Текст книги "Не бойся Адама"

Автор книги: Жан-Кристоф Руфин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Он дотянулся до бутылки пива, выпил ее и спросил себя, хочется ли ему спать. Поль постепенно погружался в мечты, заменявшие ему сон.

Он никак не мог понять, что его тревожит. Ему не хотелось отвечать ни на одно из полученных сообщений, но тянуло что-то сделать. Постепенно он понял что. Он протянул руку и поднял валявшуюся на полу записную книжку. Перелистав ее, нашел номер телефона. Она сказала, что это офисная линия, но работала она дома. Будет ли слышен звонок во всей квартире? Думая об этом, Поль машинально нажимал кнопки. Услышав гудок, он вздрогнул. На втором гудке на том конце включился автоответчик. Поль узнал ее голос.

– Привет, Керри, – сказал он и кашлянул, чтобы придать голосу уверенности. – Да, семь лет прошло, знаю. Что ж, время летит. Надеюсь, у детей все хорошо, и у Роба тоже.

Он помолчал. Можно было тут и закончить. Поль встал и выключил электричество, потом снова сел, успокоенный сумерками. Чтобы не говорить в пустоту, он устремил взгляд на едва виднеющийся огонек за стеклом. Керри, ясное дело, сейчас на Манхэттене, а не в Атланте. Это не был ее огонек, но что из того? К кому-то же он обращался.

– Завтра я уезжаю в командировку в Европу. Просто хотел сказать. Да, прихлебываю помаленьку из того же стакана. Странно, после всего того, что я тебе рассказал, правда?

Он снова помолчал, выпив глоток колы.

– По телефону многого не расскажешь, но тут вроде как все сошлось, хотя я еще не совсем уверен.

Он слишком усердно играл на трубе. Голос его становился все более хриплым.

– Коли это и вправду так, мне бы доставило удовольствие… Конечно, если это и для тебя возможно…

Я выгляжу идиотом, подумал он, просто плавлюсь, как воск.

– Ладно, я перезвоню, когда разберусь. Если захочешь присоединиться, вот мой номер…

Поль продиктовал цифры и замолчал. Он искал, что бы такое сказать, чтобы звучало не совсем по-идиотски, и конечно же ничего не находил. Автоответчик вдруг дважды прогудел и отключился. Поль спросил себя, не могла ли Керри слушать его и отключиться. Да нет, он просто замолчал, и аппарат отключил линию.

Поль встал и пошел к постели. Подобрал с пола упавшую банку и улегся. Он чувствовал себя страшно усталым.

«Белые мышки…» – подумал он, пожал плечами и уснул.

Глава 5

Шом. Франция

Селение Шом затерялось в сельской глуши Юра, хотя город Монбельяр уже подступал к нему вплотную и грозился вырвать из оцепенения, в которое, казалось, оно было погружено навеки. Шом расположилось в глубине прохладной долины и представляло собой скопище внушительных каменных ферм с воротами для повозок с сеном. Судорожно лепясь друг к другу, дома оставили место лишь для маленькой часовни и мэрии, небольшому квадратному зданию, перед которым стоял памятник погибшим в 1914 году. Вокруг селения до крутых склонов гор простирался мрачноватый лиственный лес.

Пейзаж этой глухомани в горловине долины неожиданно прерывается на линии горизонта виднеющимися индустриальными районами большого города. С крыльца мэрии уже можно различить серый куб стоящего ближе других здания, а вокруг него джунгли высоковольтных мачт, проводов и металлических конструкций склада.

Примерно на полпути между селением и городом на участке, где был обнаружен источник и сведен лес, стоит необычное сооружение, как будто не принадлежащее ни к одному из миров, границу между которыми оно отмечает. Сразу и непонятно, кто мог бы его построить: разбогатевший фермер, едва высунувший нос за пределы своей земли, или горожанин, решивший жить поближе к природе. По всей высоте дом украшен деревянными фризами и балками, чем-то отдаленно напоминающими стиль Довиля. Вопреки очевидности на долину выходят глухие стены, а две большие ниши с террасами смотрят прямо на скалы и стоящий в нескольких метрах черноватый утес, перекрывающий вид.

