ХРИСТОС

Мозаика представляла собой весьма дорогостоящее искусство. Именно поэтому она не прижилась на латинском Западе, остававшемся бедным и диким. Живопись, украшавшая не книги, а стены и алтари, стала суррогатом этого величественного искусства. В Италии живопись носила повествовательный характер, следовательно, она вышла из византийской школы. Она изображала эпизоды из жизни Христа. Искусство схоластов, искусство соборов придавало Христу умное и рассудительное лицо. Народ, наделенный грубоватым умом, не в силах был медитировать вместе со своими хозяевами, а его древние литургические ритуалы не могли больше унять растущее беспокойство. Вот почему народ создал себе другое искусство, менее далекое, более родное, – искусство, которое Пьер Вальдо нашел в переводе Евангелия, искусство, которое показывало клятву инакомыслящих проповедников, искусство, приоткрывшееся крестоносцам на Востоке. В Византии подобное желание охватило толпы христиан гораздо раньше. К тому же восточная Церковь никогда не была наглухо отгорожена от мирян. Женатые священники поддерживали самый тесный контакт со своей паствой. Восточная Церковь признавала, что святой дух нисходит на всех верующих, и поэтому она принимала духовные формы, спонтанно рождавшиеся в народной среде. Поэтому она сумела задолго до латинского христианства приобщить своих последователей к простым евангельским притчам, рассказанным в картинках. Наверное, она помещала в абсидах своих соборов подавляющую окружающих фигуру Вседержителя. На фресках монастыря Милешевы в Сербии, расписанных около 1230 года, Приснодева Благовещения, чистая, прямая, одинокая, подобно Мадонне из Торчелло, еще вполне обладает совершенной формой, в которую Бог проникает, чтобы воплотиться. Однако в другой части декоративного ансамбля живописцы изобразили страдающую Деву Марию, плачущую на израненных руках Своего Сына. Как и пятьдесят лет тому назад в Нереци на первой Пьете.

ФРАНЦИСКАНСКИЕ МОТИВЫ

Запад узнал об этих картинах, приближавших сущность Божию к человеческому существованию, не только благодаря захвату Константинополя и его сокровищам, разграбленным завоевателями. Вдоль Дуная пролегали многочисленные торговые пути, и вели они в Южную Германию. Германские торговцы устремились на Восток, а германский король, в отличие от всех других правителей Европы, сохранял тесные связи с византийским двором. На швабских Псалтирях и миссалах[198]198
  Миссал [лат. missalis liber – «книга месс») – сборник, содержащий богослужебные тексты для свершения мессы.


[Закрыть], на рельефах Наумбурга патетические сцены Страстей отражают тревожное возбуждение восточных «Шествий на Голгофу». Однако самое сильное влияние византийская иконография оказала на Италию, потрясенную проповедями святого Франциска. В Пизе и некоторых других тосканских городах художники расписывали огромные деревянные кресты, которые затем устанавливали в церквах над образчиками торжествующего искусства. Место было выбрано не случайно. Кресты должны были символизировать победу Христа, а значит, и Церкви, образ которой, похожий на образ Девы Марии, был запечатлен в медальоне на правом краю перекладины. Однако вера бедняков наделила этот символ совсем другим значением. Они созерцали тело человека. Они искали на нем следы страданий, освободивших их от всех грехов. Однажды святой Франциск увидел, как распятый Христос повернул к нему свое лицо. А затем услышал, что Христос настоятельно призывает его самыми доступными словами объяснить народу, чем стало его самопожертвование и какова его искупительная цена. Когда широко распространились слухи, что на теле Франциска выступили стигматы Христовых Страстей, тосканское распятие превратилось в символ телесного страдания.

Около 1200 года художники изображали по обе стороны от тела Спасителя сцены Снятия с креста, Положения во гроб, Прихода жен-мироносиц к могиле и Воскресения. Джунта Пизано, работавший между 1236 и 1254 годами, и Коппо ди Марковальдо, известный между 1260 и 1276 годами, все свои творческие усилия сосредоточили на выписывании тела Христа. Они были предшественниками Чимабуэ, который превратил Распятие в трагедию смерти Бога. Тем не менее живопись продолжала оставаться второстепенным искусством. А в Италии к тому же и чужеродным. По сути, Италия была романской страной. Она прославила себя в камне – скульптурах или зданиях. Попытки готического искусства проникнуть в эту страну пресекались скульптурной пластикой Рима.

