Текст книги "Время соборов. Искусство и общество 980-1420 годов"
Автор книги: Жорж Дюби
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)
Эти люди теперь занимали ступень над простыми ремесленниками, которыми им было поручено руководить. Они больше не таскали камни и даже перестали сами их обтесывать. Они работали с компасом. Представляли каноникам план здания, в мельчайших подробностях изображенный на пергаменте. В то время один проповедник говорил:
Труд некоторых заключается лишь в том, чтобы отдавать приказы. На больших стройках обычно есть главный мастер, который делает распоряжения и редко или вообще никогда не прикладывает руку к работе. Мастера, поставленные над каменщиками, с компасом и линейкой в руке, говорят прочим: «Обтеши здесь». Они не трудятся, однако получают самое большое вознаграждение.
Эти люди прекрасно знали свое дело. Они были близко знакомы с докторами богословия, которые считали их равными себе и приобщали к науке чисел и диалектических построений. Но они не были священниками, не совершали Евхаристию, не проводили часы в размышлениях над Словом Божиим, не искали в Писании темных мест. Они выполняли работу, но, в отличие от Сугерия или Мориса Сюлли, не черпали вдохновения непосредственно в созерцании небесных иерархий. Их больше занимали проблемы динамики и статики. Занимаясь изобретательством, они оставались виртуозами, а не мистиками. Их достижения заключались в том, что им удавалось преодолеть сопротивление материала, а не проникнуть в какую-либо тайну. Те, чей разум склонялся к логике, ставили свой успех в зависимость от точности геометрических построений. Наиболее проницательные стремились достичь не истины, но милости.
В Сен-Дени великий Пьер де Монтрей в 1250 году не занимался новшествами. Он совершенствовал. Владея техникой, позволявшей ему свести здание к его каменной структуре, он распределял потоки света так, чтобы они радовали глаз. Две розы трансепта, в одной из которых движение света направлено к центру, а другая, напротив, излучает свет, иллюстрируют возможности совершенной математики, двойное движение вперед и в обратную сторону, которое богословие святого Фомы Аквинского заимствовало у Дионисия Ареопагита. С равновесием между структурой здания и декором покончено. Камень маскирует индивидуальные функции архитектурных масс поисками изящества. То же самое произошло и со скульптурами часовни Сент-Шапель – их пропорции гармоничны, но души в них нет. Это те же реймсские статуи, но лишенные одухотворенности. В самом Реймсе Гоше, последний из мастеров, руководивших строительством собора, устанавливая у портала огромные скульптурные фигуры, не следует первоначально предусмотренному расположению статуй, строго соответствовавшему учению Церкви. Он нарушает невразумительный порядок богословов, не чувствуя больше необходимости соблюдать его, и размещает изваяния, руководствуясь их пластическими особенностями, а не значением. Скорее всего каноники не осудили выбор мастера. Они сами становились восприимчивыми к изящному. Теперь художник старался понравиться. Фигура, изображающая Синагогу, переносит весь свой вес на одну ногу, становится заметным движение, постепенно вовлекающее Деву Марию и святых в танец куртуазного общества. Это направление начинает прослеживаться на витражах и покрытых миниатюрами страницах рукописей, в изменениях, которым подвергалась нарисованная линия, чтобы доставить удовольствие взору. Верующие и духовенство, ведущее народ к спасению, теперь почитают прекрасными Бога Живого и Его Мать.
Поворот к эстетизму отражает кризис, который переживает в Париже богословская мысль, а также те глубинные течения, которые этот кризис вызвали. Святые Фома Аквинский и Бонавентура по приказу Папы вели борьбу с новыми отклонениями от доктрины. Святой Фома опирался на доводы разума. Споря с Аристотелем, он противостоял Философу и Комментатору в диалектическом диспуте, стремясь загнать их в тупик. Его коллега из ордена францисканцев признавал за логическим инструментарием лишь подготовительное значение: «Философская наука – лишь путь к другим наукам. Тот, кто желает ограничиться ею, остается впотьмах». Возвращаясь к святому Августину, он призывал различать знание, добытое при помощи науки, которая способна ухватить лишь поверхностную сторону события, и более глубокое знание, прозревающее славу будущего мира. Его «Описание пути души к Богу» – или, скорее, «в Боге» – шаг за шагом ведет вперед, движимое порывом любви. Зачем выдвигать аргументы против Аристотеля? Гораздо больше способствует спасению совершенствование в созерцании света. Последнее наставление, очерчивающее границы интеллектуальных усилий: «Созерцая, остерегись думать, что ты понимаешь недоступное пониманию». Эта тактика в большей степени, чем действия святого Фомы, соответствовала требованиям нового времени и порывам наивных душ, полагавшихся в поисках Бога на озарение, даруемое Святым Духом. Она восторжествовала над томизмом, положения которого Бонавентура формально начал опровергать в «Беседе о дарах Святого Духа». В 1270 году напуганное дерзостью диалектики, чутко следящее за волнениями, тревожащими народное сознание, католическое богословие решительно встало на путь мистицизма.