Именно это и понравилось Жюльетте больше всего, когда она попала сюда в первый раз. Отползший как можно дальше от селения и города дом, капризно повернувшись к ним задом и уткнув нос в сырые скалы, был как раз то, что нужно. В этой мрачноватой сельской дыре Жюльетта оказалась по решению администрации, определявшей ей первое место преподавательницы после окончания университета. Она приехала в Юра в обычном своем угрюмом настроении, которое навязанная ей ссылка нисколько не улучшала. Дом в Шоме как нельзя лучше ему соответствовал.

Она решила снять первый этаж. Мэрия навела справки у владельцев, престарелых брата с сестрой. Они жили на ферме по соседству и уже отчаялись найти охотника на свой дом, который молва называла проклятым местом. Они приняли предложение Жюльетты и предоставили в ее распоряжение все помещения, двенадцать комнат, за цену, которую она была готова заплатить за две. Между тем свободное пространство в этих краях дорогого стоило. Жюльетта поняла это зимой. Холод проникал повсюду, на стеклах внутри намерзал ледок, и ей пришлось укрываться в передней, где как раз не было окон. В самом центре ее стояла круглая металлическая печь Годена, около которой она пристраивалась проверять тетради. Примыкавшая к передней не слишком сырая комнатушка служила ей спальней. Весь остальной дом был предоставлен сам себе. Жюльетта постепенно привыкла к грохоту хлопающих ставень, каким-то звукам шагов в амбаре и даже стала разыгрывать для себя одной сцены из таинственной жизни привидений, обитавших с ней под одной крышей.

Но все это – тоска, холод, привидения, – все это уже в прошлом. Вот уже неделя, как наступила весна, вернулось тепло и солнце, так что можно открыть ставни во всех комнатах. Уже неделю лес полон белок и птиц. Вечером к дому подходили лани, и Жюльетта хохотала до слез, пытаясь погладить их. Но главное, вот уже неделю она вспоминала о Вроцлаве.

Идя холодной польской ночью к своей машине, Жюльетта боялась, что охватившее ее блаженство недолговечно. Нет, оно не только жило в ней, но и ширилось. Жюльетта помнила чувство сладостного возбуждения, испытанное ею, когда она разгромила стеклянный шкаф. Оно все еще не покинуло ее, и его напор прогонял все мрачные мысли. Жюльетта чувствовала себя полной ветром, как парус, напряженной, летящей вперед, не зная еще куда. Порой она ощущала трепет и дрожь, готовую вот-вот сломить ее слабость, но этот страх лишь удесятерял удовольствие. Вернувшись, она спала не больше двух часов в сутки и не ходила на работу. Жюльетта проводила все время, слоняясь по дому, открывая разбухшие от сырости рамы и переставляя заплесневевшие стопки книг. Она наудачу листала страницы, выхватывая случайные фразы и вспоминая другие, застрявшие у нее в голове. Она смеялась и плакала от счастья. Одна мысль прогоняла другую. Жюльетте случалось делать два движения одновременно и вдруг останавливаться.

В одном из сараев она нашла старый сундук с женской одеждой и целый вечер разбирала его. Она примеривала платья, глядясь в старое зеркало, стоявшее на полу у стены. В нем она казалась себе выше своих метра шестидесяти пяти. Жюльетта изобретала все новые прически: шиньон, косы, конский хвост, челка, пробор. Прежде она ненавидела зеркала, но в этот раз ей показалось, что она видит какую-то незнакомку.

Вся эта суета и глупости скрывали зреющую в ней силу, и когда однажды ее одиночество было прервано звуком едущего по склону мотоцикла, она почувствовала, что готова. Мотоцикл остановился у ее крыльца. В окно Жюльетта увидела Джонатана, снимающего перчатки и шлем. Он уже бывал здесь, и Жюльетта не вышла навстречу. Она знала о его приезде и готовилась к нему, но все же ощутила дрожь по всему телу: ей всегда приходилось себя контролировать и сдерживать исходящие от него флюиды страха. Жюльетту знобило, руки ее сделались липкими, но постепенно разум подчинил себе тело, и она поняла, что все пройдет хорошо. Плоть была еще слаба, но послушна. Некоторая степень напряжения и риска даже превращала ее в безупречную и исполнительную машину. Во Вроцлаве Жюльетта лишний раз убедилась в этом.