* ВОЗРОЖДЕНИЕ РИМА

Если в процветавшей Италии XIII века на волне благополучия, которое вскоре охватит всю европейскую экономику, не было создано ни одного произведения искусства, сравнимого с Шартром, Реймсом или Бамбергом, то только потому, что эта часть Европы не представляла собой единого государства. Она оставалась раздробленной на многочисленные политические сообщества. Ни один правитель не обладал всей полнотой власти, чтобы извлекать выгоду из богатств, ни один двор не мог соперничать с двором короля Франции и даже с двором короля Германии. Могущество, обеспечивавшее некогда монарху возможность контролировать и защищать соборы и монастыри, измельчало. Папа прочно основался в Риме. Он стремился установить господство над всем христианским миром. Однако его влияние по-прежнему носило исключительно духовный характер. Он еще не овладел фискальными инструментами, которые могли бы существенно пополнить его сундуки и помочь ему поддерживать столь же амбициозные художественные начинания, как затеи Людовика Святого. Вне всякого сомнения, Папе непосредственно подчинялась центральная часть полуострова, однако папским агентам оказывали там противодействие свободные города и феодалы, не испытывавшие перед ними страха в своих замках. Что касается власти ломбардских правителей, то она затерялась в запутанном лабиринте прав, которых напрасно добивались в Тоскане и в долине По германские короли. Последние вместе со своими рыцарями порой спускались с Альп. Однако им удавалось вырвать у городов-государств лишь видимость могущества, Города уступали только временно. Они дожидались, когда чума и лихорадка уничтожат тевтонскую армию, а ее предводитель будет вынужден вернуться обратно пристыженный, с пустыми руками. В Ломбардии, в долине Арно, пышным цветом расцвела коммунальная независимость, однако она раздробила королевские прерогативы и богатства, которые они обеспечивали, на мелкие части. Их оспаривала сотня враждебных друг другу республик. В Италии существовало только одно прочное государство, королевство – вотчина палермских князей. Князья владели несметными запасами золота, которое шло на великолепные украшения дворцов и церквей. Однако провинции, над которыми властвовали палермские князья, на самом деле принадлежали Востоку. Именно греческие художники расстелили вокруг княжеских покоев и часовен сверкающие мозаичные ковры.

ФРИДРИХ II

Положение в Южной Италии изменилось, когда Сицилия перешла под власть Штауфенов, а Фридрих II, возмужав, захотел считать себя настоящим преемником Цезарей. Это политическое событие вызвало при итальянском дворе, где только и могло проявиться в полной мере щедрое великодушие князя, пересмотр основополагающих эстетических понятий, решительный возврат к римским истокам, археологическое восстановление классического искусства. На протяжении всего XII века в Кампании фантастические животные, драконы, морские коньки, сошедшие с орнаментов византийских тканей, кружили на амвонах соборов. Новое искусство не прогоняло их. Оно само не вошло в церкви. Оно начало воплощаться в памятниках гражданской архитектуры. Безусловно, в ломбардских провинциях римская эстетика пустила глубокие корни и проросла до самого нижнего слоя – до древнеримской античности. Ее религиозные здания отказывались от мироощущения и устремленности ввысь французских соборов. Как и античные храмы, они замыкались на самих себе в кольце аркатур. Здесь преобладали ценности равномерности. Пармский баптистерий устремляется в небо, однако похож он на цилиндр, а не на стрелу, а его скульптуры напоминают изображения богов и приравненных к героям умерших, статуи которых украшали врата латинских городов. Фридрих Π совершенно сознательно приказал восстановить статую Рима.

Замок Капуи, возведенный между 1234 и 1240 годами, когда переживали свой расцвет статуи Реймса и Бамберга, когда античность предстала во всей первозданной красоте, избавившись от литургических форм римского искусства, украсился удивительными бюстами. Изображения императора, его советников и гражданских добродетелей словно только что были найдены при археологических раскопках. Вскоре им стали подражать художники, украшавшие религиозные здания. В 1272 году Никколо ди Бартоломео да Фоджа, отец которого служил Фридриху, вылепил лицо женщины, украсившее затем кафедру собора Равелло. Был ли это портрет Сиджильгайды Руфоло? Или аллегория Церкви? Так или иначе, но это было воскрешенное изображение Рима.

