Текст книги "Не бойся Адама"

Автор книги: Жан-Кристоф Руфин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

– Мне еще надо кое-что проверить из информации, полученной от Рогульского.

– Как он вам показался?

– Немного странный.

– Помешанный ученый, – вынес вердикт Арчи.

Поль представил себе, как тот пожимает плечами. Среди всех презираемых им типов людей образ убогого гения занимал почетное место.

– Он не сумасшедший, он просто чего-то боится, но я не знаю чего.

– Вы обнаружили что-то странное или подозрительное с научной точки зрения?

– Не думаю. Правду сказать, я допустил неловкость, и он перестал мне доверять. Я не очень силен в его специальности, микробиологии, и мне бы хотелось завернуть в Париж, кое-что проверить.

– Париж! А нельзя ли вернуться и проверить все в Штатах?

– У нас мой интерес к подобным вещам вызовет подозрение, а в Париже работают лучшие из лучших в этой области.

Арчи всегда относился к Франции как к родине глупых безделиц и месту, где можно развлечься. Он разрешил Полю посетить ее, но исключительно в целях отдыха.

– Если вы ничего не найдете, возвращайтесь немедленно, – сказал он на прощанье.

Глава 8

Женева. Швейцария

Весной Тереза не любила карабкаться по своему косогору В это время погода часто менялась. Неожиданно становилось холодно, и ветер с дождем делали булыжник мостовой скользким. И все же каждый день и чего бы ей это ни стоило она поднималась по крутому склону к Бур-де-Фур, покатой площади в самом высоком месте города Кальвина. Ей стукнуло семьдесят пять, но ни за что на свете она не согласилась бы жить где-нибудь еще. Она миновала круглый фонтан, полицейский участок и нависающие друг над другом кафе, а потом решительно пошла на приступ каменной лестницы, открытой всем ветрам и ведущей к ее жилищу.

Вот уже восемь дней ей было не по себе. Она точно знала, что должно случиться, не знала лишь, как и когда это произойдет. Она нервничала, и вот сегодня утром, заметив сидящего на поручнях парня, она испытала не страх, а облегчение. По крайней мере, нечего больше ждать.

Отчего это она воображала его темноволосым, крупным и страшноватым? Нет, держащий на коленях мотоциклетный шлем парень оказался стройным блондином с вполне симпатичным лицом. Он и обратился к ней весьма почтительно:

– Госпожа Тереза? Здравствуйте. Я по поводу вашей племянницы.

Тереза поклялась сыграть свою роль до конца. Сделав над собой усилие, она изобразила на лице удивление.

– Племянницы? А, вы о Жюльетте.

Если бы это касалось только ее, она бы вежливо приняла юношу, провела к себе и угостила оранжадом. Но Жюльетта особенно настаивала на том, чтобы она ни под каким предлогом не пускала его домой. Тереза с некоторым сожалением отбросила правила приличия и продолжила разговор, стоя на продуваемой ветром площадке.

– Что вам от нее нужно?

– Похоже, что она с неделю назад покинула Шом и оставила на автоответчике ваш адрес. Не скажете ли, как я могу с ней связаться?

– Она тут не живет, но каждый день мне звонит. Она сейчас нечасто выходит и никого не принимает. Мне кажется, она не совсем здорова. Если хотите что-то сообщить, я непременно ей передам.

Говоря с Терезой, юноша прикрывал глаза, а весь вид его выдавал одновременно усталость и уверенность в себе, что производило приятное впечатление.

– Все очень просто. Скажите, что Джонатан хотел бы с ней встретиться. Хотите, запишу имя? Джо-на-тан. И еще скажите, что ее условия приняты.

Тереза понимающе взглянула на него. Какое счастье быть в возрасте, когда любви ставятся условия с единственной целью благосклонно им подчиниться!

– В таком случае, – сказала Тереза с довольным видом человека, знающего больше, чем кажется, – она с радостью встретится с вами сегодня в семнадцать часов. Вы свободны?

– Семнадцать часов? Идет. А где?