Однако Иль-де-Франс, утопающий в роскоши Париж Филиппа Смелого, столица университетских профессоров и прекрасных дам, которым поклонялись рыцари, не был для мистицизма землей обетованной. Именно потому порыв, поднявший к небу башни Лана, Тура и Реймса, в этой области сошел на нет и во второй половине XIII века вновь набрал силу на востоке, в долине Рейна, в краю, где начинали складываться небольшие мистические общины бегинов и бегинок[140]140
Бегинки – члены возникших в Средневековье полумонашеских объединений одиноких женщин, посвятивших себя уходу за больными и другим делам милосердия; существовали и сходные мужские организации – бегины. Жили общежитиями, проповедовали воздержание, скромность в поведении и одежде. В отличие от монахов и монахинь, не приносили никаких формальных обетов и могли выйти из общины в любое время. Культивировавшиеся среди бегинов и бегинок идеи внецерковной (хотя и не антицерковной) мистики вызывали со стороны Церкви подозрения (не всегда необоснованные) в ереси, а отсутствие обетов безбрачия – даже обвинения (совершенно неосновательные) в свальном грехе. Ряд исследователей настаивает на том, что первые бегинские общины возникли в Нидерландах во второй половине XII в.
[Закрыть]. В Германии того времени наблюдался подъем коммерции, способствовавший развитию торговых путей. Повсюду возникали города; освобождая для них место, вырубали леса. До наступления 1250 года Альберт Великий покинул Париж и отправился преподавать в Кёльн, новый центр образования, немало сделав для того, чтобы прославить его. Он комментировал труды Дионисия. Вслед за ним доминиканец Ульрих Страсбургский развил некоторые свои теории, ставившие рациональные приемы на второе место после озарения, прокладывая таким образом путь, на который вскоре должен был вступить Майстер Экхарт. Наследницей искусства соборов стала Германия братьев Свободного духа и миннезингеров[141]141
Братья Свободного духа — духовное течение (некоторые исследователи предполагают, что это была особая секта, и родоначальниками ее называют Амори Венского и Ортлиба Страсбургского) пантеистического направления; по учению его адептов, все сущее, в том числе, и даже в первую очередь, человек, есть Бог, достигший совершенства сам становится Богом, и все, что мешает стремлению духа к совершенству, должно быть отвергнуто – Церковь, таинства, даже Писание; братья Свободного духа появились во второй половине XIII в. в Германии, оттуда распространились по Нидерландам и Северной Франции, и их организации, несмотря на жестокие преследования Церкви, просуществовали до XV в. Миннезингеры (Minnesinger (нем.) – «певец любви») – немецкие рыцарские поэты-певцы. Искусство миннезингеров возникло в конце XII в. под влиянием окситанских трубадуров. Миннезингеры воспевали Бога и государей, любовь к прекрасной даме и к Богоматери, стремились сочетать светские рыцарские и мистические религиозные ценности.
[Закрыть]. В Страсбурге началась последняя из великих строек готики. Росток реймсской скульптуры прижился в Наумбурге, посреди лесных чащоб.
Мастера, вдохновлявшиеся здесь готикой, направили ее в сторону экспрессионизма. Близ сцен Страстей Христовых они возводили сияющие красотой статуи принцесс. На этих поросших лесом землях, по соседству с обителями монахинь, одержимых видениями, искусство Франции тоже стало более насыщенным. Чудовищный бестиарий древних романских корней обогатился миром фантазий и сил, не подчиняющихся ничьей власти, облеченных в искореженные, вычурные формы, которые германская душа воспринимала как производную от византийских образцов. Лишенная логической основы, эстетика Сугерия в церквах Тюрингии и Франконии растворилась в игре полумрака, в нежности Девы Марии. Она изменилась в соответствии со вкусами верующих, искавших душевного мира в награду за жар сердца.