Она постаралась спокойно спуститься по лестнице. Джонатан показался в кухонной двери в тот самый миг, когда нога ее коснулась фаянсовой плитки пола в передней.

– Привет! – воскликнул он, улыбаясь.

Джонатан прошел за Жюльеттой в комнату, служившую гостиной, ту самую, за окном которой маячили вечно сырые скалы. Он бросил свой шлем на покрытое белым чехлом кресло. Волосы его прилипли к голове. Джонатан расстегнул кожаную куртку и развязал палестинский платок.

Призраки, ночами не дававшие покоя Жюльетте, нередко выглядели именно так: широкий подбородок, покрытый бело-рыжей щетиной, глаза с припухшими веками, делавшие его взгляд пресыщенным, волнующим, почти гипнотическим, нос с горбинкой, на котором, словно на боку слишком тощего зверя, четко виднелась граница хряща и кости. Это и был Джонатан. Как все привидения, он плохо переносил дневной свет и вдруг обретенную Жюльеттой проницательность. Он выглядел как усталый денди, чья непринужденность плохо скрывала слабость.

– Я тут принес чем отметить твой подвиг, – объявил он, подмигивая.

Джонатан водрузил свою сумку на стопку книг и извлек из нее две маленькие бутылки «короны», в которой плавали ломтики лимона. Достав швейцарский нож из кармана, он открыл их и протянул бутылку Жюльетте.

– Давай, – сказал он, приподнимая свою, – за блестяще выполненное поручение!

Джонатан сделал большой глоток и выставил напоказ зубы – ну и горечь!

– Я посмотрел в интернете польскую прессу. Черт разберет их язык, но и так видно, что они клюнули. Броские заголовки: освобождение животных, разгромленная лаборатория и все в том же духе… Не на первой странице, но очень заметно. Плюс фото обезьян в клетках, уж не знаю, где они их откопали.

Жюльетта сидела на подоконнике. Джонатан подошел, но она не подвинулась, и он облокотился на стол красного дерева. – Неплохо подготовлено, правда? Подал тебе с лучком прямо на тарелочке.

Как всегда, Джонатану не терпелось поговорить о себе. Жюльетта готовила себя к его приезду, но Джонатан слишком быстро поставил ее на место. В голове Жюльетты проносились сумбурные мысли, сплетаясь каким-то нелепым образом. Лук напомнил ей тушеную говядину, сад и розовые кусты с ее любимым запахом. Жюльетта сдержалась и не пошла в ванную надушиться своими «Шанель № 19». Она так и стояла с перехваченным спазмом горлом, не зная, что сказать. К счастью, Джонатан мог говорить за двоих. Он принялся расхваливать профессионализм подготовки операции, не забыв отдать должное своей собственной идее послать туда Жюльетту одну и на машине. – Ты знаешь, – признался он, – я бы так хотел быть там с тобой.

Джонатан наклонился вперед, и эти слова, сказанные немного в нос нежным голосом, заставили Жюльетту вздрогнуть. Ей показалось, что он хочет взять ее за руку. Она напряглась и отодвинулась на безопасное расстояние.

Джонатан скривил губы в улыбке утомленного человека, чьи чувства давно угасли.

– Для тебя ведь это тоже не просто та. Расскажи. Что ты испытала отпуская этих тварей на волю?

Он кривил душой, она в этом не сомневалась. В те времена, когда она была во власти депрессии, он еще мог заблуждаться на ее счет. Теперь это было не так. Жюльетта видела все так же ясно, как в лучах зимнего солнца, когда ледяной воздух безжалостно высвечивает мельчайшую деталь пейзажа.

– Все случилось так быстро, – сказала она, не узнавая своего слишком громкого голоса, – что я и понять ничего не сумела. Хочешь есть?