– Она предлагает кафе «Грютли» около театра. Вы знаете Женеву?

– Да, да, я знаю, где это, – живо отозвался Джонатан. – Я непременно там буду.

Он немедленно и, как показалось Терезе, весьма любезно с ней распрощался.

Тереза одолела последние ступеньки, открыла дверь и поставила на пол пакеты. Потом присела прямо в передней и задумчиво улыбнулась.

Племянница всегда пробуждала в ней чувство нежности и страха одновременно. С самого ее детства Тереза относилась к дочке своей сводной сестры как к своему собственному ребенку, особенно после того, как осталась вдовой без детей. Она с болью наблюдала, как воспитывали малышку. Ее отцу было уже под шестьдесят, когда она появилась на свет. Бизнесмен, получивший в наследство небольшое состояние в виде доли в фирме морских перевозок, он сумел его приумножить. Богатый и эгоистичный, он не терпел дома никакого шума, запрещал девочке приглашать подруг и вечно ее отчитывал. Поначалу мать боялась ему перечить. Ей так не хотелось оставаться старой девой… Она еще не привыкла к тому, что под занавес оторвала столь завидного жениха. Потом, когда отношения супругов начали портиться, она принялась вымещать на девочке свое раздражение и мучить ее. Казалось, что у родителей больше нет ничего общего, кроме отвращения к маленькой Жюльетте и всему, что ждало ее впереди: молодости, движению, жизни. Девочка в ответ замкнулась в себе и принимала все совершенно бесстрастно. Она была так молчалива и заторможена, что напоминала умственно отсталого ребенка. Только Тереза различала таившуюся за вечным спокойствием бурю. На каникулы родители всегда посылали девочку к тетке, только бы от нее избавиться, а та терпением и лаской добилась от нее нескольких признаний. Уже в отрочестве она раза два или три поддержала племянницу и в более серьезных обстоятельствах.

Итак, она вовсе не удивилась звонку Жюльетты на прошлой неделе. У той не было никого на свете, к кому обратиться в трудную минуту. Жюльетта спросила, не могла бы она на несколько дней поселиться в пустой студии, которой Тереза владела в Каруже. Как всегда, Тереза согласилась, не задавая вопросов.

Ей оказалось тем более приятно познакомиться с Джонатаном. Теперь смысл этого маленького происшествия прояснялся, и дело, судя по всему, шло к счастливому концу. Она только надеялась, что у Жюльетты хватит ума повести дело правильно. Да к тому же она поговорит с ней и еще раз напомнит о том, что жизнь коротка. Тереза дышала ровно, сердце больше не колотилось. Она сняла телефонную трубку и набрала номер племянницы.

Дворец Грютли около Новой площади и театра слыл местом сбора киноманов и всех тех, кто числился в Женеве интеллектуалами. Его левацкая и антиглобалистская атмосфера больше подошла бы Парижу 68-го, чем городу Реформации, но для Жюльетты главной притягательной его силой оставалось наличие трех выходов, иначе говоря, трех возможностей смыться.

Она дождалась четверти шестого и толкнула стеклянную дверь со стороны площади Племпале. Со своими прямыми волосами, падающими на плечи, слегка потертыми джинсами и свитером с высоким воротом она отлично соответствовала духу этого места. Здесь всегда было хоть отбавляй красивых девушек, одетых, правда, в какое-то подобие мешков. Жюльетта нервно подкрасилась, ожидая назначенного времени. В возбуждении она немного перебрала с помадой и тональным кремом. Войдя в зал, она издалека заметила Джонатана. Он сидел в одиночестве перед опустевшей чашечкой эспрессо и нервно подергивал ногой. Жюльетта удостоверилась, что в кафе только обычные посетители, не вызывающие подозрения.

Со времени последнего свидания с Джонатаном в Шоме Жюльетта не переставала поражаться собственной решительности и активности. Мир представал перед ней столь пронзительно и резко, что это и завораживало, и пугало ее. Она чувствовала себя ребенком на ярмарке. Мгновения полета и эйфории сменялись внезапным головокружением, словно она должна вот-вот упасть на далекую землю и разбиться. Это ее немного пугало, но ни за что на свете она не хотела, чтобы все кончилось.