В ту эпоху большие города Тосканы накопили богатства, сравнимые с богатствами великих правителей. Однако народ боролся против аристократии и постепенно оттеснял ее от власти. Руководители коммуны, управляющие общественными финансами, вышли из неустойчивой среды деловых людей, совсем недавно еще прозябавших в посредственности и не имевших достаточно глубоких культурных корней. Некоторые из этих выскочек уже приобрели вкус покупать в далеких краях – как в 1900 году нью-йоркские банкиры и московские купцы – шедевры изящных искусств. Этими шедеврами были византийские украшения или французские книги. В родных городах выскочек еще не существовало достаточно смелых, достаточно образованных художников, которые были бы способны создать произведения, отвечавшие их новым вкусам. И вот пришел Никколо Пизано. Что нам известно о нем? То, как его звали, что он родился около 1210 года и умер в 1278 году. Посещал ли он Кампанию или Романию? Он высек в камне многочисленные изображения Моисея, спустившегося не с горы Синай, а с Капитолия. В 1260 году, когда заканчивалось строительство Реймсского собора, когда, согласно предсказаниям Иоахима Флорского, должна была начаться третья мировая эра, кафедра баптистерия Пизы, сотворенная Никколо, вознеслась ввысь, словно стела. На рубеже Возрождения.

3

КУРТУАЗНЫЙ ЛЕС

Как вселенная соборов, так и вселенная рыцарства была вселенной ритуалов и литургий. Ценности отваги, широты души и куртуазности нашли свое воплощение в легендарных подвигах короля Артура, Карла Великого, Готфрида Бульонского. Эти персонажи, наделенные образцовыми добродетелями, вышли не из мечты. Давным-давно они жили среди людей. И тем не менее они принадлежали уже не истории, а легенде, и воспоминания об их деяниях не стремились следовать хронологии. Они жили вне времени. Периодически церемониал придворной жизни, праздники коронации, состязания на копьях, игры в куртуазную любовь развивали предписанные ритуалы, которые благодаря символическим представлениям вводили их на какой-то момент во временные рамки. Эти забавы переносили их в такое же вымышленное пространство, не имевшее ни твердых размеров, ни границ. В центре мифа было опасное приключение, непрекращающийся поиск. И приключение и поиск забрасывали героев-рыцарей и живых действующих лиц, временно игравших их роль, в дремучий лес.

Среди всех видов созданной природы лес представлял собой самое подходящее место как для романтических вымыслов, так и для тайных забав влюбленных. При помощи лужаек неопределенных форм, бесконечной глубины, бесчисленных обходных тропинок лес позволял постепенно проникать в тайну. Он уничтожал грань между реальностью и волшебством. В XIV веке гобелены превращали залы поместий сеньоров в дремучие чащи. А податливые формы лесных узоров породнились со стенами зданий и книжными пергаментами, чтобы создать там абстрактное пространство мифа.

Около 1300 года закончились работы по внешней отделке больших соборов. Эти работы велись на деньги, дарованные прелатами и правителями. Принципы рыцарской культуры восторжествовали над логикой строителей. Логика исчезла под замаскировавшим ее орнаментом, который заменил эту самую логику на бессмысленные рыцарские ритуалы. Так, на центральном портале Реймсского собора традиционная сцена коронования Девы Марии резко выделяется, тем самым нарушая незыблемость стен. Нисходящее движение готических структур освобождается от измеримых объемов. Оно устремляется вперед и теряется в буйстве цветущих кустарников, ветви которых взбираются на гребень стрельчатого фронтона. На самой вершине подъема, отмеченной крыльями ангелов, само Солнце превращается в цветок. Так сияет самое высокое дерево в лесу. Так сияет свет, согласно францисканской космологии оксфордских школ. Именно это сияние уничтожило на сводах Тьюксбери, на центральной башенке купола собора Или и капитульного зала Уэллса разгороженную строгость полного пространства, принципы которого были найдены в XIII веке в физике Аристотеля.