«Он трус», – решила Жюльетта.

Редкие лучи солнца косо пробивались сквозь еловые ветви. Всегда такой неприветливый, лес вдруг стал цвета карамели и каштанов.

– Да, – заключил Джонатан, уставившись на свое пиво, – я понимаю, что ты испытала.

На мгновение Жюльетта едва не поддалась соблазну рассказать, какое блаженство она почувствовала, обрушив кувалду на стеклянную дверцу, похожее на то ощущение полноты жизни, которое она узнала при их первом знакомстве, когда его исключили из организации. Ей мучительно захотелось подробно описать это чудесное превращение. Он был единственным, с кем она могла бы поговорить, но, глядя на склоненную спину и начинающую лысеть, несмотря на его тридцать лет, голову, Жюльетта сказала себе, что Джонатан – последний человек на свете, кому ей хотелось бы все рассказать.

– Я понимаю, – сказал он.

«Ну вот, ты понимаешь, – подумала Жюльетта, – как всегда…»

Желание прошло, оставив противный осадок. Она спокойно ждала продолжения. Джонатан повернулся и озабоченно посмотрел на нее:

– Черный комбинезон?

– Сожгла.

– Вместе с маской и сапогами?

– Да.

– Ты нашла для костра пустырь у границы?

– Запросто.

Она любила допросы. Если что-то ей и удавалось, то это игра в подчинение. Все ее детство было сплошным безропотным послушанием. В теплице унижения никто лучше ее не умел пустить в рост и получить плоды со спасительного побега мечты.

– Где провела вторую ночь?

– В мотеле недалеко от Лейпцига.

– Платила наличными?

– Да.

– А как граница?

– Без проблем. Полицейские прикалывались.

– Они тебя не вспомнят?

– Они были пьяны.

– Когда возвращала машину, хозяин взглянул на счетчик? Две тысячи это все-таки больше положенных шестисот в день. Он ничего не сказал?

– Ничего. Ему было на все наплевать. Турецкий студент, подрабатывающий по вечерам.

Джонатан задал еще несколько вопросов, потом откинулся назад и улыбнулся.

– Отлично! – заключил он. – Удачнее не бывает.

Он поставил пиво на стол и взглянул на часы:

– Мне надо к Шипи. Сегодня я начинаю.

Джонатан работал в ночном баре в Лионе. Он любил представляться как гитарист, но вообще-то патрон заставлял его делать все понемногу. Большую часть вечера Джонатан разносил налитки.

Жюльетта ждала продолжения. Ее бесстрастие подпортило ему всю игру. Он был уже не так уверен в себе, когда сделал вид, что собрался с мыслями.

– Ну, к делу, – сказал он.

«Ну вот, – подумала Жюльетта, – перейдем наконец к делу». – Не забудь отдать мне красную колбу.

Жюльетта продолжала молчать, и Джонатан залился румянцем.

– Ты ведь взяла ее, правда?

– Да, взяла.

Жюльетте захотелось кричать, смеяться и танцевать. Она устроилась на стуле, подложив под себя ногу. Она сидела в позе стреноженной лошади, которая может унести свое тело и душу вскачь. «Ну давай, время пришло».

– Я много думала, Джонатан.

Тот уронил ключи. Жюльетта дала ему время поднять их, чтобы не нападать со спины.

– Я остаюсь в деле, – сказала она.

Джонатан замер. Его улыбка сползла с лица, а в глазах появилась твердость. Он нависал над ней всем своим ростом.

«Смешно, – подумала она, чувствуя себя всевидящей чайкой, парящей над сценой и озирающей ее сверху. – Он пугает меня, а я не боюсь».

Когда они были студентами, Джонатан влиял на нее, но разве она хоть когда-нибудь принимала его всерьез? Жюльетта понимала, что нет. Иногда они проводили свободное время вместе. В постели учишься не бояться. У него были слабости, которые Жюльетта не могла забыть.

– Жюльетта, отдай мне эту колбу, пожалуйста. Ты ведь даже не знаешь, что в ней. Тебе от нее никакого толку.

– Ты должен кому-то ее передать?