Она покинула Шом, чтобы на всякий случай держаться подальше от Джонатана и его «заказчиков». Но самым главным было то, что заброшенная и застывшая в молчании деревня, так созвучная ее прежней тоске, стала теперь для нее совершенно непереносима. Ее страхи никуда не исчезли, но стали жить какой-то иной, неизвестной жизнью. Жюльетта была охвачена внутренней дрожью, ей беспрерывно хотелось шума, движения и суеты. Для всего этого есть места получше Женевы, но все-таки это столичный город. Жюльетта днем и ночью бродила по улицам, зная, что вокруг всегда будет народ, свет, машины. Она чувствовала себя одинокой и хрупкой, но в то же время непобедимой. Ничто не могло заставить ее отказаться от принятого решения.

Она сделала еще несколько шагов в сторону ресторана, и тут Джонатан заметил ее. Жюльетта подошла к его столику и присела на модерновый стул из стальных трубок.

– Извини, я чуть-чуть опоздала, – сказала она.

– Ничего, я сам только вошел.

Джонатан выдавил из себя улыбку, потом постарался снова придать себе безразличный и самоуверенный вид.

– Зачем весь этот балаган, объясни.

– Какой балаган? – спросила Жюльетта удивленно.

Он сделал рукой жест, который мог относиться как к бару, так и ко всему мирозданию.

– Ты убегаешь из Шома. Вся эта история с теткой, странные встречи…

– Осторожность никогда не помешает.

Джонатан опустил глаза. В разговорах со своими заказчиками он и вправду обсуждал возможные способы отнять у Жюльетты то, что она взяла во Вроцлаве: похищение, насилие ограбление дома… Все они, к немалому удивлению Джонатана были отброшены. Он даже не пытался скрыть, что разочарован.

Официантка из Эритреи, очаровательная, но облаченная в какую-то бесформенную хламиду и горные ботинки, подошла к ним принять заказ. Жюльетта попросила кофе, потом передумала и заказала газировку. Она и так была возбуждена. Мысли путались у нее в голове, она не помнила, о чем они говорили.

– Я спросил тебя, почему ты сбежала.

– Ах да. Меня потянуло в большой город, вот и все. В Шоме мне было не по себе. Ночью я слышала странные звуки, ну так, как будто кто-то хочет ко мне залезть. Понимаешь, о чем я?

Она рассмеялась так громко, что сама сочла свой смех болезненным. Многие из посетителей повернулись в ее сторону. Они решили, что она обкурилась, и снисходительно заулыбались.

– Не хочешь поговорить на улице?

– Нет, мне хорошо здесь.

Жюльетта видела, что он не в своей тарелке, и только сильнее смеялась. Ясно, что Джонатан хочет как можно быстрее со всем покончить.

– Ладно, – сказал он отрывисто, наклоняясь к ней, – хочешь прокатиться? Поверь, тебе доставят это удовольствие.

Он вынул из кармана куртки длинный плотный конверт, глянул по сторонам и подал его Жюльетте. Его едва не тошнило от отвращения, ибо он был решительно против того, что его попросили исполнить. Каждый жест давался ему с неимоверным усилием.

– Ты едешь послезавтра, – сказал он, кисло кривя губы.

Здесь твой билет на самолет.

Жюльетта чуть быстрее, чем следовало, схватила конверт. Стараясь взять себя в руки, она открыла его и вытащила билет.

– Йоханнесбург! – сказала она изумленно. – Это правда?

– Ты умеешь читать?

Он не мог скрыть горечи.

– А ты не летишь? – спросила Жюльетта, не отдавая себе отчета в жестокости своих слов.

Ответ был и так ясен. Джонатан помотал головой.

– Я-то никому не навязываюсь, – сказал он, задетый.