В это же время Париж предлагал иной путь. Это по-прежнему был путь разума, но теперь он вел к земному счастью. Столичные интеллектуалы с возросшим пылом отстаивали право заниматься философией, и поворот богословия к мистицизму лишь укрепил их на этих позициях. Христос пришел, чтобы Своей жертвой спасти людей. Достаточно полностью отдаться Его любви, чтобы достичь неземного блаженства; зачем запрещать себе в этой жизни свободно размышлять о светских предметах, зачем лишать себя мирских радостей? Профессора-миряне на факультете искусств не принимали участия в богословских диспутах. Их задачей было толковать труды Аристотеля. Они комментировали их перед аудиторией, состоявшей из совсем юных учеников, многим из которых была уготована карьера в миру. Профессора заявляли им, что мысль – привилегия человека. Мысль свободна. Положение философа более почетно, чем любое другое, оно ведет к высшему блаженству. Какова на самом деле его миссия? Открывать законы Природы, то есть истинный порядок. Если признать в Природе инструмент Промысла Божия, отражение мысли Господа, дело Его рук, разве можно в таком случае считать ее несовершенной? Проникать в ее тайны означает находить правила совершенной жизни, соответствующие планам Господа. «Грех есть человек, – писал Боэций Дакийский, – но истинные пути установлены естественным порядком». Пусть же человек стремится следовать этому порядку, таким образом он может быть уверен, что угоден Богу. Кроме того, он проживет земную жизнь в равновесии и радости. Молодая школа предлагала человеку счастье.
Счастье, единственный творец которого – он сам и которого может достичь своим умом. Наша госпожа Дама Природа обещает тем, кто служит ей, что они достигнут здесь совершенного блаженства. Таков урок, заключенный во втором «Романе о Розе», написанном Жаном де Мёном около 1275 года близ парижских школ. Жан де Мён обличал пороки, пытавшиеся нарушить божественный порядок: стремление к власти, а также вычурные куртуазные манеры и ложную проповедь нищенствующих монахов. Он напоминает о совершенном порядке начала времен:
Некогда, во времена наших праотцев и праматерей, по свидетельству древних, люди питали друг к другу утонченную и преданную любовь и не были движимы жаждой наживы или грабежа и счастье царило во всем мире. Земля не была возделана, она сохраняла наряд, дарованный ей Богом, но каждому давала достаточно пропитания.
Все было испорчено Ложью, Гордостью и Притворством. Эти идеи были порождены аверроизмом. Но также они были очевидным результатом антиеретической пропаганды, в противовес катарам реабилитировавшей тварный мир. Эти положения коренились в богословии творения, которое развивало искусство соборов. Они также не противоречили наивному оптимизму первых времен францисканства, от которых по приказу Святого Престола отвернулись минориты. Наконец, они сочетались с дикими верованиями о конце света, с ожиданием бедняков, которым говорили, что Бог создал своих детей равными. Парижская философия 1270 года предстает как новый этап в постепенном открытии вочеловечения Бога. Поистине, это был кардинальный поворот – мысль духовенства десакрализуется и поворачивается к мирской жизни.
Действительно, лишенное церковных ограничений обещание материального благополучия было адресовано прежде всего рыцарям, влюбленным в жизнь, дамам, тем, кто отказался сопровождать Людовика Святого в последнем крестовом походе («в то время не было никакого паломничества, никто не покидал свой край, чтобы исследовать дикие страны»). Жан де Мён писал на языке, которым пользовались при дворе. Это произведение по-своему воспевало радость, наполнявшую куртуазные поэмы. Оно приглашало открытыми глазами смотреть на красоту творения и просто радоваться. Эта радость звучала в детском смехе Избранных из Бамберга[142]142
Избранные из Бамберга – группа мейстерзингеров (профессиональных поэтов-певцов) конца XIII в.