– Тебя не касается. Это мое дело.

– Я хочу пойти туда вместо тебя.

– Куда? – сказал Джонатан, пожимая плечами. – Ты просто с ума сошла!

Было заметно, чего ему стоит сдержаться. Джонатан взял стул, сел напротив Жюльетты и даже выдавил из себя улыбку.

– Жюльетта, то, что от тебя требовалось, ты сделала хорошо. Мои заказчики будут очень довольны. Раз ты хочешь остаться в деле, будут и другие задания. Но это дело очень серьезное. Свою роль ты сыграла, а я доиграю свою, когда передам колбу.

«Мои заказчики». Бедняга Джонатан! Ей вдруг стало жалко его. Как же вкрадчиво он это сказал… Даже совершая преступление, он сохранял почтение к порядку и иерархии. Он преступил черту, но, сделав это, немедленно остановился и никогда не пойдет дальше. А она пойдет.

– Во всех делах я иду до конца.

– До конца! Но какого конца? Ты ж не имеешь понятия, в чем дело. Я тоже, да и не надо нам знать. Мы посредники, всего лишь солдаты, понятно?

Взгляд темных глаз Жюльетты словно кислотой вытравлял слова Джонатана.

– Разбирайся как хочешь со своими «заказчиками», – заключила она с неожиданным для себя самой спокойствием. – Скажи им, что я взбунтовалась и сама хочу принести им колбу. Мне надо с ними встретиться.

– Опомнись! – сказал Джонатан, сменив тон на более доверительный. – Это заведет тебя далеко и свяжет надолго. Ты же не хочешь бросить свою работу, свой дом?

– Я попросила отпуск на ближайший учебный год. Контракт на дом истекает в июне, а через неделю колледж закрывается на пасхальные каникулы.

Он понял, что она все обдумала давно и серьезно. А главное, он осознал, что она свободна, живет без семьи и привязанностей. То, что показалось ему достоинством в начале операции, стало сейчас фактором риска. Жизнь нос к носу столкнула эту девчонку с болью и всеми возможными страхами, кроме, наверное, тех, что прорастали из нее самой. У него над ней не было власти, но, главное, он ее совсем не знал.

– Когда это все пришло тебе в голову?

– Когда ты предложил мне туда отправиться. Я сразу поняла, что все эти мышки и обезьянки выходят на сцену лишь в первом акте, а за кулисами что-то готовится, что-то более важное.

Ему следовало ее остерегаться. Вялость, скромность и меланхолия были только прикрытием. Как не поверить, что ею легко будет управлять! Вот только она захотела сама вести игру.

А может быть, применить силу? Ударить ее? Легко бить того, кого боишься. Он бы с радостью облегчил душу, но какой толк? Он бросил взгляд на девушку, воплощением твердокаменной хрупкости пристроившуюся на стуле. Да, она точно прошла пустыни тоски и одиночества, но сегодня в ее глазах светилась насмешка. Изнутри она словно кипела, а иногда смеялась без всякой причины. Джонатан вспомнил прежние времена, когда они только узнали друг друга. Да, неважно все кончилось.

Он встал и взял шлем.

– Это твое последнее слово?

Вопрос был дурацкий, но Жюльетта приготовила достойный финал и как милостыню бросила снисходительное «да».

Джонатан порывисто застегнул куртку и пересек комнату. Потом, стараясь вновь пресыщенно улыбнуться, сказал:

– Все предусмотрено, можешь поверить. Такой поворот мы предвидели, и ответ готов, скоро сама убедишься.

Он говорил это скорее сам себе, хотя слова предназначались для того, чтобы убедить Жюльетту в проницательности его «заказчиков».

Джонатан помахал двумя пальцами в знак прощания и, покачиваясь, вышел из комнаты.

Жюльетта подождала, пока затих звук мотора, и закрыла окно. Наступала прекрасная ночь, мрачная и ветреная, без луны и без привидений.