Его агрессивный тон не мог скрыть глубокого разочарования. На секунду Жюльетта пожалела его, но тут же подумала: «Поделом. Это цена предательства». Билет на самолет поднял настроение Жюльетте еще на один градус. Руки ее дрожали от возбуждения, глаза горели, а рот нервно подергивался.

– С кем я должна там связаться?

– Не забивай себе голову. Найдется кому тебя встретить.

В голосе Джонатана звучала угроза, но интуиция Жюльетты подсказывала ей, что он просто-напросто ничего не знает и всего лишь не может скрыть собственного желания отомстить за унижение. Но ведь она все равно решила идти до конца, да и страховкой она озаботилась.

– Ладно, – сказал Джонатан, протягивая руку за шлемом. – Желаю удачи.

– Что ты теперь собираешься делать?

Она говорила искренне, с остатком прежней нежности, но именно это и вывело Джонатана из себя.

– Нашла время об этом думать! Сделала из меня клоуна! «Что собираешься делать?» – повторил он, подражая Жюльетте. – Что ты еще можешь сделать? Вот вопрос Подумай об ответе на него в самолете.

– Прости меня.

Жюльетта была в том состоянии, когда неудача других нервирует, даже, как в случае с Джонатаном, неудача совершенно заслуженная и даже желанная. К счастью, настроение ее быстро менялось. Кто-то за соседним столиком встал, опрокинул чашку и дернулся, чтобы ее подхватить. Жюльетту стал разбирать бессмысленный нервный смех.

– Главное, не забудь то, что ты должна взять с собой, – раздраженно бросил Джонатан. – Понимаешь, что я имею в виду? Красную колбу.

Она кивнула с послушным видом, словно желая смягчить гнев Джонатана. На самом деле он был ей глубоко безразличен.

Устроившись в «Евростаре», Поль погрузился в задумчивость, лениво перелистывая присланное из Провиденса и теперь вряд ли уже полезное досье. Сидящий напротив него мальчуган пристально всматривался в темноту за окном. Перед отправлением с вокзала Ватерлоо его отец пошутил, заговорщически подмигнув Полю:

– Ты сразу поймешь, когда мы окажемся под Ла-Маншем.

– Как, пап?

– Потому что вокруг поезда будет полно пузырьков и рыбок. Мальчик всю дорогу ждал рыбок и пузырьков. Его нетерпение и разочарование тронули Поля настолько, что он сам удивился. В конце концов Поль решил, что сам похож на этого мальчика. Арчи лишь поманил его в путь обещанием рыбок, и он преисполнился сладостного ожидания, теперь сменившегося разочарованием.

Хорошо хоть, что эта сценка лишний раз показала ему, какие примитивные страсти движут миром разведки. Он написал длинное послание Керри, в котором сказал и об этом. В его компьютер была встроена антенна, позволявшая выходить в Сеть везде. Поль отыскал свой сервер и почтовый ящик, но в конце концов решил, что этого письма посылать не будет.

Выйдя на Северном вокзале, Поль взял такси и поехал в Институт Пастера. В этом истинном храме микробиологии ученые день и ночь создают будущее, осваивая самую современную технику, но сам он дышит прошлым, располагаясь в центре Парижа по обе стороны улицы с оживленным движением. Лаборатория холеры и вибрионов помещается в историческом здании, том самом, где полтора века назад Луи Пастер взбалтывал свои таинственные пробирки.

Договариваясь о встрече, Поль назвался своим настоящим именем и объяснил, что готовит для местной медицинской ассоциации в Джорджии доклад о крупных пандемиях.

Все это оказалось ненужным. Профессор Шампель не поинтересовался ни его именем, ни причиной визита. Он дорожил лишь возможностью поговорить о холере с заинтересованным собеседником.