[Закрыть], в иронии Рютбёфа, в свежих мелодиях Адама де ла Аля, которые были проще, естественней и непосредственней, чем схоластические полифонии Перотена Великого. Этой радостью был охвачен молодой Людовик Святой, в то время когда он еще любил 11гутить. Теперь этой радостью был движим улыбающийся антиклерикализм знати при французском дворе и вся свободная и здоровая молодежь, для которой лжепророки и провозвестники конца времен были не преподавателями-диалектиками или трубадурами, а лишь ханжами и святошами, чьи призывы к покаянию препятствовали возвращению к свободе золотого века. Изящество новой скульптуры было эхом этих настроений. Оно давало живительный сок, питавший распускавшуюся на солнце флору последних капителей. Повинуясь зову блаженства, Воскресшие из Буржа встают, являя в свете Господа нежность юного тела. Радость ведет к осуществлению стремления к телесной красоте, в которой в Париже растворилось религиозное искусство соборов.
*
Три века непрерывного развития привели к тому, что в области Иль-де-Франс возникла философия счастья. Италия деловых людей была готова принять ее. Однако в стране, где церковные структуры были менее прочны, эта философия могла способствовать окончательному разложению христианства и погружению в безбожие, которое уже приписывали Фридриху II. Следует ли верить Бенвенуто д'Имола, говорящему, что «вскоре более ста тысяч знатных людей, занимавших высокое положение, мыслили так же, как Фарината дельи Уберти и Эпикур, полагавшие, что рай следует искать только на земле»? Действительно, Данте прошел в «Аду» круг, где находились
и Фарината открыл ему, что:
Однако Данте Алигьери именно в «Раю» поместил «вечный свет» Сигера Брабантского, величайшего из парижских философов, родоначальника новой школы. В своей теории об устройстве мира Данте помещает в виде двух параллельных, несоприкасающихся, рядов Церковь и Государство, Милость и Природу, Богословие и Философию, подобно тому как это делали преподаватели факультета искусств. Философия учит,
«Божественную комедию» можно считать последним собором. Данте возвел его на том, что доминиканские монахи, проповедовавшие во Флоренции, рассказали ему о схоластическом богословии, изучив его в Парижском университете. Как и великие соборы Франции, поэма ведет за собой, в соответствии с насыщенной светом иерархией Дионисия Ареопагита и при посредничестве святых Бернарда и Франциска и Девы Марии к любви, которая движет небесные тела. Проникнутое поэтикой воплощения Бога, искусство соборов воздавало удивительную хвалу телу Христа, торжествующей Церкви, иными словами – всему миру. На заре треченто подъем, незаметно способствовавший освобождению европейской мысли из-под власти духовенства, отвращал тех, кто жил на Западе, от сверхъестественного. Теперь люди шли другими путями к иным завоеваниям. «Природа – божественное искусство». Искусство, которое должно вести к счастью. Сам Данте и его первые почитатели устремились к другим берегам.
Дворец
1280-1420
В XIV веке начали проявляться признаки истощения, сказавшегося на западном христианстве. Стремление к крестовым походам по-прежнему живо и владеет умами. Оно диктует политику Церкви, определяет настроения рыцарства. Но постепенно это стремление уходит из области мифов и ностальгии. Между падением в 1291 году Сен-Жан-д'Акра, последнего оплота франков в Святой земле, и беспорядочным бегством крестоносцев при Никополисе в 1396 году под натиском турецкой армии, покорявшей Балканы, реальностью стало медленное отступление из восточных областей Средиземноморья. После 1400 года Византия превратилась в осажденный город, опасный край, некий аванпост, обреченный переживать набеги неверных, приходящих из Азии. Европа больше не распространяет своего влияния, напротив, она сокращает его, и происходит это потому, что население, которое непрерывно росло в течение трех веков, с приближением 1300 года начало уменьшаться. Великая чума 1348—1350 годов и последовавшие за ней волны эпидемий превратили снижение прироста населения в катастрофический упадок. В первые годы XV века население большинства европейских стран сократилось вдвое по сравнению с предшествовавшим столетием. Бесчисленные поля оставались невозделанными, тысячи деревень обезлюдели, почти повсеместно ставшие слишком просторными городские стены окружали обветшавшие кварталы. Следует также упомянуть военные потрясения. Агрессивная мощь, некогда вырывавшаяся наружу, неся на своей волне завоевательные экспедиции, теперь вернулась обратно. Она вызывала бесконечные столкновения между крупными и мелкими государствами, которые начали укреплять свои границы, дробить христианский мир, соперничать и противостоять друг другу. Шум битвы раздавался и в деревнях, и вокруг осажденных городов. Повсюду попадались вооруженные шайки, занимавшиеся грабежом и разбоем, бродяги, наемные солдаты. Везде бандиты и убийцы, «живодеры»[146]146
«Живодеры» (фр. ecocheurs) – прозвище так называемых «белых отрядов», групп наемников времен Столетней войны, нанимавшихся на службу то к одной, то к другой стороне, а в промежутках между военными действиями живших грабежом мирного населения.