Непоследовательное пространство леса, бегство рыцарей в воображаемый мир, безрассудные авантюры молодых людей знатного происхождения, отправлявшихся на поиски любовных приключений, супруги, владений или просто-напросто славы, заполняли страницы книг, украшенных миниатюрами. Художники Англии без особого труда освоили фантастический язык кельтских и саксонских миниатюр. В «изгороди», окружавшей текст, свободная фантазия проявлялась сполна. Внутри замысловатой паутины, смешивавшей растительные узоры с причудливыми геометрическими фигурами, она являла взору точно подмеченные эпизоды животной жизни. Ведь в лесу рыцари порой встречались с драконами. Однако гораздо чаще они преследовали ланей и оленей.

В Париже логика братьев доминиканцев из университета превалировала во всех сферах жизни, и поэтому иллюстраторы книг не могли заходить слишком далеко. На полях составленного около 1325 года под влиянием доминиканцев для семьи Бельвиль бревиария[199]199
  Бревиарий (от лат. brevis – «короткий», «краткий») – сборник ежедневных молитв для клириков и монахов.


[Закрыть], который украшали в мастерской Жана Пюселя, была изображена более упорядоченная растительность. Художники ограничились модуляциями орнамента и воспроизвели точные формы садовых и лесных растений. В буквицах нашло воплощение отвлеченное понятие о буквах. Главное здесь – декорации. Они вписываются в рамки строгой композиции, где движется воздух. Это пространство представляет собой пространство великого театра Джотто. В Париж благодаря торговле произведениями искусства уже проникли отголоски итальянских экспериментов.

А тем временем патриции городов Италии, в том числе и Флоренции, демонстрировали любовь к изяществу, украшениям, рыцарской и куртуазной изысканности. Им пришлась по вкусу готическая каллиграфия Лоренцо Монако, камальдульского монаха. Монах умел придать благочестию и христианской драме приятную сладость и экзотику. Его одержимые волхвы бредут среди ощетинившихся башен и гротов в волшебную страну грез.

ПРАЗДНИКИ

В 1310 году придворный поэт Жак де Лонгийон сочи– праздники нил «Обеты Павлина». В этих манерных стихах он описывал кортеж из Девяти доблестных ратников. Отныне каждый сеньор, каждый молодой рыцарь, стремившийся, как утверждает Фруассар, овладеть в совершенстве оружием, стал поступать так же, как и они. Герцог Иоанн Беррийский захотел, чтобы портреты героев, уже украшавшие один из каминов дворца Буржа, были воспроизведены и на гобеленах. На них красуются причудливые узоры, переплетенные ветви ловко образуют ступенчатые альковы, в которых поочередно помещаются песни и праздничные речи. Юлий Цезарь, один из трех языческих ратников, восседает здесь на троне империи. Каролингская борода, корона, доспехи из пластинок помещают его в вечное настоящее куртуазных парадов.

Сама история превращается в череду праздников. Военные торжества, сражения, похожие на турниры, и турниры, заканчивающиеся сражениями, после которых победители прислуживают за столом побежденным, захваченным ими в плен. Язык придворного искусства без труда связывает картину реальной действительности с вымышленными представлениями. Все его сюжеты, иллюстрация коронаций, романов или любовных песен, сцены Благовещения, Поклонения Волхвов и даже Смирения Богородицы или Распятия являются поводом для описания нарядов. Рыцарская культура одевает Марию, святых и всех героев своих мифов в роскошные одежды, которые раньше использовались лишь во время богослужений и отправления королевских ритуалов. Праздник прежде всего давал радостный повод украсить себя, сбросить привычные одежды и облечься в вымышленные наряды. С конца XIII века искусство скульптуры соборов начинает подчиняться правилам игры. В Страсбурге Искуситель и девы, которых он собирается развратить, не прочь вкусить мирские удовольствия. Художник осуждает их. На плаще Искусителя извиваются рептилии. Художник не одобряет изысканность дев, обуреваемых порочными чувствами. Однако он показывает их такими, какие они есть: блистательными и исполненными соблазнов.

Пройдет сто лет, и во Франции времен Карла VI искусство королевского благочестия повернется лицом к вымыслу, мечте и роскоши куртуазной культуры. Оно унаследует от праздника изящество украшений, а от спектакля – мизансцены. Подобный ковчег унесет ввысь в сверкании золота, бархата и драгоценных камней всех собравшихся вместе персонажей – Бога Отца, Мадонну Царицу, Иисуса – Спасителя мира, апостолов и святых покровителей.