Одного взгляда на пустынные коридоры лаборатории хватало, чтобы сразу понять: холера перестала быть модной болезнью. Прорывы в науке совершаются сегодня на других фронтах. Чудовища вроде ВИЧ, вируса Эбола или птичьего гриппа – вот что занимает ныне публику, средства массовой информации и политиков. Именно они притягивают средства и фабрикуют нобелевских лауреатов. Старушка холера выступает в роли заслуженного ветерана. Она обломок минувших войн, разрушительных, но победных. С первого взгляда было заметно, что профессор Шампель держится иных взглядов. Разговоры о холере он мог вести до бесконечности и видел смысл своей жизни в ее изучении. Поль сказал себе, что его радушие выгодно отличалось от сдержанности Рогульского и лишний раз наводило на мысль о необычности поведения польского ученого.

– Известно ли вам, что делает холеру самой интересной патологией в мире? – спросил Шампель Поля. – А ведь это так просто! Холера – это литературная болезнь.

Профессор был человеком небольшого роста с круглым красноватым лицом и отвислыми щеками. Он принялся зачитывать Полю отрывки из сочинений в стихах и прозе, посвященные холере. Они принадлежали многим знаменитым, преимущественно французским, писателям. Закончил он в крайнем возбуждении, почти усевшись на узкий стол, отрывком из «Гусара на крыше» Жана Жионо: «Холера, – завывал професcop, – это стра-а-ах…» Полю стоило немалого труда вернуть его к ощущению реальности и ответам на свои вопросы.

– Нет, – признался в конце концов Шампель, заправляя рубашку в брюки, – холера больше не является проблемой для медицины. Гигиена вполне способна с ней справиться.

Правда, он тут же попытался смягчить свои слова:

– Это вовсе не значит, что холера не доставляет больше хлопот. Она остается одной из самых распространенных болезней бедных стран, точнее, «бедных людей в бедных странах».

– Иными словами, в лабораторных условиях микроб безопасен и вам не нужно принимать какие-то особые меры предосторожности?

Профессор взял со стола маленькую пластиковую баночку.

– В сухом виде вибрион прекрасно сохраняется вот в таких сосудах. Мы даже получаем его отовсюду по почте.

– По почте! А если контейнер треснет? Если они пропадут?

– Видите ли, дорогой коллега, необходимы особые условия, чтобы вибрион стал опасным. Нескольких отдельных бактерий для этого недостаточно. Они должны присутствовать в очень значительном количестве, к примеру, размножаться в организме больного. Необходимо, чтобы они передавались в благоприятной жидкостной среде при достаточно высокой температуре и наличии взвешенных органических веществ. Но самое главное, они должны напасть на подходящий объект: ослабленное и недоедающее население с низким уровнем гигиены. Холера – это чудовище, которое сокрушают простым мытьем рук.

Те же слова, что произнес Рогульский! Это, должно быть, известное выражение, частичка литературной истории холеры. Теперь нет сомнений: поляк не погрешил против истины. И все же Поль хотел проверить еще кое-что.

– А здесь, профессор, где вы храните образцы вибриона?

– Пойдемте со мной.

Шампель повел Поля по коридору. Казалось, что он старательно избегает смотреть направо.

– А что тут? – спросил Поль, указывая на комнаты справа.

– Это уже не мы, – с горечью признался Шампель. – Вот уже пять лет, как у нас осталась только половина лаборатории. С той стороны занимаются листериозами, ну, теми микробами, которые живут в сыре и способны убить беременную женщину.

В голосе его звучало презрение ко всем этим выскочкам, неспособным вдохновить гения.

Они прошли по комнатам, заставленным приборами, за которыми сидели несколько ученых. Шампель пояснил, что здесь холера практически повсюду: в холодильных шкафах, под вытяжками, на мойках, но никто из присутствующих не носил масок и спецодежды.

– Множество людей заблуждается по поводу холеры, считая ее гораздо более опасной, чем она есть на самом деле. Я вспоминаю появившуюся здесь в один прекрасный день русскую стажерку. Она прошла в коридор и без колебаний направилась вон к тому шкафу.

На его дверце была привинчена табличка с надписью: «Не входить – опасно».

– Это техническое помещение с электрощитом. Она ждала моего прихода в полной уверенности, что настоящая лаборатория по изучению холеры должна располагаться именно там!