[Закрыть] – профессионалы военного времени. В течение пятидесяти лет до наступления XIV века произошел один из великих переворотов, изменивших в Европе историю материальной цивилизации. В развитии этой истории произошли две мощные вспышки, отделенные друг от друга долгим затишьем. На XIV век приходится начало застоя, продлившегося до 1750 года.
Этого утверждения недостаточно для того, чтобы проследить за ходом мысли тех историков, которые, уделяя слишком много внимания означенному перерыву в развитии, сокращению населения и военным волнениям, с таким же пессимизмом судят и об истории«идей, верований и художественного творчества латинского христианства. Бесспорно, в том, что касается культурных ценностей, XIV век был не паузой, но периодом плодотворного развития. Сам упадок и потрясения, которые пережила материальная культура, стимулировали движение вперед, причем по трем направлениям. Во-первых, значительно изменилась география процветающих областей, зёрна интеллектуальной и художественной активности прорастали в новых краях.
Эпидемии и разлад, нарушавшие хозяйственную деятельность, военные беспорядки нанесли большой урон некоторым германским областям, Английскому королевству и тяжелее всего сказались на Франции, центре предшествовавшей экспансии. Многие области избежали общей участи. В прирейнской Германии, в Чехии, некоторых иберийских областях и больше всего в Ломбардии заметен рост городов, успех в коммерции, появление новых интересов и новых поводов для беспокойства. В то время как мореплаватели Генуи, Кадиса и Лиссабона отваживались заплывать по Атлантике все дальше, начинается поворот европейской торговли к Океану, который вскоре должен был возместить сторицей потери в Средиземноморье. Бедствия XIV века и, в частности, демографический спад не во всех областях стали причиной остановки развития. Эти факторы способствовали увеличению личных состояний и общему повышению уровня жизни и таким образом создали материальные условия для более активного меценатства и популяризации высокой культуры. Действительно, в это потревоженное чередой бедствий время, ознаменованное резким сокращением численности населения, богачей было гораздо больше, чем в безмятежном XIII веке, когда разворачивалась экспансия, а состояния также росли, но все-таки не с той скоростью, с какой увеличивалось население. Вот почему некоторые привычки и вкусы, свойственные прежде лишь благородным и знатным особам, постепенно распространялись во все более широких слоях общества, независимо от того, шла ли речь об обычае пить вино, носить белье или читать книги, украшать жилище и гробницу, понимать смысл рисунка или проповеди, заказывать произведения в художественных мастерских. Вот почему тяга к роскоши, несмотря на застой в производстве и торговле, не только не отошла на второй план, но, более того, усилилась. Наконец, ослабление материальных структур вызвало разрушение, подрыв целого ряда ценностей, на которые до недавнего времени ориентировалась культура Запада. Возник беспорядок, но в то же время это вернуло культуре молодость и в чем-то способствовало ее освобождению. Люди того времени были охвачены тревогой в значительно большей степени, чем их предки. Причиной тому была напряженность, возникшая в ходе борьбы за освобождение, несущее новизну. Те, кто были способны думать, временами с головокружительной ясностью ощущали новизну своей эпохи. Они осознавали, что открывают иные дороги, пролагают иные пути. Они чувствовали себя новыми людьми.