Глава 6

Вроцлав. Польша

Вроцлав очень неудачно расположен, и каждая война дает лишнее тому доказательство. Во время последней он едва не исчез. Трудно, правда, сказать, какое решение Советов оказалось бы хуже: стереть его с лица земли или отстроить. Если не считать нескольких площадей в центре, восстановленных в средневековом обличье, Вроцлав превратился в чудовище из бетона, унылое скопление серых зданий, немного оживляемых рекламой.

Короче, это не самое лучшее место для отдыха на каникулах, но Поль, прогуливаясь по бесконечным проспектам с их дребезжащими трамваями, чувствовал себя туристом. Партнеры легко согласились на месяц заменить его, а Поль рассчитывал покончить со всем еще раньше. Главное, что Арчи сдержал свои обещания. Письмо из дирекции «Хобсон и Ридж» пришло через день после его возвращения с Род-Айленда. Оно официально подтверждало выделение клинике еще в текущем году крупной спонсорской помощи.

В тот же вечер Поль сел в самолет до Варшавы, а потом местным рейсом добрался до Вроцлава. Он снова чувствовал бешеный ритм американской школы разведки. Англичане были, конечно, более вероломными, русские более изворотливыми, а немцы более последовательными, но никто и в подметки не годился американцам, когда дело шло об эффективности планирования и скорости исполнения. К счастью, эти традиции наследовал и частный сектор.

Таксист высадил его у лаборатории без десяти пять. О встрече договорились еще из Соединенных Штатов. «Начните с посещения этого места, – сказал ему Арчи. – Вы сможете ознакомиться с досье польской полиции в самолете. Нет нужды заново проводить расследование, просто оглядитесь там».

Лаборатория располагалась в здании еще более мрачном, чем большинство городских построек. Какие-то ржавые железяки, остатки недостроенных балконов и старых лестниц торчали из его штукатурки. Квадратные, без выступов и лепнины, частью закрытые ставнями из растрескавшегося дерева окна…

Дом окружал не то сад, не то пустырь, скучное и грязное пространство с островками травы. Он служил стоянкой для автомобилей и был весь изрезан колеями. Поль приехал чуть раньше времени и решил осмотреться вокруг. Он без труда обнаружил запасной выход, описанный в полицейском отчете, – тот располагался в торце здания.

Поль отметил про себя, что с этой стороны все стены соседних домов были глухими, а сами строения заняты мастерскими, по ночам пустующими. Понятно, что никто ничего не видел.

Он вернулся к главному входу и толкнул стеклянную дверь. Несмотря на теплую весну, в силу каких-то распрекрасных бюрократических правил отопление работало. Воздух был до отвращения сухим и густым. Запах линолеума и кофе мешался в нем с трудно определимым химическим духом. Холл был совершенно пуст. Его стены пестрели объявлениями на польском и на английском с сообщениями о конкурсах и конференциях. Какая-то надпись со стрелкой, по всей видимости, указывала, как пройти в секретариат. Он размещался в комнате с открытой дверью, куда Поль и вошел, сделав вид, что постучал. В комнате не было ни души. Ее охрану нес лишь маленький портрет Папы Иоанна Павла П, висевший на стене. Папа был в красной сутане и, как всегда, немного таинственно улыбался.

Еще одна дверь вела в соседнее помещение. Оттуда до Поля донесся шелест каких-то бумаг. Вскоре в проеме двери появился мужчина.

– Я тут услышал… Кто вы?

– Поль Бенвиль.

Поль впервые употребил выбранное для прикрытия имя, звучавшее на французский манер и подкреплявшее его легенду.

– Очень рад, господин Бенвиль. Я профессор Рогульский. У нас назначена встреча…

– На пять часов, по-моему.

Поль проследовал за профессором в соседнюю комнату, и они сели по обе стороны рабочего стола, заваленного папками. Профессору было уже далеко за шестьдесят, но он все еще одевался по моде своей студенческой молодости: вельветовые штаны, полосатая рубашка с обтрепанными манжетами, скаутские ботинки с толстой подметкой. У него было бледное лицо с прозрачной кожей, как у всех, кто проводит много времени в помещениях со спертым воздухом. Поредевшие и седоватые волосы уложены волнами, должно быть, как в молодости. Студентом-медиком Поль уже встречал таких профессоров. Эти люди, полностью поглощенные иным миром, жизнью микробов, молекул и клеток, выставляли напоказ лишь неказистый фасад, чьи поблекшие цвета без слов говорили: «Закрыто на ремонт».