Они вышли из лаборатории и оказались в холле у лифтов. За ними находилась маленькая неказистая дверь, запертая на самый обыкновенный замок.

– Вот тут мы и храним штаммы холеры.

Комната была до потолка уставлена стеллажами, на которых в порядке располагались штаммы холеры, добытые во время пандемий за последний век. Весь ужас и горе, принесенные этим бедствием, родились из образцов, мирно лежавших здесь, словно коллекция марок. Шампель объяснил, что в коробках хранятся засушенные вибрионы, а замороженные лежат холодильных шкафах, но и те и другие полностью жизнеспособны и могут в любое время стать основой культуры вируса. Это было захватывающе увлекательно и воплощало всю мощь человеческого ума. В эту маленькую тюрьму наука смогла заключить злодеев, некогда угрожавших роду человеческому.

Поль и Шампель вышли из комнаты. В конце коридора они увидели через стеклянную дверь группу детей. Они бегали, кричали и упирались носом в стекло.

– Школьники на экскурсии, – сказал Шампель.

– Вы хотите сказать, что та сторона открыта для публики?

– Да, там музей Пастера. Вы его не видели? Зря.

Рогульский оказывался прав во всем. Вибрионы холеры не требовали какой-то специальной защиты, так что все эти спящие штаммы могли храниться в нескольких метрах от прогуливающихся детей. Его нельзя было ни в чем упрекнуть.

Возвращаясь в кабинет профессора, Поль решил проверить последнее.

– Правда ли, что вибрион генетически очень стабилен?

– А! Вам и это известно? Совершенно верно. Есть примерно две сотни разновидностей вибрионов, и большинство из них не вызывают инфекции. Холеру провоцирует только тот, который мы называем Οι. Вы же видели нашу коллекцию и заметили, что она не меняется веками. Лет десять назад появилась одна опасная разновидность, вызвавшая пандемию среди привитых против Οι. Но это исключение лишь подтверждает правило: холера не видоизменяется.

Они сели, и Поль привел в порядок свои заметки. Пришло время задать последний вопрос, маячивший за всеми остальными, а там можно и закрывать расследование.

– Возможно ли использовать холеру целенаправленно?

– Вы имеете в виду террористов?

– Да.

Шампель скривил губы. Было видно, что он с трудом скрывает разочарование.

– Холера – не самое лучшее оружие для биотеррористов. Теоретически все возможно. Холера все-таки опасное эпидемическое заболевание, против которого не существует эффективной и дешевой вакцины массового применения. Время от времени о ней говорят в связи с секретными военными разработками, но все это только неподтвержденные слухи. Правда в том, что наш старый добрый вибрион не особенно подходит террористам. Во-первых, в отличие от бацилл, которые образуют споры и могут долго жить во враждебной среде, он не очень стоек. Во-вторых, его не так уж трудно победить, и большинство антибиотиков с этим отлично справляется. Поскольку он генетически стабилен, то быстро формирует иммунитет. Человеческий организм начинает вырабатывать антитела, и болезнь становится эндемической, иначе говоря, микроб не вызывает больше заболевания. Для того чтобы он снова мог привести к эпидемии, нужны социальные катаклизмы, наводнения или войны, резко ухудшающие ситуацию с гигиеной.

Профессор излагал все это с таким опечаленным видом, словно рассказывал о ком-то из близких, впавшем в нищету. – А кроме того, я уже говорил, что холера – это болезнь бедняков. Она не имела бы никакого воздействия на население развитых стран, а террористы, знаете ли, не очень-то интересуются бедными…

Поль захлопнул блокнот. Мощные звуки трубы из «Tuba mirum» зазвучали в его ушах. Реквием по холере. Смерть намека на появившийся след. Польская история окончательно обретала свой истинный масштаб незначительного происшествия.

Поль вежливо принял от профессора объемистую документацию по проблеме и распрощался. Было восемь часов, и на город опускались сумерки. Если все пойдет как положено, завтра вечером он будет спать в своей постели в Атланте.