Свидетельством реальности этого ощущения новизны может служить судьба многих великих литературных произведений, созданных около 1300 года, таких как вторая часть «Романа о Розе» или несравнимо более прекрасная «Божественная комедия». Эти произведения обращались к каждому в отдельности. Написанные на народном языке и, следовательно, предназначенные публике, не имевшей отношения к Церкви, они предлагали свод всех интеллектуальных побед и знаний предшествующих времен. Их первой задачей было открыть наконец научную культуру, культуру школ и духовенства, представителям высших слоев светского общества, сгоравшим от стремления к образованию. Эти произведения имели невероятный успех и быстро стали предметом толкований, публичных чтений и дискуссий. Вскоре их стали причислять к классике. Последующие поколения постепенно отдалились от этих книг, от итога, который они подводили под накопленными знаниями, от системы мироустройства, которую они заключали в себе. На эти произведения возникла литературная критика, то есть некое осознание их эстетической ценности и в то же время понимание прошлого, понимание того, что завершился определенный период истории, чувство новизны жизни. В то время обновление затронуло все сферы деятельности ума и сердца. Далее оно распространилось на религиозное мироощущение. То, что к 1380 году начали называть devotio moderna[147]147
«Новое благочестие» (лат.) – предреформационное духовное течение, зародившееся в XIV в. в Нидерландах и распространившееся в Северной Франции и частично Германии. Сторонники «нового благочестия» не отрицали прямо церковную обрядность, но относились к ней с определенной настороженностью и считали ее несущественной по сравнению с внутренним религиозным чувством; они проповедовали идеи так называемого мирского аскетизма, то есть поисков спасения не в бегстве от мира, а в исполнении мирских обязанностей как религиозных заповедей.
[Закрыть], было «современным» способом приблизиться к Богу. Но самым главным следует считать то, что освобождение, вызванное пришедшим чувством новизны, затронуло и молитвенную жизнь – оно касалось Церкви и духовенства. Становясь все более народной, европейская культура в XIV веке вместе с тем переставала быть церковной. Искусство – именно в этом заключалось то новое, что появилось в нем, – в момент решающего поворота духовной и материальной истории Европы перестало в первую очередь быть символом священного. Отныне оно обращалось ко всем, ко все большему числу людей, как призыв или напоминание об удовольствиях.
*
Ars nova[148]148
Новое искусство (лат.).
[Закрыть] – это выражение употребляли в XIV веке для определения некоторых форм музыкальной композиции, которые характеризовались обилием украшений, духом беспричинности, поиском чистого эстетического наслаждения, быть может, неосознанным стремлением ввести в религиозную музыку мирскую радость. В целом это было завоевание литургического пения инструментальными арабесками, всем, что дало весенние всходы в театральной музыке Адама де ла Аля, а ранее – в мелодиях трубадуров. Произошел прорыв светских ценностей в высокое религиозное искусство. В эту эпоху подобный процесс прослеживается во всех областях творчества – для архитектора, скульптора, ювелира, художника, для тех, кто нанимал их, главной задачей произведения искусства было не соучастие в литургии воплощения, которая в XIII веке из самого сердца Франции распространилась по всей Европе и которая предлагала, в соответствии с гармонией творения, расположить точно на отведенных им местах человека, разум и природу, то есть совершенные формы, через которые Бог являл Себя миру. Художники и их покровители, чувствовавшие себя новыми людьми, не воспринимали искусство, подобно современникам Людовика Святого или, позднее, друзьям Лоренцо Великолепного, как один из способов проникнуть в тайны мира и понять их загадочный порядок. В их глазах искусство становилось иллюстрацией, повествованием, рассказом. Его цель – такое переложение истории или, скорее, историй Бога, рыцарей Круглого стола или завоевания Иерусалима, которое может быть немедленно воспринято зрителем. В этом заключалось фундаментальное новшество. Художник более не вторил священнику в литургическом действе. Он перестал быть помощником духовенства и принялся служить человеку, томимому жаждой видеть, желавшему видеть не повседневную реальность (искусство в то время более, чем когда-либо, способствовало бегству в мир фантазии), но свои мечты. В XIV веке художественное творчество превращается в погоню за воображаемым миром. Как следствие, главная цель теперь – не создание -пространства для молитвы, религиозной процессии, распевания псалмов; ныне первоочередная задача – показывать, являть зрительный образ. Живопись, обладавшая большими возможностями в этой области, выдвигается в Европе на передний план.
Что касается причин этих кардинальных изменений, их следует искать в сочетании трех неразрывно связанных между собой процессов. Первый из них касался общества, изменения в котором отразились на условиях и целях творческого акта. Второй процесс затронул верования и представления о мире, изменения в которых повлекли за собой перемены в содержании и предназначении произведения искусства. Наконец, третий процесс повлиял на изобразительные формы. Художник, подобно философу или писателю, пользуется языком, который приходит из прошлого неизменным и ограниченным шаблонами. Художнику приходится преодолевать их сопротивление, и конечная цель его усилий не всегда остается достигнутой. Необходимо в качестве вступления проанализировать совокупность трех перечисленных выше процессов.