* ОБЕСПОКОЕННОСТЬ

Сеньоры французского двора, дворов Никозии, Виндзора или Неаполя танцевали на вулкане, который они называли адом. Они старались забыться. Они носили платья, прошитые золотыми нитями, скакали на великолепных лошадях, ласкали стройных дев, но при этом дрожали. Ведь они понимали, что этот мир, которым они наслаждались, скрывал в себе ночь, ужас, чуму, страдания, безумство, которое превращает королей в животных, смерть и неведомую вселенную. Эта опасность заставляла их предаваться утонченным удовольствиям, а также приводила их к утонченному же аскетизму. Изящное искусство 1400 года плохо скрывает глубинное беспокойство. Беспокойство, повествующее на заалтарных картинах о жизни святых, вынуждает безмерно кривляться палачей мучеников. Именно оно подвигло в Барселоне Бернардо Мартореля растянуть по трагической диагонали истерзанное тело святого Георгия. Именно оно служит причиной того, что на всех картинах, изображающих Снятие с креста, святые женщины заламывают руки при виде ран Христа. Именно оно объясняет, почему сцены Апокалипсиса имеют столь магическое влияние на государей: эти сцены показывают уязвимые места Творения. После 1373 года Никола Батай, самый известный парижский ткач, специально для герцога Людовика Анжуйского создавал гобелены, по-своему пересказывавшие образным языком Апокалипсис Иоанна. Элегантная каллиграфия и совершенным образом подобранные краски освободили тему от влияния беспокойства; похожий на единорога зверь, доблестный Гектор и доблестный Карл Великий, соблюдающие ритуалы куртуазности. А еще совсем недавно на стенах часовни Богородицы в Карлштейне неизвестный художник сумел изобразить специально для императора Карла IV символ ужаса, крушения всего сущего – огромного паука – и бледные лица, хороводом кружащиеся от кошмарного наваждения.

УМЕРШИЙ БОГ

Распятие господствует над всей вымышленной вселенной благочестия. Оно подавляет ее. Ведя борьбу с еретическими верованиями, которые распространялись в том числе и с помощью францисканских спиритуалов и которые предсказывали скорое наступление царствования Святого Духа, Церковь сконцентрировала свое догматическое учение на тайне единства Бога в трех ипостасях. Она всюду помещала изображение Троицы, однако при этом смешивала его с изображением крестного пути: Бог Отец торжественно восседал на «престоле спасения», а голубь Святого Духа соединял Его лицо с лицом Сына, крест которого он поддерживал своими собственными руками. Такова центральная тема творчества Мазаччо. В 1427 году он воплотил ее на одной из стен Санта-Мария-Новеллы, создав восхитительный образ умирающего человека. Здесь центральная фигура композиции – распятый Христос. По бокам в отдалении стоят на коленях два дарителя. Выражения лиц выводят их за пределы вселенной вечности, где живут застывшие божественные персонажи – Мадонна и святой Иоанн. Однако все они одинакового роста. Наделенные одной и той же монументальной и статичной осанкой, они лишены человеческой приниженности и, морально укрепленные милостью Божией, перенесены в трансцендентное пространство.

Тем не менее торжествующий Христос выходит из могилы. Для того чтобы как можно полнее выразить динамическое могущество Воскресения, художникам приходилось проявлять силу, к которой, похоже, их крайне редко призывали покровители. Древнее литургическое искусство сводило порывы к небесным радостям. Всеобщей набожности XIV века никак не удавалось подняться над пропастью телесной смерти. Искусство часовен знало, как выразить нежность, оно превосходно научилось изображать тревогу человека. В совершенстве овладев мастерством воплощать мечты, оно воссоздавало картины Апокалипсиса. Однако совершенно не умело описывать небеса: в большинстве случаев его рай выглядит смешным.

ЛАЗАРЬ

Однако одному художнику удалось наделить воскресшего Христа неодолимой силой, показать его как героя, одержавшего победу над силами ночи: речь идет о неизвестном художнике из Чехии, создавшем заалтарные картины Тршебоня. Сравним с этой фигурой, принадлежащей пылкому, яростному христианству, которое вскоре приведет в движение гуситские общества, другого воскресшего, Лазаря из «Роскошного Часослова». Лазарь – это человек. Он, подобно античным бронзовым статуям, наделен восхитительными, чистыми и цельными лицом и телом. Братья Лимбург дали стареющему Иоанну Беррийскому надежду, соединившую в себе древний рыцарский оптимизм и зачатки гуманизма, уже проникавшие из Италии. И рыцарство и гуманизм спускали эту надежду с небес на землю.