На лице Рогульского выделялись лишь маленькие очень темные глаза, увеличенные толстыми стеклами очков и без устали двигавшиеся во всех направлениях.

– Сегодня у нас пятница, нет ни секретарши, ни сотрудников. Чем я могу быть полезен вам, господин Бенвиль?

Это не было простой вежливостью, а скорее заученным заклинанием всех университетских работников мира, жалующихся на отсутствие средств и препоны исследованиям.

Поль оглядел комнату. По ветхому виду здания не скажешь, что оно оснащено таким современным оборудованием. Компьютер Рогульского был одной из самых последних моделей. Такой Поль мечтал заполучить для своей клиники.

Он вынул из бумажника визитку и протянул ее профессору.

– О, вы из Атланты! Из Си-ди-си, конечно?

Рогульский говорил на беглом английском с сильным славянским акцентом.

– Учреждение, на которое я работаю, связано с Си-ди-си, но мы независимы.

– «Агентство безопасности исследовательского оборудования». Не слышал о таком. Недавно создано?

– Мы работаем уже три года, – твердо объявил Поль.

На этом этапе знакомства следовало действовать без малейших колебаний. Профессор долго изучал карточку. Он перевернул ее, поднес к глазам и даже поместил в круг света лампы, как будто хотел различить водяные знаки.

Поль не ожидал такой недоверчивости. Решение действовать под прикрытием объяснялось нежеланием вводить в курс дела полицию, а вовсе не стремлением обмануть собеседника.

Подозрительность ученого оказалась полной неожиданностью, возможно намеком на что-то. Работая на Контору, Поль знал, что легенды там готовили безупречные. Насчет бюро в Провиденсе у него оставались сомнения. Если бы профессор снял телефонную трубку и набрал значившийся на карточке номер, он попал бы на оператора, сидевшего на этот случай в Провиденсе и вполне способного его успокоить. Оставалось надеяться, что все сработает.

Поль поначалу беспечно отнесся к заданию, черпая уверенность в том, о чем говорил ему Арчи. Неожиданная подозрительность профессора заставила его насторожиться. Он вдруг окунулся в давящую атмосферу тайной жизни и мешанину лжи скрывающей препятствия и опасности.

Профессор положил, наконец, карточку.

– Ничего, если я закурю? – спросил он.

Не успел еще Поль ответить, как тот достал зажигалку «зиппо» и закурил светлую сигарету без фильтра.

Американец не чувствует себя за границей, пока перед ним не оказывается некто, пускающий ему прямо в лицо клубы сигаретного дыма в душной комнате. Путешествие Поля по-настоящему началось.

– Вы биолог? – спросил Рогульский.

– Медик, но прослушал курс биологии.

Пересекая Атлантику, Поль на всякий случай перечитал курс инфекционных болезней и микробиологии. Ему казалось маловероятным, что Рогульский втянет его в сугубо профессиональную беседу. Сейчас он чувствовал себя уже не так уверенно.

– Вы хотите поговорить о нападении, которому мы подверглись?

– Совершенно верно, – ответил Поль.

– Я уже отвечал на вопросы полиции.

– Конечно, но у нас совсем другая работа. Мы проводим обычные проверки, – Поль особенно выделил слово «обычные», – в случае, если в научный центр проникают посторонние. Нас волнует риск биологического заражения, а не поиск виновных.

– Понимаю. Так что же вы хотите узнать?

– Быть может, начнем с осмотра помещений, чтобы я мог представить себе, что там случилось?

– Идите за мной.

Профессор поднялся и повел Поля по знакомому коридору.

– Это случилось ночью, не так ли?

– В три часа.

– Лаборатория не охраняется?

– Охрана совершает обход, но только снаружи, конечно. Кроме того, для экономии средств мы делим охрану с банком, расположенным в конце улицы. Охрана следит за обоими зданиями. Так выходит дешевле.

– Они ничего не заметили?

– С трех до четырех их здесь никогда не бывает, у них смена караула.

– Не знаете, кто мог бы сообщить нападавшим об этом? Вы не увольняли сотрудников в последнее время?

Рогульский остановился и пристально посмотрел на Поля.

– Нет, – ответил он, помолчав.

Поль сказал себе, что надо бы не особенно выходить из своей роли сотрудника исследовательского учреждения. Вопросы, более свойственные полиции, могут вызвать подозрения.

Они прошли дальше по коридору, профессор отпер какую-то дверь, и они оказались в просторном пустом помещении. Стены его были недавно покрашены белой краской.

– Это как раз та часть лаборатории, которую они разгромили. Оборудования на два миллиона долларов.

– У вас есть перечень? Мне надо приложить его к отчету.

– Да, список страховой компании. Я дам вам копию, когда вернемся в кабинет.

– Это единственное помещение, подвергшееся налету?

– Единственное.

– Как вам кажется, почему они выбрали именно его? Какие исследования вы здесь проводили?

Они попали сюда, потому что вошли через виварий и без труда разбили соединявшую их стеклянную дверь. Чтобы пройти дальше, пришлось бы ломать настоящие двери, которые мы каждый вечер закрываем на ключ.

– Зачем?

– Чтобы избежать воровства компьютерной техники, мы обязали всех, уходя, запирать свой кабинет или лабораторию.

– Они пересекли зал и очутились у двери со вставленным новым стеклом. Рогульский открыл ее и провел Поля в виварий.

Это помещение без окон освещалось неоновыми лампами. На стенах, до которых еще не дошли руки уборщиков, красовались лозунги защитников животных. Оглядев эту пустую комнату, Полю почудилось, что он видит женщину в черном проникающую сюда глубокой ночью. Он не смог бы сказать отчего он видит именно женщину, и тем не менее с самого начала операции вопреки всякой логике это было так.

– Мы не размещаем тут животных, пока не укрепят входную дверь, – хмуро уточнил Рогульский.

Поль читал надписи на стенах. Как и указывалось в докладе, одни располагались выше, другие ниже, одни были выведены печатными буквами, остальные нет.

– Написано по-английски, – заметил Поль.

– Да, но, похоже, это ничего не объясняет. По всей Европе полно групп вроде антиглобалистов, которые пользуются английским. Когда я был молод, здешние противники войны во Вьетнаме тоже кричали: «US go home!»

Поль взглянул на Рогульского. Он с трудом представлял себе, как профессор выкрикивает лозунги против американского империализма. Да, но был ли вообще выбор в коммунистической Польше?

– Что стало с животными?

– Нам понадобилось три дня, чтобы решить проблему. Вся округа кишела мышами, и их пришлось отравить. Крысы сбежались в булочную и вызвали настоящую панику. Обезьяны далеко не ушли, а одна умерла прямо здесь, даже не добравшись до двери. Одни только кошки пропали.

Поль вдруг принял заинтересованный вид и достал из кармана блокнот.

– Итак, есть животные, которых вы не смогли отловить. Как я понимаю, они и сейчас где-то бродят?

– Да, две кошки, – подтвердил Рогульский, пожимая плечами.

– Простите, профессор, но это как раз то, что больше всего интересует мое агентство. Бесконтрольный контакт животных или материалов, используемых для биологических опытов, с природной средой может иметь серьезные последствия. В вашем случае, возможно, животные не представляют никакой опасности, но для полной уверенности мне необходимо точно знать характер исследований и экспериментов, в которых они участвовали.

Рогульский продемонстрировал всем своим видом, что это явно нелепые предосторожности, но долгая жизнь наверняка приучила его подчиняться абсурдным распоряжениям. Властный тон Поля отбил у него желание спорить и, казалось, снял последние подозрения насчет его личности. Все эти контролирующие органы вечно лезут из кожи вон и все-таки попадают впросак.

– Что именно вы хотите узнать? – спросил профессор с видом побежденного.

– Какие работы вы здесь ведете и что в лаборатории представляет опасность.