Такое изображение могло появиться лишь на исходе утонченной цивилизации 1400 года при необычайном соединении роскоши и здравого смысла, любопытства и изысканности, которого удалось достичь парижскому двору до того, как его разметали превратности войны. Перед тайной смерти все без исключения – и проповедники, и народ, который они заставляли дрожать, и стоические и суровые христиане, на которых работал Мазаччо, – проникались ужасом или же значительностью происходящего. Похоронная церемония не подготавливала возвращение к мирским радостям, она устраивала последний праздник вокруг тела, которому суждено было сгнить. Наступал миг прощания.

* ПРОДОЛЖАТЬ ЖИТЬ

Этот праздник имел целью по меньшей мере увековечить память покойного и проводился для того, чтобы обессмертить черты его лица, и завершался возведением памятника, монумента. Иными словами, создавался портрет, который представлял собой способ продолжать жить.

Искусство изображать лица на надгробных памятниках XIII века расширило пределы жизни вплоть до границ потустороннего мира, до славы воскресения. Люди XIV века надеялись, что каким-то образом останутся на земле, если их лица будут запечатлены на надгробных памятниках. Если они возводили гробницы при жизни, то охотно позировали скульпторам. А когда скульпторам предстояло создать образ уже почившего человека, то они старались уловить сходство при помощи посмертных масок, снятых с лица во время похоронных торжеств. Художники Неаполя, получившие заказ изобразить живым Роберта I Мудрого, восседающего на троне, ограничились тем, что взяли его посмертную маску и раскрыли у нее глаза. Поступив подобным образом, они создали ввергавший в ужас портрет правителя в расцвете славы с блуждающим взглядом, внезапно возникший из тьмы ночи, из мрака суровой вечности первых римских скульптур. Необычайно выразительное искусство посмертных изображений сумело в кратчайшие сроки добиться пронзительной достоверности. Этому служат свидетельством суровые надгробные портреты умерших рыцарей, закованных в доспехи, епископов, всех этих хищников, которые вошли в потусторонний мир, не выпуская из рук своих привилегий. Художникам приходилось также создавать скульптурные портреты усопших. И тогда они призывали на помощь всю свою творческую фантазию. Ангелочки, несущие в руках гирлянды, окружают тело Иларии, молодой супруги тирана Лукки. Стараниями Якопо делла Кверча она безмятежно покоится среди совершенной красоты.

* МОГУЩЕСТВО

В XIV веке феодальной независимости пришел конец. Правители решительно обуздали ее. Мир стал более тесным, ведь прекращение крестовых походов вынудило рыцарей искать военные приключения в пределах Европы. За сто лет до описываемых нами событий молодой Эдуард III Английский, как и его предок Ричард Львиное Сердце, отправился на Восток в поисках славы: он вторгся во Францию и разграбил ее. Отныне жажда подвигов утолялась при помощи политических авантюр. И в самом деле, христианский мир распался на государства: не только на королевства, но и на незначительные княжества, а также на завистливые республики, образованные в Италии и Германии городскими коммунами. Престолы и муниципальные магистратуры потворствовали распрям, ненависти семей и соперничеству кланов. На протяжении всего века, познавшего пышный расцвет искусства ведения войны и возведения фортификационных укреплений, Запад оглашался звуками шагов вооруженных людей. И правители, и города жили под защитой крепостных стен.

БАШНИ

Восхитительный замок в Меюн-сюр-Иевр, служивший герцогу Иоанну Беррийскому одной из многочисленных увеселительных резиденций, остроконечные шпили церквей, неожиданно открывавшиеся взору при въезде в германские города, дивный пейзаж, сотворенный Амброджо Лоренцетти, стройные башни дворцов коммун, патрициев или сеньоров с помощью поразительного контраста выражают умонастроение, которое в Европе XIV века определяло эволюцию военной архитектуры, где воплощалась воля аристократии к могуществу.

Два языка. Здесь находятся ирреальное пространство куртуазных мифов, вертикальное мистическое восхождение, направленная в одну сторону кривая, определяющая композицию изысканных поэтических мечтаний. Там – строгая мозаика, представляющая на обозрение компактную, основательную и глубокую вселенную. Но также и две культуры. Башня французского государя и колокольни коллегиальных церквей заканчивались игровыми символами. На своих макушках под роскошным праздничным одеянием они прятали оборонительный механизм. Они готовились к сказочным приключениям, во время которых рыцари Круглого стола терялись в воображаемых лесах. Или же они были увенчаны пышными украшениями, призванными доказать верующим щедрость Господа, присутствующего всюду и везде. Будучи символом рыцарской расточительности, они излучали вокруг себя блеск несметных сокровищ. Эти сокровища ревностно оберегались от завистливой ненависти соседей в башнях патрицианских семей Сан-Джиминьяно, в башне коммуны Губбио, за крепостными стенами, окружающими резиденции тиранов в городах Северной Италии. Они мощные, приземистые, недоверчивые. Некоторые переходы были открыты для радостей жизни, но в целом башни призывали семейный клан, городскую коммуну или вооруженное войско владельца сеньории к коллективному экономическому или военному наступлению и поддерживали у них неистребимый дух соперничества. Они стремились превзойти богатство соперников.

ГРАЖДАНСКОЕ ПРОСТРАНСТВО

В городах Италии деньги и существовавшее благодаря  им художественное творчество медленно отворачивались от религиозных сооружений, чтобы приступить к созданию собственно городского и гражданского пространства, где впоследствии воссияла слава коммун. В 1334 году Флоренция наделила Джотто обширными полномочиями и поручила ему надзирать за строительством купола, заботиться о муниципальном палаццо, мостах и крепостных стенах. Задуманная им колокольня принадлежала скорее коммуне, чем Церкви. Джотто прославлял ею добродетели и труд граждан. У этого возрожденного градостроительства существовали как бы два центральных элемента: замок и площадь. Члены городского совета, как и король, действительно заседали в башне. Башня господствовала над открытым пространством, где собирались городские ополченцы и простые горожане, пришедшие послушать торжественные речи. Народ Губбио поместил своих консулов в величавую крепость. Ценой невероятных усилий по бокам крепости были возведены открытые галереи, которые были предназначены отнюдь не для торговли: под высоким небом Умбрии на этих эспланадах совершались ритуалы гражданской доблести. Что касается жителей Сиены, то они приняли решение уменьшить размеры огромного собора, о котором мечтали их отцы. Однако на полукруглой площади Кампо они возвели монументальный ансамбль, представляющий собой самый древний пример городской архитектуры христианской Европы. Ансамбль примыкает к ратуше, строительство которой началось в 1298 году и которая возвышается над Манджио. Необычайно элегантная, стройная башня имеет тем не менее военное значение: она служит воинственным символом суверенитета города.

ГЕРОИЗИРОВАННЫЕ ТИРАНЫ

В период треченто практически все коммуны Италии попали под гнет тиранов. Тираны приходили к власти либо силой, либо принимали под покровительство «сеньории» патрицианских кланов, уставших от мести, заговоров, мятежей и надеявшихся, что господство одного человека поможет возродить мир, столь благоприятный для ведения дел. Эти большие или маленькие властелины чаще всего были обязаны успехами своей condotte, банде наемников, находившихся у них на содержании. Однако они любили представлять себя в образе диктатора античных времен и считали, что слава об их добродетелях переживет столетия. Гуманисты, уподобившиеся поэтам Древнего Рима, пели им хвалебные гимны. В ту эпоху нигде более не говорили так громко о славе. Только в Вероне, Милане, там, где царствовали амбициозные вожди древних родов. Они во всем подражали правителям, упивались своим всемогуществом, были жестокими и коварными. Они часто охотились. Мужество, проявленное в рыцарских боях, делало им честь. Они любили надевать на военные смотры или на турниры, где вставали во главе молодежи, доспехи Роланда или Ланселота и старались узаконить свою власть, подражая подвигам доблестных ратников. Однако им ни в коем случае нельзя было умирать. Их место могли занять другие. Чтобы забыть об узурпации, недостаточно смены одного поколения. Мертвый тиран непременно должен превратиться в героя. Когда умер Скалигер, его сыновья некоторое время скрывали это печальное событие, а затем прилюдно приказали построить саркофаг в самом центре покоренной Вероны. Над гробницей возвышается конная статуя – это символ политического триумфа. Сменяющие друг друга состязания на копьях и череда победоносных вечеров уносят в вечность signor города.